Текст книги "Течёт моя Волга…"

Автор книги: Людмила Зыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– Скажи, Ван, было ли у тебя время для серьезных занятий музыкой, постоянного совершенствования мастерства, постижения глубинной сущности того, что исполняешь? – спросила я Клиберна.

– К сожалению, нет, – отвечал он. – Бесконечные концерты лишили меня подобной возможности.

Этого опасался еще Дмитрий Дмитриевич Шостакович, когда задумывался о будущем молодого лауреата конкурса.

– Как бы то ни было, – заметил тогда Юрок, – влияние на современников он оказал огромное. Его эмоциональность, поэтичность стиля, понимание красоты, какой ее представляли классики, наконец, яркая индивидуальность пробудили широкий общественный интерес к американской культуре, вызвав не одну волну критики недостатков в музыкальном воспитании и образовании на континенте.

Согласилась я с Юроком и в том, что своими мыслями, поисками и озарениями, самой сутью своего таланта Клиберн, безусловно, принадлежит своему времени, и его искусство вобрало в себя всю поразительную сложность человеческого мировосприятия, все, что открылось в нем, как в художнике.

В тот вечер Юрок (он любил, когда его называли, как некогда Шаляпин, Соломончиком) чувствовал себя раскрепощенно, по-домашнему, проявляя гостеприимство и внимание к каждому гостю. Я воспользовалась предоставленной возможностью побеседовать с ним, спросить о том, что меня интересовало.

– Кажется вы, Соломон Израилиевич, уговорили Есенина и Дункан приехать в Штаты?

– Можете себе, Люда, представить, как я волновался в этом кошмарном турне. Дункан много прожила в России и, вернувшись домой, стала с восторгом отзываться о ней. Она защищала революцию, ей нравился новый мир, и о планах переустройства России Дункан говорила репортерам и журналистам с восхищением. Более того, перед началом вечера танцев в «Карнеги-холл» она начала рассказывать аудитории о жизни в России, и публика наградила ее аплодисментами. Подобные высказывания стали правилом на каждом концерте. Властям это не нравилось. Посыпались угрозы, газеты подняли невообразимую шумиху, и в Индианаполисе пришлось отменить очередное выступление. В Чикаго я стал умолять Дункан не говорить ничего публике и в ответ услышал резкие слова: «Если мне не будет предоставлена возможность говорить о том, что я хочу, мы с мужем прерываем поездку по Штатам и возвращаемся в Европу. Почему вы, господин Юрок, против того, чтобы в Америке знали правду о России?» Я пытался объяснить Дункан, почему не стоит рассказывать о жизни в современной России и петь «Интернационал». Хотя культура неотделима от политики, в настоящий момент не нужно «дразнить гусей», обстановка и без того неприятная, власти против подобных выступлений, и надо с этим считаться. Мне пришлось выступать в роли посредника между Дункан и мэрами городов, боявшимися осложнений и неприятностей от призывных речей танцовщицы.

Сборы от концертов стали стремительно падать, и турне завершилось в Бруклине. Дункан вышла на сцену, аккомпаниатор приготовился играть. Публика стала требовать, чтобы Айседора говорила. Она приложила указательный палец к губам, чуть наклонилась вперед и развела руками, показывая тем самым, что ей запрещено выступать с речами. «Кто запретил?» – послышался голос из зала. «Юрок», – ответила она. Разразился скандал. Разве я мог объяснить разбушевавшимся зрителям, кто запретил ораторствовать Дункан?

И все же она меня не послушалась: в Нью-Йорке, решив хлопнуть дверью на прощание, дала серию концертов, заканчивавшихся всякий раз «Интернационалом». Ей пришлось – уже в который раз в этом злополучном турне – иметь дело с полицией, а мне попросту скрываться от наседавших корреспондентов.

– Ну а Есенин?

