Текст книги "Мы даже смерти выше..."

Автор книги: Людмила Логвинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Их инструмент разбитый положили

И лишь потом поставили цветы.

И цветы тоже в музее есть. Их приносят ребята и ставят в

гильзы. В ржавые гильзы времен войны.

3.

В похоронке было сказано: «Убит 8 февраля 1942 года и

похоронен в деревне Баренцево Смоленской области». Эта

похоронка пришла в семью Майоровых.

Деревни Баренцево на Смоленщине не оказалось. Нет ее и в

тех районах Смоленщины, которые отошли к соседним с ней

областям после войны.

Поскольку такой деревни не было и нет, стало очевидным,

что в похоронке описка писаря.

Друг юности Майорова по университету Ирина

Пташникова искала могилу Николая. В 1957 году в семнадцати

километрах к югу от Гжатска (Гагарина) она нашла деревню

Баранцево (писарь в похоронке вместо «а» написал «е»,

превратив Баранцево в Баренцево). Об этой деревне она

написала нам: «Не знаю, есть ли она сейчас? Тогда там

оставалось всего четыре избы».

И совет музея решил найти могилу Николая Майорова. Все

оказалось очень сложно. В Центральном военном архиве ничего

узнать не удалось. В Московском совете ветеранов нам дали

адреса фронтовиков 331-й дивизии, но все они служили в ней

или после февраля 1942-го, или выбыли из строя до этого

времени. Активная переписка давала мало материалов для

поиска. В тупик ставило и то обстоятельство, что деревня

Баранцево, расположенная в 17 километрах к югу от Гжатска, о

которой писала И.В. Пташниковав, в феврале 1942 года была в

151

руках немцев. Эта территория, как и сам город Гжатск,

освобождена только в 1943 году. Предположение о неудавшемся

прорыве в этих местах не подтвердилось.

Не скрою, был момент, когда члены совета музея потеряли

надежду выяснить истину…

А мы идем искать ровесников следы,

Тех самых, что на четверть века старше нас.

Но уже не четверть века, уже более сорока лет отделяют нас

от последнего мгновения, от последнего вздоха Николая.

И вот начался поход на Смоленщину – наша поисковая

экспедиция. Лагерем стали в деревне Некрасово Московской

области, что близ 141-го километра Минского шоссе.

Разбившись на две разведгруппы, начали поиски. Шли

холодные проливные дожди. На попутных машинах и пешком

проделывали ребята километр за километром. Промокшие,

измочаленные возвращались в лагерь поздно, порою ночью.

На третий день экспедиции члены Гагаринской

разведгруппы – Люба Нисловская, Дима Гаврилычев, Лена

Каюдина, Валя Бекетова – вернулись с лицами победителей:

«Есть другая деревня Баранцево! Не к югу, а к северо-востоку от

Гагарина. В прошлом – Кармановский район. Именно там в

феврале 1942 года шли большие бои». Об этом узнали от

гагаринских краеведов.

Экспедиция продолжалась. Нить поиска вела нас на север

района – в село Карманово, в деревни Петушки и Баранцево.

В Карманове строится большой мемориал. Прах павших

воинов со всей округи переносится сюда, в братскую могилу. И

уже поднялся во весь рост солдат в развевающейся плащ-

палатке и поднес к губам своим бронзовую трубу, и позвал нас,

живых, куда-то… в глубину человеческой памяти, к тому

майоровскому «шальному трубачу» из стихотворения «Мы», к

тем тысячам, что «прошли с обугленными ртами и мужество,

как знамя, пронесли»…

Председатель Кармановского Сельсовета Федор Еремеевич

Смирнов заверил нас, что в братской могиле лежат только те

бойцы, личности которых установлены.…изучив списки

погибших, Майорова Николая Петровича не обнаружили».

152

В деревне Петушки (совхоз «Верхне-Палатский»

Гагаринского района) Сережа Бодров и Коля Башилов нашли

ветерана 331-й дивизии Каюкова Анатолия Зосимовича.

Рассказывает А.З. Каюков:

«Оборона деревни Баранцево длилась несколько месяцев –

с конца января 1942 года. Меня же ранило и контузило19

февраля, поэтому жив. Мало кто оттуда вернулся. Трупами

усеяна вся земля. Окопы не рыли. Снег большой. Мороз – 40

градусов. Надерешь елочек – и на снег. А раз снег подтаял, и

вижу: на мертвом лежу. Раньше, видать, снегом припорошило.

