Текст книги "Течёт моя Волга…"

Автор книги: Людмила Зыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Утомительной уличной суете и крикливой рекламе Елисейских полей и Больших бульваров противостоял другой Париж, устремленный в века. Тихая площадь Вогезов и прозрачные строения Лувра, отражающий солнечные лучи двор Пале-Рояля и играющий светотенью своего искусно гофрированного купола собор Инвалидов создавали образ города, в котором ничто не казалось чужим.

За океаном

Едва улеглись страсти вокруг летних гастролей в Париже, как неожиданно, буквально через неделю-другую, пришло приглашение из США от фирмы грамзаписи «Колумбия». В Госконцерте мне объяснили, что будет сформирована большая группа артистов, представляющих многие республики Союза, и турне под условным названием «Радуга» призвано ознакомить широкие круги американской общественности с достижениями нашего искусства, главным образом, в тех городах и штатах, где о них имели весьма ограниченное представление. Пятнадцать штатов, двадцать восемь городов, сорок концертов за пятьдесят дней – такова арифметика гастролей. Программа оказалась довольно разнообразной, в нее были включены многие жанры – от классического балета и характерных танцев до народных песен и мелодий.

В Госконцерте я услышала новость: в Москву на гастроли прибывала труппа миланского «Ла Скала». Сенсация! Это был первый случай во всей истории знаменитого итальянского театра, когда вся труппа в полном состава – 400 человек – выезжала на гастроли в другую страну. В начале сентября на сцене Большого театра премьерой «Турандот» Д. Пуччини итальянцы начали выступления. Хотелось мне послушать, очень хотелось, и Биргит Нильсон, и Миреллу Френи, и Ренату Скотто… Увы! Лишь годы спустя я удовлетворила свое желание.

Сборы в Штаты были недолгими – кое-какие уроки из предыдущей поездки я все же извлекла. Взяла с собой из одежды и нарядов самое необходимое и верную спутницу всех времен – электроплитку. (На плитке я готовила еду не из-за экономии – в США я получала 270 долларов за концерт, – а потому, что никогда не доверяла общепитам и ресторанным кухням – у самой обеды и ужины получались гораздо вкуснее. Покупала в магазинах продукты, преимущественно то, что было полезно, питательно, и, конечно, овощи, фрукты, и никаких проблем с питанием не возникало никогда. Годы помогала мне в готовке и моя незабвенная костюмерша Лена Бадалова, ассирийка, царствие ей небесное. Кстати упомянуть, и по заведениям типа «Русский дом шмотинг» в поисках дешевых тряпок я никогда не бегала.)

Прихватила в дорогу и небольшую книжицу с очерком Есенина об Америке. Сентябрьским хмурым утром 1964 года самолет взял курс на Нью-Йорк. Бригада наша выглядела внушительно. Были и громкие имена – легендарный танцовщик из Тбилиси, народный артист СССР Вахтанг Чабукиани, непревзойденный исполнитель характерных танцев Шамиль Ягу дин из Большого театра, прима-балерина театра Станиславского и Немировича-Данченко Элеонора Власова, солист балета Большого театра, партнер целой плеяды звезд – Г. Улановой, М. Плисецкой, Р. Стручковой, М. Кондратьевой, Н. Тимофеевой, Е. Максимовой – Юрий Жданов… Я ходила на спектакли с участием Жданова при всяком удобном случае – танцевал он великолепно. Часа через три пути он подошел ко мне, присел на подлокотник временно пустовавшего кресла, поприветствовал.

– Что вы, мэм, читаете?

– Впечатления Есенина об Америке.

– И что он пишет?

– Пишет, что вслед за открытием этой страны туда потянулся весь неудачливый мир Европы, искатели золота и приключений, авантюристы самых низших марок. И что владычество доллара съело в американцах все стремление к выявлению гения народа. Он считает, что народ Америки – только честный исполнитель заданных ему чертежей и их последователь. Что там, в Нью-Йорке, толпы продажных и беспринципных журналистов, каких у нас и на порог не пускают. Еще он пишет о бедности внутренней культуры Америки…

– Да-а, Есенин… Ему принадлежат и строки:

 
Эти люди – гнилая рыба,
Вся Америка – жадная пасть.
Но Россия… вот это глыба…
 

По-моему, он написал это после поездки в Штаты с Айседорой Дункан в 1922 году. Тогда их пригласил Соломон Юрок.

