Текст книги "Новиков-Прибой"

Автор книги: Людмила Анисарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Да, отношение к простым людям, к матросам, является для Новикова-Прибоя главным мерилом нравственной ценности командиров, офицеров. Кто человечно относится к матросам, тот оказывается мужественным в час боя. И таких героев в его книге немало.

Мысль об исторической обречённости царизма в романе Новикова-Прибоя не воспринимается как заранее заданная и навязываемая читателю автором. «Она раскрывается всей образной системой романа, изображением разгрома обречённой на гибель эскадры. Правда в „Цусиме“ – правда истории. В самом движении эскадры, громоздкой, нелепой, отсталой, руководимой глупыми, барски чванливыми и равнодушными к народу начальниками, как бы отражён ход истории, движения самой царской России к историческому краху». А сам писатель размышляет: «Это была не только эскадра, а оторванная от материка часть старой царской России, которая плыла куда-то вдаль, сохраняя при этом в полном цвету весь колорит крепостнических порядков царской эпохи». Но он не забывает напомнить и о славных флотских традициях, об адмиралах Ушакове и Нахимове, тем самым, как пишет Петров, «сильнее оттеняя бездарность Рожественского и ему подобных и подчёркивая преступность самодержавия, доведшего богатый в прошлом победами русский флот до неслыханного поражения». Да, слова эти тоже написаны в советское время, но истинность их доказана жизнью.

Подробно разбирая эпопею Новикова-Прибоя, Петров останавливается на психологических характеристиках персонажей, которые выявляют их внутренний мир в условиях суровой военно-морской службы. Трогательная история с вылупившимся под солнцем экватора цыплёнком, приведшая в умиление всю команду броненосца, напоминает, по его мнению, те рассказы Станюковича, в которых раскрывается человечность, добрая душа русского матроса.

Добрым юмором и симпатией проникнуты образы Васи Дрозда (прототипом его стал один из матросов), кочегара Бакланова (это, кстати, полностью выдуманный персонаж, с которым связано большинство комических ситуаций в романе), боцмана Воеводина и многих других. Автор романа не скрывает грубости матросов, их малограмотности, ограниченности интересов. Однако в биографиях некоторых из них, в страстном их стремлении к просвещению, в их дружбе, а главное – в подвигах во время боя, писатель раскрывает высокий нравственный облик матросской массы, подлинную её человечность.

Из офицеров броненосца «Орёл» Новиков-Прибой выделяет инженера Васильева, лейтенанта Гирса, капитана 1-го ранга Юнга. Он говорит от имени рассказчика: «Меня не прельщали ни офицерские чины, ни ордена, ни богатство. Я хорошо знал, что всё это даётся людям не обязательно даровитым и честным. Но мне до болезненной страстности хотелось быть таким же умным и просвещённым человеком, каким представлялся в моих глазах Васильев…»

Чрезвычайно выразительны созданные Новиковым-Прибоем портретные характеристики персонажей. Автор рисует невзрачный облик царя Николая II и комически воинственную фигуру Вильгельма II, сопоставляет грозную и величественную внешность адмирала Рожественского в начале похода с его жалким видом после боя. Импозантный внешний облик прикрывает подлую натуру Баранова; нежные, девичьи черты лица мичмана Воробейчика контрастируют с его злобными и жестокими выходками по отношению к матросам. Весьма непригляден облик судового священника отца Паисия, обрисованный со всей страстностью атеистического нигилизма автора.

По композиции «Цусима» – необыкновенно целостное произведение. В нём нет ничего неясного и незавершённого. Убеждённый в этом, С. Петров пишет, что Новиков-Прибой ни о чём не забыл и ни рядовой читатель, ни профессионал-специалист не могут предъявить писателю каких-либо упрёков в неполноте или неточности: «Подготовка эскадры, состав её сил, военно-техническая оснащённость, уровень подготовки офицеров и матросов, способности командования, тактические вопросы, моральное состояние личного состава эскадры – всё освещено в „Цусиме“ художественно объективно – в образах, сценах, картинах, всё, что необходимо для полного представления о Цусимском сражении, его причинах, характере и результате».