И огонь – днем и ночью. А мы ни метра назад не сделали,

насмерть стояли.

Помню, в плащ-палатке политрук один приходит и

подбадривает вроде: ―Ничего, ребята, еще и о нас книги

напишут‖. Может, это ваш Майоров и был?»

В Кармановском школьном музее висит карта, где

обозначен путь 331-й дивизии 20-й армии. Эту карту следопыты

составили по материалам и документам участников событий.

Все совпало с рассказом фронтовика Каюкова.

Итак, сомнений не было. Это именно то Баранцево.

Политрук пулеметной роты 1106-го стрелкового полка 331-й

дивизии воевал и погиб здесь…

Из экспедиционного дневника Тани Сомовой:

«12 июля 1980 г. в 15 часов отправились в деревню

Баранцево. От Петушков до Баранцева более 25 километров по

шоссе. Мы несколько сократили путь, свернув на узкоколейку.

Шли, песни пели. Дождик накрапывал. Но мы на него уже не

обращали внимания.

Идем по лесу, и вдруг – роза! Рифат говорит: «Это,

наверное, шиповник, откуда в лесу роза?» Мы с ним поспорили.

Прошли еще немного. Видим – изгородь, а дома нет. Но потом

увидели остатки дома, еще одного… вот откуда в лесу розы —

здесь когда-то жили люди.

Возле одного брошенного дома нашли коляску от

немецкого мотоцикла. Пулями продырявлена.

153

Это и была деревня Баранцево. Вернее, то, что осталось от

нее. Уцелели три дома. Жили только в одном. Нас гостеприимно

встретила семья лесничего Королева – Сергей Иванович и

Александра Павловна».

4.

Ночь была звездная. И кто-то вспомнил строчку из

майоровских стихов: «В ту ночь он не увидел звезд: они не

проникали в землю».

Братскую могилу в Баранцево, которую показал нам

С.И.Королев, обложили дерном, украсили лесными ромашками.

Рядом установили памятный знак. Его сделал в слесарных

мастерских техникума Саша Петринич. На табличке слова:

«Что гибель нам?

Мы даже смерти выше!

Н. Майоров

Поэту-пулеметчику Николаю Майорову, погибшему

8 февраля 1942 года, от совета музея «Строка, оборванная

пулей» Дмитровского рыбопромышленного техникума».

Минута молчания. И замер, склонив над могилой знамя

музея, Гена Курышкин. И трепещут огни факелов в руках Коли

Башилова и Сережи Бодрова. Даже лес умолк.

Сергей Иванович Королев сказал:

– Тут салют нужен!

Принес из дома ружье. Раскатилось по лесу эхо салюта, эхо

памяти. И, волнуясь, Рифат Зарипов прочитал майоровские

стихи:

И пусть

Не думают, что мертвые не слышат,

Когда о них потомки говорят.

Мы пришли к тебе, Николай, в твое Баранцево, в твою

фронтовую зиму, к твоим стихам…

154

Николай Голубев

В чем сущность жизни?..

8 февраля 1942 года погиб Николай Майоров

Известность пришла к нашему земляку уже после гибели.

При жизни стихи Николая Майорова были напечатаны только в

многотиражке Московского университета, где он учился. Там в

сороковом году появилась его пророческая эпитафия

поколению: «Мы были высоки, русоволосы. Вы в книгах

прочитаете, как миф, о людях, что ушли не долюбив, не докурив

последней папиросы». «Рабочий край» в публикации этого

стихотворения молодому поэту в те годы отказал. Очевидно,

пришло время исправлять ошибки…

Прошлой осенью нашей газете удалось установить

истинное место захоронения Николая Майорова, остававшееся

неизвестным почти семь десятилетий после войны, –

Смоленская область, Гагаринский район, село Карманово.

Статья о поэте и о нашей поисковой экспедиции вышла в «РК» 2

октября. Перед самой версткой выяснилось, что Ирина

Пташникова, невеста Майорова, имела дачу в Тейковском

районе. Туда до сих пор ездит ее вдовец – можно было его

застать. Я засобирался, но автобусы до нужной деревни не

ходят, да и свободного места на двух газетных полосах,

отведенных под публикацию о поэте, уже не оставалось.

