Текст книги "Свет на теневую сторону"

Автор книги: Людмила Шалина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Где пропадало твоё лицо?!

Юра присел на диван, загасил окурок и, смирившись в себе с чем-то неизбежным, начал клевать носом. …Внезапно проснулся, подпихнул под себя цветные Верины подушки, прикрыл ноги пледом и стал оставлять Вячеслава ночевать:

–Ты думаешь, я спал? Я не спал, я всё слышал! – Юре было приятно слегка захмелевшее осознание своего великодушия. Если кыска всерьёз задумает – не хватит совести – квартира-то моя. Горбом выбивал, исполком задаром расписывая. Если жена ругает, – значит, нужен.

– …Она человек, проверенный разведкой! – Наградив жену очередным доверием, Юра положил две ладони под щёку и устроился в своем доме удобно выспаться.

29. Ходы в тупики.

«Мораль как проблема длительного состояния, которому подчинены все отдельные состояния, – и ничего больше? Какая бесчеловечность!» *

Истории Ветловой были мучительны для них двоих. Юра знал по художественному училищу Макара Вольского, – жили в общежитии в одной комнате. Вера училась на втором курсе, Макар на пятом, высокий, смуглый, широкоплечий, с вьющимися черными волосами. Узкая талия перетянута ремнем с серебряной пряжкой кубачинских мастеров. Поступил учиться в МОХУ после службы на морском флоте.

Жил Макар всегда впроголодь. Любил затевать споры по проблемам образования, общественной жизни. Педагоги видели в нём серьёзного думающего художника.

– Хорошо бы после защиты остаться здесь, – признался Макар однажды в любви к Москве и московским музеям.

–

*Роберт Музиль, «Человек без свойств».

После его защиты Макар с Верой долго бродили в напряжённом молчании по вечерней Москве. На опустевшем бульваре она мучительно проронила: «Поцелуй меня, но только не как в кино, – а по-братски». – «Останься тогда на ночь». Вера испуганно взглянула на лавочку, возле которой он стоял, и сразу ушла.

Трое суток потом лежала Ветлова без сна, пытаясь понять, почему Вольский не пожелал говорить с ней серьёзно? Девочки, навестив её во время болезни, решили вправить Вере мозги: «Дурочка, ты была ему не нужна! У него в другом городе жена с двумя детьми».

Юра пережил и другое увлечение Ветловой педагогом Седовым. Они учились у него в художественном училище.

Юра знал Свиридова, у которого Вера защищала диплом в Строгановке. Отношение к наставникам было у них святое, когда Вера уже за полночь принималась вновь толковать ему о Свиридове.

Юра перенес, как корь, увлечение жены на Селигере артистом из театра «Современник», с которым познакомил жену сам.

Гера был не из открыточных красавцев, но пел, как бард. Герлуша, – прозвал его Юра за телесную и умственную рыхлость, не подозревая того, что противник был достаточно умен. В неподатливости замужней «девушки» находил привычку к ханжеству и предложил ей сплясать стриптиз.

Она поняла, сколь мелок и коварен этот Геракл, и сразу наступило облегчение.

Однажды в их семейной неспокойной жизни произошла история. Это было с Юрой на последнем курсе Суриковского института, после летней практики в Прибалтике. Вера вытряхивала Юрины карманы, собираясь прочистить янтарный мундштук от никотина, вынула платок на стирку и нашла в ворохе бумаг и трамвайных билетиков записочку с незнакомым подчерком. Она завалялась в табаке, не представляя для Юры явно никакого интереса. Вера её прочла и не поверила глазам.

Юра взял бумажку и сам удивился, как она могла попасть ему в карман. Ни от кого подобных записок он не получал, ни на какое свидание с некоей Нелли на летней практике не ходил. «А там была такая Нелли?» – спросила Вера. «Была, – только не у меня, а у Ахальцева. Постой, я начинаю что-то соображать…»

«Вот что, – догадалась Вера, – твой приятель Ахальцев дрянь. А тебе, чтоб карманы не стали отхожим местом, надо самому чистить костюм, мундштук и стирать носовые платки».

После защиты дипломов у суриковцев был банкет в ресторане «Валдай» на Арбате. Юра, счастливый и обласканный педагогами, приглашен был занять место среди них.

