Текст книги "Свет на теневую сторону"

Автор книги: Людмила Шалина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Перчатки белые надень, – посоветовала Вера, сожалея о том, что приступать к творческой работе и выискивать подсказки в ходовых журналах, это называется…

Пано называлось: «Социализм-прогресс».

Утром Юра заколол эскиз калькой и начистился уходить.

Пришел к обеду и облегчённо высморкался:

– Вот как надо работать! Бери пример с меня. Утвердили.

Раздался звонок в дверь. На пороге стоял Гриша.

– Мастер производства Додин просил передать, что Еремеев тебя ждёт. Желательно не откладывать до завтра. – И протянул записку Вере.

Юра взял листок, прочитал и вручил жене как пригласительный билет.

– Пусть тебе дорога до Еремеева ляжет ковром из чёрных кошек, – сказал Гриша. – …Жилкин, во сколько твой «изм-есс» на совете оценили?

– Хорошо оценили.

– Мог бы и получше…

– Эту тему, да получше?!

– А как же твои учителя Савостюки-Успенские? – спросил Гриша.

Учителя были классные. Классические – это уже позолота времени. В потасовке с рутиной, со скандалами на худсоветах они подняли значение советского политического плаката на международный уровень. Целая школа «савостючат», – ярких, декоративных, предельно образных была выпущена по стране.

– Ладно, ребята, – сказал напоследок Гриша, – вражья сила хамов и бездарей верх над нами берет. Пошёл ремонт у себя доделывать. Иностранцам квартиру сдам, а сам в партизаны пойду.

– Зое привет, – Вера стала собираться к Еремееву.

Главный городской архитектор Вадим Тимофеевич Еремеев был похож на народного артиста, седеющий, вальяжный, своим видом и известной долей игры старался восполнить свою невольную причастность к высокому искусству зодчего.

Однако Еремеев закончил лишь строительный. А главный областной архитектор Кирьянов окончил архитектурный институт. И пару раз указал Еремееву на его явные архитектурные промахи.

Около года они вообще не подавали друг другу руки, когда Еремеев бетонной доской почета загородил вид на Оку.

Мечтой Вадима Тимофеевича было построить в городе такое здание, чтобы о нём заговорили. Но то ультрасовременное, что принесла Ветлова, совсем не вязалось с его представлениями о красочной теремной архитектуре древнерусских городов. Но забывал о том, что на терем его скучный аквариум не походил вовсе.

Однако эта женщина, Еремеев вспоминал её имя, не исключала и цветовое звучание. Но она вводила ещё и металл, предлагала какие-то иные конструкции…

…Вера пришла к Вадиму Тимофеевичу сразу, как только получила записку. Он извинился, что не мог рассмотреть её проект, – должен готовиться к совещанию у Гордеевой по поводу сдачи роддома.

– Женщины, которым пришёл срок рожать, ждать не могут, – и улыбнулся не так, как раньше, с долей развязного превосходства, а дружески, как покровитель. – Мы название кинотеатра «Марс» на «Космос» уже заменили.

Ветлова помалкивала.

– Зря вы так настаивали, в Горком пошли. Мы здесь и сами могли всё уладить, – пытаясь скрыть обиду. – …Но дело в том, нет у нас контактной сварки для ваших букв-локаторов, будет виден грубый шов. Вас устраивает?

– В крайнем случае, Москва близко.

– А кто туда поедет? – спросил Еремеев.

– Если надо, я поеду.

– …У меня должна быть на днях командировка в Москву. Может что-нибудь с вашим заказом и получится.

– Вам нужны планшеты?

– Если что, я позвоню Додину, – заверил он.

Вера завязала планшеты с помощью Вадима Тимофеевича и решила пойти к Кирьянову, главному областному архитектору – в инстанцию повыше.

Дмитрия Ивановича Кирьянова в кабинете не оказалось. Вера метнулась в другой конец коридора, пропахшего истлевшими бумагами и тушеной капустой. Кирьянов, как затрапезный бухгалтер, сидел в темной каморке и проверял старые сметы. Поднял глаза, рассмотрел её проект и в каком-то внутреннем веселье произнес:

– Пусть, пусть делает! Я всеми руками и ногами за, – и смутился неловкой фразе. – Тут какой у вас размер? Не маловато? Можно чуть больше. Цепочку поправить и всё. …Только вот такого листового металла по ГОСТУ вы не найдете.

