Текст книги "Свет на теневую сторону"

Автор книги: Людмила Шалина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Не халтура, а производственная работа! Кто тогда наглядку будет делать?!

– Сегодня повисело – завтра выцвело. Более умный заказчик предпочитает иметь дело с архитекторами. А впрочем, видели бы, как они в Прибалтике эту самую наглядку делают – позавидуешь!

Жилкины собрались уходить.

– Ну, будь здоров, Юра, заходите чаще, будем друг с другом советоваться. Из хороших сервизов начнём есть. А гнильцо пусть своего заслуживает.

На дворе было темно и грязно. В следках от Юриных туфель окна теперь не загорались, как от ботинок Гриши, – дома спали. Чуть подморозило, но всё равно свежо запахло весенней грязью и дождевыми червяками.

– Ты им не соперник, человек необходимый создавать антураж для росписей, – настаивал Юра. – А я конкурент, могу работать не хуже их!? Плюшевый не так прост, как тебе кажется. А вот Филипп – весь, как на ладони, знаю что говорю. Будешь делать нам общее решение – хорошее, грамотное! А мы расписывать. Тебе тут надо сделать выбор – с кем ты и против кого.

13. «Космос».

У Ветловой праздник – первый творческий заказ в таком объёме. Хочет им предложить для вестибюля рельеф из облаков во всю стену, – с первого этажа на второй, под-ни-ма-а-ется, едва меняя формы. Облака из гипсовых блоков слегка подкрашены. Затрут пальцами у поручня? …И отложила карандаш.

Вспыхнула новая идея разместить на втором этаже цветные витражи. Заскрипела колёсиками рейки, прикреплённой к чертёжной доске.

Зашел Гриша. Надо ехать с Юрой принимать у Чуркина стенку сграффито*.

– А разве Юра не в фонде?

С утра, говорят, был. Потом с Пашкой Чуркиным пошли куда-то. Тоже мне, нашёл с кем по стекляшкам ходить. Завтра зайду в девять утра. Чтобы был как стеклышко. Гриша ушёл.

Устав чертить, Вера села на диван. Перед ней висело большое овальное зеркало в резной оправе, – досталось оно Юре от его бабушки. В зеркале отражалось берёзовое деревце в банке с водой.

Эту выдернутую кем-то из земли живую душу они подобрали с Мишей, когда гуляли за Окой по весенней грязи. В Москве сажали с Юрой ветки тополя. Он прижился. Потом кто-то во дворе сгубил его. Жизнь с Юрой в Москве не принялась.

Теперь они посадят берёзовое деревце в его городе.

Мебели в квартире пока что не было. Зато много света, воздуха, и чуть пахли в сумерках распухшие розовые почки.

Пришёл Юра.

– Гриша тебя искал.

– Знаю. Приняли мы работу Чуркина. А куда денешься? Сграффито ведь не

– */Сграффито/итал./ Способ тонких разноцветных слоев штукатурок, наложенных одна на другую. Стена обрабатывается путем соскабливания, где поверхностного слоя, где более глубоких слоев, в зависимости от цветового и графического решения.

переделаешь, – оно монументально! Если же делать здесь культурную революцию… надо нам всем это… иметь хорошее образование, как у нас с тобой и клыки Гришки Плюшевого, …впредь принципиальней быть!

Вера глянула отчуждённо-вопросительным взглядом.

– В общем-то, ничего смотрится. …Цветисто! – Юра был не в форме, но сказал с подъёмом. – Чуркин старался, как умел, я ему помог! А у Плюшевого все дураки и бездари получаются, – и высморкался как достойный член худсовета:

– …Покажи, что там делаешь в своём проекте.

– Лучше завтра…

Недели через две Ветлова, проработав идею «Космоса», пошла к главному архитектору города Вадиму Тимофеевичу Еремееву.

– Почему «Космос»? У нас кинотеатр «Марс».

– «Марс» всего четыре буквы – слово потому не живописно.

– Мы этого делать не станем. У вас ведь «общее решение»? Захаживайте, – и собрался куда-то идти.

Ветлова вернулась домой не в духе.

– Что сказал Еремеев? – Юра шумно размешивал сахар в крепком чае. -…Ладно, твой гремучий дракон Еремея на деле хек замороженный. Но мы тебя в обиду здесь не дадим! Белые облака, цветные витражи, – идея красивая. Приказываю, исполняй набело! Для рельефа «Космос» – чеканщик по металлу у нас хороший! Я уже говорил с Севкой. Ты не думай, без умысла по компаниям не болтаюсь. Готовлю общественное мнение! Знаешь, что Севка посоветовал?

