Текст книги "Южный Урал, № 12"

Автор книги: Людмила Татьяничева

Людмила Татьяничева
КОЛОСОК

 
Проходят тучи мимо, мимо.
И вновь ни облачка. Теплынь.
Напоминает клочья дыма
Густая серая полынь.
 
 
Земля как будто онемела…
На тонкой ножке, невысок,
С горячим ветром спорит смело
Тугой пшеничный колосок.
 
 
Большой родни своей достоин,
Загаром бронзовым покрыт,
Он в эту степь пришел, как воин
И как отважный следопыт.
 
 
И пусть, бесплодьем угрожая,
В жгуты свивается песок,
Стоит полпредом урожая
На новых землях колосок.
 
 
Хлебам тучнеть и колоситься
В степи, разбуженной от сна.
В тяжелом колосе пшеницы
Людского счастья семена.
 

Людмила Татьяничева
* * *

 
Труднее пишется с годами.
Ночей отпугивая тишь,
Над испестренными листами
Порою досветла сидишь.
Не то. Не так. И вновь меняешь.
И снова льнет к перу рука.
Ты сомневаешься, ты знаешь,
Что будет найдена строка.
Она стеснит твое дыханье
Рассветной свежестью леска,
Хлебов тяжелым колыханьем,
Забьется жилкой у виска,
И все, что создано тобою,
Все лучшее в твоей судьбе,
Весь путь борьбы – от боя к бою —
Помогут в поисках тебе.
Пройдут не дни, быть может, годы,
Пока закончишь ты свой труд
И передашь его народу
На строгий и нескорый суд.
 

Виктор Виноградов
КНИГА ПАРНИСА В ЧЕЛЯБИНСКЕ

 
Город был будто в белом платье —
С неба солнца теплынь лилась.
У киоска «Союзпечати»
Вижу – очередь собралась.
 
 
Книгу взяв, отходили парни,
Ждали девушки в тишине,
Я взглянул – и Алексис Парнис
Улыбнулся с обложки мне.
 
 
С губ как будто слетает фраза,
Та, с которой уходят в бой…
– Здравствуй, друг ты мой черноглазый!
Мы встречались в Москве с тобой.
 
 
В институте. Ты помнишь? Лекции.
Разговоры. Стихи. Друзья.
Книжку-рукопись «Сердце Греции»
С уваженьем читал и я.
 
 
Вновь занятья звонком сменялись:
– Есть табак, дорогой?
– Изволь!
А в глазах твоих сохранялась
Глубоко затаенная боль.
 
 
Мы твое разделяли горе,
Мы же знали – как ни таи —
Там, вдали, за лазурным морем
Умирают братья твои…
 
 
…Снова книгу твою спросили.
Вновь в лице у мужчины боль.
Ты же видишь! Сердце России,
Наше верное сердце, – с тобой.
 

Марк Гроссман
ЗА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЙ ПАРАЛЛЕЛЬЮ

А. А. Фадееву

* * *

 
Здесь удивляться можно многому:
Тому, что сутки – ночь одна,
Что называется дорогами
В заносах снежных целина;
Что бури воют здесь неделями
И, несмотря на холода,
Кипит и пенится за мелями
Совсем по-летнему вода;
Что южный ветер дышит холодом,
А ветер северный, меж тем,
К береговым утесам молодо
Несет тепло твое, гольфстрем;
Что люди здесь в походе – сутками
И мало спят, хоть ночь длинна,
Что согреваются здесь шутками,
Когда во фляге нет вина;
Что в первомайский праздник радостный
Идут геологи втроем,
И жжет мороз двадцатиградусный
Глаза, горящие огнем;
Что здесь березы искалечены,
Почти лежат они в снегу,
И неумолчный ветер мечется.
Свистит на голом берегу;
Что дождь зимой и гололедица,
Что самый краткий путь – кривой,
Что в небе сумрачном Медведица
Стоит почти над головой;
Что в сон не клонит темень вьюжная,
И путь без края и конца,
Что здесь, как всюду, дело дружное
Нам согревает всем сердца;
Что кручи гор дымятся тучами,
Что в час рассвета – света нет.
Но удивляться мы отучены
Еще в свои семнадцать лет.
 
