Текст книги "Мы даже смерти выше..."

Автор книги: Людмила Логвинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

свободного места), хотя каждый год сюда

перезахоранивали бойцов, а имена их

записывали на бумаге».

Неоднократно встречаются утверждения тех, кто сегодня ведет

поисковые работы, – часто останки не перезахоранивали, а только

увековечивали имена на «укрупненных» мемориалах.

Нет ясности с воинским званием Николая Петровича Майорова:

пулеметчик, политрук, заместитель политрука – все это встречается в

статьях о нем.

В донесении же о безвозвратных потерях значится: воинское

звание – красноармеец, должность и специальность – рядовой. 41

8. Память, как совесть....

Для послевоенного поколения фронтовики и недавние сражения

были окружены ореолом славы и героизма. Однако окопная правда

долго осталась вне исторических хроник и произведений,

формировавших культуру народа.

Листаю подшивку 41-45-х годов – газеты «Известия» и «Красная

звезда». Они изобилуют агитационным материалом. Да, это нужно

было. Тогда. Но и после Победы «правда войны» не вышла из

землянок – существовал негласный запрет Сталина на публикации о

войне. Фронтовики же обычно были скупы на воспоминания,

41 Донесения о безвозвратных потерях. ОБД Мемориал.

[Электронный ресурс]. ОБД Мемориал. // http://www.obd-

memorial.ru/html/info.htm?id=50690886 (24.11.13).

36

умалчивая о тяготах военных лет, которые им довелось вынести, не

перекладывая на чужие плечи.

Наконец, в 60-х годах молчание было прервано, и мы читали

взахлеб «о подвигах, о доблести, о славе», передавая книги буквально

из рук в руки. А рядом жили участники и свидетели тех событий: если

удавалось их разговорить, то можно было узнать о событиях, которые

не упоминались в книгах.

Но с уходом поколения фронтовиков их взрослые дети оказались

неспособными удержать в руках наследие отцов. Можно объяснять это

порочностью дуализма идеологии. Можно объяснять всеобщим

официозом, имитирующим общность мировоззрения. Можно искать

причины, но никуда не деться от факта: традиции, полученные, от

отцов, постепенно утрачиваются. Сокрушительная революция в

идеологии свершилась, и сегодня мы имеем то, что имеем, – едва

тлеющую память о защитниках Отечества. Никакие самые

величественные памятники и мемориалы не могут заменить живую

память потомков.

Закрыть глаза, словно ничего не случилось? Но забвение истории

означает разрыв связи между поколениями. Дети и внуки фронтовиков

оказались разобщенными. Что же говорить о семьях 30-40-летних,

когда другие ценности составляют их интересы и заботы? На какой

базе выстраивается взаимосвязь нынешних дедов–отцов–детей?

Наиболее слабым звеном оказываются дети.

«Деды», дети фронтовиков, еще крепки, есть, о чем рассказать

внукам. Только где взять примеры для подтверждения сказанного?

Внуки знают «свой» мир – тот, что предлагают им СМИ, сериалы,

игры-войнушки-ужастики. Что для них значит далекая Великая

Отечественная война 1941-1945 годов?

Неужели все идет к тому, что мы утрачиваем свою ментальность?

Без корней – родовых традиций, памяти о павших на ратном поле —

«самый крепкий дуб обречен на гибель». Без живого родника —

знания отечественной истории – русло реки жизни мелеет. Без солнца

– общей национальной идеи – воцарится ночь…

Фразы из учебников лишены эмоций. Чтобы почувствовать,

пропустить через себя какое-то событие, нужны эмоциональные

переживания. Именно поэзия способна, словно живая вода, окропить

спящие души юных, пробудить для жизни, для «чувств добрых»

Понятнее всех, конечно, сверстник. Возможно, именно стихи молодых

поэтов-фронтовиков и есть путь, сближающий отдаленные по времени

37

поколения. Нужны не красочные презентации, приуроченные к датам,

а книги на столе, которые всегда можно открыть на нужной странице.

Время учит нас, не щадя:

«…мы понимали мир иначе,

Чем завещали нам отцы.

Нам это долго не простится,

И не один минует век,

Пока опять не народится

Забытый нами Человек».

