Текст книги "Течёт моя Волга…"

Автор книги: Людмила Зыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

– Вы привезли клюшку Гретцки. Значит, вам нравится игра этого парня?

– Во-первых, клюшку Гретцки прислал друг Третьяка, журналист. Во-вторых, я не видела его в игре и знаю о нем лишь из прессы и рассказов очевидцев.

– Как он отвечает идеалу тренеров вашей национальной команды?

– Я не специалист в хоккее. Знаю только, что у нас ценится игрок сильный, ловкий и разносторонний, умеющий быстро бегать, обладающий прекрасным взрывным стартом, высокой маневренностью, не боящийся любых единоборств. В волевом плане он должен быть непреклонен, смел, решителен, стоек и, как хороший актер, неповторим в своих действиях, в игровых решениях, в творческой манере. Если все это есть в вашем форварде, то он мог бы играть за нашу национальную команду.

– За кого вы болеете в вашей стране?

– За столичное «Динамо».

– Это московские полицейские?

– Да.

– А Харламов?

– Харламов был и остается в памяти всех суперзвездой мирового хоккея. Таких природа создает нечасто.

– Что вы испытали, когда узнали о его гибели?

– Чувство потери, можно сказать, личной потери. У нас в стране все любили этого спортсмена.

– Долго ли он останется в вашей памяти?

– Долго. Такие люди скоро не забываются.

– Как вы думаете, ваша команда всегда будет побеждать на чемпионатах мира?

– Такого не может быть, потому что это противоречит диалектике. К тому же поражения учат. У нас они не рассматриваются как трагедия. И резервы в нашем хоккее есть немалые.

– Говорят, что ваши тренеры сборной не любят, когда их противники избирают в игре тактику от обороны?

– Возможно. Но об этом лучше спросить их самих.

– Вам бы хотелось побывать на финальных матчах на Кубок Стэнли?

– Нет, большого желания не испытываю, но при наличии свободного времени на игру Гретцки можно было бы посмотреть, если она действительно этого стоит.

Переводчица едва успевала переводить мои слова, собеседники и не думали расходиться. Все они обожали хоккей и советовали мне при случае не оставить без внимания матчи профессионалов. В гастрольной суматохе, перелетая из города в город, я, тем не менее, смогла убедиться в этой приверженности к хоккею. Какие бы катаклизмы ни сотрясали страну или даже планету, хоккейные баталии, несмотря ни на что, всегда являются здесь событием номер один. Перед самым отлетом домой у меня выдался час передышки, и я включила телевизор. С экрана на меня смотрел ничем внешне не примечательный, совсем юный, немного застенчивый парнишка. «Уэйн Гретцки», – произнес вошедший в этот момент в комнату секретарь посольства, кивнув головой в сторону телевизора. Так вот он какой, очередной идол, которому поклоняются сотни тысяч болельщиков. Звезда Гретцки не померкла и в дни, когда я писала эти строки.

Канада, как pi Штаты, оставила добрые воспоминания.

Каковы же итоги моих визитов за океан? Если сложить все дни и месяцы, которые я там провела, получится больше года. Да и концертов набирается более двухсот. Но главное не в этом. Главное – восхищенная и завороженная песней публика, до отказа заполнявшая залы, ее возбужденное достоинство, выраженное в слезах радости, в ликовании, в восторге души. А это с точки зрения моральной добродетели, установления дружеских связей между народами совсем немало. Я до сих пор получаю письма от своих поклонников в США и Канаде. Раньше они приходили пачками едва ли не изо всех штатов Америки и провинций Канады, находя адресат по короткой надписи на конверте: «Москва, Людмиле Зыкиной». (Или: «Москва, Кремль, мисс Зыкиной» – были и такие.) Американцы благодарили, делились новостями личной жизни, советовались, приглашали в гости, а то и вовсе на постоянное жительство, на все готовое, только живи, ни о чем не думай и пой. К сожалению, не было времени ответить на всю эту обильную почту, даже если бы я стала писать ночами.