– Приятнейший человек! Просто умница, да и красавец к тому же. Помню, как толпы зевак глазели на него, пока он шел в русской поддевке, черных хромовых сапогах и меховой шапке по улицам Нью-Йорка вместе с Айседорой. Расстояние от пароходного трапа до гостиницы «Уолдорф-Астория» было немалое – несколько кварталов. Надо сказать, что эта прогулка сделала Дункан и Есенину рекламу – на другой день их фотографии смотрели со страниц газет, а имена, набранные огромными буквами, бросались в глаза. Там же, на первых полосах, печаталась информация об их совместной жизни. Америка быстро узнала все или почти все о новоявленной супружеской паре. Пресса не скупилась на прогнозы. Не обошлось и без вранья, преувеличений, как это всегда бывает, когда речь идет об известных людях.

Я любил Есенина всем сердцем, обожал его стихи. Он знал мою слабость и не раз читал их в моем концертном бюро. И хотя никто, кроме меня, не знал русского языка, Есенина, как ни странно, понимали. Есенин был насквозь русским поэтом, но слава не обошла его и за океаном. Вообще я с грустью вспоминаю эту трагическую пару. После смерти Есенина я еще дважды встречал Дункан, но от прежней Айседоры не осталось и следа. Бессмысленный, блуждающий взгляд и изрядно помятое, ничего не выражающее лицо. Но при всем том она составила эпоху в искусстве танца. Я не знаю, найдется ли балерина, способная танцевать под классическую музыку с таким превосходно развитым чувством ритма. (Юрок, к сожалению, не дожил до того дня, когда Плисецкая вышла на сцену в балете Бежара «Айседора» специально для того, чтобы напомнить миру о легендарной личности и ее творениях, о дункановском понимании хореографии.)

За шесть с лишним десятилетий своей деятельности Юрок организовал несколько тысяч представлений, и ни в одном из них не было посредственностей или даже артистов «золотой середины».

– Такие люди лишь создают трудности для антрепризы, – признавался он, когда я спросила его, почему он приглашает только самых известных певцов и музыкантов. – Концертные фирмы «Коламбиа артисте» и «Нейшнл корпорейшн» контролируют львиную долю ангажементов, и ни та, ни другая не рискуют приглашать артистов средней известности, хотя они и составляют большинство. «Середняку» очень трудно вскарабкаться на вершину популярного Олимпа.

– Но ведь часто бывает, что высокому мастеру предпочитают настоящий балаган…

– Порой такой выбор диктуется модой, от которой никуда не спрячешься. Согласен, что искусство, как и всякая другая область познания жизни, не зиждется только на гениях и талантах. Но их пример учит концентрировать духовные приобретения с максимальной отдачей.

Юрок хорошо знал репертуар инструменталистов, певцов, знал, когда написана та или иная симфония; даты рождения и смерти композиторов, писателей, поэтов крепко сидели у него в голове, его можно было спросить, когда умер Достоевский, Чайковский, Бах или Бетховен, и моментально получить ответ о времени и месте рождения, о причине смерти и даже узнать, кто где похоронен. Он не вмешивался в репертуар, не навязывал свои вкусы, но если давал советы, то это было безошибочно.

Он искренне радовался аплодисментам в мой адрес, словно сам оказался в том прекрасном состоянии удовлетворения, которое испытывает всякий артист в волшебный миг сценической удачи, а точнее, победы.

На концерте в Детройте я получила записку от, как потом выяснилось, богатой американки с приглашением посмотреть ее коллекцию старинных музыкальных инструментов, собранных со всего мира. Времени свободного было, что называется, кот наплакал, и я не воспользовалась предоставленной любезностью.

– Ну и зря, – сокрушался спустя несколько дней Юрок, когда я ему сообщила о несостоявшемся визите. – Я знаю эту мисс, у нее прекрасное собрание инструментов, ими забит весь дом. Но самое интересное и стоящее висит на стенах – полотна Эдуарда Мане, Ренуара, Тулуз-Лотрека, есть даже рисунки Рафаэля, работы Рубенса. Много потеряла, ой как много. Записка цела еще?