(«Предчувствие», 1939)

9. «Только павшим очень нужно, чтобы

помнили…»

Удивительное поколение – участники Великой Отечественной

войны. Вероятно, долго еще будет изумляться мир цельности

«русского» характера и поразительной стойкости духа наших

соотечественников, победивших фашизм. Бескрайняя нива, не

успевшая заколоситься, безжалостно скошена, выжжена под корень

войной. Уцелели «тощие поля», и на них – вместе с отборным

зерном, увы, и плевелы…

«Мы» нового века, новое поколения – какие? Не видят пока

поэты наших дел и лиц, и не их вина. Однозначно: не похожие на

монолитное «мы», каким представлял свое поколение двадцатилетний

Николай Майоров. Возможно, избалованные мирно текущей жизнью?

Возможно, замкнувшись на себе, забыли слова «раньше думай о

Родине»? Возможно, действительно трудно обозначить наши

сегодняшние приоритеты, выделить наиболее важное для всех, что

сделано нами, и о чем можно было бы с гордостью говорить во

всеуслышание?

«Времена не выбирают – в них живут». Известно. Но, как жить,

– это выбор каждого. Выбор – по своей совести, по духу своему.

Бросить мимолетный взгляд: каждый идет сам по себе. Но так ли

много путей? Возможно, стоит внимательнее присмотреться – и мы

разглядим спутников. Мы – пусть не сто миллионов в одном порыве.

Мы – общность людей, связанных одной выбранной дорогой, одной

целью, одной идеей. Нет общенациональной идеи, которая бы была

близка обществ? Тогда нужно не стоять на обочине, в ожидании

«попутки», а, отбросив сомнения, самому идти выбранной дорогой,

38

чувствуя ответственность не только перед собой, но и перед памятью

отцов, перед судьбой наших детей и внуков. И тогда непременно

сольются тысячи дорог в одну – «мы».

Дух рода сохранился во многих из нас, стоит освободить его,

освятить свечкой, зажженной «мы–поколением». Это в наших силах —

сберечь в душе память о них. Не быть равнодушными – молча делать

свою работу, осознавая «если не я, то кто?», не ожидая дифирамбов и

аплодисментов.

Я думаю сейчас о тех, кого никогда не знала, но всех нас

объединило бы творчество Николая Петровича Майорова. И это тоже

«мы».

Благодаря верности памяти и традициям дружбы были

опубликованы первые авторские сборники стихов – поклонимся же

В.С. Жукову и В.Н. Болховитинову, П.Г. Антокольскому и тем, кто

сохранил стихи поэта, – всем–всем, кто был сопричастен к выходу

первого авторского сборника поэта-фронтовика (1962 г.), кто

участвовал в увековечивании памяти о Николае Петровиче Майорове.

Стихотворения Николая Майорова вошли в известную антологию

«Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне». Стихи

Н. Майорова входят в поэтические сборники и альманахи. Лев

Аннинский создал замечательный фильм, посвященный поэтам,

погибшим на войне, – «Мальчики державы», одна из серий которого

повествует о судьбе Николая Майорова.

На днях опубликованы в электронном формате сборники стихов

Николая Майорова «Мы» (1962 г.)42 и «Мы были высоки,

русоволосы…» (1969 г.)43.

Благодаря Наталье Юрьевне Черновой, написавшей книгу

«Костры памяти», я узнала о музее «Строка, оборванная пулей», в

котором собраны материалы, в 80-е годы прошлого века найденные

поисковыми экспедициями студентов Дмитровского

рыбопромышленного техникума. Экспозиция музея – о поэтах–

фронтовиках, тех, кто пали в бою, «не докурив последней папиросы».

42 ЛитМир. [Электронный ресурс]. //

http://www.litmir.net/bd/?b=191487 (04.02.14) 43 ЛитМир. [Электронный ресурс]. //

http://www.litmir.net/bd/?b=191406 (02.02.14) 39

Кропотливый исследовательский труд и публикации ивановцев —

Н.А. Голубева и В.Терентьева – пополнили информацию о жизни и

творчестве молодого поэта.

Интересен сборник стихов памяти погибших поэтов Ивановского

края – «Неопалимая память», выпущенный к 60-летию Победы

(составитель и автор вступительной статьи Л.Щасная).

Все это есть, но, к сожалению, практически недоступно читателю

– нет такого издания, в котором были бы собраны вместе

воспоминания, исследовательские работы, фотографии, знакомящие

читателя с жизнью и творчеством Николая Петровича Майорова.