ПИСАТЕЛЬ СКЛАДЫВАЕТСЯ ГОДАМИ

В архиве А. С. Новикова-Прибоя сохранилось множество блокнотов и тетрадок с его заметками, сделанными в разные годы жизни.

«Писатель подобен пчеле, – любил повторять Алексей Силыч. – Как пчела собирает нектар с различных цветов, чтобы создать из него душистый мёд, так и писатель по капелькам, по крупицам собирает материал, из которого создает своё произведение».

Вот записи о море и моряках:

«Примета в Архангельске: если чайки сидят на воде, значит, в море разыграется шторм»;

«Поверье моряков: если увидеть зелёное солнце, то не погибнешь в море»;

«Два капитана, подвыпив, хвалятся:

– Я могу в любой туман пройти, как по нитке.

– Вы ещё не видали настоящего тумана, – сказал другой. – Я однажды попал в такой густой туман, что свистка нельзя было дать – пар не лезет в трубу»;

«Он засмеялся, загрохотав, точно якорный канат в клюзе»;

«Вокруг глаз у него морщины – это отпечаток моря, где приходится смотреть, постоянно щурясь»;

«Он был стар, и казалось, что его душа обросла ракушками»;

«Понимаешь ты в этом деле, как лангуст в библии»;

«Он начал дрейфовать около неё»;

«Он шёл, точно плыл под бом-брамселями и лиселями».

Есть в блокнотах наброски морского пейзажа («Солнце развесило золотые паруса облаков»), есть пословицы («Уснула акула, да зубы живы», «Моя красавица пройдёт – и травы не сомнёт»), есть короткие заметки, из которых потом рождались рассказы и романы.

Например, вот такая короткая запись легла в основу сюжета романа «Солёная купель»: «Аббат, напившись, попал в матросы и что из этого вышло».

Использованные заметки писатель чаще всего перечёркивал, а иногда помечал, в какие рассказы они попали.

В РГАЛИ, в архиве Новикова-Прибоя, хранится потрёпанный блокнот в клеточку с набросками к выступлению «Как я учился писать»: «Наметить курс и добиваться своей цели»; «Писатель складывается годами» (кстати, по воспоминаниям друзей Алексея Силыча, это было одно из самых любимых его выражений); «Нужно из собранного материала делать тщательный отбор. Уплотнить своё произведение – братья Гонкур и Вольтер»; «Из огромнейшего количества золотоносного песка собирается немного грамм золота».

Алексей Силыч цитирует Флобера («Я предпочитаю издыхать, как собака, нежели на одну секунду ускорить фразу, которая ещё не созрела»), Джека Лондона («Омут лесных озёр. Кажется, дна нет. А войди в воду – она только по пояс. Некоторые произведения такие бывают. Обманная глубина»).

В этом же блокноте отдельным столбиком перечислены почитаемые Новиковым-Прибоем зарубежные прозаики: Флобер и Мопассан, братья Гонкур, Вольтер, Джек Лондон.

Все писатели знали, что Алексей Силыч особенно уважал французов. Он восхищался, например, мастерством Мериме, удивляясь, что тот практически не использует сравнений. «Все удачные и мыслимые сравнения, – говорил он И. Арамилеву, – давно использованы, заштампованы. Нельзя в тысячу первый раз писать: Пётр Иванович покраснел как рак. Это уже не действует на читателя. Теперь некоторые писатели мучаются над изобретением сравнений, подобно несчастным алхимикам, и выдумывают всякие нелепости. Один сравнивает облако с мопсом или рогатой коровой, другой – солнце с кровавой раной, третий – человеческие глаза с шариками ртути, четвёртый – женскую ножку с хоботом слона. Мы боимся, что без сравнений читатель не почувствует красоты моря, не поверит в мягкость земли, не запомнит глаза и ножки героини романа. А вот я читаю Мериме, всё понимаю, во всё верю».