– Да откуда ей быть целой? – отвечала я. – Я же их не коллекционирую.

– Теперь в следующий приезд придется специально твои концерты в Детройте устраивать.

– Не возражаю, Соломон Израилиевич.

Планам импресарио не суждено было осуществиться. Юрок скончался спустя два года, а я появилась за океаном, в Канаде, лишь в 1975-м.

Что еще запомнилось в том турне? Пожалуй, повышенный интерес молодых американцев к нашей музыке. Во всех городах, где были университеты, аудиторию концертных залов заполняла молодежь. Где больше, где меньше, но всегда. После концерта в Сент-Луисе ко мне подошел студент-философ Джон Хэгерти, попросил автограф на моих фотографиях, сделанных им самим. «Вы покорили нас своими песнями и музыкой, – сказал он. – Вам можно позавидовать, вы сохранили народные корни. В этом ваша сила, не правда ли?» «Не только, – отвечала я, – но и в этом тоже».

Я еще несколько раз встречалась с этим симпатичным парнем. Он приезжал на концерты в других городах, привозил с собой множество друзей и каждый раз засыпал меня вопросами о русской народной песне, ее истоках, мелодии, ритме, интонации…

Четвертую поездку по Штатам я совершила в 1978 году по приглашению антрепренера Эдуарда Пеппера, состоятельного пасынка Сола Юрока. Все сорок концертов в сопровождении ансамбля народных инструментов «Балалайка» проходили в залах крупных городов Америки, куда мы добирались комфортабельными автобусами.

Гигант Нью-Йорк ничем особенным при новой встрече меня не удивил. Новинкой выглядел разве что четырехсотметровый «Уорлд трейд сентер» – «Всемирный торговый центр». На крышах домов все так же соседствовали цветочные оранжереи и гаражи, а внизу «стояла» плотная завеса от выхлопных газов и нечистот. Грязь и теснота прилегающих к порту улиц и переулков казались все теми же, что и несколько лет назад. Мусор, гонимый ветром вдоль тротуаров, никто не убирал – мусорщики бастовали. Метро, услугами которого пользуются четыре миллиона горожан, производило отталкивающее впечатление. Вагоны в синих, оранжевых, темно-зеленых пятнах испещрены к тому же всевозможными сочетаниями слов различной высоты, ширины, смысла. Несмотря на патрулирование полицейских, особенно усиленное после восьми вечера, кражи, убийства, изнасилования стали ежедневными атрибутами подземной жизни. Поезда то и дело останавливаются, движение надолго стопорится, и выбраться быстро из-под земли невозможно. Некоторые станции настолько «оборудованы», что сильному ливню затопить их ничего не стоит.

В Нью-Йорке меня ожидало и приятное. Я узнала, что здесь всегда можно купить грамзаписи русских опер, вокальных циклов, эстрадных программ. Несколько раз попались на глаза, как, впрочем, и в других крупных городах Штатов, мои записи в отличном оформлении. Подумала: значит, приезжала сюда не зря, и моя песня нужна Америке.

В Вашингтоне, едва я вошла в холл отеля, как услышала знакомые и дорогие сердцу мелодии – из репродукторов звучали песни русских композиторов. В столице США меня ждали еще две новости: открылся, к радости книголюбов, огромный магазин русской книги, а в Национальной галерее экспонировались картины старых мастеров из коллекции Эрмитажа и Русского музея. Знаменитые полотна показывали затем в Лос-Анджелесе, Хьюстоне, Детройте и Нью-Йорке. Интерес к ним был небывалый – тысяча посетителей в час.

Вашингтон не произвел на меня того впечатления, как в первый раз. Мне он показался более унылым и серым, чем раньше.