Человек жив, пока жива память о нем. В г.Иваново есть

Литературный сквер, где установлен бюст Николаю Майорову (и

неподалеку – еще одному поэту-земляку – Алексею Лебедеву).

Улица, на которой жила семья Петра Максимовича и Федоры

Федоровны Майоровых, с декабря 1964-го года носит имя их сына

Николая. К сожалению, дом №18, где прошли отрочество и юность

поэта, снесли, освобождая площадь под новостройку…

Щедра земля Ивановского края поэтическими талантами.

Творчество современных поэтов отражает день сегодняшний. Но по-

прежнему одной из тем остается война. Благодарно читаю

стихотворения ивановского поэта Любови Моховой – о детях и

вдовах, о фронтовиках, павшие в боях и тех, кто вернулся в

опустевшие города и деревни, чтобы поднять страну, родить детей и

по-прежнему верить в свое счастливое будущее, в силу Отечества.

Одно из стихотворений – «Поэтам-фронтовикам» – посвящено

Николаю Майорову и всем, кто "Дописали до точки, / Погибая в бою".

Давно уже нет среди нас тех, для кого похоронки были

непреходящей болью и невыплаканными слезами. Но мы живем, и нам

хранить память, чтобы передать ее дальше, из рук в руки. Жизнь

продолжается. Да святятся имена тех, кто пал в бою за независимость

и свободу Отечества!

Память стучится, будит всех, чья душа не закована в броню, —

посмотреть на небо глазами Расула Гамзатова и прочувствовать

повторенное другим поэтом, нашим современником:

«...Необъятные сини

Голубеют вдали,

40

И летят над Россией

Журавли… Журавли…»44

Глядя на журавлиный клин в поднебесье, вспомним поименно

погибших – из своего рода. Подойдя к мемориальной плите на

братской могиле, поклонимся ей. Далеко-далеко от дома, у той

могилы, где похоронены наши, поклонится и помолчит незнакомый

нам человек, так же скорбящий о погибшем.

Воспоминания и размышления

Владимир Жуков

Друг

Написать о Коле Майорове – значит поверить в то, что

свершилось, и навсегда проститься с ним. Может, потому до сих

пор и не было о нѐм печатного слова.

А я вижу, как, постепенно скрываясь в полумраке, затихает

наш школьный зал. Не знаю почему, но так делали всегда —

выключали «лишний свет», когда начинался литературный

вечер. Может, чтоб меньше стеснялись наши поэты. Страшно

было выходить перед товарищами со своими стихами. И это

лучше, чем мы, понимала наша добрая учительница русского

языка Вера Михайловна Медведева, всю свою любовь и знания

отдавшая родной школе и нам. Это еѐ заботами и стараниями

долгие годы в 33-й ивановской средней школе выходила лучшая

в городе литературная стенная газета, плодотворно работали

литературно-творческий и драматический кружки.

Не сразу воцарялась тишина, не вдруг кончалась

«торговля»: никто из школьных поэтов – учеников 7–10-х

классов – не хотел выходить первым. Чаще других вечер

приходилось открывать Коле Майорову. Застенчивый, по-

44 Мохова Л. «Поэтам-фронтовикам». [Электронный ресурс]. Сайт

«Стихи.ру». Любовь Мохова. // http://stihi.ru/2012/02/04/7838 (23.02.13).

41

хорошему степенный и угловатый, становился он в дверном

проѐме из класса в зал и, опустив глаза, глуховатым голосом

объявлял название своего нового стихотворения. Среди

школьников, пробующих силы в поэтическом слове, он

пользовался всеобщим уважением: в его поэтическом хозяйстве

уже было свыше десятка тетрадей стихов. Тетради эти, с

любовью оформленные, в красочных обложках, целы до сих

пор, а тогда они ходили по рукам из класса в класс. Их читали и

перечитывали. Обложки к ним делал его одноклассник и друг

Коля Шеберстов, нередко и сам выступавший в качестве поэта

и, насколько мне известно, по сей день, будучи заметным

художником-графиком, пишущий, но почему-то так и не

печатающий своих стихов.

Уже в ту пору стихи Николая Майорова были не похожи на

всѐ то, что читалось на вечерах, публиковалось в стенной газете.

Ни в разговорах, ни тем более в стихах – своих и чужих – он

не переносил общих слов. Строки его всегда отличало раздумье.