– Американский импресарио?

– Не просто импресарио, а знаменитый человек. Если вы ему понравитесь, он вас пригласит на гастроли. Мы с Улановой ему уже трижды приглянулись.

– Он, кажется, с Шаляпиным сотрудничал?

– Не только. Юрок организовал гастроли любимца музыкального мира первой половины века скрипача Ефрема Цимбалиста, знаменитой австрийской певицы Шуман-Хейнк, Анны Павловой, Артура Рубинштейна… Да многих. Но с Шаляпиным он помучился – четыре года одолевал певца письмами и телеграммами и добился своего. Уникальная личность! Приехал в США без гроша в кармане, был упаковщиком газет, продавцом скобяных товаров, трамвайным кондуктором и стал миллионером. А дипломат какой искусный! Неизвестно отчего, но факт остается фактом: на одной из репетиций Шаляпин вспылил и едва не подрался с таким же невыдержанным директором «Метрополитен-опера» итальянцем Джулио Гатти-Казацца. Размахивая своим огромным кулаком перед лицом директора, он назвал театр конюшней. Гатти-Казацца ответил в том же духе. Взаимные оскорбления создали непреодолимое препятствие для дальнейших выступлений Шаляпина. Конфликт устранил Юрок. Он спокойно сказал Гатти, что русский артист страшно смущен и раскаивается в своей несдержанности. Затем сообщил Шаляпину, что Гатти чуть не плачет, потому что весь сезон пропал, если Шаляпин не выступит. На следующий день вчерашние враги без слов бросились друг другу в объятия, и ссора мгновенно забылась.

Слушая Юру Жданова, я, конечно, и не подозревала, что судьбе будет угодно свести меня с Юроком через считанные дни.

…Путь показался мне безумно долгим, болтались в воздухе больше десяти часов. Наконец громада лайнера, прорезав серую мглу, неожиданно очутилась над гигантской грудой небоскребов Манхэттена. После нескольких разворотов самолет приземлился на новом нью-йоркском аэродроме, которому теперь присвоено имя президента Кеннеди. Это один из самых больших аэропортов в мире – более пятисот самолетов в сутки взлетают и садятся на его бетонные дорожки. Знакомые и незнакомые люди улыбались нам. Тут же состоялась короткая пресс-конференция, и машины понеслись по нью-йоркским улицам. Мы вылетели на мост Куинзбридж и увидели Рокфеллер-центр с его уходящими в облака вечернего неба сооружениями из стекла и бетона. Огни большого города, сверкая и переливаясь, казались мириадами звезд на фоне затухающего небоскреба. На 5-й авеню автобус остановился у подъезда отеля. Резкий запах газолина, отработанных газов, напоенный сыростью воздух…

Маршрут гастролей составлен так, что не только осмотреться – вздохнуть некогда. И все же я кое-что успела повидать, обменяться мнениями со многими американцами.

Первый концерт – в Стратфорде, в Шекспировском мемориальном театре неподалеку от Нью-Йорка. Неброский с виду, он внутри оказался уютным и красивым. После выступления – прием городскими властями, дружеские напутствия, рукопожатия, тосты, ответные речи. Затем – Гарвард, встречи со студенческой молодежью, осмотр знаменитого университета, его аудиторий, залов, прекрасной библиотеки, где было немало книг на русском языке. Заведующий кафедрой русского языка профессор Иоганн ван Страален несколько раз приезжал в нашу страну, восхищен ее гостеприимством.

– Каждый день моего пребывания у вас превращался в праздник, – говорил он. – Мне хочется, чтобы и вы, наши гости, почувствовали ту же теплоту, которую я постоянно ощущал, будучи в Москве или Ленинграде.