Красавец Сан-Франциско удивил меня в этот приезд поборами. Проехал по мостам через прибрежную бухту или залив – плати! Поднялся на Русский холм, чтобы с него обозреть главную достопримечательность города – изящный мост через пролив Золотые Ворота, – снова плати! Между прочим, именно с этого моста с высоты почти 250 футов немало бросается людей, решивших расстаться с жизнью.

Подходя к его середине, увидела кучку репортеров, жаждущих очередной сенсации. В ясные, погожие дни они проводят на мосту долгие часы в ожидании жертвы. Один из журналистов, узнав меня, подошел, осведомился о ближайших планах и в конце интервью спросил, понравился ли мне «лучезарный Фриско».

– Город, конечно, замечателен, но в нем опасно проживать. Сан-Франциско стоит на первом месте по числу жителей, пострадавших от преступников.

– Откуда вы это взяли?

– Из «Нью-Йорк таймс», где были опубликованы данные министерства юстиции США.

Мой ответ, видимо, оказался неожиданным для репортера, он медленно направил свои стопы к коллегам, позабыв даже попрощаться.

Из памятников старины особенно запомнился мне небольшой особнячок в Филадельфии под названием «Зал независимости». В нем Джорж Вашингтон был назначен командующим американскими войсками, сражавшимися за независимость народа. Показали нам и дом великого американского ученого и государственного деятеля Бенджамина Франклина, основавшего первый в Америке журнал. В Филадельфии есть также музей живописи, считающийся на континенте одним из лучших, – он обладает отличными коллекциями картин старых мастеров. В его залах выставлена и модернистская абстрактная живопись. Очевидно, она уже не вызывает никакого интереса – перед бесформенными кляксами на полотне и бумаге никого не было.

На нашу долю во время гастролей по Америке выпало много встреч и бесед с представителями искусства, литературы, общественными и политическими деятелями. Высказывались различные точки зрения на проблемы культуры, вопросы интерпретации песни, поиск новых форм исполнительства. Моих собеседников интересовало, как удается сохранить песне народные традиции, какие новые течения и направления существуют в современной эстраде. Расспрашивали о поэзии, высоко оценивали мастеров балета, тепло отзывались о наших космонавтах. Да разве все запомнишь! Но главное, что оставляет след на всю жизнь, – это сами люди. Те, кому дорог мир на земле. И таких в США немало. Я убедилась: рядовые американцы заинтересованы в налаживании контактов между двумя народами, в поисках путей ограничения стратегических вооружений, в расширении торговли и культурном обмене. Это подтверждалось и данными опросов, проведенных различными организациями, в том числе службой Харриса, службой Кэддела, фондом Кеттеринга и другими. Строго научные результаты опросов подтверждали, что подавляющее большинство считают взаимное сокращение вооружений, воплощенное в соглашении об ограничении стратегических вооружений, одним из путей разрядки напряженных отношений между нашими странами…

Гастроли запомнились еще и тем, что вернулась я в Москву в чужом одеянии. Накануне поездки в Штаты я поменяла туалеты. Мне связали красивое платье, и новый вечерний наряд пришелся по душе американским модницам. Было пошито и черного цвета пальто с воротником из светлой норки, с вышитой спиной и отделанным под дубленку подолом. Наряды мои то и дело расхваливались в газетах, цветные фотографии публиковали и журналы. В один из вечеров в Нью-Йорке после концерта пришла за кулисы миловидная женщина, представилась женой местного известного бизнесмена.

– Мисс Зыкина, мне очень неудобно просить, но не могли бы вы продать кое-что из ваших туалетов?

– Что именно? – опешила я.

– Ваше пальто…

– Во-первых, я не продаю свои вещи, а во-вторых, в чем я поеду домой, там зима.

Незваная гостья вытащила из большой полиэтиленовой сумки норковую накидку и протянула мне.

– Вот, возьмите. Прошу вас. Пожалуйста. Умоляю. Вы в каком отеле остановились? Я вам еще что-нибудь привезу… в дорогу.