– А из кусков?

– Сварить? Ну и мороки вы ему зададите… Пусть делает! – Взял и подписал все пять планшетов.– Вадим Тимофеевич пускай уж на месте смотрит, как это сделать.

– Я догадываюсь, что он не очень-то и хочет…

Кирьянов раздумчиво взглянул на Ветлову:

– Я могу предложить Еремееву вашу идею в качестве рекомендации. Но отстранить его от руководства и переписать объект на себя – у меня нет таких оснований.

– Разродилась, а детище как незаконнорожденное никто усыновить не хочет. …Может Еремеев в Москве исполнителя для фасадов найдет?

– Там у него какой-то подшефный завод есть, – вспомнил Кирьянов. – Попробую подсказать в качестве дружеского совета. И переменил тему:

– Я начинал здесь так же, как и вы. До утра сидел над чертежами, с той лишь разницей, что на частной квартире. Даже письменного стола не было. …Да не тащите вы планшеты, оставьте здесь. Я к Еремееву завтра поеду на планерку и подкину.

– Пока это ребенок мой, а не подкидыш! Печать, где можно будет поставить на вашу подпись?

Дмитрий Иванович, слегка удивился:

– У секретаря. …Если что надо будет попросить, приходите, что смогу, помогу вашему «ребенку» или посоветую. А что не сумею, уж не судите. – И подавая напоследок руку, спросил:

– Не хотите работать у нас в отделе архитектуры?

– Спасибо за доверие. Пока не хочу.

18. Галоп на кисточках.

Вера позвонила Еремееву. Ответили что главный в командировке в Москве. Обещал быть завтра. Она повесила трубку.

В переулке, недалеко от фонда художники заканчивали роспись детского кафе «Чебурашка». «Пойди, посмотри», – посоветовал утром Юра.

Нашла кафе, открыла стеклянные двери. Кругом стояли леса, как соты в пчельнике, создавая веселую светотень на солнце. Леса были вокруг колонн, у стены, подстроены до потолка. Двери начали расписывать под витраж.

На лестничной площадке отсвечивал зеленой мозаикой крокодил Гена. Русские и нерусские сюжеты сказок шли по стенам, по потолку, в простенках между окон, по деревянным панелям раздаточной, по стеклам внутренних перегородок. Колонны, расписанные сказками, стояли свеженькие, как переводные картинки. Везде прыгали Пиноккио, Ну Погодяи, Колобки, Буратино. Ветлова оглянулась. Сзади пестрели рыбки, курочки, мышки, ежи, бабочки, божьи коровки.

– Боже мой, – сокрушалась Ветлова, глядя на леса. – Сева, что там делаешь?!

– Вкалываю! Вон сколько ещё колеров осталось. – Кивнул на железные банки. – Завтра закончим, приходи, бери!

Подошел Епихин в задубевших от краски джинсах. У него появилась бородка клинышком, как у Гулова.

– Чьё общее решение?

– Фильки! А что, плохо? – с трудом разгибая спину.

– Плохо, – смягчив ответ кислой улыбкой.

– О! О! О! Какая гордая! – Чуркин свесил с лесов ноги в кедах и постукивал по перекладине кисточкой.

– Не росписи плохие, общее решение не найдено и везде сбит масштаб.

– Худсовет без твоего чуткого руководства недоглядел, – вздохнул Епихин.

– Ты, Ветлова, проходи, давай, спешим закончить! – Сева был бригадиром. – Завершим цветистое дело, тогда приходи смотреть.

Как слепцы на картине Брейгеля, – подумала Ветлова, – держатся за плечи друг друга и дружно идут в болото.

– Ну что ж, Бог в помощь. – Ветлова стала спускаться по лестнице, нагнув повинную излишней критикой голову, чтоб не разбить лоб о нагромождение лесов. Пошла в фонд.

Её встретил на лестнице Секретов, снял перед ней шляпу с зеркальных седеющих волос, сдвинул каблуки лаковых туфель и покорно уронил голову. Его фетровая шляпа неожиданно упала к её ногам. Если бы Вера не замерла от удивления, шляпа покатилась бы по ступеням вниз.

Филипп такого надругательства не допустил.