Ахальцев подсел к Вере и признался, что это он перед отъездом сунул записочку Жилкину в карман: «Ради хохмы. Представляю взбучечку от жены!» – потирая ладони с въевшейся под ногтями краской Ахальцев потянулся к Ветловой. Она отстранилась. Он сгреб её за плечи, пригнул к столу и полез целоваться, нашептывая в ухо: «Будет знать, гусь лапчатый, что имея такую симпампушечку жену, нельзя быть наивным дуриком!»

Вера встала и попросила место рядом с мужем.

«У твоей жены светлая голова, – наставляли Жилкина педагоги, – а ты талантлив». «У вас всё должно получиться!» – приказал Борис Александрович. «Слышишь?!» – пригрозил Юре пальцем Олег Михайлович, два неразлучных друга, – Савостюк и Успенский.

Вера, уловив тревогу за лучшего ученика в этом «слышишь!», переняла наказ.

А Жилкин от успеха жены у любимых педагогов, похорошел ещё больше и, когда они вышли на улицу, купил её впервые букетик маленьких роз.

Юра знал и Стужина, последнее увлечение Веры. Защитив диплом, Юра уехал в Энск добывать там квартиру. Вера, закончив Строгановку, работала в Москве в архитектурно-проектной мастерской.

Стужин, главный руководитель проекта, давал Ветловой как художнице задания сложней. Ему нравились её разработки подвесного потолка ТЮЗа в Туле, декоративное оформление бара и буфета.

Уже потом, когда Ветлова уехала к мужу в Энск, за тульский Театр юного зрителя мастерская получила государственную премию.

Сотрудники мастерской, наблюдая Стужина, разделились на две группы болельщиков. Одни давно ждали, что он выберет себе хорошую партию из молоденьких претенденток и женится. Другие, глядя на его длинноногую любовницу, понимали, что никакой партии он себе уже не составит.

Любовница была женой известного актера. Сознавая пикантность ситуации, кротко ухмылялась себе в грудь и, выходя с ним после работы, провисала на локте Стужина вянущим цветком. Много незамужних и разведенных хорошеньких претенденток, не переча естественному течению своей не сложившейся семейной жизни, смотрели на Стужина кто с сочувствием, кто с осуждением.

Стужин был талантливый архитектор и один из тех, кого называют вечным холостяком. Делая робкие попытки жениться, однажды преградил Ветловой путь на лестнице, но держал при этом руку своей длинноногой любовницы. Они разминулись.

Через несколько дней Стужин повторил тот же опыт, остановившись перед Ветловой в темноватом коридоре со своей Натальей. Глаза Натальи впритык выискали Ветлову и загорелись дерзким вызовом, как бы говоря: «Решай, детка, сходу!» Ветлова, застигнутая врасплох, прошла мимо.

Юра приехал в Москву. И Вера попросила встретить её с работы.

– Видишь, выходит с той весёленькой дамой? Она его, ну, …любовница. Тот человек, который наберется храбрости бросить эту «вешалку» и объяснит мне свои намерения, я останусь в Москве и ни в какой Энск с тобой не поеду! А ты будешь приезжать ко мне в гости и общаться с Мишкой, делать эскизы, рисовать, чтобы сын по тебе и ты по нему – оба не соскучились.

– С тобой действительно не соскучишься! – смеялся Юра.

– Я не шучу! – огорчаясь, что Юра может не поверить в такой сюжет.

Дама при Стужине, завидев Ветлову рядом с красивым мужиком, схватила лысеющего Стужина за локоть, подталкивая плечом, гнала, почти бежала с ним прочь, и что-то бурно рассказывала на ходу из актерской жизни. Оторопелый Стужин с застывшей улыбкой едва поспевал за ней в разношенных хлопающих туфлях.

– Ну и цирк! – Юра проводил парочку озадаченным взглядом. – И ты хочешь с такими остаться работать? Пойдём отсюда! – потянул жену за рукав.

– На его лице я видела стыд. Человек меняется.

– Ну и ну, меняется, только в какую сторону? Тогда давай, промышляй дальше. Только смотри, чтоб не стать такой же бякой номер два. Всерьёз такого кита вряд ли тебе удастся уломать. Ты для него мелкая рыбешка!

Ветлова уехала из Москвы к Юре, в его родной Энск от той неразумной жизни, которая, казалось, всегда царила за стенами их семейного дома. И вновь приходила к выводу, что такие холостяки вроде Гераклуши или Стужина, чем больше им дается от природы ума и таланта, разрушаются нравственно и духовно гораздо быстрее, нежели её непритязательный грубоватый Жилкин с каким-то непонятным для неё секретом.