После выступлений в небольших городах поблизости от Нью-Йорка мы дали концерт в новом зале «Нью-Йорк филармоник холл» Линкольн-центра, посередине которого вскоре разместилась «Метрополитен-опера».

Публика неистовствовала. Грохот, топот, визг, свист… Раз десять я выходила на бис, пела «Оренбургский платок», «Течет Волга»… В тот вечер и встретила Юрока. Подтянутый, элегантно одетый, с улыбкой на лице, импресарио располагал к себе. Юрок сказал мне несколько добрых слов и пригласил на гастроли в крупнейших городах США.

– Не знаю, Соломон Израилиевич, поймут ли меня здесь, – засомневалась я.

– Почему не поймут? Русские народные песни мелодичны, просты для восприятия и по-своему красивы. Да и публика «живьем» впервые увидит русскую певицу с таким голосом.

Импресарио поставил единственное условие: чтобы я пела в сопровождении русского ансамбля или оркестра. Тут он, как опытный менеджер и бизнесмен, имел двойную выгоду – американским музыкантам, которых он мог пригласить в любой момент, надо было платить значительно больше, чем русским; русские же сыграют не хуже, и это будут настоящие артисты из России, что придаст представлению необходимый колорит и привлекательность. (Я ни в коем случае не склонна обвинять Юрока в скупости, упаси меня Бог. Просто он очень быстро усвоил элементарную истину – а может, знал ее хорошо и раньше, – что русские люди вообще и артисты в частности отличаются одной непутевой особенностью – готовностью к терпению, к довольствованию малым. Потому зачем им платить высокий гонорар, когда можно обойтись меньшей платой? Сиротскую непритязательность русских менеджеры и рангом пониже Юрока давно заприметили: «О! Рашен! Вам и отель подешевле, и кормежка попроще, и шмотки на прилавки швыряй бросовые – все возьмут!» Юрок не взирал на нас свысока, но, возможно, в душе сочувствовал, как неимущим. За свою зарубежную жизнь я знаю примеры, когда наших музыкантов мирового класса селили во второсортные гостиницы, в то время как никому не известным артистам из захудалых ансамблей других развитых стран предоставлялись номера в лучших отелях.)

В Штатах я лишний раз убедилась в феноменальных способностях Юрока, этого выходца из России, покинувшего в начале века деревеньку недалеко от Харькова, чтобы попытать счастья за океаном, но об этом чуть дальше.

В один из вечеров, выкроив время, я вместе с нашими артистами балета посетила театр Джорджа Баланчина, расположенный неподалеку от Линкольн-центра. Сын петербургского композитора Мелитона Баланчивадзе, выпускник Петроградского балетного училища, в прошлом ведущий балетмейстер труппы «Русский балет» С. Дягилева в Европе, известный пианист, дирижер и хореограф, поставивший свыше ста балетов, многие из которых украшают репертуар крупнейших сцен мира, Георгий Баланчивадзе (Джордж Баланчин) три десятилетия – к тому времени – стоял во главе американского национального балета, взяв за основу своих поисков традиции русского классического балета. И я с величайшим удовольствием посмотрела целую россыпь небольших миниатюр столь именитого хореографа.

В перерыве спектакля подошел сын Бела Бартока Питер Барток, по образованию звукорежиссер, возглавляющий фирму «Барток рекорде», которая занималась производством и распространением грампластинок с музыкой Бартока. Сетовал на материальное положение фирмы, далеко не блестящее, так как произведения Бартока не слишком популярны в США. Барток-младший с горечью рассказал о трудностях, которые ему приходилось преодолевать, пропагандируя и популяризируя творчество Бартока-старшего.