– Чебурашка – то, Филипп Николаевич, не получилась. Галоп верхом на кисточках…

Секретов и сам взглянул на Ветлову с сожалением:

– Все хорошо будет, вот увидите, все хорошо, – озабоченный теперь формой собственной шляпы. И добавил. – Зайдите к мастеру Додину, в распределительной комиссии музыкальную школу на вас записали.

– Благодарю, – озадачилась Вера заботой о ней Секретова.

– Видели мою стенку с «Теремком» на втором этаже от окна справа? – Вам понравилось? Разве стенка моя плохая?

Ветлова растерянно хлопала глазами:

– Хорошая, – выдавила из себя фальшь.

– …Нет у вас смиренномудрия, Вера Николаевна, – вздохнул Секретов.

– Да ведь не о том речь! – Филипп толком и не знал, о чём глагол. – Притронулась к его руке, сжимавшей шляпу, – не сердитесь на меня, пожалуйста. – И пошла к мастеру производства за новым заказом.

19. О смиренномудрии.

Объект был небольшой, и Ветлова согласилась, хотя предыдущая работа была ещё не сдана. Разложила новые синьки на столе и опять мысли её погнались по кругу, вытесняя жаркую влюбленность в прежний объект. Стремительная, но пока незрелая идея, захваченная вихрем многовариантности, наталкивалась одна на другую, развеивалась в прах легкими черновыми кальками, пока Вера не взяла верный след. Кончик острого карандаша или рейсфедера, шурша вдоль рейки на колесиках, играл по жесткой ватманской бумаге, как мягкая кисть.

Утро было дождливое. Вера взяла зонт, пошла звонить Еремееву.

– Уехал на планерку кинотеатра «Марс».

– «Космос», – поправила она и повесила трубку.

На планерку её не звали. Явиться без приглашения? Раскрыла зонтик и поспешила домой делать музыкальную школу.

Мастерской у Жилкиных пока что не было. Постепенно комната пропиталась знакомым горьковатым запахом туши и водяных красок.

После обеда дождь кончился. Позвонила опять. Еремеев сказал, что он на месте, страшно устал, изнервничался с нашим с вами «Космосом», от перемены погоды ломит затылок, и ждёт её к себе.

– Чем порадуете? – Соблюдая правила имиджа, Ветлова была одета сегодня более тщательно, но с тяжелыми планшетами в руках.

В окно доверчиво заглянуло благословить визит долгожданное вечернее солнышко.

Вадим Тимофеевич встал навстречу и протянул обе руки, как бы показывая, что камня от неё не держит.

– Вы в командировке хлопотали по моему делу?

– Садитесь, – показал на кресло болотного цвета и массировал немеющий затылок. – …Чувствую, опять дождь пойдет.

Малиновый отсвет солнца залил ей щёки. Вера стала развязывать планшеты, на которых поправила цепочку размеров с печатью «Утверждаю» и подписью Кирьянова.

– Разве эти кружочки могут помочь делу? Я сам таких кружочков сколько угодно наставлю. – Еремеев неожиданно нагнулся через стол и положил свою административную ладонь сверху её стынущих пальцев. – Надо же вам заработать хоть что-нибудь на этом объекте, – откинулся в кресло и с изучающей прямотой глядел ей в глаза. Повременив, признался:

– …Но ведь это почти скульптура в металле!

– У нас хороший скульптор, – напомнила Ветлова.

– Ко мне вчера Секретов приходил, …посоветовал общее решение слегка пересмотреть. Объемы большие, а смета получается скромной. Раскрасим первый этаж живописью, второй этаж – тоже живопись, две стены. Стекла сделаем под витраж! Общая площадь росписи около ста квадратных метров. Центральный кинотеатр, как шкатулочка будет! И план хороший для вашего начальства.

…Ветлова никак не могла завязать веревку на планшетах.

– Ну, скажите, стоит ли нам с вами нервничать из-за этого, как разлученные влюбленные? Живописцы у нас деловые. Видели кафе «Чебурашку»? – и чему-то усмехнулся, обнаружив своё второе дно. Потом серьёзно добавил.

– Мы утром с Секретовым на планерке решили, – западную часть расписывают ваши известные «циркачи-монументалисты» Зоя с Гришей Бурлаковы. А южные витражи Филипп Николаевич Секретов берет на себя и Жилкина. …Вы жена Юрия Жилкина? – Вадим Тимофеевич продолжал наблюдать, как она пытается увязать планшеты. – Вера Николаевна, прошу сделать «Космос», название которого мы с вами уже отстояли, чтобы все шесть букв подать на нём теперь плоскими.