Вера от себя опять возвращалась к себе – Юре, к первому кирпичику нулевого цикла и не знала, как же класть следующие кирпичи…

Юра терпел ее мятежный нрав, никогда не платил ей тем же, утверждаясь в том качества, что он однолюб. И не подозревал того, что был влюблен, пожалуй, в нескольких Ветловых сразу, как в ветер, дующий в разные стороны. Успевай только удерживать на голове «сапожную» шапку.

Однако, жизнь «производственная» за стенами их семейного дома, – где и с какого кирпичика выстраивать судьбу художника, – была уже чисто мужская вотчина. Здесь Юра поступал согласно самолюбию, а вовсе не из высоких целей.

Зато дома Вера могла всегда опереться на Юру со своими иллюзиями о счастье и попытаться обнять мужа за шею как деревянный столб. «Юр-ур», – а дерево вдруг и зацветёт, не смотря на её горькие слёзы, да и вспомнит Юра опять свои творческие силы…

30. Выход на новый виток.

Ветлова всё еще пыталась быть осмотрительной, чтобы маятник её души раскачивался в равновесии. Но мысли, которые не пропускала даже в подсознание, прорвались горьким штормом и волнами пошли на волю.

Вере иногда казалось, что Юра сам невольно хотел того же избавления, только не совсем, чтобы навсегда – ахнул в прорубь и концов не оставил. И слегка догадывался Юра, как надежды новые возложить на Веру. Так и быть, я остаюсь ей друг, и брат, и сват, – пускай и дальше строгие просмотры моим картинкам производит. А носки я постираю сам, взбодрился Юра и сел удобней на диван.

Вячеслав встал, собираясь уходить.

– Юр, поздно уже. Если Гулов хочет, может не ехать в свои Аненки, …если конечно он приучил жену не волноваться.

Юра, подперев на подушке ладонью щёку, возлежал, как в пустыне на картинах Павла Кузнецова, и смотрел тоскливо-трезвыми глазами в потолок. Он уже начинал догадываться, чего искала в жизни Вера. Однако посажен он со всеми вместе в один и тот же огород. И если все на нём редиски, не может он стать огурцом…

– Сымай с него шапку, – Юра по-стариковски свесил с дивана босые ноги.

Вера протянула руку к шапке Вячеслава, как к клетке с кроликом. Вячеслав скинул шапку сам.

– Пойдём с Гуловым головную боль тебе лечить, искать «общее решение». Оговорим условия, – он голова, я исполнитель. – И вздохнул.

Прошли в Юрину комнату, закрыли дверь.

– Простыни возьмите, – положила бельё на диван и вышла.

Легла, не раздеваясь, и всё ворочалась, кутая в одеяло свои мысли. …Возможно ли на первых порах силу притяжения к Вячеславу нейтрализовать центростремительной вокруг Юры, составить некий атом?

Юра в той комнате объяснял что-то Гулову, разбирая фотокарточки.

Опять идея с домом? …Но смогут ли икс с игреком решить пока ещё простое уравнение? ……Ах, бедная его та жена, – понимала Вера, – никакие ведь потери не страшны перед ожесточением и духовным одиночеством. Бедная его эта жена. . И Раю люблю, и Ирину. Потому что могу Раю убить неожиданным поступком. Прийти и заявить ей мягко и сочувственно о нашем с Гуловым решении помножить чувства на разум и построить жизнь заново, но так, чтобы не только для себя! Потому что в тепле понимания и сочувствия созревает обширное поле любви.

…Плач, Рая, душа от слез вверх поднимается, как поле озимых. Как светлеет небо после дождя, а зелёная трава, распрямившись, дружно всходит от обильного тепла и тяги к свету, восходит много раз; так и человеческая самоценность, умирая, опять зацветает около своего дома. Ведь где-то уже есть такие общины. Какому справочнику по «нормативам общего решения» разумные люди следуют?… Кто подскажет? И вдруг увидела, что небо, вздрогнув под занавеской, освободило зажатые складки, начало светать.

Утром разбудил смех сына:

– Тише, тише, если бы тебе не идти сейчас в школу, я бы показал…

Вера вошла в кухню. В руках Миши была бумажная птичка:

– Смотри, летит! – и она махала крылышками. – Мам, можно я с дядей Славой поеду на рыбалку?