Когда раньше я возвращалась из поездок по Штатам, мои соотечественники в Москве донимали меня вопросами: «Ну как там Америка поживает? Небось, сгнила на корню? Или от жира бесится?» Не сгнила и не бесится. Механизмы, заложенные в американской конституции более двух веков назад, оказались настолько жизнеспособными, что есенинской «России – глыбе» могут явиться лишь во сне. Многое я видела за океаном, слышала разные версии мифа об американском «рае» и «аде». Что сказать? Нам бы их заботы. К сожалению, наше общественное сознание привыкло оперировать стереотипами, которые лишь отдаленно напоминают истину и реальные факты. Россия никогда не может быть копией США, как это представляется иным политикам, пытающимся внедрить на российскую почву американскую модель экономического и общественного развития. У нас свои культурные, религиозные, исторические, политические особенности и традиции. Но поучиться у американцев кое-чему, перенять опыт продуманно, со знанием дела, с пользой для нынешнего и будущего Отечества ох как следует.

Пятый континент

Зимой 1967 года с оркестром имени Осипова я отправилась в Австралию. Впервые я выезжала за границу так надолго – почти на трехмесячные гастроли, впервые – с таким замечательным коллективом, впервые – в такую далекую страну.

Что я тогда знала о пятом континенте? Что за короткий срок двух поколений этот отдаленный материк сделал колоссальный прыжок почти из первобытной отсталости в середину индустриального XX века. Всего лишь сто восемьдесят лет назад (на то время) здесь была проложена первая борозда, коренные австралийцы – аборигены – охотились и не выращивали зерновых. Европейцы были убеждены, что жизнь здесь невозможна, и потому первыми поселенцами в Австралии стали преступники, от которых Англия хотела отделаться без лишних хлопот. Когда европейцы убедились, что преступники не погибли, они заинтересовались материком. В 1851 году недалеко от того места, где расположен Мельбурн, были открыты золотые россыпи, и, гонимые жаждой легкой наживы, туда ринулись тысячи поселенцев. Золото сравнительно скоро иссякло, и обитатели материка стали искать новые источники существования – начали разводить овец, рогатый скот, сеять пшеницу. Знала я еще, что в самой южной части страны и на острове Тасмания хорошо привились и щедро плодоносили фруктовые сады.

Такие мои скупые познания об Австралии еще больше подогревали интерес к этой удивительной земле.

…Пройдя над величественными и холодными массивами Гималаев, Индией, Бенгальским заливом, мы добрались до Рангуна. Оттуда самолет взял курс на Дарвин, где, изменив направление на Мельбурн, стал пересекать австралийский материк с севера на юг почти в самом центре. Пальмовые рощи и тропические леса полуострова Арихемлэнд скоро уступили место коричневым пескам пустыни Арунта. За ней, отделенной от центральной низменности невысокими горами, ландшафт резко изменился – все буйно зеленело. Среди бескрайних лугов можно было рассмотреть мелкие серые точечки: это паслись овечьи стада, создавшие Австралии славу всемирного поставщика шерсти.

Чем ближе к Мельбурну, тем чаще стали появляться поселки и города с дымящимися трубами, потянулись железные и шоссейные дороги. «Как в Европе или Северной Америке», – подумала я.

Мельбурн встретил нас огромными щитами с экзотической рекламой: «Только в Австралии вы увидите самые мощные эвкалипты в мире, только здесь сможете любоваться уникальными животными – кенгуру, ехидной, сумчатым медведем коала. В прибрежных океанских водах вас ожидает встреча с акулами».

Но мы-то приехали на «зеленый континент» не как туристы, и думалось совсем о другом. О том, как выйдешь на сцену, как примут, поймут ли, оценят.

И вот премьера.