– Будут плоскими, – (как ваши шутки). – Пойду домой.

Эх, Жилкин-поживалкин, здесь так и надо жить, как приспособились смиренномудрые. Кто-то толкнул Ветлову на остановке заплечной сумкой, веревки развязались и планшеты рассыпались по мостовой.

Дома села за упрощенный вариант, как посоветовал Еремеев, с уверенностью, что это будет последний…

20. Купидон.

– Вот, давно бы так! – сжалился над ней сегодня Юра. – Сделай, как велят, – и, собираясь уходить, ответил на вопросительный взгляд жены:

– Закончу в фонде эскизы, приду пораньше,…сегодня хоккей. От росписи Госбанка я отказался.

– А кто Госбанк делать будет? Реставраторы?

– Не моя забота. Хотя бы тот же Чуркин. Что я пёс – битых уток в зубах таскать? Скажи спасибо, что я сам не влез в это сомнительное дело.

– Так пускай мастер Додин реставраторам позвонит.

– Что он враг себе? …Скорей уж ты иди к ним.

– Пойдем вместе.

– Чтоб меня идиотом считали?

– А разве тебя уже не считают таковым, раз ты отказался от Госбанка?

– Тут есть нюанс. Я отказался от него в пользу более выгодного, ради росписей твоего «Марса-Космоса».

– Юр?! …Самой что ли к реставраторам идти?

– Вдвоем чего там делать? Где их найти, знаешь?

Реставраторы помещались в здании заброшенной церкви. В громадном зале, залитом голубым сиянием дневных ламп, расплылись под сводами меж колонн, как лодки по озеру, чертёжные столы. На стенах развешены, как после потопа, фотографии руин великолепных соборов, зданий классицизма, барокко, архитектурные детали резных украшений карнизных досок, обломки наличников, чугунное литье.

«Тише плыть – надежней выплыть!» – можно было написать на девизе реставраторов. Здание Госбанка они знали прекрасно, разбуди их даже в внеземной цивилизации:

– Мы сейчас завалены работой, но этот объект наш. От него не откажемся ни в коем случае. Однако сроков пока никаких дать не можем.

Подошел человек с задорно вьющимися поседевшими кудряшками, похожий на постаревшего купидона. Радостное благоволение к людям валило от него, как банный пар. Узнал цель прихода Ветловой.

– Завтра же пойду в отдел культуры! – От него и вымытых его кудрей повалил такой густой пар чистоты помыслов и доверия к людям, что усомниться в успехе дела было невозможно. Это была известная личность Днепровский Михаил Михайлович главный архитектор реставрационных мастерских:

– Знаете, какая наша хрустальная мечта? – даже не выяснив, что за человек стоит перед ним, слепо обожествляя всех подряд сквозь призму своей возлюбленой архитектуры. – Заинтересовать вас?

– Попробуйте.

– Создать из Золотаревского дома, где сейчас Краеведческий музей, памятник русской культуры. На нынешние дни интерьеры там раздроблены, росписи замазаны, полузакрыты. Так обстоят дела. Но, не боюсь предсказывать, это будет уникальный музей русской культуры начала девятнадцатого века!

Вера смутилась его горячности, понимая, что точно так же купидон выкладывался бы любому с улицы, пронзая стрелами любви к зодчеству.

– Ах, как давно я мечтаю об этом музее. В нём всеми красками засверкала бы прекрасная мебель, посуда, бронза, блекнущая сейчас в сумбурной экспозиции Краеведческого музея.

– Михаил Михайлович, кто нам этот дом отдаст?! – заметил человек, сидящий под нимбом дневной лампы в дальнем углу храма.

– Поживем, увидим. Такой музей должен стать делом общерусским, слишком мало у нас памятников, подобных Золотаревскому дому! И совсем нет музеев русской культуры в целом, – синтеза искусств. От нашего общего решения интерьеров пойдет мощная энергетика на всю нацию. Вот какие у нас грандиозные и заманчивые планы. Нам нужны люди преданные. А вы, кстати, не хотели бы у нас работать?

– У меня своё дело пока не сделано, – прикладывая к разгоревшимся щекам тыльную сторону холодных пальцев.