Природный ум, постоянная дружба с книгой заметно

выделяли его среди сверстников. На учебные дела, которые,

кстати сказать, всегда шли отличнейшим образом, на жизнь он

смотрел по-взрослому серьѐзно. Это и притягивало к нему

многих, скрепляло крепкой и бескорыстной дружбой.

Писал он много и увлечѐнно. Но поэтом быть не собирался,

считая, что писателем может быть только человек по-

настоящему талантливый, такого ряда, к какому себя не

причислял.

И когда настало время выбирать вуз, пошѐл на

исторический факультет. К истории он всегда относился с

особым интересом и уважением.

Будучи в Москве, он не порывал с родной школой. В

стенной «Литгазете» всѐ так же появлялись его, только уже не

от руки написанные, а три или четыре стиха в газетных

вырезках из университетской многотиражки, литотдел которой

редактировал в ту пору «замечательный парень Виктор

Болховитинов».

42

Это «Часы», «В Михайловском», «Быль военная»,

написанные ещѐ до поступления в университет, летом 1937

года.

Часы

Я не знаю, час который.

Летний день уходит в дым.

Может, нам расстаться скоро,

Может, часик посидим?

Против озера большого

У смеющейся воды

Запоѐм с тобою снова,

Что мы оба молоды.

Не гляди в часы. Не надо.

Я часам твоим не рад.

Ниагарским водопадом

Брызги времени летят.

И подумай – кто осудит?

Прогуляем до росы.

Может, бросим и забудем

Расставанье и часы?

С ветром ночь уже шепталась,

Падал с трав кристалл росы.

Но любовь не умещалась

Ни в слова и ни в часы.

В Михайловском

Смотреть в камин. Следить, как уголь

Стал незаметно потухать.

И слушать, как свирепо вьюга

Стучится в ставни.

И опять

Перебирать слова, как память,

И ставить слово на ребро

И негритянскими губами

Трепать гусиное перо.

Закрыть глаза, чтоб злей и резче

43

Вставали в памяти твоей

Стихи, пирушки, мир и вещи,

Портреты женщин и друзей,

Цветных обоев резкий скос,

Опустошѐнные бутылки,

И прядь ласкаемых волос

Забытой женщины, и ссылки,

И всѐ, чем жизнь ещѐ пестра,

Как жизнь восточного гарема.

…И досидеться до утра

Над недописанной поэмой.

Быль военная

Ночь склонилася над рожью,

Колос слепо ловит тьму.

Ветер тронул мелкой дрожью

Трав зелѐную кошму.

Тишина котѐнком бродит

От реки до дальних троп.

У соседки в огороде

Дремлет ласковый укроп.

Мой товарищ курит трубку,

Говорит не торопясь.

О боях, о жаркой рубке

Начинается рассказ.

Только вот глаза прикрою,

Память снова говорит.

Под днепровскою волною

Не один товарищ спит.

И пройди по всем курганам —

Бой кровавый не забыт,

И курганы носят раны

От снарядов и копыт.

Мы не раз за трубкой вспомним

Быль военную годов,

Как в упор в каменоломню

44

К нам тянулись семь штыков.

Как прорвались мы гранатой –

Всѐ снесли в огонь и дым.

Даже мост спиной горбатой

Встал в испуге на дыбы.

…Мой товарищ, мой ровесник,

Мой любимый побратим,

Этой славы, этой песни

Никому не отдадим.

Кстати, о печатанье стихов. При жизни Николай Майоров

напечатал не больше 4–5 стихотворений. Напечататься, выйти в

свет он никогда не старался, считая, что настоящие стихи, если

они будут, – впереди.

Требовательный к себе, он не искал лѐгкого успеха. А уж в

ту пору его стихи были на редкость зрелыми, крепкими,

выгодно отличались от «поэтической продукции» сверстников.

Помнится, году в 38-м в наших местах (а жили мы на

окраине Иванова) разбился самолѐт. Весь личный состав погиб.

На другой день на зелѐном Успенском кладбище состоялись

похороны. В суровом молчании на холодный горький песок

первой в нашей мальчишеской жизни братской могилы военные

лѐтчики возложили срезанные ударом о землю винты самолѐта.

А вечером Коля читал свои стихи, которые, помнится,

заканчивались строфой:

Вот если б все с такою жаждой жили,

Чтоб на могилу им взамен плиты

Их инструмент разбитый положили

И лишь потом поставили цветы…

Событие это оставило в его душе неизгладимый след.