 
Заполярье.
 

* * *

 
Обвязались мы не зря
Бичевой. Нельзя иначе, —
Бьются бури декабря
С бычьим бешенством в Рыбачий.
Нет, не воет, а ревет
Нам в лицо хайло норд-оста,
Две недели снег метет,
Погребая полуостров.
Мы идем, скользя по льду,
Волоча по снегу ноги,
Засыпая на ходу,
Даже видим сны в дороге, —
Не метель, а яблонь хмель
Тихо кружится над нами,
И шумит прямая ель
Над поселками саами,
Самый первый урожай
Пробивает в даль тропинку,
И несет пчела, жужжа,
В улей первую пылинку.
…И уже довольны мы,
Снится горечь нам окурка,
И сияет нам из тьмы
Раскаленная печурка.
 
 
Полуостров Рыбачий.
 

ТИХО ВСЕ НА РУБЕЖЕ…

 
Ночь без проблеска: глаза
Закрывай, иди наощупь.
Хоть бы грянула гроза
По растительности тощей!
Хоть бы вдруг на мачтах шхун,
На суровых скалах голых
Засиял на пять секунд,
На одно мгновенье сполох!
Тьма такая, как мазут.
Ни луча, ни вспышек молний.
С визгом к берегу ползут,
Как щенки слепые, волны.
Холод втиснут в щели скал,
В гриву пенного прибоя.
Индевеет у виска
Сразу жало штыковое.
Чьи-то легкие шаги
Прозвучали и затихли.
Проходите, рыбаки!
Нам не знать людей своих ли?
Каждый выступ, каждый куст —
Нам укрытье и опора.
Знаем здесь мы наизусть
Голос каждого помора,
Каждый шаг своей земли,
И суровой, и любимой,
В снежной яростной пыли
Нашим мужеством хранимой.
Тихо все на рубеже
Дальней северной России,
И во тьме, настороже,
Мерно дышат часовые.
 
 
Район Печенги.
 

СЧАСТЛИВЫЙ БЕРЕГ

 
В заливе Мотовском, зеленом,
Где чуть дымится пар с утра,
Где ветер носится со стоном
И вертит в лапах катера,
Где берег весь – пустые скалы
И в лишаях болотных весь, —
Ты плыл и шел, мой друг усталый,
Табак раскуривал ты здесь.
И в клубах трубочного дыма,
Закинув за спину ружье,
Ты пел о Родине любимой
И о разведчиках ее.
О них, плывущих в океане,
В скале устроивших карьер…
И небо северным сияньем
Тебе сияло, инженер.
И, в наше будущее веря,
Ты, спотыкаясь меж камней,
Назвал Счастливым этот берег.
Да будет так. Тебе видней.
 
 
Полуостров Средний.
 

* * *

 
Своей доволен я судьбою.
Не зависть – жалость у меня
К тому, кто жизнь прожил в покое,
Вдали от бури и огня.
Какая все-таки удача
Идти в разведку, в дождь и в тьму,
Палатку ставить на Рыбачьем,
В песках, у бешеной Аму,
И, кончив дело в час полночный,
Отведав огненной ухи,
Вдруг примоститься в уголочке
И посвящать свои стихи
(Густым захлебываясь дымом
От козьих ножек и печей) —
Твоим глазам неповторимым,
В которых звезды всех ночей!
 
 
Полуостров Рыбачий.
 

* * *

 
Курю, хожу в палатке дымной,
Пишу и рву листы подряд,
Прилягу и приснишься ты мне,
Во тьме глаза твои горят.
Труда и будней повседневность
Во сне теряют власть, потом
Мне сердце скручивает ревность
И дышит в уши шопотком.
А днем смешно мне и обидно, —
Ах, чорт возьми, к чему дрожу?
Уж так люблю тебя я, видно,
И так тобою дорожу,
Что мне подумать трудно даже,
Что кто-то рядом может жить
И не любить тебя вот так же,
Как я, без памяти любить.
 
 
Остров Шалим. Баренцово море.
 