За несколько минут до начала заглянула в зал – какая там публика? В партере рассаживались мужчины в строгих черных смокингах, многие с тростями в руках, лица надменные, невозмутимые, на них словно написано: ну-с, посмотрим, чем вы нас собираетесь удивить! Женщины в длинных вечерних туалетах, в мехах. Импресаррю назначают весьма высокую цену за билеты, поэтому позволить себе пойти на премьеру зарубежных гастролей может далеко не каждый.

Из солистов я выступала первой. Вышла, поклонилась. Почувствовала сразу, как наставили на нас бинокли и лорнеты: изучают, в диковинку, поди, домры да балалайки, владимирские рожки!

Запела сначала задушевную «Ивушку», потом искрометный «Снег-снежок» Григория Пономаренко, в самом конце – «Рязанские мадонны».

В Москве убеждали меня – австралийцам подавай только старинную народную песню, ничего нового они не приемлют. И вот «Рязанские мадонны» на подмостках Мельбурна – рискованный эксперимент!

Оркестр вступил первыми тактами, я вся мобилизовалась, будто изготовилась к поединку с этой «застегнутой на все пуговицы» публикой. Запела и мысленно перенеслась на Родину, на Рязанщину, где живет героиня песни. Хотя зрители не знали нашего языка, я все равно хотела заставить их понять, о чем пою.

Я увидела, как замелькали носовые платки, услышала всхлипывания. Реакция зала передалась мне, и финал песни я спела с большим эмоциональным подъемом.

После концерта меня попросили встретиться с группой зрителей. Это были респектабельные господа с женами и детьми. Они принесли гигантскую корзину алых роз (там не принято вручать цветы на сцене) и представились. Правительственные чиновники, преподаватели университета, бизнесмены. Им хотелось знать, что означает указанное в программе название этой песни – «Рязанские мадонны».

– Наш поэт Анатолий Поперечный, – сказала я, – воспользовался образом мадонны, чтобы запечатлеть подвиг русской женщины в минувшей войне.

– А почему мадонна называется рязанской?

– Рязанщина – одна из областей России. В войну очень пострадала. Там осталось много вдов, сирот…

В зарубежных поездках часто приходится выступать в роли лектора-пропагандиста. Убеждать, рассказывать, растолковывать. Вот и тогда я рассказала, что героиня этой песни – юная мать, «солдатка в двадцать лет», что это прямо-таки социальная категория женщин, появившаяся во время войны. Мои собеседники попросили пропеть вполголоса эту песню еще раз. Они слушали, затаив дыхание, стараясь уловить смысл незнакомых им русских слов, из которых складывался обобщенный образ женщины России.

Я говорила моим новым знакомым о московских вокзалах сорок первого года, о сотнях «мадонн», провожавших на фронт своих мужей, братьев, женихов.

– Но вы сами не были в такой роли?

– Нет, к тому времени мне исполнилось всего двенадцать лет. Но осенью сорок первого, когда враг бомбил столицу, я дежурила по ночам на крышах домов, потом была награждена медалью «За оборону Москвы».

– Не может быть, – изумился один из собеседников.

– Не верите? Приезжайте, покажу и медаль, и дома, где по ночам дежурила.

– Да, война – это страшно, – включился в разговор крупный коммерсант, хозяин фирмы по производству медикаментов. – Русским людям хорошо известно, что такое война. Вот мы с женой очень переживаем за нашего единственного сына – скоро в составе австралийского экспедиционного корпуса ему придется ехать во Вьетнам.

Встреча вылилась в очень интересную и, что самое главное, искреннюю беседу. И это благодаря песне!

На следующее утро после концерта коммерсант-фармаколог с супругой пригласили меня к себе домой. Все показывали, рассказывали и заодно расспрашивали о наших традициях, нравах, о русской кухне. Как видно, хозяин знал в кулинарии толк. «Да что об этом говорить, давайте лучше покажу», – предложила я.

Пошла на кухню и быстренько «соорудила» щи – благо продукты под рукой оказались. Вся семья с удовольствием отведала русское блюдо, да еще рецепт записали, как готовить.