Как-то, уже во время Великой Отечественной войны, заговорили Арамилев с Новиковым-Прибоем о норвежце Гамсуне, у которого к тому времени была дурная слава: оправдывал фашизм. Этот факт Силыч объяснил совершенно удивительно, по-своему, по-крестьянски. «Я думаю, что Гамсун, – сказал он, – примкнул к фашистам по старческому слабоумию. Я знал в деревне мужика. Он был замечательный человек – умница, широкая натура, хлебосол. Состарился – не узнать. Превратился в такого скопидома и выжигу – удивленье. Одни, сколько ни живут, остаются самими собой. Других старость преображает, уродует. Гамсун изуродован старостью – думаю, что это верно, и поэтому скатился к фашизму».

Главная задача писателя, считал Новиков-Прибой, – постоянно наблюдать за жизнью, собирать как можно больше фактов. Именно поэтому он очень много ездил по стране: ему нужны были встречи с людьми разных профессий, ему нужно было посмотреть, как живут строители и шахтёры, крестьяне и рабочие, рыбаки и конечно же моряки, хотя уж о них-то он, казалось, знал всё. Но его интересовал современный флот, изменений было так много и они осуществлялись столь стремительно, что Алексей Силыч боялся что-нибудь пропустить. Поэтому он был постоянным гостем на военных кораблях Балтийского и Черноморского флотов.

Не уставая работать над «Цусимой», получая множество положительных откликов на свой роман, Новиков-Прибой переживает и очень неприятные моменты, связанные с его работой. И это требует большого мужества.

14 февраля 1934 года «Литературная газета» опубликовала «Открытое письмо А. С. Серафимовичу» М. Горького. Вступив в полемику о современной литературе с одним из пролетарских писателей, главный пролетарский писатель отстаивал необходимость беспощадной борьбы «за очищение литературы от словесного хлама», «за простоту и ясность нашего языка, за честную технику, без которой невозможна чёткая идеология».

Упомянул в своём послании Горький и Новикова-Прибоя. Больно было читать Алексею Силычу не просто негативные, а крайне издевательские слова о себе:

«По линии идеологической славные литераторы наши сугубо беззаботны и даже более того: некоторые хвастают слабостью идейного вооружения своего. Так, например, в какой-то газетке я нашёл нижеследующее заявление автора „Цусимы“ Новикова-Прибоя:

У меня этого не бывает, чтобы вычёркивать из написанного что-нибудь, хоть строчку… Это вычёркивают те, которые стараются напустить как можно больше идеологии и которым приходится сказать: „Ты с этой, с позволения сказать, идеологией только срамишь Советскую власть“. А у меня идеология в крови и волосах.

О составе крови этого писателя мне, разумеется, ничего не известно, но волос на голове его, мне помнится, не очень много, а судя по приведённым его словам – совсем нет волос».

Надо сказать, что здесь произошло досадное недоразумение. Одно из высказываний Новикова-Прибоя было искажено в «Литературной газете» (1934. 16 января), и получилось, будто бы он заявил, что никогда ничего не вычёркивает из написанного (полный абсурд: все близкие знали, как упорно он работает над каждой страницей своих текстов, перемарывая их не по одному десятку раз). Алексей Силыч разъяснил ошибку (Литературная газета. 1934. 4 марта), газета принесла свои извинения, но, думается, легче от этого Силычу не стало. Тяжело было у него на сердце. Человек, которого он буквально боготворил, к которому испытывал светлое и тёплое чувство благодарности, при каждом удобном случае отзывался о Новикове-Прибое пренебрежительно или уничижительно.

Однажды, как вспоминает Борис Неверов, Алексей Силыч вместе с Марией Людвиговной были на приёме у Горького, на котором Алексей Максимович делился своими впечатлениями о последних произведениях московских литераторов, опубликованных в журналах и вышедших отдельными книгами. С приёма Алексей Силыч вернулся необычайно расстроенным и подавленным. Оказалось, что Горький очень неодобрительно отозвался о «Цусиме». Рассказывая об этом, Алексей Силыч сказал: «Много Алексей Максимович помогал мне, когда в литературе я был „матросом Затёртым“… Спасибо ему за это… А вот „Цусиму“ мою не понял и так опозорил при всём честном народе».