* * *

 
Пускай ты выбрал не красавицу, —
Ты делишь счастье с ней свое,
И пусть иным она не нравится,
Нет для тебя милей ее.
Так сто́ит, право ль, нам печалиться,
Терзать себя слушком пустым! —
Твоя жена, мой друг, красавица,
Когда ты любишь и любим.
 
 
Город Полярный.
 

* * *

 
Льняные свои колечки
В косички уже плетешь…
Спрашивают разведчики:
– Чего, командир, не пьешь?
Сегодня праздник – по маленькой
Положено всем. Закон.
А ты и не тронул шкалика,
Не раскупорен он.
– Да нет, ничего, ребята,
Дочку припомнил я.
. . . . . . . . . . . . . .
Поют и поют солдаты:
– Винтовка – жена моя!
 
 
Заполярье.
 

ОЛЕШКИ

 
Олешков девушка вышила:
Простые олешки, славные, —
Вот важенка к речке вышла,
Движенья такие плавные.
Такие олешки важные,
Смотрят глазами живыми, —
Старый олень и важенка,
Парнишка-олешек с ними.
Мне надо в мешок бы спальный
С дороги тяжелой, дальней,
Каюр утомился тоже,
Рукой шевельнуть не в силах,
А глаз оторвать не можем
От этих олешков милых.
В конце перехода недельного
Сидим в избе у саами,
Сомлев от тепла постельного,
От запахов над котлами.
Над печкою чайник свищет,
Шуршит огонек о днище.
Такая вкусная пища —
Любая горячая пища!
Скорей бы поесть и – к печке
Из трубок пустить колечки,
Да сразу в мешки из меха,
Заснуть бы скорей, не мешкать.
Да вот – на стене – помеха:
У речки стоят олешки.
С каюром сидим – не спится:
Олень, как живая птица,
А важенка пьет неслышно, —
Надежная матка, точно,
В обиду не даст парнишку,
Глупышку свою – сыночка.
Табак запалив об уголь,
Старуха налила чаю.
– Разлука, сынок?
– Разлука.
– Скучаешь, сынок?
– Скучаю.
– Дочка моя вот тоже
Скоро семейной станет.
Жених у нее хороший,
Службою важной занят —
Олешков пасет у моря.
Любви не бывать без горя,
Без встречи да без разлуки
Нынче редко бывает.
Уехала дочка к другу,
Умчалась к земному краю.
Видно, мечтала дочка,
Да матке сказать не смела, —
Мужа, себя, сыночка
И вышила, как сумела.
А что вперед забежала,
Так в этом неправды мало.
Ты много бродил по свету
По службе, не за наживой.
Возьми же картинку эту
На память себе, служивый.
Олешков бери с собою,
Не скажет худого дочка, —
С нею ты схож судьбою,
Похож на ее дружочка:
Тоже бродяжишь – служишь,
Тоже по дому тужишь.
. . . . . . . . . . . . . .
Опять на побывке краткой
Песни пою я Ленке.
…Над дочкиною кроваткой
Олешки висят на стенке.
 
 
Заполярье – Урал.
 

НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО

СКАЗ ПРО УРАЛЬСКИЕ СОКРОВИЩА

Певали раньше наши старики такую песню про Урал:

 
– Ой вы, горы, да горы, горы синие,
Горы синие, да Уральские.
Как на тех горах, да высоких,
Там шумят леса, да дремучие.
А меж гор больших, крутых, каменных
Пролегла-то там да долинушка.
Да никто по долинушке не хаживал,
Только шли-то прошли там старатели.
Да прошли по той долинушке старатели,
Да нашли-то они в той долинушке
То местечко золотое да богатимое.
Они шахточку там били, крепко робили,
Золотого в ней песочка много добыли…
 

Много, много на Урале было тайного да диковинного. Вот я и расскажу вам про уральское место: каким оно было и каким оно стало.

Недалеко от озера Тургояк Ильменский заповедник есть. Богатимое это место. Там всякие дорогие камни – самоцветы. Шерла черная, хризолиты зеленые, яшма, сапфиры и александриты – камень красоты невиданной. Да всего не перечтешь. И всеми этими богатствами владел Дед Самоцвет. Про него старики рассказывали так.