Из зрелищных мероприятий Нью-Йорка остались в памяти довольно длинный и скучный фантастический фильм «Куколка», а также эстрадное ревю в Радио-сити: на фоне ярких цветовых декораций шестьдесят четыре довольно техничные и пластичные танцовщицы эффектно проделывали каскады самых разнообразных движений и комбинаций. Оставили впечатление и музеи. Метрополитен-музей поразил полотнами Гогена, Моне, Сислея, Эль Греко, Модерн-музей – работами французских импрессионистов Пикассо, Модильяни… Ничего не изображающие скульптуры знаменитой галереи Соломона Гугенхейма удивили не только меня. Ни одну из них, по-моему, нельзя отнести к произведениям искусства.

В театре на Бродвее шла «Вестсайдская история», и я не пожалела, что пришла на этот праздник музыки и танца. Мастерство американских актеров, их профессиональная выучка привели меня в восторг. Это один из лучших спектаклей, которые приходилось видеть в зарубежных поездках.

В Вашингтоне поехали на Арлингтонское кладбище возложить венок на могилу президента Джона Кеннеди. Там была длинная молчаливая и сизая, как пасмурный день, очередь, начинавшаяся у подножия холма и извилисто тянувшаяся к его гребню. Мгновенно сработал «беспроволочный телеграф», стало известно: приехали русские артисты. Нас пропустили вперед. Шли вдоль очереди и все время слышали: «Рашен, рашен…» Чувствовалось, что американцы смотрят на нас, советских людей, пришедших отдать дань уважения злодейски убитому президенту, с большой почтительностью. Возложили венок, на минуту застыли в траурном молчании. Тут заработали фото-и кинокамеры неизвестно откуда взявшихся репортеров. Медленно покинули кладбище, унося в памяти могилу под голыми деревьями да синий огонь, горящий день и ночь на дне чаши. Очередь озябших людей расступилась, провожая глазами, и мы снова слышим: «Рашен, рашен…»

Вашингтон мне показался не таким уж чопорным и холодным, каким его считали побывавшие в нем. Наоборот, он больше, чем какой-либо другой город Штатов, похож на европейский: в нем есть и уют, и неторопливость, нет нервозности и суеты, во всяком случае, внешне – люди ходят спокойно, неспешно, услужливо уступают дорогу. Примерно половина жителей – негры, преимущественно мелкие служащие, подсобные рабочие. Основанный более полутора веков тому назад, город не знал ни войн, ни стихийных бедствий, ни других потрясений. Респектабельные особняки утопают в пышной зелени бульваров и парков. Ни в центре, ни в пригороде не видно фабричных или заводских труб. Зато монументальный обелиск первому американскому президенту, выложенный из белого камня и устремленный ввысь, виден едва ли не с любой точки в черте города. Национальная художественная галерея изящных искусств, музеи, памятники Вашингтону, Линкольну, Джефферсону вместе с многочисленными гостиницами, кинотеатрами, магазинами, спортивными сооружениями создают внушительный архитектурный ансамбль.

Прямоугольный Кеннеди-центр не просто центр искусств, но и мемориал. Огромное фойе – «Холл Наций», в оформлении которого принимали участие лучшие художники и архитекторы из многих стран мира, соединяет сразу пять театральных и концертных залов. Ежедневная программа чрезвычайно насыщенна. Помимо нас в соседних залах выступали симфонический оркестр, театральная группа, джаз и группа «поп-музыки»…

Американский Юг! Я знала о его жизни и быте, проблемах и заботах только из газет да из книг Марка Твена, Джона Стейнбека, Эрскина Колдуэлла. Теперь кое-что увидела сама.

Атланта – сравнительно небольшой город, один из представителей «одноэтажной Америки». Лишь в самом центре – кучка небоскребов. Как тут не вспомнить И. Ильфа и Е. Петрова, прекрасная книга которых не устарела и сейчас. Стрэтфорд, Хартфорд, Норфолк, Гринвилль, Рок-Хилл… Все эти маленькие городишки, где проходили наши гастроли, как близнецы похожи друг на друга, они словно меньшие братья и сестры крупных городов и напрочь лишены какой-либо индивидуальности.

В каждом из них все та же реклама, те же архитектурные, подчас унылые сооружения из стекла и бетона, вереницы машин, стоящих возле колонок.