– Какой такой Севка?

– Тот самый, Пересев, когда приехала сюда, вещи на пятый этаж тебе снёс. Говорит, чтобы ты со своим проектом сходила к Гордеевой, секретарю горкома.

– И что?

– Эскизы твои должны быть исполнены в натуре! А Еремеев её побаивается, за ним разные грешки имеются по партийной линии. К тому же дамский волокита. Давай, Вера, действуй, пока ты человек здесь новый! – похлопал жену по плечу и с подъёмом продолжил:

– У нас побратимы в Германии – округ Зюль. Культурный обмен между странами происходит. Надо подтягиваться, – пополнение идет в фонд художников с высшим образованием из Москвы, из Питера, из Прибалтики.

На следующий день Вера пошла в горком, тревожась, как перед экзаменом.

Гордеева пригласила её войти. Хозяйка кабинета заботилась о приезжих кукольниках, о сроках сдачи роддома. Ветлова смотрела на множество цветных телефонов, на хорошо облегающий её костюм, прислушивалась к своеобразной манере говорить. Недавно Ветлова слышала голос её по местному радио.

Опять звонок – принимать гостей из округа Зюль! Тут же вылетела из души у Ветловой маленькая птичка и незаметно села Гордеевой на плечо. А собственные крылья давно натирали за спиной мозоли.

– Давайте, раскрывайтесь.

Ветлова благодарно вспорхнула навстречу, сняв кальку на эскизах.

Гордеева взяла макетик из фольги, любуясь ювелирным исполнением темы «Космос».

– Рельеф тоже сами будете делать?

– Если дадите…

– За кем дело стало?

– За Еремеевым.

Она зашла за стол, села на ручку кресла и нажала сразу несколько кнопок.

Ветлова не заметила, как тихо ступая по ковровой дорожке, сразу появились ещё четыре сотрудника и встали за её спиной.

– Так почему не «Марс», а «Космос»? – Гордеева усаживалась в кресло.

– В «Космосе» из шести букв надо дать чертеж только на четыре буквы, – к, о, с, м, – экономия средств и труда исполнителя. Серединки у «О» и «С» зеркальные, как локаторы, – за Окой искать зрителя будут.

Лица помощников, выскобленные от лишних мыслей и чувств, оглянулись на Гордееву. Некий рефлекс с её лица отразился в сослуживцах.

– Ну как, товарищи, будем помогать?

Богатыри в отглаженных костюмах подвинулись чинно в ряд, равняясь на грудь соседа, и замерли. Сейчас как гаркнут, подумала Вера: «Рад стараться, товарищ начальник!»

Гордеева, скрыв улыбку, нажала кнопки телефона. Спросила Ветлову:

–…Дизайнер? – Вера кивнула. – …Вадим Тимофеевич, к вам сейчас зайдут. Просим название кинотеатра изменить. …Уладим. …Да. Профинансировали мы вас хорошо, – лицо города! Премиальные выплачивать?! Кому? Пока что рановато!

Ветлова летела по улице, держала в руках планшеты, как лёгкие крылья. Сейчас она предстанет перед Еремеевым, войдет, как в вальсе, – раз-два-три, – и плавно объяснит… Вадим Тимофеевич, простим друг друга за вчерашний мой визит, – меня за отсутствие имиджа и диплом художника, вас – за диплом строителя.

Был конец дня. Еремеев сидел усталый, со слегка отвисшим книзу лицом.

Ветлова развязала планшеты. Вынула макетик из фольги. Он с готовностью надел очки. Разглядел. Отложил очки и макетик в сторону.

– Все это не сложно сделать, – нарушила молчанье Ветлова. – Чеканщик в мастерских хороший. Давайте вместе сообразим.

– На двоих соображать будем?

Ветлова остановила на нём напряженный взгляд.

– …Может кое-что, и сделаем. – Прикинул в уме Еремеев: деньги на разные нужды пока что есть. В конце квартала премии главным раз-дадим! За аккордный финиш!

Желая снять напряжение молодой специалистки, Вадим Тимофеевич начал вспоминать свои проделки студенческих лет. Рот при этом сделался у него виньеткой, как фигурный пряник. Вздохнув, добавил:

– Я посоветуюсь с прорабом, – и прополоскал пустоту между щёк, наблюдая Ветлову. – …Одна такая же, как вы, тоже настаивала выкрасить стену в синий цвет. На следующий год всё переделали.