Жил-был в Миассе купец, по Миасской округе золотые прииски все его были. Бедные люди копались в земле, добывали ему золото, а он с каждым днем богател да богател. Богатые люди, они жадные, сколько ни богатеют – им все кажется мало. Вот тот купец и прознал, что в Ильменях камень самоцвет есть. Зовет он к себе приказчика и говорит ему:

– Возьми пять человек старателей и поезжай с ними в Ильмень искать камни самоцветные.

Купец, как пес, злющий был, приказчик и того хуже.

– Не пожалею рабочих, до смерти замучаю, а самоцветы достану, – говорит купцу приказчик. – Только уговор: третью долю из добытых самоцветов мне отдашь.

– Хорошо, хорошо, – говорит купец, – только достань самоцветы, а я твоих трудов не забуду.

Взял приказчик пятерых старателей, захватил с собой кайлы, ломы, топоры, лопатки и поехали в Ильмень камни самоцветы искать. Приехали в Ильмень, стали разведку делать. Нашли одно подходящее место. Начали шахту бить. Копают старатели неделю, другую – нет-нет да и попадется им крошка от самоцветов. А целых самоцветных камней нет. Приказчик злился на старателей:

– Плохо копаете, плохо ищете! Розгами запорю, голодом заморю, если не будете стараться!

Не дает он старателям покоя ни днем, ни ночью, все заставляет их робить.

Вот копают они раз ночью, а приказчик в балагане спит. Вдруг затрещали стены у шахты, посыпалась порода, испугались старатели: крепи-то слабенькие были. Приказчик торопил и не давал как следует шахту крепить. Старатели и думают: «Ну, обвал. Завалит нас здесь, и не видать нам больше своих детушек». А по шахте все пуще и пуще раздается треск. Глядят они: стена треснула и стала раздвигаться, а оттуда показался сильный свет. Старатели стоят ни живы, ни мертвы. А потом еще пуще прежнего как хряснет! Тут они без памяти попадали.

Долго ли, коротко ли они так лежали, вдруг слышат над собой человеческий голос:

– Вставайте, голубчики, не бойтесь, это я, Дед Самоцвет. – На голове у него золотой венец, изукрашенный сапфирами, рубинами и бриллиантами. Одежда из мелкого хрусталя, горит она на нем, как многоцветная радуга. Старатели как увидели такую красоту, ахнули.

Дед Самоцвет и говорит им:

– Вас купец здесь заставил искать самоцветные камни. Вот вы их и нашли. Пойдемте, я вам покажу.

И повел их в свой дворец. Заводит старателей в первую палату, в ней стены, потолок и люстры – все выложено зелеными самоцветами. Завел в другую – она вся разукрашена синими самоцветами. Третья палата – солнечно-желтая. Четвертая – темнокрасная. Пятая, – как небо, голубая. Шестая из хрусталя. Седьмая палата играет радугой. Полы во всех палатах из разноцветного мрамора, а двери выложены серебром и золотом.

Дед Самоцвет и говорит старателям:

– Вот видите, какие сокровища я имею. Моего богатства хватит на весь мир, а вашему хозяину я не дам ни камешка, потому что сердце у него звериное, а руки в людской крови. Я и поставлен хранить самоцветы от таких людей, как ваш хозяин. И до тех пор буду хранить, пока не придет человек, который не о себе думает, а о всем народе. Я и передам все сокровища ему, а он – своему народу. Тогда у того народа вся жизнь будет радостная и красивая. Идите и ищите того человека, и скажите ему, что я жду его.

Дед Самоцвет одарил старателей и вывел наверх. Пошли они искать того человека.

А Дед Самоцвет обратился чудовищем и явился к купеческому приказчику. Разбудил его. Приказчик как увидел чудовище, так и задрожал от страха, зуб на зуб у него не попадает.

Чудовище и говорит ему:

– Людей своих не ищи, я завалил их в шахте, а тебя пощадил, чтобы ты рассказал хозяину и другим, что это место запретное и самоцветов я никому не дам, а если кто попытается у меня их воровать, так я ни одного человека живым отсюда не выпущу.