И вот уж где спасал надёжный тыл – семья. Истинная хранительница очага, Мария Людвиговна создавала все условия для того, чтобы Алексей Силыч как можно меньше огорчался. Уж она, как никто, знала, как нуждается её муж в общении, и то, что дом всегда был полон друзей, – несомненно, её заслуга. Как, наверное, она уставала! Только никто никогда никаких жалоб не слышал. В ней удивительно сочетались доброта, приветливость и строгость (прежде всего по отношению к детям, ведь именно на ней лежала ответственность за их воспитание).

Алексей Силыч никогда не позволял себе хандрить, показывать своё плохое настроение. Он всегда был в гуще всех событий, благодаря своей кипучей, деятельной натуре и личной ответственности за всё, что происходит в стране.

В феврале, конечно, тяжеловато было из-за этого открытого письма, а в марте уже нужно было принимать участие в Третьем пленуме оргкомитета Союза советских писателей.

Событий было множество, и практически на всех Новиков-Прибой, по-настоящему популярный писатель из народа, был желанным гостем.

16 апреля. Постановлением ЦИК СССР учреждено звание Героя Советского Союза. Первыми награждёнными стали лётчики, спасшие челюскинцев. Среди них – Водопьянов, Каманин, Ляпидевский… Новиков-Прибой очень ценил лётчиков, многих из них хорошо знал и, конечно, присутствовал на приёме.

1 мая. На Красной площади – военный парад и демонстрация трудящихся. К. Паустовский писал: «На влажных от тумана мостовых плясали танкисты. Они ждали начала парада… На Красной площади демонстранты выпустили почтовых голубей. Они шумно взмыли в стратосферическое небо, где рокотали стаи лёгких самолётов-разведчиков. Десятки маленьких воздушных шаров перепутались с голубями. К шарам были привязаны живые цветы». На трибуне, среди почётных гостей – и известный писатель Новиков-Прибой.

4 мая. На Васильевской улице открылся Центральный дом кино. И на этом мероприятии нельзя было не побывать: «кино – важнейшее из искусств».

13 мая. Первое заседание по приёму в члены Союза советских писателей. Членский билет № 1 выдан А. М. Горькому. Билеты получила первая группа писателей: А. Безыменский, Г. Никифоров, А. Караваева, К. Зелинский, Б. Ясенский, Б. Иллеш, А. Глебов, И. Ильф, Е. Петров, В. Киршон, М. Герасимов, А. Свирский.

А 24 мая на улице Воровского открылся Центральный дом литераторов. Предыстория этого события такова: в начале 1930-х годов московские писатели пожаловались Горькому, что у них нет своего клуба. Горький передал это Сталину. Тот перебрал все здания рядом с Союзом писателей и остановился на бывшем особняке графа Олсуфьева, принадлежащем посольству США.

– Америка плохо относится к нам, – сказал он. – Заберём этот дом у американцев, отдадим его писателям, а когда Америка изменит своё отношение, мы найдём американцам другой.

19 июня. На Белорусском вокзале столицы восторженно встречали легендарных челюскинцев. От имени писателей их приветствовал А. С. Новиков-Прибой. По-праздничному оделись площади, улицы, бульвары, переулки столицы. Дома украсили гирляндами цветов, портретами Сталина, лётчиков-героев Советского Союза, ледового командира О. Ю. Шмидта, мужественных челюскинцев. На Красной площади состоялся митинг, который открыл заместитель председателя СНК В. В. Куйбышев. Выступали спасённые полярники и лётчики, вывезшие их с льдины.

А вот 23 июля 1934 года произошло событие, затмившее для Алексея Силыча всё на свете. В семье появилась долгожданная дочка! В это время ему – 57, а Марии Людвиговне – 43. Назвали Ириной. И кто больше всего любил и баловал девочку? Конечно, отец.

Но, тающий от нежности к малышке, от общественной жизни Алексей Силыч не отрывался.

В конце июля 1934 года в Москву прилетел известный английский писатель-фантаст Герберт Уэллс. В московском аэропорту гостя встречали официальные лица, представители общественности. Литераторов представляли М. Кольцов, А. С. Новиков-Прибой, И. Бабель. Пройдёт совсем немного времени – и из этих троих посчастливится остаться в живых только одному.

Но пока жизнь прекрасна и удивительна! И сердце Силыча не сжимается от боли и непонимания: почему происходит то, что происходит?! И страха за свою семью пока нет. Потом, через три года, появится. Как у всех…

В начале 1930-х годов Новиков-Прибой ближе познакомился с Александром Константиновичем Воронским, которого знал по многочисленным критическим публикациям, в том числе и по поводу своих произведений.

Жизнь Воронского закончилась трагедией. Подобные исходы, к сожалению, были страшной приметой «славного» шествия страны под сталинскими победными знамёнами.

Видный революционер, идеолог нового искусства, на протяжении нескольких лет главный редактор популярного журнала «Красная новь», А. К. Воронский в своих взглядах на литературу во многом совпадал с Троцким, осуждал принципы Пролеткульта, выступал за привлечение в советскую литературу интеллигенции. В 1923 году он примкнул к левой оппозиции РКП(б), а в 1927-м был исключён из рядов партии и отправлен в ссылку вместе с другими оппозиционерами. Через два года он заявил об отходе от оппозиции и получил разрешение вернуться в Москву, где был назначен редактором отдела классической литературы в Гослитиздате. В 1934 году закончил работу над самой значительной своей книгой о жизни и творчестве Н. В. Гоголя. С 1929 по 1935 год (в 1935-м он был арестован) пишет множество литературно-критических статей, в том числе и о Новикове-Прибое. Летом 1937 года Воронский был расстрелян.

И Новиков-Прибой, как и большинство граждан страны, как и все поголовно писатели, увы, поверил в вину человека, который совсем недавно о нём, об Алексее Силыче, веря в его талант писателя-мариниста, писал:

«Почти все рассказы и повести Новикова-Прибоя морские. В них на первом плане вольные дети морского труда. Они надёжны на море, они пережили тысячи опасностей, они глядели в глаза смерти, каждому из них есть что рассказать; об ужасных, небывалых случаях они повествуют спокойно, эпически. Они находят в себе силы даже подшучивать, подсмеиваться…

На море труд и опасности, но на море проще. Тут человек забывает о береговых несчастиях, тут забывает он о том, что саднит душу на земле. Эта великая, немолчная, таинственная стихия, эта бездна, эти тёмные и неизведанные, сказочные пучины, эти пленительные восходы и закаты, эта ласкающая синь и эти чудовищные, адские штормы – они отметают, они заглушают земные невзгоды. Оттого „море зовёт“, оттого оно тянет и властно требует к себе человека».

Алексей Силыч Новиков-Прибой (хоть и не жалует его Горький) в стране почитается и как популярный писатель, и как заметный общественный деятель. И не случайно летом 1934 года ему, одному из первых среди писателей, достаётся легковой автомобиль «ГАЗ». Алексей Силыч был несказанно рад, что теперь в любое время года сможет выезжать на охоту на собственной машине.

7 августа в Колонном зале Дома союзов открылся Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Это было грандиознейшее событие!

Из воспоминаний Ильи Эренбурга:

«Съезд продолжался пятнадцать дней, и каждое утро мы спешили в Колонный зал, а у входа толпились москвичи, желавшие посмотреть на писателей. К трём часам дня, когда объявляли обеденный перерыв, толпа была такой плотной, что мы с трудом пробирались… Приходили различные делегации: Красной Армии и пионеров – „база курносых“, работниц „Трёхгорки“ и строителей метро, колхозников Узбекистана и московских учителей, актёров и бывших политкаторжан. Железнодорожники выстраивались под специальный свисток; пионеры дули в трубы; колхозницы приносили огромные корзины с фруктами и овощами; узбеки привезли Горькому халат и тюбетейку; матросы – модель катера. Всё это было патетично, наивно, трогательно и походило на необычайный карнавал; привыкшие к трудным часам у рабочего стола, мы вдруг оказались на площади, осыпаемой розами, астрами, георгинами, настурциями – всеми цветами ранней московской осени».