– Мы тут завтрак хотели сообразить…

Горел светло газ, варилась чистая картошка…

– Мама, это дядю Славу армия научила картошку чистить. Когда я в армию пойду, тоже буду картошку чистить.

– Давай, Михаил Юрьевич, расти. Картошку чистить лучше, чем из ружья стрелять, – и ушёл одеваться в переднюю.

– А почему здесь моя фотография? – Вера стоит среди бетонных звёзд.

Вячеслав похлопал себя по карману:

– Давай сюда! – Уже всё на нём было надето, и он замешкался в передней:

– Завтра приходите! С Юрой. Придёте? – поправляя шарф.

Вера прислонилась плечом к плывущей двери:

– …Сейчас разбужу Юру, вина хорошего купим, испеку пирог. А ты натюрморт здесь попишешь.

– Надо пейзаж закончить.

– Рае от меня привет, – спросонок напомнил Юра. – Передай, что я её люблю.

Вера закрыла за Гуловым дверь. Чистые простыни так и остались лежать нетронутыми.

Вячеслав спустился по лестнице, вышел на улицу. Внутри бушующей рекой творился гул и грохот, вспарывая толщу льда, встряхивал всю жизнь, начиная от студенческой скамьи, где считали его одним из лучших начинающих хирургов. Затем первые шаги в хирургии, которую, может быть, и не стоило бросать. Теперь я рентгенолог – в сорок пять по вредности профессии буду списан… Дальше куда?!

Остановился передохнуть и посмотрел на часы, – что со мной? Меня знобит, качает, – запахнул воротник, провел по скулам у чистых глаз и поднял голову. Возникало начало девятого. Светлеющее небо над головой всё было в звенящих бубенцах и заткано легкой пряжей птичьего парения.

Головная боль утихла. На душе у Гулова состоялось теперь порядочное здоровье, которого давно с ним не бывало. Захотелось взять вина, выбросить из головы старые пристрастия, грехи, осесть у Жилкиных и навалиться хавать эту самую картошку. …А после завтрака отправиться всей делегацией к Раисе.

…Гулов вернулся домой. Рая ещё спала. Сел на постель, хотел погладить её ноги, укрытые пледом. «Адресом не ошибись», – сказал себе Гулов и ушёл на диван. Отвернулся к стене, чтобы отоспаться.

…Но отдельные разрозненные мысли начали гнать и гнать безвыходными кругами слипшийся ком сознания второй день кряду. …Никого не надо было спасать – ни Раю, ни Ирину. Произошла диверсия в мозгах, взрыв понятий. Вспомнил изучающий взгляд Ветловой. Где пропадало моё лицо? А вот, …надо брать барьер, получить «корочку» Союза художников и махнуть с ней туда, …где нас пока не ждут.

…Весь день пролежал, не вставая, бредил о каком-то доме.

Рая подала ему бульон горячий, кисель клубничный. Выпил пузырек медицинского спирта, разбавив киселем, и ни к чему больше не притронулся. Выписал себе на пару дней больничный. На третий день поплелся на работу.

Спустя некоторое время Юра, желая разрушить отчужденность, спросил жену:

– Ветлова, что бы ты сказала, если я сообщу тебе один эпизод, о котором поведала на днях мне Раиса? – При упоминании о Рае приподнял брови домиком. – …Дело было в Казани, девушку из области привезли в больницу, – лошадь раздробила стопу. Гулов сделал ей пять операций, все косточки сложил, но хромота осталась. Тогда Гулов решил на Ирине жениться… – Юра посмотрел пристально на Ветлову.

– В Москве сравнили снимки, – работа хирурга Гулова была ювелирной. В Москве подтянули какой-то нерв, и хромота постепенно прошла. Рая жаловалась, такая баба стала, – двух мужиков прокормит, аспирантуру окончила, а он алименты и все излишки туда Ирине отваливает. Крепкий мужик, – Юра закурил через мундштук. – Однако Раечка тоже ничего – возьмешь в руки, маешь – вещь! Не то, что ты, пигалица, – глаза у Юры, терявшегося в догадках куда гнуть, были то скучными, то веселыми.