Приказчик вернулся и рассказал об этом хозяину, и с тех пор богатеи больше не пытались добывать те самоцветы.

В ту пору такая жизнь была: царь с князьями, попами, купцами да помещиками заграбастали все в свои лапы: землю, леса, горы, а в горах-то всякие руды, серебро, золото, драгоценные камни. Наживались они на этих богатствах, а бедные люди на них робили да бедствовали. Шло, шло так время, да и появился на русской земле великий человек – Ленин. Народную нужду всю доподлинно знал.

Вот он и говорит народу:

– Товарищи, дальше так жить не годится! Давайте прогоним царя и всех буржуев! И сами будем управлять государством.

Поглянулись ленинские слова народу, по сердцу пришлись. Поднялись все рабочие, бедные крестьяне, прогнали царя и буржуев. А Ленина выбрали главным. Пришли к Ленину те старатели, что у Деда Самоцвета были, и рассказали ему про уральские сокровища.

Ленин немедля послал на Урал ученых людей и сказал им, что надо делать. Приехали те люди на Урал, привезли с собой от Ленина грамоту. Пошли к Деду Самоцвету, к хозяину Ильменских гор.

Дед Самоцвет принял дорогих гостей и говорит им:

– Долго я вас ждал и все время хранил самоцветы, чтобы богатеи их не растаскивали. Ну, а теперь берите мои богатства. Пусть ими пользуются все люди, живут да радуются. Пусть их жизнь будет такая же красивая, как эти самоцветы!

Построили ученые в этом заповеднике дома, поселили в них людей, чтобы те жили да порядок вели. И с той поры Ильменский заповедник зовется именем Ленина, а ленинская грамота там и посейчас в дорогом ларце хранится. А народ со всей страны приезжает в заповедник погостить да подивиться ильменскими самоцветами.

Сказ записан И. Зайцевым

от пенсионера г. Кусы

А. И. Калинина, 65 лет.

АНТИРЕЛИГИОЗНЫЕ ЧАСТУШКИ

 
Комсомольца полюбила,
Сразу изменилася.
Больше в церковь не ходила,
Богу не молилася.
 
 
Развиваются березы
В лучах солнца золотых.
Книги Ленина читаем,
Отказались от святых.
 
 
Полетели уток стаи,
Не видать через туман.
Мы народу разъясняем,
Что религия – дурман.
 
 
Не была я, не была
Сроду богомолкою.
В школе восемь лет учусь —
Стала комсомолкою.
 
 
Поженились молодые
Без поповского креста.
И живут они отлично
Без церковного венца.
 
 
Нам молебен не потребен,
Это ты соображай,
Агроном, а не молебен
Нам повысит урожай.
 
 
Ты играй, играй гармошка,
Мне подружка подпоет,
Зарастай травой дорожка
У церковных у ворот.
 
 
Засевай поля без бога,
Бог на пашне ни при чем.
Наша верная дорога —
Наш советский агроном.
 
 
Мы ударники полей,
Лучшие колхозники.
Пой, товарищ, веселей, —
Мы с тобой безбожники.
 

Частушки записаны И. Зайцевым

в Саткинском и Кусинском районах

Челябинской области.

Иван Малютин
НАШ ГОРЬКИЙ
(Из воспоминаний)

Иван Петрович Малютин – один из старейших рабочих поэтов-революционеров – был лично знаком со многими крупными писателями прошлого, переписывался с Алексеем Максимовичем Горьким.

Сейчас И. П. Малютин готовит книгу очерков-воспоминаний о своих ветречах с талантливыми русскими писателями и артистами, работает над книгой стихов. |

Здесь помещается зарисовка И. П. Малютина из книги очерков, над которой автор работает последние годы.

В 1922 году я вернулся – после трех лет ссылки и семнадцати лет странствований по Сибири – на фабрику «Красный перекоп». Многие здесь еще помнили меня по революционной подпольной деятельности, по первой рабочей библиотеке на фабрике. Мне дали квартиру в Петропавловском парке, при рабочем факультете, устроили на работу в библиотеке.