Много месяцев спустя я перечитала в дневнике запись о том концерте в Мельбурне, и снова все ожило перед глазами. Я вспомнила «чопорные фраки» и то, как на вид сдержанные, сухие господа смахивали кончиком платка слезы, а более непосредственные женщины плакали открыто, не стесняясь. И радостно мне стало за русскую песню, которая открывает души…

Сергей Владимирович Михалков как-то говорил мне, что вызвать у зрителя смех не так уж сложно, много труднее – заставить его плакать. Сила настоящего искусства – в мощном воздействии на чувства людей. Песня – самый доходчивый, самый демократичный жанр. Звучит-то ведь всего три-четыре минуты, а какая сила в ней может быть заложена!

Вспомнила я и о том, как знакомилась с далекой страной и ее обитателями в короткие часы отдыха между выступлениями.

Мельбурн. На главной улице Свансон-стрит расположен Олимпийский стадион, стоит привезенный из Англии дом первооткрывателя Австралии капитана Джеймса Кука. В центре Национального мемориального храма лежит плита, на которую каждый год в одиннадцатый месяц одиннадцатого числа в одиннадцать часов падает сверху солнечный луч. Именно в это время был объявлен мир в Первую мировую войну.

В новом театре Мельбурна шла документальная драма «На сцене – Вьетнам», поставленная режиссером Теренсом Уордом. Диапозитивы, кинокадры, цитаты из речей политических деятелей и танцевальные номера – такими сценическими средствами рассказана и показана в спектакле история вьетнамского народа и его героической борьбы за свободу. Несмотря на то что за несколько часов до начала спектакля из театра были похищены злоумышленниками костюмы и реквизит, премьера честного и мужественного спектакля состоялась вовремя. Зрителям, заполнившим зал, по душе оказалась превосходная драма Боны Бренд и Пата Баркетта.

Выдающуюся австралийскую писательницу Катарину Сусанну Причард я встретила на приеме женщин Мельбурна. Она была в центре всеобщего внимания. Автору «Золотых миль», «Измены», «Охотника за брэмби» и других книг, изданных и переизданных во многих странах мира (только у нас в стране к тому времени их общий тираж составил более полутора миллионов экземпляров!), было уже больше восьмидесяти. Но как молода душой, своими сердечными порывами оказалась эта женщина таких преклонных лет! Она тепло отозвалась о моих песнях и считала их пропаганду «делом полезным, нужным и ответственным». В беседе мы нашли взаимопонимание в вопросах интерпретации и влияния народной музыки, классического искусства. Поговорили и о поездках по разным странам… Причард увлеклась рассказом, и слушать ее было очень интересно.

– В Париже я всегда чувствовала себя на редкость уютно. Город очаровал меня сразу и сразу показался мне удивительно родным. Прежде чем отправиться туда, я довольно долго и тщательно готовилась – изучала французский, прочла множество книг французских классиков – Флобера, Мопассана, Дюма, Анатоля Франса, основательно познакомилась с искусством Франции… Как давно все это было, почти полвека назад! А кажется, словно вчера я прикатила поездом из Кале к вокзалу Сен-Лазар и старый извозчик с невероятных размеров животом, лежащим на коленях, долго, всю дорогу, пока мы ехали в отель на Рю де л'Аркад, смеялся над моим произношением. А я-то думала, что уроки французского, которые мне давала на родине мадемуазель Дрейфюс с тринадцати лет, сделали из меня знатока языка. Конечно, я разговаривала сносно, хотя всех и забавлял мой язык, старомодный, давно вышедший из употребления.

– В Париже вы оказались проездом? – спросила я.