Месяца через два Юра пришел домой довольно поздно и сообщил:

– Зональная выставка в Туле открылась. У Гулова взяли два пейзажа. …Тебе от Гуловых привет. – Прошёл в свою комнату, лег, натянул простыню до глаз, чтобы не надышать в комнате, на груди у него тут же пристроилась кошка.

31. Визит.

Вера решила нанести Гуловым в выходной день визит. Надела ковбойку, бежевую юбку и мокасины, – так называлась обувь модная в том сезоне. Миновала лесопарк, вспомнила, где находится городок медиков. Нашла их квартиру и позвонила в дверь.

– Здравствуй, – сказала Рая Солодовникова, принимая торт и букет фиалок.

Ветловой показалось, что здесь кто-то был. Однако по лукавой радости Раи поняла, что визит Ветловой ей любопытен.

Рая поставила тарелки в раковину, выбросила окурки и присела. Уперлась в колени ладонями и стала разглядывать Веру вызывающе светлыми глазами, что-то выжидая или выспрашивая.

Ветловой казалось, что в один змеиный миг произойдет что-то скверное и, готовая вскочить с легкостью пружины, незаметно улыбалась, робко взглядывала на её белые руки, мизинцами зажатые между голых колен. На ногах золотые туфельки с красными помпонами. Рая с интересом продолжала созерцать гостью и кончики её губ при этом ползли вверх. Вера чувствуя себя именинницей, слегка опасаясь, поглядывала в стеклотару.

– Это я грибы вымачиваю, – свекровь из Белева приедет. Она любит грибную солянку.

Рая была красива естественною доброй красотой, которая не может не понравиться. На плечах сарафан из венгерского невыгораемого ситца и дурман чего-то родного, близкого. У Ветловой не было ни братьев, ни сестер…

– Хочешь коньячку? – спросила Рая.

– Нет.

– Куришь? …Не возражаешь, я побалуюсь?

– Тебе видней, ты медик.

– Ой, ой, как тебя заносит. – Пододвинула хрустальную вазочку с золотистыми цукатами, бережно налила в зеленую рюмку свою наливку:

– Отведай. Такая уж я бесталанная уродилась, – признавалась Рая, – больше ничего делать не умею.

Наливка густела в рюмке рубином, с каждой каплей колола язык иголками.

Вере надо было сказать, что цукаты ей понравились, всё понравилось. Но вкус был так очевиден, что не требовал похвалы. На столе большое керамическое блюдо со столбиками лесных цветов. На подзеркальнике в дальней комнате тюльпаны.

– Цветы друзья мне подарили. Хоть Гулов и ревнует, но у меня всегда много поклонников. Люблю всех накормить, угостить. А разве у тебя нет таких друзей, которые хотели бы преподнести тебе, например, розы? – оценив вполне изящный Верин вид.

– Друг, это накопленный багаж.

– Багаж знаний о каком предмете? –подстрекательски улыбалась Рая.

– Вот Юра друг, – не очень-то охочь цветы дарить. – Вспомнила, как он упорствовал: «Лучше табуретку починю, чем розочки тебе носить!»

– Муж это нечто…, – вздохнула Рая. – …Меня многие любили, не скрываю этого. – И сама любила. А ты?

– Много раз! – Ветлова начала с готовностью платить Рае почти зловредной откровенностью, чтобы как-то наладить взаимопонимание.

– Много раз…? – и не верила, судя по невесёлому виду гостьи.

Вот жизнь Раи, когда любишь, явно удавалась, была по вкусу, виделась заманчиво интересной впредь, не суля никаких катастроф. От этого Рая ещё больше хорошела. И Вера невольно подумала, уж табуретки дарить Рае в ответ на женскую ласку они не станут, улыбнувшись Солодовниковой той улыбкой, которая истаивает внутрь, а не плывёт наружу.

Рая, продолжала разглядывать Ветлову, что-то про себя удерживая. Кажется, понимала всё, оценила верно, и ревниво. А Вере радость Солодовниковой, бесстрашная до бесчувствия над занесенным над ней мечом была пока не ясной.

– Скажи, разве можно купить здесь такие забавные тапочки? – спросила Ветлова из неосознанного подхалимажа, когда не хочешь чувствовать себя везде некстати. – Тапочки в золотом сиянии, как с арены цирка, выглядели, однако, странно.

– Друзья из ФРГ привезли. Гулов редко мне что-либо дарит. …Скажи, Вячеслав талантлив? Подавал в Союз – не прошёл. Было много анонимок. Сейчас на зональную две картины взяли. А у Юры?