Ветлова ещё надеялась не в девятнадцатый век вернуться, а продвигать своё «общее решение» тяжелым составом с людьми дальше. И постаралась уйти таким образом, как идут из храма, чтобы не разумели её «нет», будто она повернулась к девятнадцатому веку спиной.

Ветлова вышла на улицу и подумала, ах, если бы пар открытости и чистоты помыслов валил также и от фондовских художников, то лукавое смиренномудрие испарилось бы само собой.

21. О вредности характера и о преступных мыслях.

Сегодня Юра пришел рано, принес колбасы, булок. Деловой, предприимчивый, развернул эскизы витража для киноконцертного зала «Космос», чтобы посоветоваться с женой. И если надо, чуть доработать перед советом, не предполагая, как серьёзно она была против этой раскраске по стеклу.

И все, которые пришли с Юрой, стали извиняться перед ней, которым нужно, «если не затруднит», четыре чистеньких стаканчика.

Протянула на подносе небольшие хрустальные рюмочки:

– Для водки, – пояснила она, всё ещё под впечатлением официанта из ресторана «Ока».

– Кыска, иди хоть эскизы оцени. Выпей заодно с коллективом! Остограмься.

– Как у вас идёт дело с музыкальной школой? – Филипп подошёл заглянуть через её плечо на чертежи. – Покладистый заказчик?

– Ничего, – ответила уклончиво, продолжая скрипеть колесиками рейки.

Вслед за Юрой и его компанией пришла Юрина мать. Открыв дверь своим ключом, решительно поставила на скамейку в кухне полведра меда, повязанного марлей. Проверила в холодильнике свертки и что-то увесистое положила в морозилку.

– Ма, привет! – Юра сунулся в ведро. Это что, помощь арабским странам?! Ложку дегтя туда не влила?

– … Другим словам разучился уже? – отмолчавшись, ответила мать. – Мясо в холодильник вам положила. Какие-то ошмётья там лежат. Есть вам нечего. Всё по ресторанам ходите! Нет, чтоб за мясом в очереди постоять.

Сима прошла в большую комнату, села в кресло и начала ко всему приглядываться, – ревизия всевидящего ока ревнивой и любящей матери!

– Библиотека, а не гостиная зала, – высказалась, наконец, Серафима Яковлевна, оценив привезенную мебель.

Чувство нелепой вины стало беспокоить Ветлову.

– Если бы у тебя был в семье лад, я бы к вам не ходила. Без тебя проживём. А сына в обиду не дадим. Он и художник, и заработать может, и фото у него как картины. По столярке – золотые руки, на музыкальном инструменте сыграть горазд. Разве мы с отцом должны теперь отказаться от сына и не любить его, раз он на тебе женился?!

– Нет, не должны…

Мать удивилась податливой снохе. И прошла в комнату Юры.

Он стал показывать матери свои эскизы. Серафима Яковлевна всегда его работу проверяла и следила, чтоб Юра сдавал её вовремя. А затем Вера услышала за дверью ровный голос свекрови:

…– Нечего, нечего здесь располагаться. Дом семейный, люди уставшие, с работы. …Нечего! Вас приглашают, вы и рады. Надо соображать, где можно этим заниматься. Люди должны поужинать, чаю выпить, отдохнуть по-семейному.

Минут через десять компания разошлась. Мать убрала за ними в комнате, поставила нетронутые рюмочки опять в шкаф, вымыла стаканы и вновь села напротив невестки, как лягушка над болотцем, ловившая мух даже в намерениях и мыслях Веры.

– Одну видимость делаешь, что работаешь, а денег нет.

– Нет…

– За мужем бы следила, а то по ресторанам обедать ходите. – Сима знала, что и в ресторанах они не особые охотники.

– Да колбасой питаетесь… Такое питание для мужчин не годиться.

– Не годиться!

– Что ты, как попка, заладила?! С в о е г о ума нету? Никакого здоровья с тобой не хватит. Весь волос у Юры обломался и поседел от такой вашей жизни.

– Волос обломался оттого, что колбасы много съел.

Сима уже не знала, что и думать о такой глупой женщине?!

– Чертишь до завихрений, а толку нет, – сожалея о том, что чаю с мёдом теперь не попить в кругу семейном.