На одном из концертов в Лос-Анджелесе за кулисы пришел черноволосый красавец с букетом цветов, состоятельный бизнесмен, владелец нескольких предприятий по производству шоколада. Наполовину еврей, наполовину украинец. Хорошо говорил по-русски. Алик – так он представился – пригласил в ресторан на ужин. Затем на чашку кофе… Затем приехал в отель с сумкой, набитой шоколадом, и предложением… выйти за него замуж.

– С какой это стати? – спрашиваю новоявленного жениха.

– Нравишься…

– Да мало ли кому нравлюсь? Главное, чтобы я любила. Да так, чтобы небо падало и земля дрожала.

– Это безумство.

– Но в любви всегда есть немного безумства и в безумстве есть толика здравого смысла. А потом я хочу быть не только любимой, хочу быть понятой и находить в этом счастье. У меня на родине есть человек, которому принадлежит мое сердце. Так что не получается с замужеством, извините.

После этого разговора мне показалось, что Алик потерял всякую надежду охмурить русскую певицу. Но перед самым отлетом он приехал с цветами, вручил визитную карточку со множеством телефонов и адресов и молвил: «Если когда-нибудь вы скажете мне «да», я прилечу за вами тотчас в любое место земного шара».

В следующие мои визиты в Америку «шоколадный» кавалер нигде не объявлялся, хотя реклама моих концертов в Штатах была достаточно обильной и подробной.

При переездах из одного города в другой, мельком прочитывая переводы из американских газет об успехе, выпавшем на долю нашей программы, нельзя было не убедиться в растущем интересе к нашей стране, к ее искусству и желании найти взаимопонимание. При встречах вне сцены, в дружеских беседах с рабочими и студентами, служащими и спортсменами, домашними хозяйками и артистами шел оживленный обмен мнениями по разным вопросам, касающимся отношений между двумя странами. Чувствовалось, что необходимость плодотворных контактов находит поддержку и одобрение. К тому времени уже была установлена прямая телефонная связь между Кремлем и Белым домом, подписано соглашение об использовании космического пространства в мирных целях, получил поддержку миллионов американцев и народов подавляющего большинства стран исторический договор о запрещении испытаний ядерного оружия. Ледяные заслоны «холодной войны» таяли на глазах.

Гастроли подходили к концу, и вдруг журналисты в Миннеаполисе пригласили нас на пресс-конференцию, которая не планировалась. Я выступала во втором отделении, и Вахтанг Чабукиани попросил меня пойти, как он выразился, «на последний бой».

Вопрос в лоб:

– А что, мисс Зыкина, если бы в вашей стране случилось нечто непоправимое…

«Что там стряслось? – лихорадочно понеслось в мозгу, – война, что ли… Сидим тут у черта на куличках, ни посольства рядом, ни свежих газет…»

– А что в моей стране может случиться непоправимого? – задаю встречный вопрос.

– Коммунисты в Кремле разборку устроили…

«Ага, – думаю, – значит, не война».

– И какой результат?

– Хрущева убрали…

– Убрали? Ну и что? У нас ведь не выбирают, а назначают. Поставят другого…

На душе сразу отлегло. Слава Богу, не война.

Вообще, высказывание Хрущева в дни его визита в США: «Мы вас похороним» – вызвало на североамериканском континенте весьма негативную реакцию. Возможно, замена лидера в Советском Союзе давала политикам США надежду на перемены не в худшую сторону.

…Ровно через пять лет тем же рейсом и в такой же нудно-дождливый, пасмурный осенний день я снова вылетела на гастроли в США по приглашению все той же «Колумбии». На этот раз с Оркестром народных инструментов имени Осипова под руководством Виктора Дубровского. Компанию мне составили солисты Большого театра Иван Петров и Валентина Левко, а также балетная пара из Москонцерта.

Тяжелая, изнурительная поездка: за 80 дней мы дали более 70 концертов в 55 городах, проехав автобусом свыше 20 тысяч километров.