– Нет, я приехала специально по поручению одного журнала, чтобы встретиться с самой Сарой Бернар. Во мне жил дух познания великих людей, их жизни и тех обстоятельств, что делают их великими. Бернар была еще и моим кумиром. Ей исполнилось в ту пору шестьдесят, выглядела она измученной и безразличной ко всему, хотя ее зеленые с желтизной глаза под нимбом сухих соломенно-желтых волос источали невероятную жизненную силу, как и ее худощавое тело, свободно и изящно облаченное в одежду юноши. Такой она предстала передо мной и толпой друзей, поклонников сразу после спектакля. Сара играла без грима, только линия губ была слегка очерчена помадой. Сначала я ужасно волновалась, как-то невпопад стала расспрашивать, задавать вопросы, но через некоторое время привела в порядок свои мысли и чувства. Встреча с Сарой Бернар запомнилась во всех мельчайших подробностях, и статья для журнала удалась.

Интересным и живым собеседником в моей поездке по Австралии оказался и известный писатель Алан Маршалл. Его домик на окраине Мельбурна расположен в живописной местности недалеко от реки. Маршалл с любовью говорил о животных, о том, как их надо беречь и сохранять для пользы природы.

Зашел разговор и об овцеводстве.

– Овца в Австралии – самое сказочное существо, которое кормит, поит, одевает, обувает и снабжает человека всем остальным, что позволяет ему жить хорошо.

– Как курица, несущая золотые яйца, – заметила я.

– Лучше! Намного лучше. Золотые яйца нужно нести в банк, чтобы получить деньги для покупки еды, одежды. Овца же сама снабжает нас едой, сама одевает. Продав ее шерсть, мы получаем достаточно денег, чтобы купить все, чего недостает. Овца не только кормит страну, она позволяет ей создавать новые отрасли промышленности, строить новые города, сооружать плотины и гидростанции. Это тихое, безобидное и непривередливое животное поставило нас на ноги как нацию и как страну. Об овце можно писать стихи, поэмы, песни. В ее честь не только можно, но и нужно поставить памятник в самом центре столицы. И может, даже не один памятник, а несколько.

От Маршалла я узнала, что в Австралии растет почти четыреста видов эвкалиптов, что сумчатые австралийские медведи коала питаются листьями только лишь одного из них, и поэтому забавные зверьки не могут существовать где-либо еще. Писатель советовал посетить заповедник под Бризбеном, где обитают редкие виды змей, попугаев, кенгуру, страусов, черных лебедей. Размышлял он и о судьбах аборигенов, коренного населения Австралии, живущих в резервациях.

– Среди аборигенов, – говорил Маршалл, – есть немало одаренных личностей. Вы, вероятно, слышали о художнике Альберте Намаджиру, работы которого экспонировались в музеях всех крупных городов Австралии. Это настоящий певец австралийской природы. Умер, а слава его продолжает жить.

Маршалл три месяца был гостем нашей страны, очень тепло отзывался о тех, с кем ему довелось общаться.

– Вы посмотрите, как изменился облик моей комнаты. Раньше, до поездки в Союз, она отражала мою страну. На стенах висели бумеранги аборигенов разных эпох, на полках располагались воловьи колокольчики, лошадиные подковы, машинки для стрижки овец – сотни предметов, и каждый из них со своей историей. Теперь рядом с ними соседствуют расписные чашки из Хохломы, шкатулки палехских мастеров. Есть даже бивень мамонта, подаренный профессором Флеровым.

Маршалл бережно приподнял со стола бивень, лежащий на пачках писем от советских друзей и прикрывающий их от порывов ветра, который то и дело врывался в открытое настежь окно.

– Теперь меня как будто окружают люди, которых я встречал в России, – продолжал писатель. – Я обладаю сокровищами – дружбой, любовью, верой в человека. Эти сокровища я буду беречь всю свою оставшуюся жизнь…

В Сиднее мне показали театр Елизаветы, где выступали звезды балета и другие мировые знаменитости, новое здание оперного театра. Сиднейская опера прославилась немыслимой стоимостью и продолжительностью строительства, перекрывшей все мировые стандарты и рекорды. Начало ему положили лейбористы: «Мы строим лучший оперный театр в мире!» Либералы находили контрдоводы: «Смотрите, какое безобразие они творят! Вот куда идут народные денежки. Сколько бы на них можно было построить школ и больниц, спасти бедняков и безработных».