– У меня не покраска стен, а проект общего решения! – и начала увязывать планшеты в обратный путь.

– Да вы не волнуйтесь, не тормошитесь, в любом случае мы вам заплатим. Так что к Гордеевой можно было и не ходить. …Срок сдачи – он сам подойдёт. Надо только хлоп, как пробка из шампанского выскочит, – и стукнул по сжатому кулаку другой ладонью! – Потянулся. Лацканы хорошо сидящего на нём пиджака слегка разошлись в обе стороны, и на Ветлову дохнуло бычьим теплом от всех его шерстинок. Еремеев погладил на груди шёлковистую водолазку.

– До свиданья, – Ветлова попрощалась с вежливой осторожностью.

– …А планшетики ваши, – сказал Еремеев, – пусть здесь пока постоят. Приходите денька через три.

Ветлова оставила планшеты и вышла на улицу. Через три дня приходить? И растерянно провела ладонью по лбу. Челка рассыпалась, как тонкий и сухой песок.

– …За каждую арабскую цифру, небось, хорошую сумму огрёб, – сказал кто-то рядом, стоя на троллейбусной остановке.

Вера, подняв голову, глянула на Юрино панно, о котором говорили Бурлаковы: грамотно поставлены стопы, культуризм хорошо прорисованной мускулатуры. …Но зачем всё это? Листья силу наберут, за деревом не видно будет этой скуки.

Юра пришёл поздно, молчаливый лег спать.

Утром начистил обувь старой меховой шапкой, собираясь уходить.

– Юр? – когда он загремел входными ключами.

– Что? – хотел всё же спросить о своём панно, висевшим рядом с управлением архитектуры. …Однако не рискнул пытать жену с опасно вздыбленной челкой, расходящейся нимбом. – …Я святым быть не собираюсь.

– Не об этом… Юра, сегодня должен прийти из Москвы контейнер с мебелью. А если дождь? Что я буду делать?

– Как грянет гром, раздай людям. Я предоставил тебе здесь широкие возможности, вот и действуй. Ты теперь свободный художник. Всё лучше, чем вычерчивать в Москве крючки для вешалок?!

Юра пришел через час со своим дядей, который сменил профессию токаря высшего разряда на грузчика, чтобы купить машину. Привёл весельчака Павла Чуркина и Севу Пересеева. Вслед за ними пришел контейнер.

Разгрузили небольшую мебельную стенку, коробки с книгами. Сели за стол.

– Еремеев разрешил «Марс» на этот «Космос» заменить? – допытывался Юра.

Долговязый Сева упер две жилистых руки в колени, собираясь выслушать:

– А сам Еремеев глядел твои проекты?

– Сказал, чтобы приходила денька через три.

Чуркин рассмеялся понятливо и резко.

– Кончай, Пашка, она женщина сурьёзная. Что, непроходной номер? Покажи планшеты, – поросил Сева.

– Они у Еремеева.

Чуркин, опрокинул в рот ещё одну стопку и залился смехом, переходя на сип. Не успокоившись на угощении, гости исчезли. Юра собрался вместе с ними:

– Улетаю в космос. – Он всё чаще стал навещать «чёрные дыры», видя, что с угрюмой женой по приезде сюда твориться что-то неладное. Что и кого она там забыла в этой Москве?! А то, как грянет гром…

14. «Помилуем друг друга вместе».

Вера убрала кухню. Вернулась в комнату, подпрыгнув шпагатиком, рукой достала потолок. Быстро стащила коробки в угол, села на пол и стала двигать шкафы ногами. Они поехали в разные стороны, и что-то хрустнуло в пояснице. В окно удивленно заглянула пухлогубая луна.

Поднялась на ноги, расставила мебель, накрыла на стол. Достала две рюмки дымчатого стекла на рубиновых ножках, которые Юра ещё не видел, бутылку кагора и вытянулась на диване, обвязав платком спину.

…Юр, надо рисовать и развешивать на улицах не культуризм накаченной мускулатуры, а плакаты по технике безопасности: «Прости!» «Не осуди, пожалуйста». «Помилуем друг друга вместе»… Это был бы выход из тоскливо-космического положения в тёплый дом.