Чуткий и отзывчивый к людям, он превыше всего ставил в

человеке мужество и прямоту. Тема бесстрашия, гуманизма,

преданности делу навсегда осталась для него ведущей.

Стихи о памятнике, как и многие другие, опубликованы не

были. Несмотря на дружеские советы, автор в редакцию их не

отнѐс.

45

– О жизни и смерти – это очень трудно… Надо так

написать, как я не могу, – горячо доказывал он.

На традиционные встречи с бывшими воспитанниками 33-й

школы в дни зимних и летних каникул он приезжал буквально

набитый стихами. К тому времени, с 39-го года. Коля Майоров

параллельно с историческим факультетом посещал семинарские

занятия в Литературном институте. У него были две зачѐтные

книжки, и тут и там он шѐл отлично.

С любовью, горячо рассказывал Коля о поэтическом

семинаре Павла Антокольского, на память читал стихи своих

московских друзей.

Для нас, младших поэтов, тех, кто ещѐ оставался в школе,

эти встречи были настоящим праздником: ведь он видел и знал

многих настоящих живых поэтов! Разговоры завязывались

горячие: об искусстве, о литературе – и в том и в другом знания

он обнаруживал основательные, удивительные для студента.

Если кто «зарывался», с полки немедленно снимался том

Лермонтова, Пушкина и ли Есенина – смотря по

обстоятельствам. Время пролетало незаметно.

* * *

Особенно плодотворными были для Майорова 39-й и 40-й

годы. Он пишет две большие поэмы – «Ваятель» и «Семья» – и

множество стихов.

В записях, оставшихся от родителей, случайно сохранился

небольшой (подлинность его подтверждает В. Болховитинов)

отрывок из поэмы «Семья», поэмы о годах коллективизации:

кулак Емельян – один из главных персонажей – бежит из

деревни. Несколько строк из большой картины.

На третьей полке сны запрещены.

Худой, небритый, дюже злой от хмеля,

Спал Емельян вблизи чужой жены

В сырую ночь под первое апреля.

Ему приснилась девка у столба,

В веснушках нос, густые бабьи косы.

Вагон дрожал, как старая изба,

Поставленная кем-то на колѐса.

46

Ко времени работы над поэмой «Семья» относятся и

нижеприведѐнные фрагменты, которые печатались недавно как

отдельные стихи.

Дед

Он делал стулья и столы

И, умирать уже готовясь.

Купил свечу, постлал полы

И новый сруб срубил на совесть.

Свечу поставив на киот,

Он лѐг поблизости с корытом

И отошѐл. А чѐрный рот

Так и остался незакрытым.

И два огромных кулака

Легли на грудь. И тесно было

В избѐнке низенькой, пока

Его прямое тело стыло.

Что я видел в детстве

Косых полатей смрад и вонь.

Икона в грязной серой раме.

И средь игрушек детский конь

С распоротыми боками.

Гвоздей ворованных полсвязки.

Перила скользкие. В углу

Оглохший дед. За полночь – сказки.

И кот, уснувший на полу.

Крыльцо, запачканное охрой.

И морды чалых лошадей.

Зашитый бредень. Берег мокрый.

С травой сцепившийся репей.

На частоколе чѐрный ворон

И грядка в сорной лебеде.

Река за хатою у бора,

Лопух, распластанный в воде.

Купанье – и попытка спеться.

47

Девчонка, от которой ждѐшь

Улыбки, сказанной от сердца.

…Всѐ это шло, теснилось в память,

Врывалось в жизнь мою, пока

Я не поймал в оконной раме

В тенѐтах крепких паука.

О, мне давно дошло до слуха:

В углу, прокисшем и глухом,

В единоборстве билась муха

С большим мохнатым пауком.

И понял я, что век от века,

Не вняв глухому зову мук,

Сосал, впиваясь в человека,

Огромный холеный паук.

И я тогда, давясь от злобы,

Забыв, что ветер гнал весну,

Клялся, упѐршись в стенку гроба,

В котором отчим мой уснул.

Клялся полатями косыми,

Страданьем лет его глухих.

Отмщеньем, предками босыми,

Судьбой обиженного сына,

Уродством родичей своих, –

Что за судьбу, за ветошь бедствий

Спрошу я много у врага!

Так шло, врывалось в память детство,

Оборванное донага.