Начали с Бостона. Оркестр имени Осипова в Америке был мало известен. Репертуар – от Чайковского до современных авторов – казался американцам более чем странным.

Некоторые критики в начале гастролей утверждали, будто исполнение классики на осиповских балалайках и домрах – кощунство… Но после первых же концертов тон высказываний изменился.

«Триумф «Балалайки» очевиден», «Русские превзошли наши ожидания», «Песни России преодолели языковый барьер»… Подобные заголовки начали появляться на страницах американских газет.

Однако наш успех шел вразрез с планами провокаторов. В Бостоне еще перед выступлением нас предупредили о возможных «осложнениях»…

После первого оркестрового номера раздались аплодисменты, они долго не утихали, и я вышла к рукоплещущему залу.

Начала старинную «Вот мчится тройка почтовая». Едва докончила первый куплет, перевела дыхание, как вдруг из партера до меня донесся какой-то шорох (потом нам объяснили: один из провокаторов пытался бросить на сцену «аммиачную бомбу» – баллон со слезоточивым газом, но в последний момент его же сообщник провалил «операцию». Обоих вывели, и в зале установилась тишина).

Я допела «Тройку» – и вновь какая-то возня… Тогда зрители сами стали поддерживать порядок в зале.

Ни одна бомба, к счастью, не взорвалась… Видно, просто испытывались наши нервы.

Как я убедилась, хулиганы, размахивавшие звездно-полосатым американским флагом или бело-голубым полотнищем с шестиконечной звездой, вовсе не выражали чувств большинства американцев.

После таких инцидентов и беспрестанных анонимных телефонных звонков о бомбах замедленного действия наши хозяева и сопровождающие лица в смущении извинялись перед нами, пытаясь объяснить все это по-своему: у нас, мол, свобода волеизъявления.

Но кому нужна такая «свобода», если она направлена против искусства! Она же дискредитирует саму идею культурных связей.

А если бы мы у себя на родине так встречали зарубежных артистов? Подумала – и сама мысль показалась чудовищной.

Вспоминается еще такой случай. На улице слякоть, и даже нам, привыкшим к капризам московской зимы, на редкость зябко и неуютно.

У концертного зала уныло топчутся пикетчики с мокрыми рваными плакатами и флажками. Я хотела было пройти мимо, но вдруг мое внимание привлекла женщина с двумя детьми, одетыми явно не по погоде. Жалко стало, подошла. Смотрю, мать дрожит от ветра, а девочка и мальчик прямо посинели от холода.

«Что ж ты детей мучишь? Отвела бы их в вестибюль – погреться». А женщина эта, с давидовой звездой на плакате, смотрит на меня – и ни слова. Потом я увидела, как она снова вывела мальчика и девочку на улицу.

Вечером, после концерта, вся в слезах, она подошла ко мне – оказывается, упросила администрацию разрешить ей войти в зал послушать. Извинилась и объяснила: детей надо кормить, а за каждый час, что с плакатом ходишь, платят десять долларов…

На наши концерты приезжали русские, украинцы со всех уголков Соединенных Штатов и даже из Латинской Америки. Они наперебой зазывали нас в гости, вручали визитные карточки, всерьез обижались, когда приходилось отказывать.

Толпы эмигрантов, приходящих за кулисы, поражали скудностью русской речи. В Сан-Франциско я с грустью слушала, как наши соотечественники изъясняются по-русски примерно так: «Я не имею двоих зубов у низшей челюсти», «Приезжай на ленч в половину после двенадцати», «Он высматривает прекрасно и вызывает в женском поле неотразимый эффект», «Хероватая закуска во внимание русского вкуса». В одном из похоронных отчетов прочла: «Они выехали на кладбище, сопутствуемые нога в ногу ненастной погодой, но, поглощенные печальными чувствами, были равнодушны до дождя и до ветру».