– Гравюру подал. Диплом был когда-то одним из интересных на выпускном курсе.

– Юра ведь член Союза. Если человек талантлив, должен неплохо зарабатывать? Вячеслав меньше меня получает, – сама понимаешь, алименты на двоих детей. Считается у нас в клинике лучшим рентгено-диагностом по всем внутренним органам. Звали в аспирантуру, отказался. Я, говорит, практик. Всё, что в этом доме есть, почти на мои деньги куплено. А он за каждый вырученный этюд туда, всё туда отсылает! Я не возражаю. Пускай знают, Раечка не только цукерки умеет делать, Рая ещё и человек! …Тебе налить?

Вере захотелось вдруг уйти. Она пригубила ещё из зелёной гранёной рюмки. Такую рюмку, что была у Рафаила Матвеевича, обнаружила теперь в натюрморте, висевшем перед ней. …Краска на холсте начинала перезванивать, бродить, как хмель в янтарной браге.

Заметив Верин взгляд, Рая посмотрела на часы:

– Он на этюдах, скоро не придет, – подлила наливки, взяла две Вериных руки, положила на свои колени. – Сиди, нам надо о многом поговорить.

Вера томилась и, освободив затаившееся меж рук избыточное тепло, …внезапно погладила руку Солодовниковой.

– А-а, ты ещё не знаешь, что Раечка за человек! – В неловкой усмешке возник оттенок, что она не такая уж и достойная особа, добровольно заложившая душу своему повелителю Гулову. А, так себе… И не стоило ей настаивать на том умении жить, какое хотелось разукрасить сейчас в женское своё геройство.

Вера слушала вполуха. На какой-то миг ей показалось, что в Рае возможна обратимость в лучшее. Солодовникова и пыталась сейчас это осознать в себе… проверить, выстроить…

– Ты слушаешь меня? – спросила Рая.

– Да? …Конечно, – полагая, что чувства станут тогда управляемы, как многоместный неторопливый вертолет, который может взлететь и сесть в любом месте. Остановиться, если вероятна катастрофа, и изменить послушно курс…

Рая повторила:

– Ирина, первая его жена, с детьми сюда приезжала. Мой дом для всех открыт. Гулял с Ириной вместе к Оке ходили, рыбу с детьми ловил. Что у них дальше было – не знаю.

– А я знаю, доверять близким надо. …Хотя бы давать аванс.

– Кто близкий, кто чужой, – всё уже непонятно. Если у Ирины от Гулова дети, ещё не значит, что она близкий ему человек. Так и все станут друг другу родственниками.

– …И пацифистами.

– Хм… Так они и не сошлись. Я, говорит, с Ириной и не разговаривал. Мрачнее тучи потом ходил, – всё снасти ладил. Сын к нему просился. И соседи из Казани писали, чтобы Гулов их от матери забрал, – не того вроде бы поведения. Письмо от приятеля со старой работы было. Я заикнулась Митю взять к себе, да мать его побоялась обидеть.

– Обидеть?

– Большой все-таки парень, шестнадцатый год. Спрашиваю, может взять Митю? Гулов взорвался, что ревновать к Дмитрию станет. …Сама рассуди, как с чужим подростком – это ведь не свой!

– Ты много внимания уделяешь мужу? – пытаясь поддержать бессмысленный разговор, потекший по замусоренному руслу.

– Я всё могу для Гулова сделать, лишь бы он был счастлив со своими холстами. От собственных детей ради него отказалась, теперь уж не вернуть. Его детей хотела взять – Диму, Катю! А Гулов не нашел другой благодарности, как бездушной меня всю жизнь называть. Ластится каждый раз ко мне, но я-то знаю, всё равно не ценит!

– Гулов всегда мне говорит, где бывает, – продолжая изучать Ветлову. – Пятки пришёл целовать под утро – ещё тогда, когда от вас явился. И не нужны мне такие спектакли! На моей постели сидел, ноги гладил, просил о чём-то: «Повремени, не позорь…» Глаза у него были красные, как у кролика.

Рая была почти уверена, что Гулов уже успел нагрешить, у медиков это не задержится – физиологи. Предположение злило до невозможного. Но точно установить, не было улик, чтобы вывести Ветлову, лицемерную ханжу и тихоню на чистую воду, стереть в порошок, вышвырнуть за подлость и рассчитаться с ней окончательно, выиграв в своём благородном гостеприимстве.