В конце концов главный архитектор датчанин Иорн Уотсон, человек талантливый и дальновидный, обиделся и уехал. Его австралийские коллеги в знак солидарности проявили принципиальность и единодушие: ни один из них не занял его место. Тогда власти пригласили Уотсона обратно. Тот не приехал. С грехом пополам финансирование строительства сдвинулось с мертвой точки при помощи… лотереи. Шесть долларов за билет – сумма для лотереи немалая.

Теперь здание оперы величественно возвышается на Бенелонгском мысе фасадом к заливу. Его словно наполненные упругим океанским ветром купола, придуманные датчанином, прекрасно смотрятся с просторов гавани.

В один из воскресных дней я отправилась на чашку чая к новым знакомым в старый район Сиднея Киррикилле. Решила пешком пройтись по городу, посмотреть на него с огромного портового моста, за проезд по которому берут плату, и завершить прогулку в назначенном месте. Разыскать нужную улицу оказалось делом непростым. Несколько человек ничего путного на мои расспросы не могли ответить. «Возьму такси», – пронеслось в голове. Таксист тоже пожал плечами. Но связался по радио то ли с полицией, то ли с каким-то центром по уточнению координатов. Проехав метров сто, мы завернули за угол. Машина остановилась.

– Вот эта улица, а вот дом, – сказал водитель, указывая на утопающий в зелени небольшой особнячок в тени деревьев.

Я протянула деньги. Таксист даже не взглянул на них.

– Всего вам доброго, сударыня, – вымолвил он. – Такая работа не стоит и цента.

В конце гастролей мы отправились в Новую Зеландию, восхитившую живописными пейзажами и несметными стадами овец и баранов, которые бывают до такой степени ленивы и толсты, что на рассвете их поднимают специальными палками и ставят на ноги, чтобы заставить бодрствовать и совершать немудреные земные обязанности.

Коренные жители островов – маори и метисы – на редкость музыкальны, с обостренным чувством ритма. Изумительной красоты песни в их исполнении надолго остались в памяти.

В Окленде, в те годы самом крупном городе Новой Зеландии, после очередного концерта я по традиции раздавала автографы на программах, буклетах и даже на входных билетах. В сутолоке, растолкав всех, ко мне протиснулись двое представительных, я бы сказала, красивых мужчин – капитан дальнего плавания Рональд Кларк, не единожды заходивший, как оказалось, на своем торговом судне в наши порты на Балтике, и профессор-океанолог Эдмунд Мейерс. В руках они держали две долгоиграющие пластинки с записями моих песен.

– Откуда они у них? – спрашиваю переводчицу.

– Капитан купил их в Ленинграде. Они оба и их семьи очень любят русскую народную музыку и просят, если это возможно, конечно, найти им запись вашей песни «Девушки».

– Какие девушки? Такой песни в моем репертуаре нет. Тут что-то не так. Объясните им.

Переводчица довольно продолжительное время вела переговоры, пока Кларк, выплеснув наружу изрядную порцию эмоций, не стал указывать рукой на концертный зал.

– Они говорят, что вы сегодня пели эту песню…

В конце концов выяснилось, что речь шла об «Ивушке». Название этой простой и бесхитростной песни было переврано в афишах и программах, переведено и понято как «Девушки». У меня как раз – бывает же удача! – был среди других диск с записью «Ивушки» в отеле, и я согласилась подарить его моим новым знакомым. От радости, к моему великому удивлению, те пустились в пляс, а когда остановились, начали уговаривать меня поехать к ним в гости. Отказать в просьбе я не решилась. Авто стояло поблизости, и через несколько минут я вошла в гостиную довольно уютного коттеджа. Пока пили чай в семейном кругу ученого и вели разговоры о музыке (я тогда поразилась огромной тяге всего семейства к русской народной песне), профессор успел замесить хорошую порцию цемента, сформовать из него небольшой блок на лужайке перед домом, а потом, пригласив меня, попросил оставить на нем, еще сыром, своеобразный автограф – отпечатки ступней. Пришлось снимать туфли… Теперь этот монолит с золотистого цвета металлической пластинкой, на которой выгравировано: «Здесь в 1967 году была и пела знаменитая русская певица Людмила Зыкина», стал одной из достопримечательностей Окленда, в то время местом паломничества многочисленных любителей музыки и предметом их, как мне сказывали, жгучей зависти.