В октябре 1934 года А. С. Новиков-Прибой приглашён на празднование двадцатилетия линкора «Октябрьская революция». Как всегда, он берёт в эту поездку сына Игоря.

И. А. Новиков позже напишет: «Мы поднялись на палубу линейного корабля. К нам подошли, отдали честь, пожали руки командующий Балтийским флотом флагман 1-го ранга Лев Михайлович Галлер и командующий бригадой линкоров флагман 2-го ранга Константин Иванович Самойлов. Сразу завязалась непринуждённая дружеская беседа».

«Находясь на судне и наблюдая за отцом, – вспоминает Игорь Алексеевич, – я удивлялся его неиссякаемой энергии. Для него, человека „морской косточки“, корабельная жизнь была привычной и желанной средой. Он вставал рано, вместе с побудкой на линкоре, ложился спать, когда на судне объявляли отбой. Ежедневно на верхней палубе присутствовал на утренних и вечерних поверках команды корабля, при подъёмах и спусках гюйса и кормового флага. В течение дня он успевал побывать в разных отсеках линкора, поговорить с краснофлотцами о военной службе, их интересах и увлечениях, семейных новостях, ознакомиться с современными военными приборами и аппаратами, выяснить у командира корабля их особенности в походах и на манёврах, побеседовать с механиками о технических данных судовых машин, расспросить специалистов об огневой мощи и мореходных свойствах линкора».

Во время пребывания на линкоре Новиков-Прибой познакомился с молодым, подающим надежды поэтом Н. Флёровым.

Тесная дружба связывала Алексея Силыча с писателями-маринистами Всеволодом Вишневским и Леонидом Соболевым. Алексей Силыч очень любил спектакль «Оптимистическая трагедия» и много раз смотрел фильм «Мы из Кронштадта», снятый по сценарию Вишневского.

Мария Людвиговна и Алексей Силыч всегда были желанными гостями Вишневского на премьерах его новых спектаклей в московских театрах. В пьесе «Раскинулось море широко», созданной Вишневским в 1942 году в блокадном Ленинграде, любовно выписан образ носителя лучших морских традиций – боцмана Силыча, названного так в честь А. С. Новикова-Прибоя.

Жизнь в Москве 1934 года продолжала кипеть.

Осенью на экранах всех кинотеатров города появился «Чапаев», очереди у касс были невообразимые, а мальчишки умудрялись смотреть его всеми правдами и неправдами десятки раз.

Ощущение праздника закончилось 1 декабря. В Ленинграде был убит один из истинных народных кумиров – Сергей Миронович Киров. 4 декабря тело Кирова привезли в Москву, гроб был установлен в Колонном зале Дома союзов. Прощание было многолюдным и многослёзным.

Но уже 25 декабря москвичи спешили посмотреть вышедшую на экраны первую советскую музыкальную комедию «Весёлые ребята». Новые всеобщие кумиры – Любовь Орлова и Леонид Утёсов.

В 1935 году в жизни семьи Новиковых – новое приятное событие.

Вскоре после появления в семье дочки Новиковы решили поменять жильё на более просторное. Сложилось всё очень удачно: переехали в пятикомнатную квартиру в своём же доме, в Большом Кисловском переулке, даже в этом же подъезде, только этажом ниже.

В середине 1930-х годов Новиков-Прибой вместе с писателями Перегудовым и Низовым объездил с литературными вечерами несколько городов Донбасса.

Там писатели побывали на заводах, в шахтах, в забоях и у мартеновских печей, знакомились с работой горняков и литейщиков, восхищались их самоотверженным трудом. Везде они встречали удивительно внимательное, тёплое к себе отношение, все встречи проходили с особым подъёмом и, как всегда, в роли самого яркого рассказчика оказывался Алексей Силыч.

В 1937 году Новиков-Прибой работает над либретто оперы «Цусима». Наброски либретто хранятся в РГАЛИ. Предполагалось масштабное действо со множеством персонажей. Опера должна была состоять из шести картин с прологом и эпилогом.

18 июня 1936 года. Умер писатель Максим Горький. Да ещё при непонятных обстоятельствах. Врачи-отравители! Сердце кипит искренней ненавистью к убийцам любимого писателя. И не высказаться по этому поводу нельзя. И Новиков-Прибой в числе других писателей выступает с гневными статьями в газетах, искренне веря в заговор против молодой советской республики.

Со смертью Алексея Максимовича, «флагмана советской литературы», забылись все обиды. В семье Новиковых – настоящий траур. И все разговоры – только о Горьком, об учителе.

Часто вспоминая о жизни на Капри, Алексей Силыч рассказывал, как каждое утро почтальон с проклятиями тащил в гору на дачу Горького громадный кожаный мешок, доверху набитый письмами, журналами, газетами, книгами. Всю эту громадную корреспонденцию Алексей Максимович всегда разбирал и прочитывал сам. Без ответа не оставалось практически ни одно письмо, и все книги и журналы были внимательно изучены. Читал Горький невероятно много. Толстую книгу в 400–500 или 600 страниц прочитывал очень быстро.

Удивляясь этому, Алексей Силыч говорил:

«У меня создавалось впечатление, будто Горький не читает, а только листает, просматривает книги. А чтобы в том увериться, взял и самым внимательным образом проштудировал одну из книг, только что просмотренных Горьким, а вечером спрашиваю:

– Вы, Алексей Максимович, читали эту книгу?

– Да!

– А как вам нравится описание грозы в лесу?

Ничего не подозревая, Алексей Максимович самым обстоятельным образом разбирал описание грозы, чуть ли не цитируя некоторые строки наизусть из этого описания».

Очевидно, Горький блестяще владел навыками того, что мы сейчас называем скорочтением, хотя тогда эту технику ещё никто не изобрёл – и это было или его собственным, удивительным для того времени, изобретением, или чудесным природным даром.

Рассказывая о Горьком, Новиков-Прибой открывал некоторые тайны жизни великого пролетарского писателя:

«Горький получал немало за издания книг, и всё-таки у него частенько не хватало денег. Рассылал их нуждающимся писателям, раздавал тем, кто обращался к нему за помощью. А всё хозяйство в доме вёл повар-итальянец. Преизрядный прохвост, он самым бесцеремонным образом обирал Горького. И самому Алексею Максимовичу не раз приходилось занимать деньги у повара. Конечно, Горький не мог не догадываться, откуда у того деньги».

Воспоминания о Горьком, очевидно, самому Новикову-Прибою доставляли немалое наслаждение. Не спеша, раздумчиво он извлекал из памяти характерные чёрточки, живо лепя лицо, фигуру великого писателя. Он рассказывал, как Мария Фёдоровна Андреева покинула Горького, как Горький переживал это, как старался разговорами с друзьями скрасить пустоту, образовавшуюся с её неожиданным уходом.

Рассказы Алексея Силыча, как пишет его друг писатель Степанов, всегда были необыкновенно интересны, полны любопытных деталей:

«Горький был человеком исключительной образованности, невероятной начитанности и, что особенно важно, обладал гениальной памятью на лица, людей, даты, фамилии. Главное, он никогда не забывал того, что однажды прочитал или услышал. И, может быть, поэтому стоило только „завести“ его, то есть сказать, например: „А вот в Нижнем Новгороде был цирк братьев Никитиных“, – как он тотчас же вспомнит всех известных артистов цирковой труппы, шутки, какие выкидывал в ту пору знаменитый Дуров, какие происшествия волновали город, какие сплетни ходили по купеческим и мещанским домам. Неистощим был на воспоминания. Слушаешь его, и люди, нравы старины проходят перед тобой, как на экране хорошего кино почти в объёмных образах.

Неподражаемый рассказчик, он был подлинным учителем писателей.

Меня он „натаскивал на литературу“, как опытный охотник охотничьего щенка на дичь. Многим, бесконечно многим обязан я ему. Да разве только я один?! Почти все писатели последнего полустолетия, начиная от Леонида Андреева и кончая Константином Фединым, прошли через его руки, благодаря ему стали на ноги».

Степанов рассказывает, что, вспоминая о Горьком, Алексей Силыч по-горьковски ставил локти на стол и иногда чуть подкрашивал речь своеобразным волжским оканьем: «…и тогда на лице его, широком и скуластом, на одно-другое мгновение появлялось что-то схожее с чертами самого Горького, и даже голос его звучал интонациями, свойственными низкому чистому басу Алексея Максимовича, и тогда невольно представлялось, будто Новиков-Прибой непостижимым, почти чудеснейшим образом перевоплощается в Горького».

Конечно, Алексей Силыч тяжело переживал, что отношение к нему человека, которого он искренне любил и всегда считал своим учителем, круто изменилось в то время, когда Новиков-Прибой уже стал известным и успешно издаваемым писателем.

В «Страничке из прошлого» Новиков-Прибой писал: «В России редко найдёшь такого писателя, который с первых своих литературных шагов обошёлся бы без Горького. Все начинающие, как птицы на маячный огонь, тянулись к нему, зная заранее, что у него они найдут и справедливую оценку своих творений, и его поддержку по устройству рукописи в журнале, если, конечно, она достойна этого. Нужно было удивляться, как он успевал прочитывать горы рукописей и отвечать авторам, подробно разбирая их произведения».

Помня, как радушно принял его Горький на Капри, как много отеческой заботы дарил каждому начинающему литератору, Новиков-Прибой тоже всегда с исключительной теплотой и вниманием относился к молодым писателям. И, пожалуй, число тех, кому в разные годы своей жизни помог Алексей Силыч, не уступает количеству питомцев великого пролетарского писателя.

Ставший позже известным советским прозаиком, лауреатом Государственной премии СССР, Афанасий Лазаревич Коптелов вспоминает, как в 1926 году он приехал в Москву из Сибири с объёмистой рукописью своего первого романа. Не было у него в столице ни друзей, ни знакомых. Зато было рекомендательное письмо для Новикова-Прибоя, которого ему предстояло разыскать. Письмо передал Иван Григорьевич Зобачёв, редактор бийской газеты «Звезда Алтая». В своё время он работал вместе с Алексеем Силычем в редакции журнала «Сибирский рассвет» в Барнауле.

Новиков-Прибой встретил начинающего автора приветливо. За полночь затянулась беседа об Алтае, о сибиряках. Много было воспоминаний о Гражданской войне. Много рассуждали о творчестве. Алексей Силыч не упустил момента покритиковать Бориса Пильняка, о котором тогда много говорили и которого он очень не любил. Коптелов так передаёт слова Новикова-Прибоя: «Ну, этот опять наворотит, засыплет страницы журнала пустословием. Помните, как он писал о море? Будто из подвала кричал: „Море, море, море“. И полагал, что таким пустым криком он изображает морские просторы. А я за этими словами ничего не вижу – ни воды, ни воздуха. Не знаю – спокойное море или бурное. Нет ни изображения, ни чувств. В книге о тайге – помните? – у него написано: „Леса, леса, леса“. Будто он заблудился и орёт: „Спасите!“ А спасают – не хочет выходить из леса, кривляется. Говорят, собирается в Японию. Можно ждать – напишет: „Вот идёт японец, за японцем ещё японец, ещё японец“. Человеческой души в его сочинениях нет. И настоящей живописи нет. Словами-пустышками пытается заменить картину, но ничего не выходит. И не выйдет».