– Если бы муж тебе не помог с защитой, и диплома у тебя сейчас бы не было.

– Не было…

– Всё муж за тебя делает. И работает за двоих, а тебе все не по нутру.

Вера продолжала помалкивать из боязни, что если мать ещё раз раскроет рот, то с Верой сделается паралич от избытка того невозможного, что рвется из неё наружу. И вновь пригладила свою чёлку, встававшую почему-то сегодня дыбом.

Ночью после визитов матери у Веры повторялся один и тот же сон. Утром, проколотая иголками страха, Вера быстро вскакивала в счастливом избавлении от преступления, ещё не свершенного.

–…И, правда, что ты за жен-чина такая? – Сима старалась сейчас невестку разговорить, побеседовать, была женщиной культурной в обхождении. А если случится повысить голос, то так, чтоб соседи за стеной не слышали.

– …Каменюга, – и пошла проверять на вешалке за дверью одежду сына:

– Даже техасы не можешь постирать супругу, – все задубели.

Обнаружив все оплошности невестки, вернулась в комнату:

– И ничего тебе не скажи. Уж и с дядей ему теперь не выпей, и навес на балконе не нужен – пусть размывает балкон! –…Обвалится на кого-нибудь.

На вас и обвалится, – смолчав, зловеще заскрипела рейкой.

– …И друзей не пригласи. А с этими муж-чинами, что ушли, даже чаю с мёдом не попив, Юра расписывать будет, – надо понимать. Так теперь везде – не подмажешь, не поедет. Иногда и принять надо…– Серафима Яковлевна отбрасывала костяшки фактов и неполадок в доме тихо и энергично, как на бухгалтерских счётах.

– А жен-чины теперь такие – все успевать должны. Прислуги нету, на перинах не спим. Надо самой быть попроще да помужественней, – не молчать, тогда и муж выпивать помень-че станет…

Серафима Яковлевна продолжала по-родственному сидеть подле Веры, соображая, чем бы ещё супругам помочь. Не умела она сказать толком о том, что сама понимала по материнскому делу:

– …А подушки ему две клади – он любит. От мягкого тоже любовь в доме.

Не получив от невестки ответа ни на один вопрос, пошла к сыну.

– И кровать толком-то забрать ему не может, – уговаривая и укладывая Юру спать. Вернулась высказать снохе последнюю боль.

– Ты потому и замуж за него пошла, что у него карман толстый, – и похлопала себя по бедру. – А нет должного уважения к мужчине, нет и счастья. – Вернулась в кухню и налила себе холодной воды из-под крана!

Одеваясь в передней, все же напомнила:

– Сегодня опять ковры давали. У меня там одна жен-чина знакомая работает…

Юра, нетвёрдый в ногах, неожиданно возник из-за своей двери в трусах и майке с рюмкою в руках и обнял Веру за плечи, чтоб мать видела семейную сцену:

– А что жена, счастья в доме от тебя все равно не дождешься, давай хоть прибарахлимся. Получу деньги за «Космос», да ковер купим! – поцеловал её в щеку и осушил хрустальную рюмочку, которую налил недавно Вере. (А рюмка весь вечер так и стояла нетронутой, как для неживого человека).

– За твое здоровье, ма, и за Веркин успех!

– Не Верка, а Вера, – это ещё что за обращение? – поправила мать.

– Заходите, – сказала Вера на прощание свекрови, – будем рады.

– Мне приглашение не нужно – не к тебе хожу, – выдерживала мать достойную линию. – Мы люди простые, хоть и не рабочие. Но у нас в семье всё по-простому да по-доброму, без подковырок. И на уме друг против друга плохого ничего не держим.

– Ма, заходи чаще, не боись! …Я сам Верку боюсь. Мы революций делать здесь не будем, и тебя, Сима, в обиду не дадим, – похлопав мать по плечу.

Серафима Яковлевна запрятала под вешалку свои тапочки и спускалась по лестнице с чувством исполненного долга.

22. Слоны-живописцы.

Как только закрылась за матерью дверь, Вера отпала на диван и схватила одну из книжек, что накидал сегодня Юра, готовый запрячь себя в телегу «Космоса».

Вернулась к столу, поработала около часа. Отоспалась без мрачных снов и пошла к Еремееву.