От большой поэмы «Ваятель» остался один отрывок,

подлинность которого не подлежит сомнению, он печатается

как стихотворение под названием «Творчество». Другой

отрывок – не очень точный – приводится Ириной Пташниковой.

48

По-видимому, к первоначальным вариантам поэмы

относится и приводимый ниже отрывок, который рукой же

Майорова датируется 38-м годом.

Никто не спросит, не скостит,

Не упрекнѐт обидным словом,

Что стол мой пятнами изрыт,

Как щѐки мальчика рябого.

Я спал на нѐм. Кому-то верил.

И писем ждал. Знать, потому,

Захлопнув поплотнее двери,

Я стал завидовать ему.

Живу с опаской. Снов не знаю.

Считаю даты. Жду весны.

А в окна, будто явь сквозная,

Летят, не задевая, сны.

Проходят дни, и всѐ короче,

Всѐ явственней и глуше мне

Поѐт мой стол, и чертят ночи

Рисунок странный на стекле.

И в тонких линиях ваянья.

Что ночь выводит по стеклу,

Так много слѐз и обаянья,

Пристрастья вечного к теплу, –

Что я теряюсь и немею.

Я нем почти. Почти в снегу.

Сказать хочу – и не умею,

Хочу запеть – и не могу.

Ко времени работы над поэмами относятся и следующие

стихотворные наброски, сохранившиеся в черновых записях

поэта.

* * *

Как жил, кого любил, кому руки не подал,

С кем дружбу вѐл и должен был кому –

Узнают всѐ,

49

Раскроют все комоды,

Разложат дни твои по одному.

* * *

Мне только б жить и видеть росчерк грубый

Твоих бровей. И пережить тот суд,

Когда глаза солгут твои, а губы

Чужое имя вслух произнесут.

Уйди. Но так, чтоб я тебя не слышал,

Не видел… чтобы, близким не грубя,

Я дальше жил и подымался выше,

Как будто вовсе не было тебя.

1939

* * *

Я знал тебя, должно быть, не за тем,

Чтоб год спустя, всему кладя начало,

Всем забытьѐм, всей тяжестью поэм,

Как слѐз полон, ты к горлу подступала,

Чтоб, как вина, ты после долго жгла

И что ни ночь – тобою б только мнилось,

Чтоб лишь к концу, не выдержав, могла

Оставить блажь и сдаться мне на милость.

Чтоб я не помнил этой тишины,

Забыл про сны, про небо и про жалость,

Чтоб ни угла, ни окон, ни жены

Мне на твоей земле не оставалось.

Но всѐ не так. Ты даже знать не можешь.

Где началась, где кончилась гроза.

Не так солжѐшь, не так ладонь положишь,

Совсем по-детски поглядишь в глаза.

А я устал. За мною столько лестниц.

Я перешѐл ту верную межу,

50

Когда все мысли сходятся на песне.

Какой, должно быть, вовсе не сложу.

1939

Горько об этом говорить, но почти все стихи и обе поэмы

утрачены: они остались в Москве, в общежитии, когда Коля

Майоров уходил на фронт, и пропали вместе со всеми его

вещами. А между тем эти стихи и поэмы давали основание

верить, что в лице Коли Майорова в советскую поэзию

приходил большой поэт.

* * *

И вот грянула Великая Отечественная. Почерневший и

посуровевший, с обострившимися скулами появился Коля

Майоров в Иванове летом 41-го. Вместе с другими студентами

он копал противотанковые рвы где-то под Ельней. На этот раз

недолго ему довелось побыть дома. Из Москвы телеграммой

извещали, что на его имя пришла повестка из военкомата (это

ответ на его заявление). Сообщение он встретил, как должное.

…Вещь за вещью извлекались из сундука армейские

сапоги, гимнастѐрка, тѐмно-синие галифе. Меня это крайне

удивило. И я, помню, сказал ему об этом.

– Ничего удивительного. Время такое! Сейчас и портянки

найдѐм и портупею, – говорил он, а за переборкой плакала мать.

– Да ты не думай, что вперѐд глядел. Это всѐ для Алексея,

ты же знаешь.

Старший брат Николая, Алексей, лѐтчик-истребитель, был

уже в деле.

Наконец всѐ было найдено и надето. Я помог ему

застегнуть портупею. С гражданской жизнью было покончено…

Я получил от него одну-единственную открытку: с марша

на передовую – наспех. Карандашом он сообщал, что и как.

Обещал писать и дальше.