– Забирай его! Мне и с машиной предлагали, да не на кого было его оставить!

– Что с машиной? – отодвинув пустую рюмку.

– Хату с машиной!.. Погоди, не уходи, сядь, расскажи мне о Юре.

– …Любит выпить, – голова у Веры слегка кружилась, – …скоро купит машину.

– Выпей, будет легче! – предложила Рая.

– …Не подливай, – Ветлова прикрыла ладонью рюмку.

– Сюда он пьяным не приходил. Ты не умеешь с ними ладить, пилишь его. Мне Юра показался тогда таким вежливым, порядочным. В крайнем случае, пристрастие к рюмочке можно подлечить и домашним способом. Но медицинское наблюдение необходимо… Я могла бы Юрию помочь.

– Ты бесстрашная женщина.

– Юра мужик симпатичный, только почему-то женщинами напуган. Неволишь его, а зря. У каждого из нас должен остаться свой интимный неприкосновенный мир. Если отнять это последнее…, – упорно изучая Ветлову.

– Хобби? Слабость Жилкина – рыбалка!

– Неужто?! …Учись у нас, у медиков, на всё смотреть философски, – продолжая испытывать Веру жарким взглядом, чтобы та ей, наконец, раскрылась. Глаза Ветловой не ускользали вбок и в сторону, и тогда можно было проглядеть её насквозь, как тихую морскую воду.

Рая, прикусив губу, разглядывала гостью виновато и умильно, догадываясь, что не может быть у Ветловой дурного, нехорошего Юры. И глаза Раи оказались прекрасно-серыми, грустящими от своей, как можно дальше забитой ею в тайники души лживости, как бьют ночью подушку со злых слез.

– Прости ты меня, грешную, – целиком сейчас доверившись Вере, какой-то иной её правде. (Эта справедливость есть в Раиной профессии медсестры – не удалось врачом). – Но в жизни, где нет точных рекомендаций по исцелению, где всё запутано, и диагноз не поставить, – в нашем бытие такой правды может и не быть.

– Рекомендации по исцелению?…

– Прости, Вера, я говорю что-то не то и не так. Я уже ничего не понимаю в этой жизни. Не могу же я смотреть на мир твоими глазами, всё так скверно кажется кругом, что я бы хотела тебе и Юре только добра.

Вера взяла её за руку прощаться и молчала подавленно:

– Юрка пропадает, – сказала Вера вслух и увидела в глазах у Раи искреннее сочувствие, почти медицинское понимание и желание помочь.

Ветлова продолжала молчать, думая сейчас о Юре. …Я так долго его строила, возможно, не имея на то и права, ошибочно лепила по сочиненному мною образу и подобию. Обласкай его лаской святою. Не предлагай ничего простого и доступного. Утешь, не трогая, допусти, не убивши… – Ветлова встала, произнеся теперь горькие мысли вслух:

– Всё несбыточно. – Не хотела бы сейчас Ветлова столкнуться с Вячеславом Гуловым.

– Почему ж несбыточно? Любовь должна быть свободной, тем она интересна. Любовь не терпит принудиловки, излишних обязательств. Сегодня есть, завтра канула, пропала, как и чувство голода, которое можно заглушить только сытостью.

Ради любви, пускай такой, пускай свободной, сколько приходилось Рае ловчить. Разве Гулов умел когда-нибудь так любить, чтобы жертвовать собой?! И если Рая не хотела больше видеть своих ухажеров, не замечала их, смотрела, как сквозь стену, значит, будет у неё любовь ещё.

– Заходите с Юрой. Непременно. Если хочешь, если ты ещё не любила, сама приходи, когда я дежурю в ночную смену, – и протянула Вере зонтик.

– Зачем?! – догадка ударила в лицо пощёчиной, оставив красный след.

– Ну что так серьёзно всё принимаешь? Приходи с Юрой, с сыном. Я очень люблю детей и Юру твоего люблю. Помнишь, как мы гуляли в прошлом году по просеке вчетвером, – тогда ещё верба цвела. Пойдем в лес за барашками, за Оку поедем на катере. Испеку что-нибудь вкусное. С ночевкой, с рыбалкой, с палаткой. Куда ж я Гулова дену, когда он не хочет от меня уходить? Будет здорово. Только ты посмелей.

Вера спускалась вниз, держась за поручень и чувствуя в себе легкий дурман наливки – …главная профессия в жизни, это выучка на человека, вышкаливая, выводя его из животно-несообразного состояния на свет; … и скорей отсюда! Зонтик где?! Ах, дождя нет, – зонтиком от людей не прикроешься.

32. Охота к перемене мест.

Вячеслав ушёл сегодня с работы раньше, чтобы закончить этюд. Поднялся на свой этаж и услышал за дверью осторожный мужской и женский смех. Не стал пользоваться ключом, спустился вниз.

Мужской голос, который безошибочно различил сейчас в квартире, не раз слышал подле Раи в больнице. Когда Вячеслав проходил по коридору, мужик садился к нему спиной, и плотная спина ухажёра начинала зыбиться от беззвучного смеха.

Гулов пытался Раису остановить: «Не позорь!» Она делала невинные глаза: «Это медбрат». Ну, что ж, пускай братаются. И поплелся назад в свой корпус.

В холле реанимационной стояла каталка с ватными тампонами забрызганная кровью, – кого-то опять привезли. В коридоре готовилась на плите еда. Тут врачи жили круглыми сутками. Отделение было тяжелым, здесь почти никто не ходил, поэтому внешнего порядка особо не придерживались.

Вячеслав открыл дверь в ординаторскую, там был не убран стол. Сидели два уставших человека: хирург в буро-зеленой пижаме и патологоанатом Петя Рубов, приятель Гулова, Смотрели телевизор. Вячеслав поздоровался и закрыл дверь.

Наверху, в четыре этажа, маялись на койках люди. Летние, пока ещё продолжительные дни, бессонницей длили больничную тоску и скуку.

Завтра опять начинать день в мрачном как шахта кабинете с бодрого призыва: «За-мрите, не дыши-те!»

Возвращаться в тёпленькую однокомнатную квартирку было противно, хотя там, наверняка ждал его обед. Гулов написал заявление об отпуске и остался ночевать в больнице.

Утром вернулся домой, собрал вещи и пошёл на автовокзал.

Вячеслав был в сером выходном костюме. Портфель, этюдник, плащ лежали в сетке сверху. Рессорные колеса Икаруса знали свое привычное дело. Рука сжимала подлокотник кресла. Раздвинул тёмную, как на катафалке, шторку, нажал кнопку и откинул спину на кресло. Бусами на солнце рассыпался на холме снующий вверх-вниз по развилке транспорт. За окном начинался пригород. …Ушли мои дети туда, далёко, как с горы по снежной насыпи.

Раису обрёл уже потом, в компании каких-то «гусаров» – набитые опилками мундиры благородства, мужества, отваги, да ещё и под хмельком, Селезни похотливые, девчонку, как персик, всю наперёд глазами выели. Подошёл к их столику: «Простите, это наша сотрудница», – и увёл от бесчинства.

О детях моих она не спрашивала. …Боязнь откровений, как рыбу в озере, глушили радостью. Прижилась у меня, стала хозяйкой.

Сегодня, когда он собирал в дорогу вещи, Рая дала ему бой: «Пускай я такая, пускай сякая, и нечего мне пятки по утрам лизать. …Ах, ты добренький, ты посмотри, голубка, на него, какой он добренький! Даже женщиной меня не сделал. Женщина – это когда дети. Загнал меня в тупик пожизненный».

Когда сошла с Раисы пена ярости, поставила его в известность: «Вера Николаевна вчера приходила…», – назвав её по отчеству. Удивлённый интерес Вячеслава, как приближавшийся фонарик, высветил на его лице улыбку.

Гулов ехал в полупустом автобусе в Белев. Далеко в буреющих полях шла женщина на много верст, – и всё не проходила, – как заброшенность и одиночество непричастного и безучастного к своей судьбе человека. Дождило. …Перепахивали плугом поле, и отваливалось с души тяжёлым комом что-то тёмное, давившее всю жизнь своими грехами. Желал теперь победить их, отправляясь к матери. К горлу подступала безадресная благодарность. Как на роликах, раздвигались, отражаясь в полированном стекле водителя, зелёные шторки молодого леса. И открывалась в тайниках души новая неузнанная, чистая, как бельмо, жизнь. …А за деревьями поля и техника; там белый свет, разомкнутый на много вёрст.