Проснулась от холода. Юра ночевать домой не вернулся. Она умылась, сошла вниз позвонить Юриной матери, не сказав, в чем дело, чтобы самой не оказаться виноватой в потере мужской силы.

У матери Юры не оказалось. Поехала на другой конец города к Пересеевым.

Была суббота. Сева с Галей клеили обои. Некто Вячеслав Гулов, врач местной больницы, в майке сверкающей белизны им помогал.

На днях он заходил к Юре взять флакон разбавителя. Вячеслав занимался живописью. И оба беседовали тогда на кухне над бутылкой пива о каком-то доме.

Вячеслав увидел сейчас Ветлову у Пересевых и спросил:

– Не меня ли, любезная, ищешь?

– Мужа.

– А зачем?

– Для порядка. – Шутка получилась скверная.

Гулов основательно вытер от клея руки, сел на табурет:

– Девяносто процентов браков висят теперь на волоске под каждой крыше.

– Добавь, под каждым окном и балконом! – Сева нахмурился.

Вячеслав отодвинул ногой рулон обоев:

– Как упорядочить этот мир?

– Обоями заклеить и шкафами заставить! – Вера поспешила уйти.

– Не волнуйся, – утешила Галя, – Юра у нас ночевал, перчатки свои забыл. Скоро придет.

Ветлова вернулась домой. Юра мыкался на тесной кухне, соображая, что поесть. Покормил Мишу и лег читать. Вера открыла к нему дверь:

– Где же ты ночевал?

– А вот и не скажу, где был. Ты ведь тоже куда-то ходила, парня голодного оставила и вообще…, – он повертел свободной рукой вокруг оси, – какие у вас там производственные дела с гремучим драконом Еремеевым. Одну голову ему срубишь – другая отрастёт.

– Перчатки возьми.

– Дырку сперва заштопай! – повелел Юра.

…Юра, конечно, чувствовал себя достаточно виноватым, что не ночевал дома. Но чего уж теперь «пардонничать»? А Вера, как мышь у норы, всегда выжидала от Юры этого «прости».

«Все у тебя по порядковым номерам в башку вколочено!» – сказал однажды Юра. Не баба, а клад …с номерками от пальто, – додумался Юра позднее. (Иначе говоря, оставляют ей номерки, надевают пальто и уходят…)

–…Дисциплинку подтянуть, как моя мамаша выражается, – это конечно мне не мешает, – мечтательно произнёс Юра.

После скупых слов покаяния Вера решила выложиться вся:

– Юра, знаешь, что сказал мне вчера Еремеев? – она вздохнула. – …Он гадкий человек, или ничего не видит!

– Надо задумывать то, что можно исполнить своими руками. Возьми хотя бы панно, как я. И сделай!

– Видела твое панно… Но ведь я дизайнер.

– Диз-зяйнер… общего решения, – приложил читающую книгу себе на грудь.

– Не помогают припарки-то из книжиц?

– Чего тебе?! …Виноват, товарищ начальник, панно не в твоём вкусе сделал!

– …Юр, помнишь, как мы ещё год назад сидели на лавочке Воробьевского бульвара и тёрли виски, как переделать твой плакат к шестисотлетнему юбилею твоего же любимого города Энска?

– Ну и что?!

– Твои педагоги, уважаемые профессора, отослали плакат назад с припиской: «Это ещё что за провинциальный сувенир»?!

Горчичник начал Юру припекать.

– Твой второй вариант с изразцом и спутником до сих пор в музее висит!

– Я не тщеславен.

– Я тоже. …Юр, но когда срок подойдет, ведь даже наготу этого аквариума прикрыть нечем будет!

– Прикроют! Чтоб убедиться, что я прав, делай, как велят, и не возникай!

– Посмотри на свою правоту в зеркало. Разве может человек со всклокоченными волосами, отечными веками…

–За собой приглядывай! – Жилкин встал и толкнул дверь, чтобы она закрылась.

Вера посидела на кухне без мыслей и чувств и взяла штопать Юре перчатку.

15. О еже Шурике, и не только о нем…

У Веры проект оставался в замороженном состоянии. Юра, получив деньги за панно, решил отпраздновать новоселье теперь с женой, – пригласил обедать в ресторан.

День был холодный, моросил дождь. Вера глянула в окно. В противоположном доме стоял на балконе человек в трусах и майке. Хотел войти в комнату, его качнуло, как в шторм. Изнутри задернули шторку плотнее. Человек накинул на плечи половую тряпку, облокотился о перила, продолжая делать вид, что прохлаждается.