Но почти в каждую семью приходили повестки из

райвоенкоматов. Пришла повестка и на моѐ имя.

51

Только, вернувшись с войны, в 1945 году, я узнал, что

больше нет Коли Майорова. Но и теперь, за огромной

дальностью времени, в это не верится.

Николай Майоров

По вехам горестных дорог

навстречу времени шагать...

Я столько раз давал зарок

порог тот не переступать,

чтоб ран чужих не бередить,

чтоб за помин души не пить.

А вот опять пришел и сел

на сиротливый табурет,

где двадцать лет назад сидел

мой друг... А над столом портрет,

что Коля Шеберстов писал, —

как будто знал, предполагал...

О, как наивны годы те

в упорстве яростном своем:

«Пусть не в стихе, пусть на холсте,

но мы дойдем...» К кому дойдем?

К любимой? А любимой нет.

И сына нет, и внука нет...

Пускай простят нам этот бред

и на бессмертие замах.

Мы жили жадно в двадцать лет,

врагам и недругам на страх.

А он глядит во все глаза

на мир из света и воды.

В слух уходил – звенит роса,

скрипят на веточках плоды.

52

Вот чья-то женщина идет.

Наверно, чья-то. Не ничья.

Бровей разлет, руки полет,

любая жилочка поет...

Такая – да еще б ничья!

Не обернулась... Ладно, что ж,

в запасе – жизнь. Ударит час —

полюбят, может быть, и нас,

мир и без этого хорош.

Еще мы шли на эту ложь.

Но он, лукавя, понимал,

что без любви не проживешь,

что сам себя не проведешь, —

мир без нее и тускл и мал.

Чего он ждал? Он сам не знал,

но верил – сбудется, придет.

Так ждут дождя в тяжелый год,

знаменья верующий ждет...

Ирина!..

В голосе твоем,

в твоих глазах, узле волос

вдруг все слилось, перевилось.

И не его вина потом,

что все пришлось, да не сбылось...

Он был средь нас добрее всех,

умнее всех, прямее всех,

а в день повесток – в трудный день —

еще к тому ж – смелее всех.

Пусть мне посмеет возразить,

пусть возмутится тот студент,

тот выпускник,

что под Ташкент

53

уехал маму отвозить,

иль тот, что в Ашхабад удрал.

(Все, говорят, стихи писал,

бил стертой рифмой по врагу...)

А мы лежали на снегу.

Погибший

в рифмах

понимал.

Николай Глазков

Майским днѐм

Помню солнечный майский день 1940 года. При журнале

«Молодая гвардия» существовало литобъединение,

собирающееся раз в неделю.

Помню, молодые поэты, которые очень не любили, когда их

называли молодыми, читали свои стихи. В тот солнечный

майский день читали стихи многие поэты. Большинство из них

демонстрировало незаурядную поэтическую технику. Стихи

слушались с интересом, но не трогали. Чего-то им не хватало.

Одним из последних выступил Майоров, истфак

университета – так его представили. Меня его стихи захватили,

увлекли: у него в стихах было то, чего явно не хватало другим.

Стихи Майорова подкупали своей жизненной правдой. Очень

понравилось мне стихотворение, в котором Майоров

рассказывал, как он плавает. Казалось бы, плывѐт человек по

воде, и ничего в этом нет особенного: никакой романтики!.. Ан

не!.. Я ощущал волны, по которым плыл Майоров, я чувствовал

в его стихах знойный летний день, я сам так же плавал. И к

чувству восхищения стихами Майорова примешивалось чувство

некоторой досады: почему не я написал эти стихи?.. Потом я

увидел эти стихи напечатанными в столь урезанном виде, столь

изуродованными, что мне стало их жалко. Но это было потом.

54

У меня сохранилось это стихотворение, но, кажется, без

последних строк:

На реке

Плыву вслепую. Многое не вижу,

А где-то есть конец всему и дно.

Плыву один. Всѐ ощутимей, ближе

Земля и небо, слитые в одно.

И только слышно,

Там, за поворотом

Торчащих свай, за криками людей,

Склоняясь к воде с мостков дощатых,

Кто-то

Сухой ладонью гладит по воде.

И от запруд повадкой лебединой

Пройдѐт волна, и слышно, как тогда

Обрушится серебряной лавиной

На камни пожелтевшая вода.

И хорошо, что берег так далѐко.