Годы спустя я снова ступила на австралийскую землю. Интерес к нам оставался по-прежнему искренним и живым. Пресса широко и объективно освещала мое пребывание в стране. В этом я убеждалась ежедневно, знакомясь с местными газетами и журналами. На встрече, организованной обществом «Австралия – СССР», фото-, кино-и телекорреспонденты забрасывали множеством вопросов, среди которых были и такие: «Сколько стоит фунт мяса?», «Продается ли в Москве белый хлеб?», «Боитесь ли вы мышей и тараканов?», «Какие духи вы предпочитаете?», «Что вы цените в мужчине?», «Могут ли в вашей стране девушки по собственному желанию прервать беременность?», «А правда, что ваши женщины не умеют пользоваться косметикой, делать прически?». Много было вопросов, касающихся жизни советских женщин. И это закономерно: о них знают за рубежом, в том числе в Австралии, по существу, очень мало.

Когда меня просят рассказать о женщинах, которыми я восхищаюсь, я всегда говорю о тех, перед кем действительно преклоняюсь. О летчике-испытателе Марине Попович, чьи спортивные достижения зафиксированы в таблицах абсолютных мировых рекордов Международной авиационной федерации; об Анне Владимировне Никулиной, прошедшей 5000 километров нелегких фронтовых дорог, штурмовавшей Берлин и под ливнем огня водрузившей в ночь с 1 на 2 мая 1945 года красное полотнище, которым была опоясана, над последним логовом фашизма – гитлеровской рейхсканцелярией; о Майе Плисецкой, танцевавшей под грохот аплодисментов и оваций на всех лучших сценических площадках мира…

В Мельбурне, Сиднее, Канберре, Аделаиде, Бризбене меня слушали, затаив дыхание. И я видела в глазах симпатию и доверие.

В марте 1986 года позвонил известный австралийский импресарио Майкл Эджли: «Предлагаю вам маршрут, по которому еще никто из ваших коллег, советских артистов, не ездил. Точнее, в нем есть только пять-шесть городов, в которых раньше проходили гастроли звезд ансамбля Моисеева, Большого театра, «Березки» и, разумеется, ваши… Короче говоря, 19 городов в Австралии и девять в Новой Зеландии. Всего 70 концертов за 80 дней. Гастроли планируются осенью…»

Итак, предстояла новая встреча с Австралией. Какой она будет на этот раз?

Я начала готовиться к поездке. Выучила несколько австралийских песен на английском языке и две специально для племени маори – аборигенов Новой Зеландии.

…Несмотря на плотность графика выступлений, я успела пообщаться с самыми разными людьми – студентами, учителями, скотоводами, журналистами, дипломатами, представителями местных властей. Их дружелюбие сопровождало нас всюду. Атмосфера доверия и взаимопонимания осталась такой же, как раньше. Нас хорошо помнили по прежним выступлениям тысячи людей, и это придало общему приему оттенок тепла и радушия. Видимо, и широкая реклама нашего визита сыграла в успехе немаловажную роль, потому что желающих попасть на концерты ансамбля «Россия», с которым я выступала, было более чем достаточно. «Добро пожаловать, дорогие русские артисты!» – с такими транспарантами встречали нас в Сиднее, Бризбене, Канберре, Калангате. Толпы людей заходили за кулисы, поздравляли, желали успеха. Такого радушия я никогда прежде здесь не встречала.