Рабфак помещался в каменном доме, на берегу большого пруда, обсаженного березками, тополями и густым ельником. Во всем парке было только две семьи – садовника и моя.

Библиотечного жалованья нехватало, пришлось заняться разборкой старых документов в фабричном архиве. Там я нашел интересные бумаги по истории фабрики и сделал из них выписки для знакомых писателей – Вс. Иванова и Вяч. Шишкова, которые интересовались этим вопросом.

Из Сибири я привез порядочно хороших книг и стал добавлять к ним новые. В скором времени библиотека моя стала довольно большой и включала в себя книги по многим отраслям знания.

Захватывала меня не только любовь к хорошим книгам, но и к творцам их, к писателям. Влюбишься в произведение какого-нибудь писателя и невольно полюбишь его самого… Не посторонний он уже для тебя человек, а близкий, дорогой, родной. И вот живешь и чувствуешь, что у тебя, есть друг, и от этой мысли делается на душе хорошо, интереснее, легче и радостнее жить. Забывались разные трудности и невзгоды.

Еще с юных лет был у меня особенно любимый писатель – В. Г. Короленко. Часто я о нем думал, перечитывая его рассказы, и крепко держал их в памяти. Он мне казался добрым, ласковым, и я осмелился написать ему письмо и послал какое-то свое стихотворение для отзыва. Ох, как он раскритиковал его! И это неладно и то не так, одним словом – плохо. Я не удивился этому и не жалел, что мир не увидит этого моего произведения. А удивился я искренне тому, как он, такой большой и занятый писатель, нашел время заниматься моими стихами и отвечать мне.

И уже только через десять лет я осмелился написать ему вторично. И тоже кое-что послал для отзыва. На этот раз он написал, что о первых моих стихах забыл основательно, а сейчас присланные вполне литературны. Но я мало этому радовался, так как сам начал понимать, что многого мне еще нехватает и рано радоваться своим маленьким успехам. Но опять удивился тому, что так ласково и дружелюбно отвечает мне этот замечательный человек и думал: как же не любить и не уважать такого человека!

Такими же отзывчивыми и душевными людьми оказались и другие писатели, артисты, ученые – Шишков, Подъячев, Белоусов, Дрожжин. Телешов, Качалов, Морозов (шлиссельбуржец). Все они были сначала воображаемыми спутниками моей жизни, а потом стали и действительными, и мой мир постепенно обогащался такими замечательными людьми.

И неожиданно для меня среди наших замечательных талантов засверкал еще один – добрый, смелый, простой и ясный, как солнечный день, освещающий грязь и темноту пошлой обывательской, мещанской жизни и зовущий к другой, к светлой, разумной человеческой жизни – Горький! Я прочитал первые его рассказы и сразу же автор стал представляться мне чутким, простым, отзывчивым человеком. А когда узнал его биографию, понял, что не любить его не могу. Жизнь его напомнила мне мою. У него суровый, жестокий дедушка и мытарства в жизни… У меня сердитая мачеха, от которой прятался по ночам в подполье с маленькой керосиночкой, чтобы прочитать случайно попавшую в руки книжку.

Судьба провела меня мимо школ и прямо из подполья поставила на плоты, на баржи Шексны и Волги, бросила в шумные города, в водоворот жизни и сказала: плыви, борись, отстаивай свои права или погибай…

У Алексея Максимовича была удивительная бабушка, воспитавшая в нем великую человеческую душу и чуткое к человеческим страданиям, пламенное сердце. А у меня не было такого друга, который бы рассказал хотя одну очаровательную сказку, кто бы меня хоть раз приласкал. И вот как только появились рассказы Горького, я сразу почувствовал в авторе близкого человека… И потянуло с огромной силой написать письмо Алексею Максимовичу. Наконец посчастливилось мне познакомиться в Ярославском краеведческом музее с Адамом Егоровичем Богдановичем, родственником Алексея Максимовича. Разговорились о Горьком. Я сказал, что собираюсь давно уже написать ему письмо, да адреса не знаю…

Богданович тотчас же написал на бумажке его адрес и передал мне.

– Спасибо, – говорю, – вам большое, только не знаю, ответит ли он?