– Не надо мне ничего привозить.

И я сняла с вешалки творение московских модельеров, с которым и рассталась с легкой грустью.

В 1982 году я вновь оказалась за океаном. И с удовольствием отметила, что интерес к нам американцев с годами не уменьшился. Концерты проходили при аншлагах. Пресса, как и прежде, с ярко выраженной симпатией – о чем свидетельствовали многочисленные рецензии в газетах – оценила мои выступления, а я как-то даже и свыклась с таким отношением к своей персоне, потому что, по правде говоря, иного и не могла представить.

В этой же поездке мне довелось соприкоснуться с трудами величайшего просветителя XVIII века Бенджамина Франклина. Меня необычайно заинтересовали его 13 принципов «повседневной добродетели». Они затем вошли в обиход ряда выдающихся личностей и большинства американских президентов. Ничего в них сверхъестественного нет. Они и сегодня годятся для любого человека. Это сдержанность, молчаливость, порядок, решительность, деятельность, откровенность, бережливость, умеренность, справедливость, чистоплотность, спокойствие, целомудрие, скромность. Как Франклин, будучи еще никому не известным молодым служащим типографии, прививал себе эти принципы? Брал один из них и на протяжении недели упражнялся в нем, чтобы ввести в привычку. Так несколько лет подряд. И стал великим.

Конечно, нынче другое время, и обстоятельства бывают непредсказуемы, меняются с ошеломляющей быстротой. Сегодня формировать мировоззрение, духовность, мягко говоря, непросто. Порой у нас нет возможностей для маневра, нет этих спокойных «нескольких лет» на методичное пестование личности, которые были у Франклина. Но все же большинство его принципов в любое время помогут стать человеку мудрым. Уж лучше мудрость, существующая в единственном числе и имеющая определенные границы, чем тысяча безграничных глупостей. Кроме того, совсем немного просветителей вышли из числа богатых; бедные же дали их в избытке. И тем не менее завещание Вашингтона спасенной им нации гласило: «Просвещай народ!»

Побывала я в гостях и у соотечественников, делившихся со мной всем, что у них было самого дорогого. В Нью-Йорке, а точнее, в нескольких километрах от него мне показали Арров-парк – курортный поселок с прилегающими к нему лесами и озерами, купленными почти четыре десятилетия назад русскими американцами.

– Для нас этот живописный уголок олицетворяет собой кусочек родины и имеет большое значение, – говорила мне Маня Симак, председатель и радушная хозяйка Арров-парка. – Парк стал любимым местом отдыха и досуга американцев русского, украинского и белорусского происхождения, их тесного общения, встреч молодежи со старшим поколением, проведения всевозможных мероприятий культурно-просветительного характера.

И установленные в парке бронзовые изваяния Пушкина, Шевченко, Купалы и Уитмена – дань уважения не только памяти выдающихся представителей великих народов, но и взрастившей их земле.

В одном из просторных павильонов парка набилось столько народу, что, как говорится, яблоку негде было упасть. Нас пригласили сюда вместе с поэтом Егором Исаевым, чтобы собравшиеся смогли послушать стихи и песни о родине. В памяти остались слова поэта, обращенные к соотечественникам:

– Земля наша всегда была и будет больше каждого из нас и всех нас, вместе взятых, больше любой, даже очень большой страны… Равны ей только атмосфера и сама Жизнь с большой буквы. Мы за огонь, только за огонь созидательный, добрый огонь, за огонь, который дает свет, тепло, радость общения. Это живой огонь Прометея. Огонь дружбы и гостеприимства. Пусть будут костры на Земле – костры рыбацкие, пастушеские, туристские… Пусть никогда не будет Земля в костре!

Я чувствовала, как глубоко взволновали слова Егора Исаева наших зарубежных земляков, многим из которых известны ужасы Второй Мировой войны. Не помню, сколько было прочитано стихов и спето песен в тот вечер, помню только, что огни в павильоне погасли далеко за полночь – люди с грустными лицами, частенько прикладывая к глазам платки, сидели, тесно прижавшись друг к другу, и слушали голоса с родины.