Не менее впечатляюще прошли концерты и в других городах. Груды цветов на сцене и оглушительные овации говорили сами за себя.

В один из дней импресарио организовал в Таунсвилле культпоход на катамаране. В 74 километрах от города в открытом океане сооружен плавающий островок для любителей насладиться водными просторами. Тут же у причала острова пришвартован прогулочный катер, сделанный из старой подводной лодки. В его трюмах через иллюминаторы можно понаблюдать за подводным миром. Пока я с интересом смотрела на коралловые рифы и на их обитателей, мой муж, Виктор Гридин, бывший в это время на пляже, спас тонущего англичанина. «Вижу, на том месте, где только что был человек, – рассказывал он, – торчит одна рука. Потом и она исчезла. Оказалось, мужчина порезал ноги о кораллы, когда нырял, и стал терять сознание, то ли от испуга, то ли еще из-за чего. Вытащил его на берег. Хорошо хоть очухался. Все руку жал, благодарил. Звал в гости в Лондон, адрес дал…»

…Новая Зеландия встретила нас так же восторженно, как и в прежние времена. Цветы, улыбки, грохот аплодисментов и… капельки пота на лбу и висках – сказывались волнение и духота на сцене.

Пресса – «Окленд стар», «Ивнинг пост», «Крайстчерч стар сан», «Пресс» и другие газеты – принимала доброжелательно. Я как-то даже свыклась с хвалебными рецензиями и не стала их собирать, как в первые годы выступлений за границей.

В Окленде, Веллингтоне и Крайстчерче многие вспоминали Майю Плисецкую, выражая восхищение ее танцами в дни гастролей балерины в 1982 году.

Из Новой Зеландии мы снова вернулись в Австралию. Перед отлетом из Сиднея на родину собравшиеся представители общественности и властей, работники аэропорта провожали нас аплодисментами:

– Счастливого вам пути, друзья! Привет Москве! Ждем вас снова!

Полеты за ветками сакуры

За год до гастролей в Японии импресарио Исия-сан – кстати, певица в прошлом – обратилась с просьбой в Министерство культуры СССР направить «наиболее характерного исполнителя русского фольклора». Выбор пал на меня.

Я заранее начала готовиться, репетировать. И хоть к тому времени в Японии меня уже немного знали (фирма «Усо» выпустила два «гиганта» с моими песнями), волнений от этого не убавилось. Как-то примут русскую песню в Стране восходящего солнца? Хочешь не хочешь, а языковой барьер остается. Опере, особенно классической, а тем более балету во сто раз легче и проще. Да и аккомпанирующий состав для японских зрителей необычен: два баяна, одна балалайка да гитара.

В мае 1967 года мы прибыли пароходом из Находки в Иокагаму. Приносят мне японскую газету, переводят: «…Впервые русская певица будет выступать с сольными концертами в Японии». Лучше бы не показывали мне тогда эту газету… Даже выходить на сцену страшно стало. Не заезжая в гостиницу, отправилась в концертный зал, где через день должна была состояться наша премьера. Осмотрели сцену, решили попробовать микрофоны. А звук поплыл. Сверху доносился какой-то шум, словно кто-то стучал молотком по крыше. «И так волнений хватает, а тут еще, наверное, ремонт затеяли», – подумала я. Только после репетиции наша импресарио объяснила, что в Токио было землетрясение, от которого покачивались здания даже с мощными стенами и фундаментом. Но чтобы лишний раз не беспокоить, решили ничего нам об этом не говорить.

Как сейчас помню, в день премьеры повезли нас из гостиницы в токийский концертный зал «Хосей Ненкин». Вышли из автобуса, сопровождающий подводит нашу группу ко входу, а там висит огромная афиша. Спрашиваю, что значат иероглифы справа от моего портрета. «Известная певица из Москвы. Выступала в самодеятельности. Работала токарем на заводе».