– Кто будет нести ответственность за объект, вы, я или Гордеева? Ни один мой рабочий не станет исполнять вашу затею. Форточек в квартирах и то теперь не делают. Ленту выколоткой оставим на прекрасное будущее. А звезды исполним, – довольно оригинальная затея. Теперь сядьте около меня и за какой-нибудь час всё переделайте! А потом, как бывало в студенческой юности, пойдём вместе есть мороженное и пить чай с пряниками.

– За такой проект меня в Строгановке сняли бы со стипендии.

– Можете не делать. У меня исполнит это любой техник. А вы могли бы за свою работу получить, разумеется, по расценкам архитектора.

– Ребенок дома один остался.

Пришла, убрала стол, вылила колера. Чертежи, проект, идеи – всё сложила в папку на память внукам, поставила на антресоли и легла на диван с головной болью.

На другой день решила сходить к Гордеевой.

– Мне проект ваш нравится, – изучая Ветлову серьёзным взглядом, – но я не архитектор, – здесь кончаются мои полномочия. Всё, чем могу вам помочь, собрать совет в управлении архитектуры. Там есть довольно сильные ребята.

– Сутяжничать с Еремеевым?

– Давно пора. Кто-то должен этим заниматься. За исход совета ручаться не могу. Поджимают сроки сдачи, и вся кутерьма может оказаться нереальной. Оставьте силы на новый проект, у вас ещё всё впереди. А то, что делали по договору, за это должны вам заплатить.

Ветлова поморщилась, втянутая своим проектом в позорное побирушничество.

Гордеева оставалась невозмутимой, только глаза её, человека государственного, налились под очками свинцовой темнотой.

Объект был сдан в срок, – и сграффито, и роспись темперой, и покраска лаками витражей, и прочие неожиданности делового прораба – шкатулочка! Кто хорошо поработал, получил премии.

– Басню Крылова «Слон живописец» читала? – встретил её на пороге фонда Плюшевый. – Все как слоны в живописцах бегали! – Гриша чесал лохматую грудь, расстегнув чистую рубашку, и хохотал розовой глоткой:

–

*Кабанчик – глазурованная плитка размером 150 х 75

– Вредители, диверсанты! Так испохабит наши с Зойкой росписи! Колонны за одну ночь обляпали черным и жёлтым «кабанчиком»*в шашечку, – все росписи перекрыли, и Жилкина твоего, и Секретова. Не прораб, а бандюга уголовный. За такое монументальное хулиганство хотя бы пятнадцать суток давали! Ветлова, где твое общее решение?!

– На антресолях стоит. Я денег за него не получала.

– Лапушка, так тебе же выписали счет! Я сам видел. И звезды твои делать будут! Уже на скульптурной фабрике бетонную форму отлили.

– Звёзды были из лёгкого металла. Да и зачем эти перстни для мертвеца? …Гриша, нельзя ли деньги оставить в бухгалтерии?

– Зачем?

– На курсы повышения квалификации горе-монументалистам.

– А-а, тогда другое дело. Жилкин начнет тебя ананасами и рябчиками кормить. Вера Николаевна, не вешай носа. Выдай им музыкальную школу. Филька вину заглаживает, отдав тебе такой заказ. Покажи мастер-класс.

23. Скрипичный ключ.

Итак, скрипичный ключ, – знак, с которого начинается музыка.

Влюбленность Ветловой в новый заказ, в музыкальную школу, бережное почти трепетное чувство выливалось в оригинальный замысел.

Первая затея – скрипичный ключ в концертном зале. Скульптура с точечным подсветом, в выемках подкрасить темперой. Подобрать для зала обивку мебели, торец небольшого просцениума обшить кожзаменителем.

Худсовет общее решение одобрил. Кто-то все же задал вопрос:

– А витражи делать будем?

– Не те объемы! – приструнил смельчака Ермаков.

Для рельефа завезли домой два мешка гипса. Юра согнул из толстой проволоки каркас, выпустил наружу ушко для крепления на стену, залил опалубку раствором.

Влажный гипс нагрелся. Даже в комнате стало теплее. Со стеклянных дверей Вера сняла занавеску и начала прорезать в гипсе рельеф. А Юру всё прогоняла, как лиса зайца, из его комнаты курить на лестницу.

Мастерской не было, гипсовая мука оседала на стены, разносилась по квартире. Не прошло и двух недель, Вера выскоблила свой рельеф. Но она неплохо чувствовала и металл. Решила сделать макет небольшого картуша для фасада из нержавейки.