Была я и в клубе «Полония», куда съезжаются русские люди из Бруклина, Квинса, Бронкса… Однажды после торжественных речей в честь одного из юбиляров редакции газеты «Русский голос» (США) я услышала знакомую до боли, тихо плывущую по залу мелодию:

 
Поле, русское поле…
Светит луна или падает снег, —
Счастьем и болью связан с тобою,
Нет, не забыть тебя сердцу вовек…
 

Да, понятие Родины у каждого свое, зримое, осязаемое. Для одних – это зеленые бульвары Москвы, для других – запах пихты и могучих таежных кедров, для третьих – красавица Волга… Конечно, можно притерпеться к чужбине, но Родиной назвать ее никак нельзя. И, наверное, счастлив тот, в ком, несмотря ни на какие разлуки и невзгоды, живет сыновья любовь к своей единственной и неповторимой Отчизне, имя которой – Россия. И это при том, что приехавшим в Штаты в разные годы русским, украинцам, евреям, готовым на любую работу, живется вовсе не плохо. Даже пожилым, рискнувшим доживать свой век за океаном. Я удивилась, когда узнала, что пенсионеры, выходцы из Одессы, имеют каждый отдельную квартиру со всеми удобствами, за которую платят около 60 долларов в месяц (остальное доплачивает государство), завтракают и обедают по чисто символической цене. При пенсии (считающейся по американским стандартам крохотной) в 400 долларов могут позволить себе проехаться по Штатам, опять же с привилегиями – со всякого рода скидками во время путешествия. Дело тут не в доброте государства, а в его богатстве. Состоятельное общество без малейших усилий находит средства на социальную защиту граждан, даже если они и проработали большую часть жизни в другой стране.

– В Америке нельзя быть слишком богатым и слишком худым. Цивилизованный человек – это прежде всего, чувство меры, – отвечал на мой вопрос репортер из «Русского голоса», когда я поинтересовалась его жизнью, заработками. – В Америке каждый стоит ровно столько, сколько он стоит. Здесь не надо иметь, как у вас в России, никаких справок, характеристик, дипломов, бумаг, учитывающих прошлые заслуги. Если вы не приобрели чувства нужности, вы здесь ничто. В Америке деньги не падают с неба, дармоедов тут нет, надо работать в поте лица своего, добывая кусок хлеба. Она не любит слишком привередливых, людей с претензиями, живущих не по правилам, она любит простоту. Здесь никто не старается урвать. Прежде чем что-то получить, надо дать, а не наоборот, сначала получить, потом дать. У нас учатся на чужих ошибках, а не как у вас – на своих, снова и снова преодолевая очередные трудности. Да, Россия – великая страна, страна образованных, грамотных людей. Уровень культуры, познаний у вас высок, но уровень цивилизации в Америке выше вашего. И не спорьте со мной…

Осталась в памяти и начавшаяся кампания запугивания американского народа советской военной угрозой, которая привела к тому, что многие доверчивые, политически инфантильные американцы стали всерьез считать Советский Союз чуть ли не инициатором войны с… США. Поддавшись великодержавной идее так называемой «сильной Америки», люди начали верить политиканам и генералам, требующим наращивания гонки вооружений, разжигающим национализм, высокомерие и имперские устремления. Но трезвые умы нашли в себе силы признать, что в ядерной войне победа невозможна и необходимость переговоров о ликвидации ядерного и другого оружия неизбежна. В сознание миллионов проникла в общем-то простая мысль: тратить бесчисленные миллиарды на совершенно бессмысленную гонку вооружений – безумство. «Только идиоты могут думать в нынешний век о ядерной войне», – сказал мне однажды старый американский фермер. «Хорошо, если бы так было на самом деле, – отвечала я, – но ведь кому-то выгодно производить оружие?» «И тем не менее мир устал от военных угроз и приготовлений. Должен же когда-то наступить такой критический момент, когда ответственные государственные деятели поймут, что так дальше продолжаться не может. Выход должен быть найден. Кому нужны кровь, потрясения, бредовые идеи о неизбежности войны?»