Но и после этой встречи с Богдановичем я еще долго думал, чем же я его заинтересую? Что ему написать? И решил написать об истории нашей фабрики, на которой я работаю. Фабрика эта действительно интересна: основана она ярославским купцом Затрапезновым при содействии Петра I.

Собрал я по документам, найденным в архиве, разные сведения и написал ему большое письмо, так просто, откровенно и подробно, как будто своему давно знакомому товарищу. А также послал заказной бандеролью брошюру: «Ярославская Большая мануфактура».

Отправив письмо, я стал ждать ответа. Ответ пришел очень аккуратно, без всяких промедлений. Почтальон вручил мне также бандероль с книгами: «Дело Артамоновых» берлинского издания и «Детство» с автографами. В письме Алексей Максимович благодарил за сведения о фабрике и сообщил, что очень интересуется этим вопросом.

В письме он отправил свою фотографию, но ее там не оказалось. Я написал Алексею Максимовичу об этом. А. М. Горький ответил, что это обычная история, и он вышлет новую.

Потом я написал ему, какие книги читаю. Об одной из них он отозвался хорошо. Там говорилось о беспримерной жестокости англичан, которые господствовали в Индии, истребляя мирное население для того, чтобы легче было управлять страной.

Мне в письмах указывал, как надо писать, чтобы не получалось, например, так: «Встретил я Якова», а надо: «Я встретил Якова» и т. д. Чтобы получалось четко, плавно и красиво.

Я безгранично был рад этому дружескому отклику, он растрогал меня до слез. И еще сильнее полюбил я этого замечательного человека, такого огромного и такого простого и близкого. Наша переписка продолжалась с перерывами лет восемь, почти до самой его кончины. Адам Егорович Богданович, который часто получал от него письма, говорил, что Алексею Максимовичу хочется проехать по Волге и побывать в Ярославле. Но эта его мечта не осуществилась.

В 1934 году мне посчастливилось присутствовать на Первом Всесоюзном съезде советских писателей. Там встретил я многих знакомых писателей.

Но особенно интересовал всех Алексей Максимович Горький. Встретиться и поговорить с ним не было никакой возможности, потому что он все время был окружен разными делегациями, представителями фабрик, заводов, колхозов, учреждений. Так, представители одного из колхозов преподнесли ему снопы овса и пшеницы, а он держал их на руках, как двух младенцев и кланялся во все стороны под гром несмолкаемых аплодисментов.

И только с одним кончит разговаривать, как уже другие ждут своей очереди.

И так целые дни.

И отдохнуть ему можно было разве тогда, когда выступал с докладами: говорил он спокойно и не спеша, то и дело заглядывая в тетрадки.

– Я, – говорит, – не оратор, говорить речи не умею, я вот по тетрадке, – и, ссутулясь, то и дело заглядывает в нее.

Скажет какое-нибудь острое шуточное словечко, рассмешит всех – и весь Колонный зал ответит громом аплодисментов. И каждый, услышав его шутку, подумает про себя: «Какой он простой, искренний и не гордый человек».

И как-то сразу становится хорошо и легко у всех на душе. Будто вот этой шуточкой приблизил он всех к себе на самое близкое расстояние, поднял настроение, обострил внимание. Его очень утомляли продолжительные аплодисменты, и вот стоит, ждет, когда перестанут хлопать, а потом начинает махать тетрадкой или рукой и, как только перестанут, скажет:

– Товарищи, надо экономить время.

Однажды был такой случай. Вечером делегаты и гости выстроились в две шеренги от трибуны до выхода на площадь. Всем хотелось повидать, как Горький пойдет мимо. Президиум весь разошелся, а Горького все нет. Дежурный начал гасить свет, сказав, что Горького нет. Но люди не верили и ждали. Дежурный еще раз сказал, что Горького нет, и потушил свет. Люди заволновались, потребовали включить свет и, только убедившись, что Горького действительно нет, стали нехотя расходиться.

Каждый вечер после заседаний десятки автобусов направлялись в Горки, где жил тогда великий и родной писатель нашей земли.

Челябинск, 1954 г.