Когда взгляну в ту сторону,

Едва

Его я вижу. Осторожно, боком

Туда приходит стаями плотва.

А зыбь воды приятна и легка мне…

Плотва проходит рукавом реки

И, обойдя сухой камыш и камни,

Идѐт за мост, где курят рыбаки.

Я оглянусь, увижу только тело

Таким, как есть, прозрачным, наяву, –

То самое, которое хотело

Касаться женщин, падать на траву,

Тонуть в воде, лежать в песке у мола…

Но знаю я – настанет день, когда

Мне в первый раз покажется тяжѐлой

Доныне невесомая вода.

55

В тот майский день после чтения стихов я подошѐл к Коле

Майорову, и мы познакомились. Я не утерпел и сказал, что

стихи его гораздо лучше, чем стихи… следовал перечень имѐн.

Но Коля не поддержал меня, перевѐл разговор на другую тему,

мои восторги были ему почему-то неприятны.

Позднее, подружившись, узнав его хорошенько, я понял,

что эта скромность была не наигранной. Коля Майоров не

любил шумихи, охотно читал свои стихи одному, двум, трѐм

товарищам, но не стремился покорять аудиторию. Ему было

чуждо тщеславие. Коля Майоров никогда не сомневался, что он

поэт, но не искал этому подтверждения. Для него была

характерна та спокойная уверенность, которую я встречал у

знакомых мне лѐтчиков.

С осени 1940 года Коля Майоров регулярно посещал

поэтический семинар Павла Григорьевича Антокольского, и мы

часто встречались в стенах Литературного института, читали

друг другу свои стихи.

Стихи Коли не походили на стихи других поэтов. И ритм

самый обычный, и рифмы не в десять слогов, но, слушая Колю

Майорова, я забывал и про рифмы. И про ритм, и про

эпитеты, и про метафоры, и про всѐ то, чему я тогда, по

молодости предавал значение.

Это особое, майоровское, было даже в тех стихах, которые

написаны в пору семинарских занятий в манере учителей,

старших поэтов. Назову для примера хотя бы плотно, крепко

написанное стихотворение «Рембрандт», которое я ещѐ не видел

напечатанным.

Рембрандт

В таверне дым, в кармане не флорина.

Рембрандт ногтями стукает о стол,

Любуясь переливами графина,

Косым лучом, упавшим на подол

Красотки местной. Пиво на исходе.

Матросы просят рома, ну, а ром

Теперь у бургомистров только в моде,

А моряки привыкли пить ведром.

56

Они сидят, нахохлившись, сутулясь,

В своѐм углу и вспоминают вслух

Вакханок с амстердамских улиц,

Пустых жеманниц, безыскусных шлюх.

А старый штурман, отойдя к окошку,

Едва держась, как будто невзначай

Красотке, нѐсшей на подносе чай,

Жмѐт с вожделеньем пухленькую ножку.

Глухой маньяк, желающий не меньше,

Чем этот штурман, в давке, на лету

За полфлорина амстердамских женщин

Ловить, как птиц, порхающих в порту,

Глядит, трезвея, зло на моряка…

Меж тем Рембрандт, взобравшись на подмостки,

Двумя-тремя штрихами с маньяка

Сухим огрызком делает наброски.

Потом идѐт. Теперь проспаться где бы?

Уснув, как грузчик, видит на заре

Матросами заплѐванное небо

И слышит грусть шарманки во дворе.

Художник Брюллов в своѐ время сказал: «Искусство

начинается там, где начинается чуть-чуть». Этого «чуть-чуть» у

Коли Майорова было больше чем достаточно.

Коля Майоров жил удивительно просто и скромно. Он не

щеголял ни ярким галстуком, ни новым костюмом, чурался

всего показного, избегал громких фраз. Он был человеком

огромной жизнерадостности. Умел восхищаться искренне, по-

детски. У многих поэтов радость сквозила в стихах,

посвящѐнных Первому мая, а у Коли Майорова каждый день

было Первое мая!.. И восхищался он только тем, что сам

непосредственно видел, слышал, чувствовал, осязал.

Коля Майоров погиб двадцати трѐх лет. Невозвратимая

потеря! Теперь Коля Майоров посмертно принят в члены Союза

писателей СССР. Долг его друзей отыскать всѐ, что успел

сделать замечательный поэт в свои недолгие годы.

57

Коля Майоров должен по праву войти в нашу поэзию, «как