– Сегодня мы стали страной, вооруженной до зубов, – заявил тогда известный американский писатель Гор Видал.

Похоже, он говорил правду, потому что когда я спустя три года прилетела в Бостон и пела там в сопровождении местного оркестра по случаю юбилея Майи Плисецкой, в газетах то и дело мелькали сообщения о необходимой защите населения Штатов от «советской военной угрозы», от якобы «ракетного дождя со стороны Советов». И Вашингтон давал понять остальному миру, что приложит все силы в борьбе за мировое господство.

Радушный прием оказан мне был в Канаде. Мой дебют там состоялся 10 сентября 1967 года на Всемирной выставке в Монреале «ЭКСПО-67» в «Хрустальном дворце» на открытии дней Российской Федерации. Кроме меня на этой сцене и в зале нашего павильона выступали певцы из Ленинграда Борис Штоколов и Нина Исакова, танцор Махмуд Эсамбаев, Хор имени Пятницкого. До нас здесь гастролировал с огромным успехом Большой театр. «Потрясающий голос Зыкиной! Это поет сама Россия», – прочла я на другой день перевод из «Монреаль стар».

Спустя пять лет я пела в Оттаве. Реакция на мои выступления была почти такая же. После первого концерта «Оттава джорнэл» написала: «Собравшаяся большая аудитория долго аплодировала Зыкиной, найдя ее выступление привлекательным, поскольку чувствовалось несомненное мастерство. Это больше, чем развлечение. Это демонстрация того, что уровень музыкальной культуры в России высок. Через музыку и песню растет понимание, если этого понимания искренне желают…»

В 1975 году в сопровождении ансамбля народных инструментов я выступала в 14 городах Канады, и всюду, как правило, концерты проходили при аншлагах. Пресса не скрывала мой успех, никак не связывая его с «коммунистической пропагандой». Газеты сходились в одном: концерты русской певицы – культурное событие года. Куда бы я ни пришла, незнакомые люди встречали улыбками, аплодисментами, поздравлениями и пожеланиями всех земных благ. Автографы приходилось давать везде – в отеле, на улице, в аэропорту, в магазине, кафе… К тому времени подобное занятие вошло в мой обиход, и мне ничего не оставалось делать, как следовать ему, ставшему обязательным атрибутом повседневной гастрольной жизни.

В Канаде меня удивило ничтожно малое число постоянных профессиональных и театральных коллективов. По пальцам можно перечесть симфонические оркестры, балетные труппы, а драматических и оперных театров и вовсе нет – их сюда «импортируют». Впрочем, канадские украинцы, потомки эмигрантов конца прошлого столетия, приехавших искать счастья за океаном, создали свою художественную самодеятельность.

По просьбе эмигрантов я пела в Канаде чаще, чем где бы то ни было. В Оттаве меня специально просили составить программу из старинных русских и украинских народных песен. Хорошо, что я их выучила много и сама напелась вдосталь. В этот вечер, казалось, овациям не будет конца. «Почему им так пришлись по сердцу мои песни?» – задала я себе вопрос, украдкой утирая слезы. Ответ оказался простым: люди вспомнили не только мелодии, но и язык Родины, такой родной, близкой, дорогой сердцу.

Оттава показалась уютным и провинциальным городом, и только готическое здание парламента с национальным флагом напоминало о том, что я в столице Канады. Национальный центр искусств, построенный по проекту Фреда Лебенсола, решен в современном стиле, строг по форме, прекрасно спланирован внутри, с большой сценой и хорошими залами для репетиций – словом, образец рационального строительства. В один из свободных вечеров я отправилась туда на концерт выдающейся негритянской певицы Эллы Фицджералд. Я слышала множество записей «Черной Эллы», но увидела ее впервые.