От несущего стержня скрипичного ключа раскрываются крыльями страницы. На сквозных строчках вместо нот висят колокольчики, и порхают птицы голубой эмали.

– Опять скульптурой в металле занимаешься! – пытался образумить жену Юра.

– …Когда прохожего окликнут колокольчики, звенящие на ветру, – человек непременно поднимет голову и остановится перед дверьми музыкальной школы…

– Твои колокольчики будут как слезы, – заметил сын.

– Почему?

– И ежу Шурке было бы понятно, что наплачешься ещё с этими колокольцами! – ответил Юра.

– Я их оставлю впрок. Может быть, в Москве когда-нибудь сделаю.

– А ты одна туда собираешься? – посерьёзнел Юра. Снял со стены балалайку и подобрал мелодию: «Однозвучно звенит колокольчик…».

– Споем, жена, или ты больше со мной не поёшь?

– Это ты мне петь не разрешал.

– Твой заказчик тебе не позволит…

Увы, заказчик поначалу не хотел даже принимать её в своем кабинете, куда-то спешил. Перестал здороваться с ней на улицах.

Городок был небольшой и на бурную радость Ветловой, директор музыкальной школы продолжал попадаться в самых неожиданных местах, даже в транспорте. Когда она пыталась пробраться к нему навстречу, он тут же выходил из троллейбуса и исчезал в толпе.

Однажды Ветлова шла по улице и начала осязать нагревающимся боком, что по другой стороне идёт её заказчик Родион Фомич.

Заметив художницу через поток машин, обнаружил, что шагает вместе с ней куда-то не туда, Родион Фомич притих. Лицо сделалось мучнисто-загипсованным, и решительно вильнул в глухой переулок.

Директор шёл быстро. Эластичные брюки жидко дергались и прыгали на ногах худого человека. Из-за коловращения хлипких брючин над пятками заказчика возникали маленькие смерчи, обнажая щиколотки. Родион Фомич был раздражителен и взрывчат – узрев Ветлову, сразу исчезал, как винтом в небо.

Куда девать метровый гипсовый рельеф? В подъезд пристроить у своих дверей – навлечь недоумение соседей и поползновения хулиганов.

Ветлова сумела, наконец, настичь директора. Она забирала сына из пионерлагеря, а Родион Фомич, свою дочь, которая оказалась в отряде с Мишей. Автобус шёл без остановки, слегка покачиваясь по роскошному ландшафту пригорода Энска, и деваться Родиону Фомичу было теперь некуда. Сияющая Ветлова, слегка подпрыгивая на ходу, пробиралась к Родиону Фомичу. Директор надвинул на глаза соломенную шляпу. Но дочь вежливо уступила место рядом с отцом и пересела к Мише.

– Добрый день, Родион Фомич. Судьба заставила ехать заказчика и исполнителя в одну сторону. …Так, когда заберете у меня ваш гипсовый скрипичный ключ?!

Директор застыл от неожиданности.

– Я не могу сдать рельеф на склад в производственные мастерские, гипс приобретёт нетоварный вид. Забирайте. Я завтра дома целый день!

Родион Фомич сделал что-то непонятное руками, близкий к обмороку, как дирижёр, забывший пьесу. Ветлова сообразила, что в автобусе могли ехать его сотрудники. Стала говорить тише.

– Вы хоть зайдите поглядеть на рельеф. Только в эскизах его и видели.

– Знаю, знаю. Очень нравится, но он нам ни к чему. А раз так, зачем смотреть? …Не ходите вы за мной, ради бога, не говорите никому о рельефе. У меня вот дочь рядом, дома вторая дочь, – я семейный человек.

Чувство жалости к заказчику впервые заронилось в душу Ветловой.

– Будь проклят тот день, когда я с вами связался! – выпалил он вдруг директорским тоном. – Дали, наконец, разрешение строить новое здание, а у нас не хватает теперь денег даже на нулевой цикл. Я этого события шесть лет ждал, пробивал, требовал. Думал, ещё не меньше пяти лет ждать придётся. Стал в старом здании обживаться. А тут – на тебе, – понизив опять голос, – только деньги вам заплатил, да капитальный ремонт школы закончил, а они мне присылают бумагу на новое строительство.