Текст книги "Новиков-Прибой"

Автор книги: Людмила Анисарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

«Наша интеллигенция часто жалуется на то, что им скучно жить, что им нечего делать. Мне кажется, было бы вернее, если бы они говорили, что им ничего не хочется делать и что они вовсе не нуждаются ни в каком деле, так как хорошо могут жить на готовые капиталы, унаследованные ими от своих предков. А то как можно говорить, что нечего делать, когда перед вами целые горы непочатого дела, пустуют целые поля плодородной почвы! На ваших глазах утопают люди в пороках, невежестве, пьянстве, а вы, не протягивая им руки помощи, лишь клеймите их своим презрением и, смотря на них с высоты своего величия да хлопая глазами, жалуетесь да плачете, как евреи у Иерусалимской стены, что вам нечего делать».

«Эскизы о воскресной школе…» были написаны в 1904 году и ясно передают настроения баталера Новикова – «политического», который успел уже к этому времени за свои взгляды побывать в тюрьме.

Вернёмся к истокам этих взглядов.

С Иваном Ефремовичем Герасимовым, студентом Петербургского университета, который преподавал в воскресной школе, а под именем Ивана Орешина часто публиковался в газете «Кронштадтский вестник», Алексей Новиков близко сошёлся буквально с самого начала их знакомства. Именно от него, а также от двух его сестёр, которые тоже преподавали в школе, Новиков стал в скором времени получать нелегальную политическую литературу. О том, как постепенно растёт общий культурный уровень и как формируется политическое сознание бывшего тамбовского крестьянина, свидетельствует переписка матроса Новикова со своим учителем и наставником Герасимовым. Большое письмо, написанное в ноябре 1902 года, Алексей Новиков начинает так:

«Прежде всего, дорогой мой учитель, позвольте поздравить Вас с окончанием университетского курса…

По-моему, нет лучше, нет выше, нет чище той должности, как учительская, на которой трудно даже представить, насколько может быть доволен и счастлив человек, когда, понимая всю важность науки, он увидит, что семя, брошенное им в молодые сердца, обратилось в обильные плоды. Ни на каком служебном поприще нельзя так много служить на пользу человечества, как на педагогическом…

Каждое человеческое существо чувствует потребность в науке, но жаль, что эта великонравственная потребность при тяжёлых жизненных условиях парализуется, а вместо неё появляется другая, более низкая, как борьба за существование. У нас в России ещё много придётся положить труда, чтобы поставить всех на почву прогресса, восстановить в каждом потребность в науке, пробудить дремлющие сердца, так как сонным свет не нужен».

В своём исследовании творчества Новикова-Прибоя Л. Г. Васильев [7]7
  Васильев Л. Г.Алексей Силыч Новиков-Прибой: очерк творчества. Саранск, 1960.


[Закрыть]сравнивает два письма, написанные почти одновременно. В письме родным от 5 сентября 1902 года заботливый и понимающий, чем утешить сердце матери, сын подробно рассказывает о своих хороших отношениях с «начальством». А в письме Герасимову Алексей Новиков признаётся: «В голове всё перепуталось и получился какой-то хаос. Весь смысл своей жизни я потерял. Ранее я работал, как вол, и ничего не рассуждал: для чего работаю, для чего живу и т. д. Теперь ко всему отношусь скептически, одного шагу не могу шагнуть без сомнения».

«Этот скепсис, – пишет Васильев, – был у Новикова началом патриархальных представлений, началом его перехода к революционному миропониманию». С этим утверждением невозможно не согласиться, и в этом убеждают нас не только другие строки из этого же письма, но и вся последующая жизнь баталера Алексея Новикова.

В письме Герасимову он продолжает рассуждать: «Куда идёт весь продукт труда нашего? Ранее я думал, что это всё так и надо и не может быть иначе, а теперь явилось какое-то сознание, и я вижу, что моим трудом злоупотребляют те, кому необходимо надо разукрасить свою грудь, плечи и т. д.».

«Какое-то сознание» толкало молодого матроса всё больше и больше погружаться в книги. «Дарвинизм», «Происхождение органического мира», «Доисторический человек»… А ещё Горький, Толстой… Это вам не «Бова Королевич»…

Прочитанное словно снимало пелену с глаз, но при этом воспринимать жизнь – сложную, многомерную, необъяснимую в своих противоречиях – становилось всё труднее. И книги не давали ответа на все вопросы, а рождали новые, погружая в манящую бесконечность знания, как в загадочную бесконечность Вселенной.

Через два года службы выпало матросу Новикову съездить домой на побывку. В «Цусиме» он напишет об этом так:

«Это было ранней осенью, когда зелень уже начала покрываться багрянцем и золотом. Моё появление в семье было праздником и для меня, и для моих родных. Все жители села приходили полюбоваться матросской формой, невиданной в наших краях: фланелевой рубахой с синим воротником форменки, брюками клёш навыпуск, серебряными контриками на плечах, атласной лентой, обтягивающей фуражку, золотой надписью – название корабля. Дети старшего брата, Сильвестра, а мои малолетние племянники и племянницы – Поля, Егор, Маня, Анета, Ваня, Петя – смотрели на меня с таким удивлением, как будто я свалился к ним с неба. И сыпались бесконечные вопросы: широкое ли море, какова его глубина, видел ли я в нём трёх китов, на которых держится земля, какой величины корабль, на котором я плавал. Я объяснял им, а они от изумления восклицали:

– Ой, ой! Месяц нужно плыть до берега!

– Вся колокольня наша может утонуть! Ух!

– Эх, вот так корабль! Всё село наше может забрать!

А моя мать помолодела от радости. Она каждый день наряжалась в платье, в котором ходила только в церковь. Я смотрел на неё и думал: „Где предел материнской любви?“ Она приберегла для меня бутылку малинового сока, совала мне яблоки или горячие пышки. Но больше всего меня удивило её обращение со мной на „вы“. Я протестовал против этого, но она отмахивалась руками:

– Нет, нет, Алёша, и не говорите. Я ведь из Польши. Все правила знаю побольше, чем здешние женщины. А вы теперь вон какой стали. Ни в одном селе такого нет.

Она думала, что я нахожусь в очень больших чинах, и я никак не мог разубедить её в этом.

– Ах, господи, не дождался старик сына, помер. Что бы ему ещё два с половиной годочка протянуть! Вот уж он был бы вами доволен…

Ласково, как отдалённый напев скрипки, звучал для меня её голос, а кроткие голубые глаза мерцали радостью».

Осенью 1902 года на Балтике образовалось два подпольных социал-демократических кружка. Участники одного из них собирались в Кронштадтской воскресной школе под руководством преподавателя Герасимова. Было бы странно, если бы Алексей Новиков – с его мятущейся душой, с его ярко выраженным стремлением бороться с любой несправедливостью, со всеми накопившимися вопросами – не примкнул к членам кружка.

И очень скоро, а именно в апреле 1903 года, баталер Новиков получил весьма «лестную» характеристику… в донесении Министерства юстиции о революционной пропаганде среди матросов Кронштадта Николаю II. В нём, в частности, говорилось: «В артиллерийском отряде выдающееся значение приобрел баталер Алексей Новиков, происходящий из крестьян Тамбовской губернии и занимавшийся до поступления на военную службу торговлей в деревне лесом и другими товарами. Означенный Новиков представляется заметно развитым человеком среди своих товарищей и настолько начитанный, что в беседах толково рассуждает о философии Канта…» В этом же донесении сообщалось, что Новиков получил от студента-революционера Герасимова для распространения «до 30 социалистических изданий». Имя Новикова упоминается и в секретном отношении министра внутренних дел Плеве морскому министру Авелану от 16 июня 1903 года, уже после того, как в марте наиболее активные члены кружка были арестованы:

«Герасимов прочёл группе, состоящей преимущественно из матросов, несколько произведений Некрасова. По поводу прочитанного стихотворения „Дедушка“ одним из слушателей был возбуждён вопрос о том, кто такой упоминаемый в этом стихотворении ссыльный. Наиболее развитый квартирмейстер Новиков, ответив, что указанный ссыльный был декабристом, обратился к Герасимову с просьбой рассказать им что-нибудь о декабристах, что и было предметом последующей лекции того же студента».

Был арестован и баталер Новиков. Его под конвоем отправили из Кронштадта в Санкт-Петербург, где он в течение месяца находился в доме предварительного заключения.

В одном из ранних произведений «Письмо к родным» Алексей Новиков рассказал о своём пребывании в доме предварительного заключения в Петербурге: «…прошла одна лишь неделя, а мне уже так надоело, что я, подобно Илюше (имеется в виду герой рассказа Горького „Трое“. – Л. А.),готов был удариться головой о стенку, готов вдребезги разбить свой череп, лишь бы сразу избавиться от всех мук и страданий, переживаемых мною. А что будет, спрашивал я самого себя, со мною, если мне придётся пробыть в этих стенах, в этом проклятом каземате, полгода, а то, пожалуй, и целый год? И при такой мысли новое отчаяние охватывало меня, заставляя меня привести свои намерения в исполнение. Но в это время из глубины души моей слышался голос, говоривший мне обратное: „Погоди, потерпи, так как надежда не совсем ещё утеряна, а что ты хочешь сделать, то это можешь выполнить в любое время…“ Я почувствовал прилив какой-то новой силы, заставившей меня встрепенуться».

Новикова обвиняли в распространении нелегальной литературы и агитации среди матросов. Однако литературы у него обнаружено не было, никто из товарищей показаний против него не дал, и за отсутствием улик он был освобождён и снова отправлен на крейсер «Минин».

Уже почти четыре года длилась служба баталера Новикова, оставалось ещё три. Немало… Но как раз для того, чтобы подготовиться к сдаче экстерном экзаменов за общеобразовательный курс и поступлению в университет. Алексей мечтал учиться на физико-математическом факультете. Но его ждали совсем другие университеты…

28 января 1904 года во всех российских газетах был опубликован царский манифест, гласящий:

«Мы, Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврическаго, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский, Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский, Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода, Низовския Земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския, Черкасских и Горских князей и иных Наследник, Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Сторнмарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая и прочая.

Объявляю всем Нашим верным подданным:

В заботах о сохранении дорогого сердцу Нашему мира Нами были приложены все усилия для упрочения спокойствия на Дальнем Востоке.

В тех миролюбивых целях Мы изъявили согласие на предложенный японским правительством пересмотр существующих между обеими империями соглашений по Корейским делам. Возбуждённые по сему предмету переговоры не были однако приведены к окончанию, и Япония, не выждав даже получения последних ответных предложений Правительства Нашего, известила о прекращении переговоров и дипломатических сношений с Россией.

Не предуведомив о том, что перерыв таковых сношений знаменует собою открытие военных действий, Японское правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать нашу эскадру, стоящую на внешнем рейде крепости Порт-Артура.

По получении о сём донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке, Мы тотчас же повелели вооружённой силой отвечать на вызов Японии.

Объявляя о таковом решении Нашем, Мы с непоколебимой верою в помощь Всевышнего и в твёрдом уповании на единодушную готовность всех наших верных подданных встать вместе с нами на защиту Отечества, призываем благословение Божие на доблестные наши войска армии и флота.

В 27 день января лета от Рождества Христова тысяча девятьсот четвёртое, царствования же Нашего десятое.

На подлинном Собственною Его Императорскаго Величества рукою подписано: Николай».

Так началась Русско-японская война.

Причины начавшейся войны уходили своими корнями в предыдущий век, когда явно обозначилось соперничество крупных мировых держав за дальневосточное наследство разваливающейся Китайской империи, а также Кореи.

В 1895 году Россия, Франция и Германия, обеспокоенные усилением Японии, объединившись, потребовали отказа Японии от аннексии Ляодунского полуострова. Япония уступила. Возвратом Ляодуна Китаю воспользовалась Россия, которая давно мечтала о незамерзающем порте на Востоке. И в 1898 году между Россией и Китаем была подписана конвенция, согласно которой России предоставлялись в аренду порты Порт-Артур и Дальний. Несколькими годами раньше Россия уже начала строительство железнодорожного пути через Сибирь к Тихому океану. К концу 1890-х годов железная дорога уже подошла к границам Китая, дальше прямое направление к океану, сокращавшее путь на 500 с лишним километров, шло через Маньчжурию, опять же принадлежавшую Китаю.

Осознание того, что Россия фактически отобрала у Японии захваченный в своё время у китайцев Ляодун и прочно обосновывается в Маньчжурии, привело к волне милитаризации Японии, особенно к усилению её военно-морских сил.

Не вдаваясь в подробности развития отношений между Россией и Японией (в них были замешаны и Англия, и США), можно сказать, что к началу XX века они были крайне обострены. Русские начали активно перебрасывать войска на Дальний Восток, но при этом российское правительство полагало, что война с Японией начнётся не ранее середины 1905 года. Эти расчёты не оправдались.

Уже начало войны было для России крайне неудачным: в первый же день, 27 января 1904 года, японскими миноносцами были выведены из строя сильнейшие порт-артурские броненосцы «Цесаревич» и «Ретвизан», а также крейсер «Паллада». А у Чемульпо после неравного боя с японской эскадрой русские моряки затопили крейсер «Варяг» (он уходил под воду с поднятым Андреевским флагом) и взорвали канонерскую лодку «Кореец», навсегда обессмертив мужеством и доблестью имена своих кораблей.

В начале марта в Порт-Артур командовать 1-й Тихоокеанской эскадрой прибыл вице-адмирал С. О. Макаров, пользующийся большим доверием власти и безграничным уважением подчинённых. Буквально в первые дни своего пребывания в Порт-Артуре он изменил ситуацию в эскадре: укрепил дисциплину, поднял дух моряков. Но случилось непоправимое:

31 марта броненосец «Петропавловск» с командующим на борту подорвался на японских минах. Вице-адмирал С. О. Макаров погиб. Это была невосполнимая утрата не только для флота, но и для всей России. Говорят, история не терпит сослагательного наклонения. Но русские моряки и сейчас, спустя столетие с лишним, уверены: был бы жив Макаров – не было бы горя и позора Цусимы.

17 апреля 1904 года [8]8
  Здесь и далее даты приведены по старому стилю.


[Закрыть]была образована 2-я Тихоокеанская эскадра Российского императорского флота или, как она называлась в официальных документах, 2-я эскадра флота Тихого океана; её командующим был назначен исполняющий должность начальника Главного морского штаба контр-адмирал Зиновий Петрович Рожественский. Первоначальной целью создания эскадры было усиление в связи с начавшейся Русско-японской войной 1-й эскадры флота Тихого океана, находящейся в Порт-Артуре и серьёзно уступающей в силах японскому флоту.

Летом ситуация на Дальнем Востоке крайне осложнилась. После подвоза к Порт-Артуру японской осадной артиллерии флот вынужден был прорываться навстречу пока только формирующейся на Балтике 2-й Тихоокеанской эскадре. Однако контр-адмирал Витгефт, назначенный после гибели Макарова командующим 1-й эскадрой, по неясным причинам отказался от прорыва быстроходными броненосцами без принятия боя с одновременным отвлекающим манёвром старыми кораблями. Прорыв силами всей эскадры, в том числе с неисправными броненосцами во Владивосток, предпринятый 28 июля, закончился сражением в Жёлтом море. После боя 1-я Тихоокеанская эскадра, по сути, перестала существовать как боевая единица, её командующий погиб. Корабли были сильно повреждены, некоторые из них разоружились в нейтральных портах. Надежда на воссоединение эскадр рухнула, стало очевидно, что имеющимися силами не только победить японцев, но даже удержать Порт-Артур и сохранить имеющиеся там русские корабли не удастся.

10 августа в Петергофе состоялось Особое совещание под председательством императора Николая II, в котором участвовали великие князья генерал-адмирал Алексей Александрович (именно в его ведении находились все военно-морские дела России) и Александр Михайлович, управляющий морским министерством вице-адмирал Ф. К. Авелан, министр иностранных дел граф В. Н. Ламсдорф, военный министр генерал В. В. Сахаров и командующий 2-й эскадрой контр-адмирал З. П. Рожественский. Согласно докладу командующего эскадрой приход её на Дальний Восток был возможен в конце января 1905 года при условии, что в плавание она выйдет 1 сентября 1904 года (по оценке штаба, на собственно переход требовалось 90 суток и ещё 60 суток на стоянки и погрузку угля). В связи с тем, что Порт-Артур к тому времени уже мог пасть (что и произошло в действительности) и тогда 2-й эскадре, сильно уступающей в силе противнику, да к тому же измотанной полугодовым плаванием, придётся самостоятельно пробиваться в ещё покрытый льдом Владивосток, некоторые участники совещания предлагали отложить выход до присоединения крейсеров, которые в то время пыталась приобрести Россия у Аргентины и Чили и которые существенно бы усилили эскадру. Однако З. П. Рожественский настаивал на немедленной отправке эскадры, так как «немыслимо отпустить все зафрахтованные транспорты и вновь организовать позднее весь сложный организм снабжения эскадры в пути». Он считал, что эскадра должна дойти до Мадагаскара и ждать там планируемое подкрепление. Его точку зрения поддержал Ф. К. Авелан, сообщивший, что переговоры с южноамериканскими странами о продаже крейсеров идут успешно (хотя в итоге ни один корабль приобретён так и не был), а роспуск зафрахтованных иностранных пароходов-угольщиков принесёт большие убытки казне. В итоге совещание решило отправить эскадру осенью, дав ей для подготовки ещё полтора месяца. Во Владивосток её приход ожидался в марте 1905 года.

В начале сентября 1904 года Алексея Новикова вызвал командир крейсера «Минин» и сообщил, что он переводится на броненосец «Орёл». Что это значит, объяснять было не нужно: «Орёл» был включён в состав 2-й Тихоокеанской эскадры, которая в ближайшее время должна была взять курс на Восток.

– Путешествие тебе предстоит весьма интересное, – сказал командир. – Многое увидишь. С японцами повоюешь. А главное, есть возможность искупить то преступление, в которое, как я полагаю, ты впутался по своей темноте.

19 сентября 1904 года из Кронштадта «Орёл» отправился в Ревель (Таллин), где на рейде стояли все корабли 2-й Тихоокеанской эскадры, и присоединился к ним.

О расставании баталера Новикова с Кронштадтом автор «Цусимы» напишет: «Я долго стоял на кормовом мостике, уныло оглядываясь назад, на знакомые берега, на исчезающий вдали город. Прощай, Кронштадт!» Дальше, как было уже сказано, шло про мытарства. Но главная мысль этого фрагмента звучит так: «И всё-таки, если выйду живым из предстоящего сражения с японцами, я с благодарностью буду вспоминать об этом городе…»

«ЧТО С НАМИ БУДЕТ ДАЛЬШЕ – ПОКА НИЧЕГО НЕ ИЗВЕСТНО»

Впервые близко увидев броненосец «Орёл», баталер Новиков был поражён его размерами и мощью. В сравнении с крейсером «Минин» этот мрачный красавец казался великаном. Подробное его описание находим в первой книге «Цусимы» – «Поход»:

«Весь он был чёрный, закован в броню крупповской стали, с массой надстроек. На баке укрепилась грузно вращающаяся башня, из амбразур которой выглядывали два длинных дула двенадцатидюймовых орудий, другая такая же башня угрожала с кормы. Кроме того, ещё шесть башен расположились по бортам, с парой шестидюймовых орудий каждая. Главная разрушительная мощь заключалась именно в этой артиллерии. Двумя этажами ниже находилась батарейная палуба с 75-миллиметровыми скорострельными пушками, назначение которых было защищать броненосец от нападения миноносцев. Над палубой громоздились мостики: передний – в три яруса, с боевой рубкой, и задний – в два яруса. На них тоже были пушки, но уже совсем мелкие – 47-миллиметровые. Для того чтобы можно было в темноте разыскивать противника, мостики были вооружены ночными глазами электрических прожекторов. На середине судна возвышались две большие трубы, окрашенные в жёлтый цвет, с траурной каймой наверху. Между ними, на рострах, в специальных гнёздах находились минные и паровые катеры, баркасы, шлюпки. Фок-мачта и грот-мачта соединялись антенной радиоаппарата. На каждой мачте виднелся марс – круглая площадка, обнесённая железными листами, откуда хорошо наблюдать за приближением неприятельских судов».

В Ревеле потянулись напряжённые дни и ночи боевой подготовки. Некоторые недоделки на «Орле», недавно сошедшем со стапелей, исправляла группа рабочих. Один из них как-то осторожно заговорил с баталером о предстоящей войне. Говорил он намёками, но Новиков прекрасно его понимал и вполне с ним соглашался: «В каком же дурацком положении оказались мы, моряки, отправляющиеся на Дальний Восток! Если мы восторжествуем над японцами, то нанесём вред назревающей революции, необходимой для задыхающейся России, как свежий воздух. С другой стороны, мы не можем спокойно подставлять свои лбы под неприятельские снаряды. Наш проигрыш и наша гибель будут считаться позором, и над теми, какие вернутся с войны, будут смеяться:

– Вот они, моряки с разбитого корабля!»

Но размышлять даже над такими важными вещами было некогда: на «Орле» вовсю шла подготовка к царскому смотру. Всё мылось, драилось и начищалось до самого ослепительного блеска: по-другому у моряков не бывало (кстати, не бывает и сейчас).

26 сентября состоялся смотр.

Николай II, с бледным и будничным лицом, не соответствующим ни солнечному дню, ни нарядным, расцвеченным флагами кораблям, выступил перед выстроенной во фронт командой с краткой речью. «Он призывал нас отомстить, – пишет Новиков-Прибой, – дерзкому врагу, нарушившему покой России, и возвеличить славу русского флота». Говорил он без всякого подъёма, вяло, ибо ему приходилось повторять одно и то же на каждом корабле.

Рядом с государем стоял Зиновий Петрович Рожественский, «облачённый в полную свитскую форму, тот, который поведёт наши корабли на смертный бой. Массивные плечи его горели серебром контр-адмиральских эполет с вензелями и чёрными орлами. Широкая грудь сверкала медалями и звёздами. Брюки украшали серебряные лампасы. От левого плеча наискось к поясу перекинулась через грудь широкая анненская лента, переливая алым цветом шёлка, а с правого плеча свисали витые серебряные аксельбанты. Своей могучей фигурой он подавлял не только царя, но и всех членов свиты. В чертах его сурового лица, обрамлённого короткой тёмно-серой бородой, в твёрдом взгляде чёрных пронизывающих глаз запечатлелось выражение несокрушимой воли. Против своего обычая упрямо склонять голову, сейчас он сосредоточенно смотрел на царя, прямой, монолитный, как изваяние, и такой самоуверенный, что, казалось, никакие преграды не остановят его замыслов».

Был на «Орле» пёс, дворняга по кличке Вторник. «У него была большая любовь к морю. Он мог часами сидеть на юте или на заднем мостике и, словно поэт или художник, любоваться красотами водной стихии». Тянуло его, как всякого моряка, и на берег, но он очень боялся отстать от корабля и прекрасно знал все его шлюпки, а также всю команду.

На время посещения царя Вторника загнали в машинное отделение. Он с этим вполне смирился. Но в какой-то момент до его чутких ушей донеслась любимая им команда вахтенного начальника: «Катер к правому трапу!»

«Вторник, – читаем в „Цусиме“, – сорвался с места и с привычной ловкостью понёсся по трапам наверх. Двери в машинное отделение были кем-то открыты, и он выскочил на верхнюю палубу. Первым делом, как это всегда бывает у собак, сорвавшихся с цепи или вырвавшихся на волю из конуры, Вторник сладко потянулся и встряхнулся всем телом. Потом он высоко поднял голову с торчащими ушами и огляделся. Видимо, ему хотелось разобраться: что здесь происходит, кто уезжает и за кем надо поспевать. Уже одно его появление здесь смутило судовое начальство. Но Вторник ещё больше накуролесил. Он увидел группу людей, направляющихся к знакомому трапу, и, обгоняя её, с радостным лаем пустился галопом по палубе. В этой напряжённой обстановке, когда в присутствии коронованного гостя и высших чинов флота люди как будто оцепенели и даже сдерживали дыхание, вольность движений собаки привела судовых офицеров в такой ужас, словно им угрожал немедленный провал в морскую пучину. Что-то страшное надвинулось на корабль – ведь Вторник в своём неудержимом порыве попасть на катер может столкнуть царя с трапа в воду. Что тогда будет? Командир, сгибая дрожащие колени, стал ниже ростом и приоткрыл рот, как будто хотел крикнуть и не мог. Старший офицер даже крякнул и для чего-то поднял к треугольной парадной шляпе и левую руку. Лейтенант Вредный втянул голову в плечи, словно на него замахнулись кувалдой. Растерялись и остальные офицеры: одни побледнели, у других задёргались губы. Можно безошибочно сказать, что перед каждым из них стоял один и тот же жуткий вопрос: из-за чего придётся пострадать? Из-за собаки, паршивой дворняжки. Вероятно, в это мгновение она возбуждала у судового начальства такую ненависть к себе, что участь её была решена: после смотра она с балластом на шее полетит за борт.

Великий князь Алексей Александрович, оглянувшись, укоризненно качнул головой Рожественскому, а тот, стиснув челюсти, посмотрел на офицеров таким уничтожающим взглядом, который как бы говорил:

– Ну, всем вам конец: разжалуют в матросы.

Царь в этот момент находился на нижней площадке трапа. Он только что хотел шагнуть на катер, как к его ногам кубарем скатился Вторник. Царь дёрнулся и, ухватившись за поручни, неловко изогнулся. Один из мичманов, стоявших на площадке трапа в качестве фалрепных [9]9
  Фалрепный – матрос, посылаемый с вахты подать фалреп – трос, заменяющий поручни у входного трапа.


[Закрыть], оторопел, но другой не растерялся и, схватив Вторника за шею, крепко прижал его к себе. Всё это произошло в несколько секунд, и все ждали, что сейчас последуют страшные взрывы молнии и грома. Но царь, опомнившись, вдруг заулыбался и, погладив пса по спине, ласково промолвил:

– Ах, собачка. Какая милая собачка.

И шагнул на катер. Напряжённая атмосфера сразу разрядилась. Вся раззолоченная императорская свита, словно по команде, заулыбалась. Каждый из высших чинов, начиная с великого князя и кончая адмиралами, считал своим долгом, спустившись по трапу, погладить Вторника, и каждый приговаривал на свой лад:

– Удивительный пёс.

– Славная собака.

– У него исключительно умные глаза.

– Красавец, какого редко можно встретить.

И даже всегда мрачный Рожественский изобразил на своём суровом лице улыбку и, потрепав по спине Вторника, пробасил:

– Четвероногий моряк. Видать – патриот.

Оживилось и наше судовое начальство. Командир выпрямился, улыбнулся и стал выше ростом. Старший офицер опустил левую руку и браво выпятил грудь. Просияли и остальные офицеры, точно им предстояло получить высочайшую награду. Теперь каждый из них смотрел на собаку с таким восторгом, как будто она совершила выдающийся военный подвиг».

Только Вторник не радовался, а с недоумением смотрел на катер, не понимая, почему его туда на этот раз не пускают. Не понимал пёс и того, что он «удостоился такой великой монаршей милости, которая осчастливила бы любого человека» из команды броненосца.

Из Ревеля эскадра двинулась в Либаву. Здесь в большой суматохе прошли три дня: догружались углём, провизией.

Накануне отхода из Либавы Новиков выехал из порта в город. Захотелось побродить по улицам, заглянуть в магазины. Конечно, не прошёл мимо книжного: надеялся подкупить ещё что-нибудь с собой в плавание, хотя уже в Питере запасся основательно. Неожиданно встретил инженера с «Орла». Знал, что фамилия его Костенко, что по его проекту строился их броненосец и что Костенко этот, как говорили, сам напросился в поход, от которого многие бы с удовольствием отказались.

Костенко дружелюбно поздоровался с Новиковым, поинтересовался, какие книги тот читает, и пригласил заходить к нему: библиотека у него с собой на корабле собрана большая.

Этот короткий разговор в книжной лавке положил начало совместной революционной работе и большой дружбе баталера Новикова и инженера Костенко, которому в своей «Цусиме» Новиков-Прибой даст другую фамилию – Васильев.

2-я Тихоокеанская эскадра покинула последний русский порт на Балтике, Либаву, 2 октября 1904 года.

Основную силу эскадры составляли два броненосных отряда. В первый (командир контр-адмирал З. П. Рожественский) вошли четыре новейших однотипных броненосца «Князь Суворов» (флагман), «Император Александр III», «Бородино» и «Орёл». Второй отряд (контр-адмирал Д. Г. Фелькерзам) составили недавно построенный, но довольно слабый, а главное, недостаточно защищённый по сравнению с другими русскими эскадренными броненосцами броненосец «Ослябя» (флагман) и два устаревших корабля – «Сисой Великий» и «Наварин», а также старый броненосный крейсер «Адмирал Нахимов».

Крейсерские силы эскадры (контр-адмирал О. А. Энквист) включали старый броненосный крейсер «Дмитрий Донской», бронепалубные крейсеры 1-го ранга «Олег», «Аврора» и «Светлана» и 2-го ранга «Жемчуг» и «Изумруд», небронированный крейсер-яхту «Алмаз» и вспомогательный крейсер «Урал»; позже к ним присоединились ещё несколько вспомогательных крейсеров.

В первоначальный состав эскадры входили также миноносцы «Буйный», «Бедовый», «Бравый», «Быстрый», «Блестящий», «Безупречный», «Бодрый», «Грозный», «Громкий», «Прозорливый», «Пронзительный» и «Резвый», плавучая мастерская «Камчатка», буксирный пароход «Русь» (бывший «Роланд»), несколько транспортов и госпитальное судно «Орёл».

По Балтике эскадру сопровождал ледокол «Ермак».

Из-за неготовности часть кораблей эскадры осталась на Балтике и образовала «отряд догоняющих судов» под командованием командира крейсера «Олег» капитана 1-го ранга Л. Ф. Добротворского.

К моменту выхода эскадры было уже очевидно, что дни 1-й Тихоокеанской эскадры сочтены: с 18 сентября японцы начали обстрел Порт-Артура и его гавани из 280-миллиметровых осадных орудий. Столь же очевидно было, что её сил для самостоятельного разгрома японского флота, насчитывавшего четыре достаточно современных для того времени броненосца и восемь броненосных крейсеров, не считая большого числа менее мощных кораблей, недостаточно.