Зато в Нью-Йорке я встретилась с Джорджем Шмидтом, терминологом секретариата ООН, который знал 69 языков. Этот выходец из двуязычной семьи (отец – эльзасец, мать – француженка) стал в 1969 году победителем традиционного конкурса среди сотрудников ООН на лучшее знание русского языка, культуры и истории, проводимого ежегодно «Клубом русской книги», и получил первую премию – трехнедельную поездку по Советскому Союзу. Кстати, Шмидт считал, что ему далеко до идеала, так как во времена Екатерины II в России был человек, читавший «Отче наш» более чем на ста языках…

На одном из концертов в Вашингтоне присутствовали сенаторы и конгрессмены. Юрок добрую половину из них знал лично. И эта половина превосходно владела русским языком. После концерта на приеме в ресторане Юрок пригласил меня в Капитолий понаблюдать за работой сенаторов.

– Они твою работу оценили очень высоко, – сказал он. – Есть возможность послушать их самих.

– Ну какой резон мне их слушать, дорогой господин Юрок, – возражала я. – Они же не будут по-русски говорить на своих заседаниях. Да и мое ли дело – политика? А в перерывах их почтительные возгласы одобрения моего голоса, ласкающие слух комплименты в мой адрес будут скорее данью протокольного восхищения, возможно, где-то весьма искреннего. Уж лучше я отправлюсь в Национальную галерею, там есть что посмотреть. У меня такие планы.

– Ох, как вы в России любите планы, – закачал головой Юрок. – Месячные, квартальные, однолетние, пятилетние, семилетние… Потонуть в них можно, в ваших планах…

– Как видите, еще не утопленница, пока жива, – отвечала я.

Отношения между США и СССР в прошлом и настоящем были, как правило, в центре внимания на большинстве встреч.

Один из чиновников на коктейле в Белом доме отметил, что исполненный оркестром Осипова «Полет шмеля» Римского-Корсакова напомнил американцам об одном эпизоде в истории их страны. В разгар Гражданской войны в 1863 году к американским берегам прибыли две русские эскадры, которые в немалой степени помогли укреплению позиций президента Линкольна, обратившегося к России за содействием в критический момент борьбы с рабовладельцами Юга, когда нависла угроза иностранной интервенции. В составе эскадры под командованием контрадмиралов А. Попова и Ю. Лисянского был клипер «Алмаз», на котором служил впоследствии великий русский композитор, а тогда совсем еще юный гардемарин Н. А. Римский-Корсаков.

Подобный разговор произошел и на пресс-конференции в Сан-Франциско. Корреспондент местной газеты спросил меня, знаю ли я о том, что когда-то шесть русских кораблей бросили якорь в заливе Сан-Франциско, чтобы оказать помощь Линкольну в борьбе против пиратов Конфедерации. Пришлось напомнить вкратце об этой странице истории русско-американских отношений, оставившей добрую память о дружеских чувствах американцев к команде и офицерам русского флота. В своем ответе я подчеркнула, что передовые люди России высоко оценили деятельность Авраама Линкольна, который положил конец рабству в Америке, спас страну от раскола и, что особенно важно, немало сделал для укрепления дружественных связей между двумя странами. В частности, я отметила, что накануне этих событий выдающийся русский мыслитель и публицист Герцен писал, что между Россией и Америкой целый океан соленой воды, но нет целого мира застарелых предрассудков.

Когда переводчик перевел на английский последнюю фразу, в зале раздались аплодисменты.

Несмотря на огромное напряжение и накопившуюся от бесконечных переездов усталость к концу турне, мы радовались успеху. В каждом городе прием был просто потрясающий. Помню, концерт в вашингтонском «Конститьюшен холл», проходивший под непрерывные возгласы «браво» и «бис», закончился далеко за полночь.

– Может, не стоит нам столько бисировать? – советовался со мной Виктор Дубровский. – Они готовы до утра слушать. Завтра выходной, выспятся, а нам в дорогу…

В Чикаго, к удовольствию местных любителей музыки, мы дали дополнительный концерт, чем вызвали еще большие симпатии. Лестные отклики и в мой адрес не сходили со страниц американской печати на протяжении всего турне, и я как-то довольно быстро свыклась с хвалебными рецензиями в газетах, воспринимая их как должное.