Школу в деревне Мальтино закрыли из-за нехватки детей

несколько лет назад. Но именно ее ученики взяли когда-то

интервью у Ирины Васильевны Пташниковой. Эту запись я

увидел через несколько месяцев после нашей статьи в «РК». Все

то, что я разыскивал в разъездах по стране, все то, что с хрустом

впихивал в один текст, оказалось спокойно, органично и

многократно лучше рассказано Ириной Пташниковой. Она

помнит голос и губы поэта, она читает его стихи с его

интонациями и паузами, она знает, как и кому они написаны, а

прошедшие десятилетия дали ей объективность. Это интервью

было записано в 1998-м, за три года до ее смерти. Женщине в

кадре – за восемьдесят, морщины скрывают крупночертную,

восточную красоту молодости. Но глаза по-прежнему – небеса...

155

К сожалению, сегодняшняя публикация может вместить

меньше трети воспоминаний Ирины Пташниковой. Видео ее

интервью опубликовано на интернет-портале «Мой Ташкент»

(копия есть на нашем сайте – rk37.ru). Это действительно

интересное повествование (ценное и для истории, и для

литературы). Оно впитало в себя дух эпохи – даже лексику и

произношение довоенной Москвы. В нем – добрая память об

ивановце, погибшем за Родину, поэте Николае Майорове.

«…Наше знакомство с Николаем началось именно с поэзии.

Я знала очень много стихов (и почти неизвестных в то время для

нас Цветаеву и Ахматову) и многое наизусть ему рассказывала.

А он мне в ответ читал свои стихи. И меня поразило, насколько

у него они действительно настоящие (любил он это слово

«настоящие»). Потом мы познакомились поближе – стали чаще

бывать вместе. Все возвращения домой из читального зала были

совместными. И он мне понемножку рассказал о себе.

Он приехал в Москву из Иванова. Дома у него оставались

родители. Отец – Петр Максимович Майоров, участник

империалистической войны. Он был плотником по профессии,

не очень грамотным человеком, видимо, много читавшим.

Впоследствии мы с ним десять лет переписывались. Его письма

сохранились, я сдала их в ЦГАЛИ, в архив. А мама у Коли –

Федора Федоровна. Маленькая, щупленькая Федора Федоровна

– мать шестерых детей.

Николай стал приглашать меня на занятия литературного

кружка. Руководил им в то время орденоносец Долматовский.

Приходила к нам (и мы гордились) Маргарита Алигер. Вот есть

такая фотография – сделана перед войной, где-нибудь в

сороковом году, на которой показано занятие этого кружка.

Виден там Николай Майоров и его друг, наш сокурсник

Немировский читает стихи.

Я ходила с интересом на эти занятия. Но у меня увлечений

было в то время много: ходила в кавалерийскую и пулеметную

школы. Несмотря на сильную близорукость, и там стала

инструктором. (У меня зрение было минус семь. И-и-и…

Лошадь сама скакала куда надо. А из пулемета я стреляла с

помощью очков). Ну и альпинизм меня увлекал. Кроме этого,

156

конечно, были посещения всех картинных галерей,

факультативные курсы по живописи. В Большой театр мы

бегали обязательно. Благо рядом, и очень недорого было на

галерку пойти.

На втором курсе Николай предложил выйти за него замуж.

Я согласилась. Отношения у нас были идеальные. К тому

времени относится стихотворение «Что значит любить?»

Идти сквозь вьюгу напролом.

Ползти ползком. Бежать вслепую.

Идти и падать. Бить челом.

И все ж любить ее – такую!..

На лето Коля пригласил вместе с ним поехать в Иваново:

познакомиться с родителями, а потом отдохнуть в Плесе. Но я

уже зимой начала работать в Хорезмской экспедиции, в

камеральной обработке.И рвалась поехать летом в

экспедицию, в Кызылкум. У меня же детство прошло в Средней

Азии. Там я и верхом впервые начала ездить. Там пески, Хорезм

рядом. Романтика революционных лет. Поэтому я Коле

отказала: «Да нет, я все-таки в экспедицию. Археология мне

интереснее». Но, сами понимаете, самолюбие его задето, и

появляется стихотворение «Тебе»:

Тебе, конечно, вспомнится несмелый

и мешковатый юноша, когда

ты надорвешь конверт армейский белый

с «осьмушкой» похоронного листа...