До таких мер я ещё не созрела, и Вера неожиданно согласилась пойти с мужем в ресторан:

– Галстук надень.

Юра дёрнул руками под шеей, будто затягивал узел галстука:

– Ничего, мы ещё с тобой тут погоду сделаем! – Он получил роспись Госбанка и вёл себя теперь азартным завоевателем.

– Зачем берешь такую работу? Это же дом с мемориальной доской, памятник классицизма. Госбанк лучше бы отдать реставрационные мастерские…

– Тридцать квадратных метров стены! И отдать?! Ну, ты голова! Не возьмусь я, кто-нибудь другой отхватит!

В открытую дверь ресторана посыпалась музыка, как металлическая посуда с полки. Певица присосалась к микрофону, втягивая в себя патоку липких слов. Ей бы отложить микрофон и как следует высморкаться. Но она продолжала разносить инфекцию пошлости, работая шумно и монотонно, как воздухоувлажнитель.

Подплыл по ковровой дорожке официант, положил на стол, как из лебяжьего пуха, ножи, вилки. Беззвучно открыл бутылку минеральной воды, разлил в бокалы, чтобы не булькала вульгарно, а звучала как горный ручеек.

– Это для водки, – любезно пододвинул маленькие рюмки, веруя в своё призвание. И подал прейскурант.

– Возьми всё, что хочешь! – предложил Юра. – Я плачу! Это тебе не Боровск, дом крестьянина, – и налил из графина махонькую рюмочку водки.

– Ну вот! – приняв стопку, обрадовался Юра, просверлив глазами остатки в графине. – …А ещё к нам завтра дядюшка придет. Мать распорядилась навес над балконом делать.

– Мне навес не нужен.

– Тебе мебель! Мне навес!

– Прохлаждаться под ним, укрываясь половыми тряпками?

– Не дождёшься!

Молодой официант подал счет. На его гусиной шее трепетала от усердия белая бабочка. Не каждый посетитель мог легко справиться с таким обильным подносом издевательски изящного к себе внимания.

– Ну, что тебе ещё заказать? Вертолет разве? – Юра расстегнул пиджак и вытащил оттуда вместе с расческой и семечной шелухой беспорядочный ворох денег.

– Будешь Госбанк расписывать? – спросила Вера, выходя на улицу.

– А трафареты красить не хочешь? Корбюзье в юбке! …Я бы на твоем месте телевизор посмотрел. Ничего не знаешь, что в большом мире творится.

– Тоже, что и в малом. …У них все порядковые номера нарушены.

Они шли семейной парой по улице всё ещё под гипнозом излишне вежливого официанта, и Юра соизволил, как редкий случай, подставить жене локоть. Вера робко сунула ладонь в тепло подмышкой мужа. Он руку всё же сбросил, – не мог вытерпеть такой волынки, и резко высказался:

–…Все равно тебе за этот «Марс» заплатят. И получше, чем в Москве. Чего ж тебе ещё?!

Зрачки у Веры в темноте расширились. Юра, спохватился:

– А помнишь того ежа Шурика, как я поливал ночью сад и поймал ежа в кустах фонариком? – Воспоминания о животных приносили им облегчение. – …И когда хороший человек, – имей в виду меня, – докумекал до своей тусклости, он уже не безнадега. Бери в толк и не хандри! … Помнишь, как Шурик спал вместе с нами? А утром оказывался на полу.

– Бедный Шурик.

– Мать хочет разыскать под домом его гнездо и выселить ежа оттуда, чтобы он не таскал яблоки и не подрывал кусты. Мы Шурика с тобой обязательно отстоим и Госбанк, памятник классицизма, тоже! Появится у нас ещё один Шурик, – без иголок. И впредь не вешай носа.

16. Мешок с лягушками и две обыкновенных истории.

Юра пришел сегодня рано. Вера приняла душ, расчёсывала волосы.

– Жена, одевайся, пошли в гости!

– Опять в гости?

– А разве мы с тобой вчера в гостях были? Мы кутили в ресторане.

– Пошли, – неохотно согласилась Вера. – Только когда ты эскизы Госбанка будешь делать?

– Может я совсем не стану Госбанк расписывать. Михаила возьмём с собой, ему полезно… – И отправились к Епихину.

Мастерская находилась на последнем этаже дома, пропахшего кошками. В мастерской стояли на полках пыльные самовары, изразцовые плитки, – в раненьях красноватых, трещинках. Но, хороши!

– Как дом на слом, у меня все печи на учёте! – хвастал Епихин.

В стороне кто-то показывал свои этюды.

– Что ты хочешь этим сказать?! – спросил Плюшевый.

– Живопись – не говорящий кот. Зритель сам домыслить должен.

Вера посмотрела на человека, одетого более тщательно. Звали его кто Филипп, а кто и по отчеству.

– Филипп, а правда, здесь что-то есть! – Чуркин почесал висок.

– Произвольное толкование, как в музыке, дискретность видения, – щеголял словечком Филипп.

– Музыка с дискретностью вроде бы не совместима, – заметил Плюшевый.

– Отойди, людоед, от тебя человечиной припахивает, – Филипп снял ворсинку со своего рукава.

Гриша отошёл, стряхнув пылинку на своей груди.

Колыхнулась занавеска, за которой стоял топчан. Гулов, пользуясь по дружбе у Епихина мастерской, вошёл к гостям. Все ждали, что Вячеслав выскажет по поводу этюдов Филиппа.

– Вам-то можно преспокойно спорить…, – и чиркнув ногтем большого пальца по губе, решил не добавять, – что и жить с приличных заказов. – Вот лучше женщину спросите, – кивнул на Ветлову. – Они мастера подтекста и произвольного толкования. – Вернулся на топчан. От крепкой шеи свесился к коленям его учрежденческий галстук.

Гриша не мог оставить Филиппа в покое:

– Секретов к тому же спец по общим решениям. Вынимает перед членами худсовета из нагрудного кармана листок, куда жена платочек беленький заботливо положила. Иной раз наклеенные на ватман полоски израсходованной бумаги предоставит…

– Кончай, – оборвал его Гулов.

– Вступай в Союз Вячеслав Иванович, может, что подскажешь?! У нас же во…, – Гриша мягко постучал себя по лбу.

Ожидали к столу чего-нибудь покрепче.

В мастерской на столе, из продуктовых ящиков, был «натюрморт» – гора кильки, расползшейся по серой вымокшей газете. Вместо стаканов майонезные баночки, неважно мытые от колеров. Бутылки девственные, – под столом пока.

– Ну, живо-писцы, гренадеры-художники, сюда к столу! – позвал Епихин. – Собрались мы по случаю открытия осенней выставки…

– Как лягушки в мешке, – весельчак Чуркин залился прыгающим смехом.

Особенностью Чуркина, без которого не обходилась ни одна компания, был заливистый смешок. Дойдя до высшей точки, смех переходил в интимный сип, был так заразителен, что, отплевываясь от его пакостных историй, все были втянуты в глупое зубоскальство.

– Чуркин, ты потому такой сипатый, – заметил Плюшевый, – что ночью навалился на тебя твой мешок с лягушками и стал душить.

Про тех лягушек Павел любил рассказывать. В недавней молодости он не мог заработать своими художествами на жизнь. Прослышал, что в Аннинской больнице требуются лягушки для опытов. Набрал в лесу целый мешок, принес. А это оказались враки. И вытряхнул лягушек прямо в приемное отделение больницы.

– Пьём за лягушиное болотце! – Чуркин удерживал смешинку в одном глазу.

Филипп Николаевич, не с добром глянув на него, открыл бутылку:

– Итак, тост за умного зрителя! У нас даже винцо есть – для дам, – и добавил с излишней галантностью, – …дизайнера по общим решениям.

– Мы как студенты все! – оживились художники, расхватывая за хвост кильки и майонезные баночки, наполненные чем-то мутным.

– Миша, не смей брать кильку пальцами, но вилок не было.

– Отец твой Леф-ф, – Филипп подал мальчику пластмассовую вилку, оторвал у кильки головку и положил Мише рыбку в рот. – Хочешь, фокус покажу? – Взял кильку за хвост – одну, потом другую, открыл рот – и кильки нет! – Умеешь так?

– А яблоко можете? – удивлялся Миша.

– Могу.

Тем временем Чуркин рассказывал ещё одну историю:

– …Взяли мы с Филиппом творческий отпуск, ящик красок, ликерный сервиз чистого серебра и на всё лето в Казахстан махнули. Показали фото своих работ, почетные грамоты при нас были! А как же без этих индульгенций? Укажите районы наиболее нуждающиеся в наглядной агитации, – из передовых, разумеется, чтобы было чем расплачиваться… – Павел стал душиться смехом:

– Она, дама-секретарь, довольная, – продолжил Чуркин, – «Художники всегда нужны!» Стали распаковывать для неё сервиз. «Сами делали?» «Разумеется…, нет». Тут она – ни в какую, краснеть начала, как девственница. Набор, однако, хорош! Но мы его там, – на столе забыли.

Чуркин утёр смачно рот:

– Секретарь обзвонила всех, кого следует: «Наглядка есть?! В конце квартала проверим! Людей дадим! У меня плохих не бывает!»

Увлёкшись, Павел не заметил, что Филиппу Николаевичу прошлая история, была вовсе не по нутру. Потому что операция «изм-есс» – (социализм-прогресс), зависела не от нахрапистого Чуркина, а от личного обаяния самого Филиппа Секретова.

– Обзвонила всех подшефных, – продолжал заливать Чуркин. – На обкомовской машине подвозили. Работали как черти. Столярку, монтаж, грунт, штукатурками цветными, – все сами!

– Но сперва, – Павел тихо уточнил, – …унавозили везде этим измом-ессом, чтоб идеями запахло.

– Что ты брешешь, сиплый?! Трибунал по тебе плачет! – Филипп зачесал назад взмокшие волосы.

– А что навоз, дела полезные! Потом родное, для души: голубки, солнышко, сказки народные, узоры всякие, – и с такой теплотой стал говорить о своих художествах. – Эскизы, картоны, – всё при нас, – на любой сюжет и размер стены. Дома заготавливали, – наивно выкладывал Павел глухую непросвещённость в деле монументального искусства. – Приехали с Филиппком из Казахстана, взяли к весне по «Жигуленку».

Такой истории Юра не знал. Он дружил с Филиппом, деды и прадеды его были астраханскими купцами. Секретов часто приходил к Жилкиным в дом с деловым видом и со своей закуской. Атакующе извинялся, снимал лаковую обувь, и залезали с Юрой по железной лестнице на чердак смотреть с крыши футбольный матч «Спартака» и «Химика».

Нанося Жилкиным «футбольные» визиты, Филипп любил похвастать, что его почтовая марка с домиком Циолковского попала на выставку Бьеннале, надеясь на отношение к себе более достойное.

– Хотите, Вера Николаевна, я принесу вам этот журнал?

– Я не собираю марки, но мне приятно будет убедиться в вашем мастерстве.

Филипп намерился уйти. Сегодня уж не придёт, понадеялась Ветлова.

Не прошло и полчаса, вежливый Филипп, обтирая о коврик ноги, появился в дверях с журналом, где была напечатана его почтовая марка. Делец, ловкач, Филипп оказался к тому же ещё и доверчивым подстать Юре.

Юра, лихорадочно цветущий, собой довольный, доказывал сейчас свою любовь к Секретову:

– Филиппу надо заработать! У него семья, – двое детей. Сын Филиппа учится в музыкальной школе, дочь в английской. К тому же алиментщик. Только меня Бог пока миловал от алиментов, – с ехидством посмотрев на свою жену.

– Мужчина должен быть добытчиком, – наставлял Секретов Мишу. – А женщина – латать и чистить ему шкуры.

– Какие шкуры? – спросил мальчик. – Как у в первобытных людей?

С топчана раздался тихий стон. Уже готов, – подумала Ветлова.

Шторка колыхнулась, Вячеслав Гулов сел на ящике к столу.

– Я трезв, – хотя подобный факт никого здесь не трогал. – …Мы все тут, как лягушки в мешке, на которых ставит опыт сама жизнь, – заметил Гулов. – Кто отдаст концы от инъекций «изм-есс», а кто и выживет.

– Профилактика нужна, – ответила Вера.

– Купанье в проруби? – посмотрел внимательно, и зрачки его, потеряв объект, зависли где-то далеко.

…Вера вспомнила, как приехала зимой к Юре. Была годовщина их свадьбы. Пробежали на лыжах через лес и явились к Гуловым, – Плюшевый, Юра и ещё один художник, звали его почему-то Фикусом. Мокрые от снега, распаренные от мороза, художники ввалились в его квартиру. На диване сидела жена Вячеслава Рая, поджала ноги в тонких чулках, откинув руку на спинку дивана.

Оценив сокровище Гулова, поздоровались, и пошли в кухню без хозяйки пить чай, выложив на стол свои булку и масло. Вере запомнились тогда глаза Гулова: они глядели на неё прямо и открыто, как пустое небо. Смотреть в блеклое небо, которое никогда не сдвинется, попав на тёмную точку зрачка, в котором нарушился поток частиц, было жутковато.

Гулов показал свои маленькие отличные этюды. Лыжники-художники заметили на окне забавные фигурки, вырезанные из дерева. С интересом повертели скульптурки Вячеслава в руках, и ушли опять через лес.

Летом Ветлова встретила Гулова у рынка с авоськой картошки. Вячеслав поставил сумку, картошка раскатилась, но руки не подал, – сквозь забинтованный палец просочилась мазь Вишневского: «Да вот, с Епихиным плот строили. Поплывём с ребятами на «Свее» писать этюды». Вера подняла ему пару картошек и поспешила уйти.

– Люблю Ирину, – откровенничал сейчас перед ней Гулов. Ирина – первая его жена, которую бросил пять лет назад. …Ира Семочкина, дочь главного технолога откормочного комбината в поселке Столбищи, после выпускного вечера в школе, зашла в магазин. Порхнув со ступеней, выбежала с продуктами назад. Лошадь у крыльца шарахнулась от неожиданности в сторону и раздробила ей правую стопу.

Вячеслав сделал Ирине пять операций. Хромота осталась. Тогда Гулов решил на ней жениться, чтобы девушка-инвалид, могла стать матерью.

За полгода пребывания дочери в больнице отец Ирины, (снабжая кое-кого парным мясом), сумел перебраться в областной центр и отхлопотать трехкомнатную квартиру.

Ирина родила двоих детей. Но зять пришёлся Семочкиным не по душе, – его живопись дохода не приносила, да и хирургом он оказался плохим.

Гулов, обозвал тёщу узурпатором и ушёл в общежитие. В больнице ему объявили судилище, которого добился отец Ирины.

Вячеслав взял в больнице расчет и уехал в другой город. Освоил профессию рентгенолога и нашёл себе в сожительницы Раю.

– А кто первая жена? – спросила Вера, сидя сейчас напротив его.

– Ортопед.

Тем временем Филипп показывал Мише фокус. Взял яблоко, гоп – и проглотил. Пожал всем руки и укатил на своей машине цвета крабов домой, – жена у него была крайне взыскательная.

Юра после ухода Филиппа стал жарко говорить, что надобно обновлять худсовет молодыми, свергнуть председателя худсовета, который любит прикинуться, как тяжела ему шапка Мономаха, и назначать новый состав правления! И всё на жену поглядывал, какой он, дескать, теперь молодец.

Кто-то обсуждал за столом производственные дела:

– Я добыл заказ, – тебе шесть, мне четырнадцать, каждая по триста тридцать. Завтра пойду убедю, – шестнадцать мало, двадцать сделаем!

Все начали расходиться. Гулов копошась в стопке своих холстов, обернулся:

– Жилкин, разреши поцеловать твою жену.

– Валяй.

Рот у Вячеслава был жесткий и плотно сжат. Ветлова отстранилась.

– Зачем ты здесь? – проронил Гулов. -…За-ачем ты вообще сюда приехала?!

– Мам, пошли домой!

Когда они спустились на улицу, Ветлова спросила:

– Что за человек Гулов?

– Непонятная личность! …А вобщем-то ничего мужик, всех лечить хочет, всех просвечивать. Приходит как-то в фонд: «Плюшевый разбился! Насмерть! Сам сейчас видел, – с Каменного моста ухнул …головой вверх».

– Гулов талантливый?

– Мужик с размахом, даровит. …Галстук носит! – добавил с умыслом Юра. – У него два больших пейзажа на выставку взяли. Но в Союз не прошёл. Какие-то анонимки на него в Москву в Правление писали.

– Не спи, Миша, сейчас придем. …Юра, твой плащ пахнет килькой. Его надо отдать в химчистку.

– А ещё чего отдать?

17. «Изм-есс», два архитектора и дитя незаконнорожденное.

После нескольких дней, проведенных в дружеских застольях, Юра сидел обычно дома, наверстывая упущенное время. Вымыл противень от газовой плиты, расставил на ней баночки с итальянской гуашью. Затянул до горла молнию на овечьем свитере, надел верблюжьи носки, шапку старую кроличью. Раскрыл настежь окно в холодную осень, взял новую пачку «Примы», выпустил в окно густой дым и …начал рыться в технических журналах, как в шпаргалках.