В Чикаго триумф ждал и Ирину Архипову, выступавшую в это же время с местным симфоническим оркестром. «Чикаго сантаймс» назвала ее «великим меццо-сопрано».

…В 1972 году я снова отправилась на гастроли в Америку. В самолете из газет узнала последние новости. Впервые после двадцатилетнего изгнания приехал в США Чарли Чаплин. Политические преследования, которым он здесь подвергался, вынудили его покинуть родину и поселиться в Швейцарии. Около ста репортеров встречали Чаплина в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке, и ни одному из них он не дал интервью. В Линкольн-центре состоялось чествование 83-летнего артиста.

В нью-йоркском аэропорту вместе с журналистами и дипломатами меня встречал Юрок.

– Ну что, Святая Людмила, добралась наконец, жива-здорова?

– С Божьей помощью и здорова, и жива. Вот только не увидела с самолета рекламы на небоскребах о моих выступлениях. В чем дело, а?

– Зачем тебе реклама? Твой успех будет лучше всякой рекламы, – отвечал на мою шутку Юрок.

И в самом деле, после первых концертов в «Карнеги-холл» газеты действительно сработали лучше рекламных афиш, расхваливая мои певческие способности на все лады. Что и говорить, Юрок знал, кого продвигать, и очень редко ошибался в выборе тех, кто будет пользоваться успехом. (Выбор он совершал сам, не полагаясь на мнение других, даже авторитетов.)

В один из свободных от концертов вечеров Юрок пригласил к себе домой на ужин Фурцеву, прилетевшую в США на открытие выставки художественного творчества народов нашей страны, Ростроповича, Вана Клиберна и меня. После тостов, речей и разговоров об искусстве я смогла вдоволь пообщаться и с самим хозяином, и с Клиберном.

Ван сидел усталый, измученный, осунувшийся, мало чем напоминавший того брызжущего энергией человека, который говорил со мной в Москве. Я спросила, почему он так выглядит.

– Вынужден работать, как машина, – горько отвечал музыкант. – Мне платят большие деньги, и я люблю трудиться. Надо обеспечивать старость заранее, хотя в душе моей пустота; работа на износ не дает ни духовного, ни морального удовлетворения. Не знаю почему, но артистом чувствую себя только тогда, когда приезжаю к вам в Россию.

Это был искренний ответ. Силы Вана были подорваны, организм с трудом справлялся с нечеловеческой нагрузкой и был заметно истощен. Поначалу съемка в кинофильме или выступление на телевидении сулили ему многие тысячи долларов, но он отказывался использовать свой талант лишь в этих целях. Зато всевозможные коммерческие и финансовые агенты, адвокаты, секретари, представители фирм и прочие личности, делающие бизнес, немало подзаработали на имени Клиберна. Взыскательный и честный музыкант не мог, тем не менее, устоять против посулов концертных акул, пожиравших его талант с неумолимой быстротой и жестокостью хищников. Когда-то известный американский музыкант Иосиф Гофман сказал: «Пока ты никому не известен, общество способно уморить тебя голодом. Как только ты прославишься, оно готово заездить тебя до смерти».

Примерно та же участь была уготовлена и Клиберну. Сделав из него источник наживы, выжав все соки, деловые люди концертного мира бросили за ненадобностью свою очередную жертву, тут же позабыв имя артиста.

– Я думаю, что это сон. Если это так, то я не хотел бы никогда просыпаться, – говорил пианист во время почестей, оказанных ему на родине после московского конкурса.

Однако сон наяву продолжался недолго. Когда я приехала в Америку в очередной раз, витрины магазинов грампластинок уже не пестрели фотографиями Клиберна, да и спрос на них был не тот, что в дни «великого бума». И никто не помнил, за каким столом ресторана «Рейнбоу Рум» сидел совсем недавно популярный музыкант. Перевелись и отважные любители музыки, готовые проделать две тысячи миль ради встречи с пианистом и его романтичным искусством.