Он был хороший парень и товарищ,

такой наивный, с родинкой у рта.

Но в нем тебе не нравилась одна лишь

для женщины обидная черта:

он был поэт, хотя и малой силы,

но был,

любил

и за строкой спешил.

И как бы ты ни жгла и ни любила,-

так, как стихи, тебя он не любил.

И в самый крайний миг перед атакой,

самим собою жертвуя, любя,

157

он за четыре строчки Пастернака

в полубреду, но мог отдать тебя!

Земля не обернется мавзолеем...

Прости ему: бывают чудаки,

которые умрут, не пожалея,

за правоту прихлынувшей строки.

Я вернулась из экспедиции, и кто-то из ребят начал

подшучивать, как, мол, он «за четыре строчки Пастернака мог

отдать тебя». Я это стихотворение от Коли не слышала и на эту

фразу обиделась. Но здесь, конечно, было недоразумение. Мы

на эту тему с Николаем стали говорить, он что-то попробовал

объяснить. Я разобиделась, повернулась и ушла. В то время мы

были максималистами. Казалось, что главнее любви ничего не

может быть. И я считаю, что это, в общем, было правильно. Да и

он так считал. Это была просто бравада. И с его стороны,

конечно, обоснованная. Потому что я, такая вот лихая, явилась

из экспедиции. Статьи о раскопках вышли в нашей

университетской многотиражке и в «Комсомольской правде».

Сразу возрос интерес ко мне.

Это был конец третьего, начало четвертого курса – нашего

с Николаем последнего, предвоенного курса... С Колей мы весь

год после того стихотворения практически не общались. Но вот

подходит декабрь сорокового. Как-то в общежитии мы с ним

встретились – он снова попросил прощения: «Да не обижайся

ты, давай вместе встретим Новый год». Я согласилась. Это

должна была быть компания его друзей: его соклассники

ивановцы Николай Шеберстов (стал потом известным

художником) и Константин Титов (учился в Вахтанговском

училище, впоследствии стал актером Рижского ТЮЗа). Это

были очень веселые, хорошие ребята, ко мне относились

замечательно.

И вот вечер 31-го. Вдруг приходит Коля и виновато как-то

мне говорит: «Ты знаешь, я не могу пойти. Я получил

телеграмму о том, что умер отец в Иванове». И он в ночь

уезжает домой. Новый, 1941 год я встречала без него.

158

Потом, когда Николай вернулся, рассказывал: «Понимаешь,

подхожу к дому ранним утром (поезд ночной был, наверное,

кинешемский) и слышу, музыка играет. Что такое? Вхожу, все в

порядке. Отец жив, здоров. Веселятся, Новый год». Что это

такое было, я до сих пор не знаю – так мне толком никто не смог

объяснить, каким образом смогли послать такую телеграмму. Но

у меня закралось какое-то недоверие.

У Коли в Иванове была соклассница – Женя. Очень милая,

красивая девушка. Он мне показывал ее фотографию. Но как-то

так получилось, что она не смогла после школы поехать вместе

с ним учиться в Москву. Кажется, она заболела, что-то было

такое. И для Коли это было на первом курсе очень большим

ударом. «Вокзальный свет, ее прости» – как раз про это

стихотворение. И мне казалось, что когда он поехал в Иваново

на Новый год, возможно, он опять встретился с Женей. Опять

возникло прежнее чувство.

Мы к тому времени с Николаем уже дали слово

пожениться. Фактически мы уже были с ним мужем и женой.

Все об этом, в общем-то, знали. Это был четвертый курс. К

этому времени почти все наши однокурсники нашли свою пару:

переженились. А у меня вот такие сомнения. И вот идут январь,

февраль 41-го года. Мы то миримся, то опять ссоримся. У меня

в записях где-то есть: «Но разве так можно? Разве так суждено

мне в любви?».

В первую же ночь, с 22 на 23 июня, была бомбежка. Правда,

нам объявили, что это учебная тревога. Но осколки сыпались

самые натуральные, самолеты летали, прожектора пересекали

небо.

Буквально через 2-3 дня нам объявляют в университете, что

все парни едут на спецзадание, а девушки – в кружок медсестер

или в ополчение. И вот перед отправкой на спецзадание собрали

наш курс на Красной Пресне. (Об этом есть в моих

воспоминаниях). Ребята стояли лицом на запад. Был как раз

закат – такое красное, заходящее солнце. И Коля смотрел на

него широко распахнутыми глазами. И такое что-то сжалось у

меня в сердце: что вот оно – конец. Объявили: «Разойтись,

159

попрощаться». Мы бросились друг к другу: обнялись, крепко

расцеловались… Больше мы не виделись.

Все мои друзья разъехались. Я осталась в Москве одна на

курсах медсестер. О ребятах, которые на спецзадании, я ничего

не знала. Потом в одном из писем Коля упрекнет: «Как же так.

Все знали и приезжали, а ты не появилась». А я не знала просто,

где они. Иначе бы, наверное, туда поскакала.

Николай вернулся со спецзадания в октябре 41-го года,

попытался найти меня в Москве. Но обнаружил только мое

письмо, оставленное для него у Кости Шеберстова. Наших

сокурсников, вернувшихся со спецзадания, госкомиссия

отправила доучиваться. Только Коля и его товарищ по курсу

Арчил Джапаридзе пошли добровольцами. В очень тяжелое для

Москвы время – 15,16 октября их записали в армию. Они

пешком вышли по Владимирской дороге в направлении

Мурома. И оттуда Коля начал писать мне письма в Ташкент.

(Он узнал, что я уехала туда по назначению работать в школу).

И эти письма доходили до меня очень долго. Их всего пять: с

октября по декабрь, последнее – 28 декабря 1941 года..

Николай отправляется на фронт в гвардейских частях. К

этому времени уже был приказ Сталина, всех старшекурсников

сохранить, не отправлять. Но вот так получилось.Он

попадает в часть под Москвой как раз во время декабрьского

наступления. И буквально в одном из первых боев погибает.

Впоследствии я разыскивала. Нашла платежную ведомость от 8

декабря такой-то части 331 дивизии. Там значилась его

фамилия, что-то ему надлежало. Он был заместителем

политрука пулеметной роты. Коля погиб 8 февраля 1942 года.

Впоследствии то место, где он погиб, назвали долиной смерти.

«А жизнь останется навеки неповторенной, короткой как

оборванная песнь». Еще мне хочется сказать о Николае, что у

него было очень серьезное отношение к творчеству, он говорил:

Есть жажда творчества,

Уменье созидать,

На камень камень класть,

Вести леса строений,

Не спать ночей, по суткам голодать,

160

Нести всю тяжесть каждодневных бдений,

Остаться нищим и глухим навек,

Идти с собой, с своей эпохой вровень

И воду пить из тех целебных рек,

К которым приложился сам Бетховен;

< …>

И вот его же слова: «В чем сущность жизни? Сущность

жизни вовсе не в соблазне, а в совершенстве форм ее». Если бы

мы понимали, что такое соблазн и что такое совершенство

форм. Я для себя представляю, что это – творчество. Это –

делать что-то так, что лучше тебя делать никто не может.

Что я могу сказать в конце: Колина жизнь была очень

короткой и очень яркой. Он был действительно талантливым

поэтом. И по зрелости таланта литературоведы впоследствии

сравнивали его даже с Лермонтовым, который погиб намного

старше Коли Майорова. Коля погиб в неполных 23 года».

Вздох. Последняя фраза: «Ну, вот и все». Камера

приближает морщинистые руки. Под ними на столе две

фотографии: с непропечатанным уголком – Николая Майорова и

в овальной раме – Ирины Пташниковой.

Подготовил Николай Голубев, «Рабочий край»

http://www.rk37.ru

«Мы любили жизнь, но вас мы любили больше».

Найдена могила поэта Николая Майорова.

О жизни, любви и смерти ивановца, погибшего на фронте.

«Никто не забыт, и ничто не забыто». Этот лозунг-клятву

(ныне потрепанный, как железнодорожный матрац) придумала

Ольга Берггольц – голос блокадного Ленинграда. Символично,

что ее саму знают и помнят сегодня очень немногие. А для меня

война начиналась именно с Берггольц. Хотя и до нее были

десятки прочитанных в школе книг, выслушанных по

161

телевизору и живьем историй. Но все это воспринималось мной,

ребенком, не более как приключенческая история. Книга

Берггольц «Говорит Ленинград» это восприятие перевернуло –

она стала последним недостающим пазлом в огромной черной

картине войны.

Ивановский поэт Николай Майоров погиб на Смоленщине в

феврале 1942 года. Нельзя сказать, что он забыт своими

земляками-ивановцами. Его именем названа улица в областном

центре, где он жил. В Литературном сквере на облупившемся

постаменте стоит его бронзовый бюст. Каждый май во всех

ивановских школах читают стихи поэта-фронтовика. Режиссер

Регина Гринберг поставила поэтическое представление

«Николай Майоров», удостоенное в 1975-м году Всесоюзной

премии Ленинского комсомола. Этот спектакль-портрет

несколько лет с аншлагом шел на сцене Ивановского

молодежного театра, и сотни зрителей уходили после него с

заплаканными глазами. Все вроде бы нормально – «никто не

забыт, и ничто не забыто». Только вот за прошедшие после

войны десятилетия никто из ивановцев так и не съездил на

могилу Николая Майорова…

К сожалению, это так. Дело в том, что в 1960-е прах

красноармейца Николая Майорова из деревни Баранцево

(указанной в похоронке) был перенесен в мемориальный

комплекс села Карманова. И, наверное, если бы кто-то пытался

и отыскал могилу поэта, то о факте перезахоронения стало бы

известно. Но, увы... До сих пор во всех справочниках и

энциклопедиях, книгах и учебниках местом захоронения поэта

считается деревня Баранцево Смоленской области.

Искать могилу Николая Майорова я поехал вовсе не из-за

любви к его стихам (это не мой поэт), и вовсе не для того, чтобы

потом морализировать. Просто так сложились объективные

обстоятельства и мои личные обязательства. Но я рад, что

могила Майорова найдена. И мне важно не столько то, что

найдена могила поэта, а то, что найдена могила ивановца.

Могила моего сверстника, который старше меня всего на год.

Николаю Майорову в последнюю его зиму 1942-го было всего

22 года.

162

Пройдут века, и вам солгут портреты,

Где нашей жизни ход изображен.

Биография Майорова и его творческий путь подробно

исследованы в книге Б. Куликова «Очерк жизни и творчества»

(1971) и литературно осмыслены (и одновременно с тем

несколько домыслены) в повести В. Сердюка «Выше смерти»

(1990). При желании эти работы можно найти в ивановских

библиотеках, поэтому я лишь пунктиром обозначу жизненный

путь Николая Майорова.

Родился он в большой русской семье (историю ее должна

была отразить поэма «Семья», не изданная и ныне потерянная,

как большинство рукописей Майорова), в ней, помимо Николая,

было еще четверо детей. И, так или иначе, вся эта семья прошла

через войну. Отец был в немецком плену в

Империалистическую. Николай Майоров и его брат Алексей

погибли во Вторую мировую. Учился будущий поэт в

десятилетней школе №33 города Иванова, сейчас в этом здании

на улице Советской – школа № 26. Абсолютно случайно в

краснокирпичном здании удалось найти старую черно-белую

фотографию, на задней стороне которой выцветшими

чернилами написано: «первый выпуск из десятилетки в 1937

году» и перечислены фамилии. Это выпуск Николая Майорова.

Правда, среди перечисленных его нет, разобраться в лицах

трудно. Зато абсолютно точно есть на этой фотографии Вера

Михайловна Медведева – учительница Майорова, первой

заметившая его талант и долго хранившая школьные

четверостишия. (По большей части подражательные Кольцову и

Есенину, хотя было в них и что-то свое, ивановское: «Прямо в

небо/ Свои рога/Метят фабричные трубы»). А

сфотографированы выпускники 1937-го года не на фоне

красного знамени или усов Сталина, а на фоне рукописной

газеты, которую редактировал Майоров, а оформлял Николай

Шеберстов, один из его лучших друзей, ставший впоследствии

профессиональным художником (наша статья открывается

портретом Майорова работы Шеберстова из собрания

163

литературного музея ИвГУ). После школы Николай Майоров

поступил на истфак МГУ и там стал активно заниматься

поэзией: посещал семинары П. Антокольского в Литинституте,

печатался в университетской многотиражке. Тогда он наконец-

то увлекся Маяковским. А еще тогда появилась любимая

девушка…

А как любили мы – спросите жен»!

«О людях, что ушли, не долюбив,

Не докурив последней папиросы.

Имя Ирины Пташниковой ивановцам должно быть знакомо.

Военные письма Майорова к ней (с трогательным обращением

Ярынка) стали кульминацией и поэтического спектакля, и всех

книг о поэте. «А верстовые столбы – без конца. Идешь-идешь,

думаешь-думаешь, и опять ты где-нибудь выплывешь, и все –

сызнова. Курю. Думаю. Ругаю. Всех. Себя.Тяжело идти,

но я, дай бог, более или менее вынослив… Сплю на шинели,

шинелью покрываюсь, в голове – тоже шинель. Не подумай, что

их – три шинели. Все это случается с одной шинелью» (Из

письма от 8 ноября 1941 года).

До сегодняшнего дня публиковалось только несколько

писем Майорова к Пташниковой, датированные осенью-зимой

1941-го. А интересны скорее довоенные. В них Майоров –

настоящий, свободный, еще нестиснутый шинелью и военной

цензурой (зная о ней, откровенничать в письме не очень-то

хочется). «…Спим с Костей у него в саду, под яблонями.

Прежде чем лечь, идем есть смородину и малину. Возвращаемся

сырые – роса. На свежем воздухе спать замечательно; смотришь

в ночное небо, протянешь руку – целая горсть холодной,

влажной листвы; кругом – ползет, шевелится и кажется, что

дышит «свирепая зелень», бьющая из всех расселин, из всех пор

сухой земли. И впрямь слышно – как «мир произрастает».

Изредка на одеяло заползает какой-нибудь жучишка. И

просыпаемся от солнца, которое, проникая сквозь ветви, будит

нас и заставляет жмуриться. Вот она – жизнь! Как сказал

Велимир Хлебников, «мне мало надо: /ковригу хлеба/да каплю

164

молока,/да это небо,/ да эти облака». (Интересная перекличка с

майоровским стихотворением «Мы»: «Нам не хватало неба и

воды». – Н.Г.) Иногда страшно хочется написать хорошие стихи,

но пока почему-то не пишу.Новое письмо тебе не буду

писать до тех пор, пока не получу хотя бы строчку от тебя.

Целую тебя много раз. И все по-разному, но одинаково сильно,

как это было всегда. Ухитрись поцеловать за меня свою

родинку, что около правого твоего уха расположена. Если тебе

это удастся, то непременно телеграфируй по адресу: «Колькины

губы» с текстом телеграммы «повторить то же самое заочно…».

(Из письма от 25.07.1940).

Какой она была, Ирина Пташникова, муза поэта? Глядя на

студенческие фотографии, трудно назвать ее миловидной – уж

слишком прямолинейные и грубые черты лица. Но зато глаза-

небеса, «круглые да карие, черные до гари». Встречаться с

Майоровым они начали на втором курсе истфака. Причем в это

самое время осенью 1938 года в Ташкенте был арестован отец

Ирины. К счастью, все обошлось, но после такой истории (а в

университете о ней знали) далеко не всякий стал бы встречаться

с дочкой подследственного. На студенческих фотографиях

Ирины Пташниковой бросается в глаза непонятное белое пятно

на одежде. Оказывается, это значок «Альпинист СССР».

Девушка получила его в альплагере после первого курса – в те

времена большая редкость. А еще Ирина, услышав в

университете лекции профессора Толстова, навсегда увлеклась

археологией. Вместе с однокурсниками (может быть, среди них

был и Майоров) стала подрабатывать в Институте истории

материальной культуры. «Тамможно было

"подзаработать" на камеральной обработке и шифровке

привезенных из Хорезма черепков. Их надо было вымыть и,

описав, пометить шифром – сокращенными буквами черной

тушью. Цена – сдельная, 5 копеек за черепок. Пришедшие

раньше меня туда ребята смеялись – берешь один черепок,

осторожненько его стукаешь об край стола и вместо 5 копеек

получаешь 15. Легко и просто» (из воспоминаний Ирины

Пташниковой. Публикуется впервые). Каждое лето Ирина

уезжала на раскопки древнего Хорезма, по пути заезжая и домой

165

в Ташкент, а Николай Майоров спешил на третьей полке

«занавесив свет», к родным и друзьям в Иваново. И летели через

весь Союз его письма в Среднюю Азию наперегонки с

воздушными поцелуями.

Ирина Пташникова умерла в Ташкенте в 2001 году. В

истории она осталась не только как возлюбленная Николая

Майорова (от этого звания никогда не отказывалась), но и как

автор приключенческой книги «Рождение мечты» (в

соавторстве с Н.Горбуновой – М., 1961) о своих путешествиях в

пустыне Кара-Кум. Жизнь Ирины Пташниковой сложилась

удачно. Она родила троих детей, счастливо жила в браке.

Пользовалась уважением ташкентцев (они признавали ее

настоящей русской интеллигенткой). Она хорошо была

известна в среде альпинистов, археологов и туристов всего

Союза.

Многое Пташникова сделала и для того, чтобы сохранить

память о Николае Майорове. Приезжала она и в музей «Строка,

оборванная пулей» при Дмитровском рыбопромышленном

колледже.

«О нашем времени расскажут.

Когда пойдем, на нас укажут

И скажут сыну: – Будь прямей».

«Как там ваш поэтический театр?», – первое, чем встретили

меня в музее «Строка, оборванная пулей».

Честно говоря, я никак не рассчитывал, что этот вопрос

когда-то могут задать и мне. Хотя знаю, что раньше к ивановцам

с ним обращались достаточно часто.

Я как-то даже опешил и развел руками: «Был театр, да стал

теперь мифом – стены сгорели, режиссер умер».

Музей при Дмитровском рыбопромышленном техникуме

(располагается он в 40 минутах езды от города, в поселке

Рыбное) организовала тридцать лет назад преподаватель

Наталья Чернова. Этот клуб-музей посвящен литераторам,

которые навсегда остались на войне. Экспонатам его может

позавидовать любой краеведческий музей (например, в нашем

166

краеведческом – от Майорова только одно довоенное письмо).

Но Николай Майоров – лишь один из героев музея «Строка,

оборванная пулей». Здесь есть стенды, посвященные Алексею

Лебедеву, Павлу Когану, Борису Смоленскому, Елене Ширман и

еще десятку погибших поэтов. Материалы и экспонаты

собирают в ежегодных экспедициях. Каждое лето члены клуба

отправляются туда, где оборвались недописанные строки

фронтовиков (были уже и Кавказ, и Урал, и Смоленщина, и

Белоруссия, и Карелия). А первая экспедиция состоялась в 1980

году – в Иваново. Здесь собирали материал о Майорове, а после

этого был поход в Смоленскую область и поиски места гибели

поэта. Заметьте, искать могилу поехали не родственники

Майорова, не ивановские филологи и театралы, а дмитровские

рыболовы и ихтиологи (этим профессиям обучают в колледже).

Именно они первые нашли деревню Баранцево. После войны ее

пыталась отыскать Ирина Пташникова, но из-за описки в

похоронке (в ней было написано «Баренцево») – безуспешно.

«Немцы впервые появились в Баранцеве 11 октября 1941

года. Остановились они в Титово, а сюда приходили за

провиантом. Стрельбу открывали только когда замечали наши

части, выходившие из окружения.Лишь в январе 1942

года – они (немцы. – Н.Г.) стали укрепляться в деревне: рыли

окопы, делали блиндажи и доты.19 января 1942 года,

когда наступали наши части, немцы, сказав жителям о том, что

здесь будут идти сильные бои, угнали всех под предлогом

эвакуации в "оккупацию".Одна старушка (Фильченкова) все-таки оставалась в своем доме в Баранцево до прихода наших

войск, а дождавшись их, умерла (ее похоронили с воинами в

братской могиле). В конце января – начале февраля 1942 года

деревня Баранцево была освобождена. Однако она еще около 9

месяцев находилась во фронтовой полосе". (Из материалов

экспедиции музея «СтрОП», 1981 год. Публикуется впервые).