Многих певцов и певиц на Западе отличает «повышенный градус» сценического поведения, экспансивная, а попросту говоря, суетливая манера держаться на сцене. А Элла – довольно полная темнокожая женщина с добродушным, простым и в то же время выразительным лицом – почти не двигалась. Пока не начинала петь, в ней трудно было угадать певицу. Но как только она подходила к микрофону, совершенно преображалась. Казалось, ей доступно все – от негритянских баллад, подлинных шедевров искусства, до невероятно сложных голосовых импровизаций.

Неповторимый по тембру (особенно на низких регистрах) голос властвовал над залом. Я разобрала всего несколько английских слов, но глубокий общечеловеческий смысл песен Эллы Фицджералд был понятен без перевода. Каждая нотка, каждая краска в ее вокальной палитре говорили о самых потаенных женских переживаниях: страсти, горе, отчаяшш, тоске, блаженстве…

Начало артистической карьеры певицы складывалось далеко не лучшим образом. Проведя детство в сиротском приюте Нью-Йорка, где она пела в самодеятельном хоре, юная негритянка – ей едва исполнилось шестнадцать – решила в одиночку попытать счастья на эстраде.

– Мои шансы на успех были равны нулю. Для американских негров есть только два пути в жизни: спорт и музыка. Я выбрала второе.

В те далекие времена в Гарлеме был в большом почете зал «Аполло» – один из центров американского джаза. Еженедельно здесь устраивались конкурсы музыкантов-любителей, и Элла стала победительницей в одном из них. Ее заметил звезда Гарлема ударник Чик Уэбб, горбатый, тщедушный, внешне совершенно непривлекательный человек. С ним она выступала два года, выйдя на большую певческую орбиту. Ей улыбнулся успех – отныне постоянный ее спутник в жизни. Она не знала творческих невзгод. Менялись музыкальные и исполнительские школы, пересматривались эстетические критерии и каноны, происходили целые перевороты в негритянском искусстве (вспомним Билли Холидей или Бесси Смит), а она словно игнорировала их, продолжая петь, как пела, заставляя наслаждаться широкую публику. Время не лишило ее ни безупречной музыкальности, ни природного дара импровизации, ни многих других качеств, которым могли бы позавидовать даже выдающиеся певцы и музыканты.

…Монреаль запомнился хоккейными страстями, кипевшими всюду, где играли ведущие клубы Национальной хоккейной лиги. Концерты мои весной 1983 года совпали с финальным турниром на Кубок Стэнли, и прогнозов, споров и просто разговоров на хоккейную тему было предостаточно. Накануне отлета в Канаду знакомый московский журналист попросил меня передать кумиру канадских болельщиков Уэйну Гретцки, объявленному по итогам 1982 года «канадцем номер один», хоккейную клюшку, своего рода сувенир, выполненный с отменным художественным вкусом в натуральную величину. Гретцки не играл в Монреале, его клуб «Эдмонтон Ойлерз» сражался в других городах, и поэтому клюшку я отдала одному из многочисленных поклонников знаменитого форварда, который поклялся передать ее Уэйну при удобном случае. Не знаю, получил ли ее Гретцки, но когда об этом узнали любители автографов, пришедшие за кулисы, расспросам, казалось, не будет конца. Спрашивали о моем отношении к игре, здоровье А. Тарасова, буднях В. Третьяка, планах сборной и даже о призерах соревнования «Золотая шайба». По всему было видно, что в Канаде живо интересуются состоянием и развитием нашего хоккея. Раненое самолюбие канадцев после сокрушительных поражений в борьбе за Кубок Канады в Монреале осенью 1981 года и других проигранных ранее матчей давало о себе знать.

Страховой агент одной из монреальских компаний по изготовлению спортивного инвентаря спросил: