355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людмила Анисарова » Новиков-Прибой » Текст книги (страница 5)
Новиков-Прибой
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 19:19

Текст книги "Новиков-Прибой"


Автор книги: Людмила Анисарова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

С каким настроением отправлялись на Дальний Восток моряки 2-й эскадры? Если и были среди них такие патриоты, как Вторник, то их было совсем немного. Может, кто-то из молодых офицеров, мечтающих о дальних походах и красивой смерти «за царя и отечество»? Конечно, были и такие романтики. Но истинное состояние морального духа офицерского состава передают воспоминания одного из судовых священников: «Я был убеждён, что мы в силе не уступаем японцам. У нас нет только беззаветного желания отдать себя в жертву отечеству. Все мы идём не с пламенным желанием во что бы то ни стало победить, а потому что не идти нельзя, что нас „посылают“…»

Собственно, речь идёт о мотивации. Не было необходимости стоять «за царя и отечество», не было необходимости защищать родную землю, как, например, в 1812 году, когда поднялся весь народ от мала до велика. Тогда на войну не «посылали» – русские рвались драться с французами. Примеров тому множество, и все, кто читал «Войну и мир», их прекрасно помнят.

Как напишет А. С. Новиков-Прибой в «Цусиме», у подавляющего большинства рядового состава 2-й Тихоокеанской эскадры не было никакого желания воевать: «Хоть было бы за что воевать, а то за дрова. В разговорах, вопреки официальным сообщениям, всё чаще и чаще указывали как на причину войны борьбу за лесные концессии в Корее на реке Ялу, где были замешаны адмирал Абаза, Безобразов и высочайшие особы. Слух об этом давно уже начал проникать и на корабли. Даже среди отсталых матросов заколебался престиж власти, а война всё больше теряла свою популярность».

«Многие матросы, – пишет автор „Цусимы“, – были призваны из запаса. Эти пожилые люди, явно отвыкнув от военно-морской службы, жили воспоминаниями о родине, болели разлукой с домом, с детьми, с женой. Война свалилась на них неожиданно, как страшное бедствие, и они, готовясь в небывалый поход, выполняли работу с мрачным видом удавленников. В число команды входило немало новобранцев. Забитые и жалкие, они на всё смотрели с застывшей жутью в глазах. Их пугало море, на которое они попали впервые, а ещё больше – неизвестное будущее».

7 октября 2-я эскадра подошла к мысу Скаген и стала на якорь для погрузки угля. Сопровождавший эскадру ледокол «Ермак» был отпущен обратно в Либаву, с ним из-за неисправностей ушёл и миноносец «Прозорливый» (после ремонта он также был включён в «догоняющий отряд»). После Скагена эскадра для прохода зоны балтийских проливов разделилась, однако ночью отряды перемешались.

В ночь на 9 октября произошло событие, которое впоследствии станут называть «гулльским инцидентом».

«В общих чертах, – пишет современный писатель-маринист В. Шигин, – события развивались так. Личный состав эскадры был постоянно ориентирован потоком информации на происки японцев. В ночь на 9 октября 1904 года в условиях плохой видимости и дождя в районе Доггербанки в Северном море, где всегда полно рыбачьих судов, промышляющих треску, подверглась минной атаке плавмастерская „Камчатка“. Затем атакующих миноносцев заметили ещё с нескольких российских кораблей и открыли огонь. При стрельбе потопили несколько рыбачьих судов, среди которых прятались таинственные миноносцы, и поразили свою „Аврору“. Англичане подняли вокруг случившегося страшный шум, грозя международным скандалом.

Эта господствующая до сих пор версия „гулльского инцидента“ нашла широкое распространение и толкование в трудах большинства известных западноевропейских, американских и отечественных историков. Однако ряд специалистов придерживается другой версии, считая, что инцидент в Северном море мог быть специально спровоцирован Англией, которая у Доггербанки под прикрытием рыбачьей флотилии попыталась произвести несколькими своими миноносцами, проданными Японии, провокационный налёт на проходившую русскую эскадру. Цель этой провокации могла быть одна: задержать русскую эскадру в испанском порту Виго, а затем вернуть её обратно в Кронштадт».

Баталеру Новикову происшедшее увиделось и запомнилось следующим образом:

«В начале девятого часа плавучая мастерская „Камчатка“ сообщила, что её атаковали японцы. Она входила в отряд контр-адмирала Энквиста и должна была находиться впереди нас по крайней мере миль на пятьдесят. Но у неё произошло какое-то повреждение в одной из двух машин, поэтому она отстала от своего эшелона и шла в одиночестве позади наших броненосцев.

Как после узнали, между „Камчаткой“ и „Суворовым“ произошёл по телеграфу такой диалог:

– Преследуют миноносцы, – сообщила „Камчатка“.

– За вами погоня. Сколько миноносцев и от какого румба? – спросил „Суворов“.

– Атака со всех сторон.

– Сколько миноносцев? Сообщите подробнее.

– Миноносцев около восьми.

– Близко ли к вам?

– Были ближе кабельтова и более. <…>

Боязнь перед возможностью нападения на нас японцев всё возрастала и так затуманила разум, что все потеряли способность здраво мыслить. <…>

Около полуночи наш отряд проходил Доггер-Банку – отмель в Немецком море, знаменитую обилием рыбы. На этой отмели всегда можно видеть рыболовные суда. Впереди нашего отряда взвились трёхцветные ракеты. „Суворов“, приняв их за неприятельские сигналы, открыл боевое освещение, а вслед за этим с него грянули первые выстрелы. Его примеру последовали и другие броненосцы. Так началось наше „боевое крещение“.

На „Орле“ всё пришло в движение, как будто внутрь броненосца ворвался ураган. Поднялась невообразимая суматоха. Заголосили горнисты, загремели барабанщики, выбивая „дробь-атаку“. По рельсам, подвозя снаряды к пушкам, застучали тележки. Оба борта, сотрясая ночь, вспыхнули мгновенными молниями орудийных выстрелов. <…>

Бой продолжался минут двенадцать. За такой короткий промежуток времени только с одного „Орла“ успели, не считая пулемётных выстрелов, выпустить семнадцать шестидюймовых снарядов и пятьсот снарядов мелкой артиллерии.

Как после узнали, то же самое происходило и на других броненосцах. Не представлял собою исключения и флагманский „Суворов“, где царил такой хаос, что сам адмирал принимал непосредственное участие в наведении порядка.

У нас оторвало дуло у 75-миллиметровой пушки.

Вскоре выяснилось, что с нашего отряда попало пять снарядов в „Аврору“, пробив надводный борт и трубы. Двое были там ранены – легко комендор Шатило и тяжело священник Афанасий, которому оторвало руку (вскоре он умер). Но могло быть и хуже. Если бы мы стреляли умело и если бы наши снаряды разрывались хорошо, то в этой суматохе мы потопили бы сами часть своих судов.

Встретившись вскоре с инженером Васильевым, я сказал:

– Не совсем приятная история получилась, ваше благородие.

Он взглянул на меня карими глазами и, махнув рукой, недовольно буркнул:

– Вышли на потеху всему свету».

А вот что пишет по поводу «гулльского инцидента» в своей книге «Расплата» участник похода, член штаба Рожественского, капитан 2-го ранга В. И. Семёнов [10]10
  Трилогия В. Семёнова «Расплата» стала первым художественным произведением о Русско-японской войне в целом и о походе 2-й эскадры и Цусимском сражении в частности; с 1906 по 1913 год книги трилогии выдержали шесть изданий в России и были переведены на несколько иностранных языков.


[Закрыть]
:

«…лёжа на койке японского госпиталя в Сасебо, я узнал от товарищей, тоже раненых, но уже поправляющихся и свободно гулявших по госпиталю, что в соседнем бараке лечится от острого ревматизма японский лейтенант, бывший командир миноносца. В это время в Портсмуте (в Америке) уже начались переговоры, конечным результатом которых должно было явиться заключение мира на тех или иных условиях. Это всем было ясно, а потому наш сосед, вероятно, не находил нужным особенно секретничать относительно прошлого. Он открыто заявлял, что нажил свою болезнь за время тяжёлого похода из Европы в Японию.

– Ваша европейская осень – это хуже нашей зимы! – говорил он.

– Осень? – спрашивал его. – Какой же месяц?

– Октябрь. Мы, наш отряд, тронулись в поход в конце этого месяца.

– В октябре? Одновременно со второй эскадрой? Как же мы ничего о вас не знали? Под каким флагом вы были? Когда прошли Суэцкий канал?

– Слишком много вопросов!.. – смеялся японец. – Под каким флагом? Конечно, не под японским. Почему вы не знали? Об этом надо спросить вас… Когда прошли Суэцкий канал? Следом за отрядом адмирала Фелькерзама!

– Но тогда… не вы ли фигурировали в знаменитом „гулльском инциденте“?..

– Ха-ха-ха! Это – уж совсем нескромный вопрос!..

Больше от него не могли добиться никаких объяснений, но мне кажется, что и этого было достаточно. Тем более что в европейских газетах около того времени (октябрь – ноябрь 1904 г.) прорывались временами какие-то смутные сообщения о каких-то миноносцах, которые (в числе четырёх, построенных в Европе) идут на восток для усиления азиатской эскадры Северо-американских Соединённых Штатов…»

По мнению В. Шигина и других исследователей, тайна событий у Доггербанки не раскрыта и по сей день.

Следствием «гулльского инцидента» стала задержка первого броненосного отряда, с которым шёл транспорт «Анадырь», в испанском порту Виго, куда корабли прибыли 13 октября.

Сложившаяся ситуация в любую минуту могла разразиться войной с Англией. Как пишет В. Шигин, газеты неистовствовали, называя идущие на Восток русские корабли не иначе как «эскадрой бешеной собаки».

Россия предложила уладить инцидент цивилизованно и создать международную следственную комиссию. После того как Англия приняла предложение [11]11
  Инцидент был окончательно исчерпан только в конце февраля 1905 года. Большую роль в этом сыграл член следственной комиссии от России адмирал Дубасов, о котором император потом говорил: «Дубасов предотвратил возможное столкновение с Англией и спас честь России!»


[Закрыть]
, первый броненосный отряд 19 октября отбыл из Виго, а 21 октября прибыл в Танжер (Марокко), где уже находились другие корабли эскадры.

В тот же вечер броненосцы «Наварин» и «Сисой Великий» с крейсерами «Светлана», «Жемчуг» и «Алмаз» под общим командованием контр-адмирала Д. Г. Фелькерзама вышли из Танжера и отправились через Средиземное море и Суэцкий канал на Мадагаскар. Миноносцы ушли этим маршрутом раньше; отряд Д. Г. Фелькерзама соединился с ними 28 октября в бухте Суда на острове Крит. В период с 25 октября по 1 ноября туда пришли с Чёрного моря транспорты «Ярославль», «Воронеж», «Владимир», «Тамбов», «Киев», «Юпитер» и «Меркурий». 8 ноября отряд покинул Суду и, совершив по пути заходы в Порт-Саид и Джибути, 15 декабря пришёл в Носси-Бэ на Мадагаскаре.

Остальные корабли эскадры под командованием З. П. Рожественского вышли из Танжера 23 октября и пошли на Мадагаскар вокруг Африки, по пути посетив Дакар и несколько бухт на атлантическом побережье Африки.

Быстро проходили дни. Работы хватало всем, было её немало и у баталера Новикова, в основном бумажной: ведомости, отчёты. Но его интересовала жизнь корабля, и он старался во всё вникать.

Командовал броненосцем «Орёл» капитан 1-го ранга Николай Викторович Юнг. В самом начале своей службы он принадлежал к народовольческому морскому кружку в Кронштадте, за что был арестован и привлечён к дознанию, но вскоре его освободили и дали возможность искупить вину примерной службой. Будучи холостяком, он полностью посвятил свою жизнь флоту. Перед назначением на «Орёл» он командовал лучшим парусным крейсером «Генерал-адмирал Апраксин», имел огромный опыт больших океанских походов.

Новиков-Прибой так описывает своего командира:

«Этот среднего роста, ладно сложённый пожилой холостяк, как всегда, был аккуратно одет в новенькую тужурку, с золотыми двухпросветными погонами на плечах, в накрахмаленном воротничке безукоризненной белизны. Несмотря на порядочный возраст, он сохранил удивительную свежесть лица. Что-то располагающее было в его румяных щеках, в русой бороде, в приветливом взгляде синих глаз. Он запретил на судне мордобойство».

Опытный морской волк, порядочный человек и храбрый офицер, однако, не очень хорошо разбирался в новой флотской технике. В своих воспоминаниях «На „Орле“ в Цусиме» инженер Костенко по этому поводу напишет:

«Юнг имеет большой опыт океанских плаваний на старых фрегатах с парусным вооружением, хорошо знает море, чувствует корабль, но всё, что находится ниже броневой палубы, его мало интересует и для него непонятно. <…> В его руках после плаваний на фрегатах с парусным вооружением оказался броненосец самого нового типа, к тому же ещё недостаточно испытанный и требующий от руководителя больших технических знаний. Между тем командир по старой привычке прирос к ходовому мостику. <…> Влияние командира на организацию жизни корабля постепенно сошло на нет. Вопросы обучения команды и боевой подготовки корабля целиком перешли в ведение старших специалистов, которые негласно принимают все ответственные решения, лишь формально санкционируемые командиром, без проверки и обсуждения их».

Во время похода командир Юнг, часто получавший выговоры от командующего эскадрой, проявлял большую нервность и горячность. «Многие думали, – пишет Новиков-Прибой в „Цусиме“, – что при встрече с японцами он растеряется. Вопреки ожиданиям, он держался спокойно и не покидал своего поста…»

Но об этом разговор впереди…

Внимательный и, несмотря ни на что, романтически настроенный баталер Новиков при возможности с удовольствием обозревал океан, и зрительно-эмоциональная память его запечатлевала картины, которые потом появятся и в его морских рассказах, и в «Цусиме»:

«Под голубым веером неба дул ровный попутный пассат. Воды Атлантического океана загустели синевой, и по ним вслед за эскадрой катились волны, увенчанные белыми, как черёмуховый цвет, гребнями. Между ними, вспыхивая, жарко змеились солнечные блики. Кругом было безбрежно и пустынно. Наша эскадра, построенная в две кильватерные колонны, одиноко спускалась к южным широтам».

А вот другая зарисовка:

«По вечерам солнце скрывалось рано – часов в шесть. На смену ему, заливая простор пунцовым заревом, широко раскидывался крылатый закат. Но он, как всегда в тропиках, быстро уменьшался в размерах, тускнея, словно улетая в сторону Америки. И тогда в неизмеримых глубинах неба загорались крупные и яркие звёзды. Океан не отражал их, соперничая с небом собственными сокровищами – зыбучая поверхность, развороченная ветром и нашими кораблями, сверкала россыпью сине-зелёных искр. Можно было целыми часами, не уставая, любоваться и грандиозными мирами, что мерцали в вышине, и бесконечно малыми существами, что фосфорически светились в воде».

Алексей Новиков начал вести дневник, продолжал много читать. Чтением его руководил теперь инженер Костенко, ставший для него не только наставником, но и настоящим другом.

Хорошие отношения сложились у Новикова и с лейтенантом Гирсом, и со старшим сигнальщиком Зефировым, и с боцманом Воеводиным, и с вестовым командира Назаровым (какие письма помогал сочинять ему Алексей для нежно любимой жены Насти!), и с гальванёром Голубевым… Пожалуй, только один человек вызывал у него отвращение – унтер-офицер Синельников. Оказалось, не зря. Именно Синельникову было поручено следить за неблагонадёжным баталером Новиковым.

В Индийском океане эскадра попала в страшный шторм. Ураган бушевал трое суток. Любопытный Новиков, не столь подверженный морской болезни, как многие на корабле, при первой возможности поднимался на верхнюю палубу посмотреть, что делается наверху. Там он неоднократно встречался с таким же беспокойным Костенко.

Только интерес у них был разный. Новикова гнали на палубу любопытство и всеядность художника, а Костенко – любознательность и педантичность учёного.

Из «Цусимы»:

«К вечеру я поднялся на задний мостик. Там встретился с инженером Васильевым. Он был весь мокрый и всё-таки не уходил вниз, под прикрытие. Этот человек всегда меня удивлял своей неуёмной жаждой всё познать. И теперь, прячась от брызг и ветра за рубку, он стоял с секундомером в руке, наблюдая за размахами бури.

Напор ветра настолько был силён, что затруднял дыхание. Руки инстинктивно за что-нибудь хватались. Казалось, что бушующий воздух подхватит нас и, крутя, понесёт в пространство, как пушинки. Даже высота мостика не спасала людей от брызг и клочьев пены.

Васильев окинул глазами взъерошенный океан и заговорил, выкрикивая слова:

– Какая сила растрачивается напрасно! Если бы человек сумел использовать всю энергию бури, что можно было бы с нею натворить!

По его расчётам, длина волны иногда доходила до пятисот футов, а высота её равнялась сорока футам. „Орёл“, содрогаясь, дыбился и лез на водяную гору, как фантастически огромный бегемот, а потом, перевалив через неё, бессильно нырял носом в разверзшуюся падь, задирая к небу корму. В одну минуту он переваливался с борта на борт восемь раз. Мало того, в течение той же минуты броненосец в миллион пудов весом поднимался шесть раз на высоту четырёхэтажного дома – и всё это с такой лёгкостью, как будто он не превышал тяжести детской люльки. Несмотря ни на что, он шёл вперед десятиузловым ходом. Вместе с ним и мы испытывали четырёхмерное движение. В это время чем бы человек ни занимался – думал ли он о жизни или смерти, мечтал о счастье или отчаивался, работал или спал, творил молитвы или ругался, – буря не переставала мотать его в разные стороны и шесть раз в минуту поднимать, как на лифте, вверх на сорок футов.

Васильев восторгался своим броненосцем:

– „Орёл“ больше подвержен килевой качке, чем бортовой. Это объясняется тем, что он имеет форму заваленных бортов. Помогают тут ещё лучше и бортовые срезы. Волна, попадая на один срез, предотвращает размах судна в противоположную сторону. Все четыре однотипных броненосца – „Суворов“, „Александр III“, „Бородино“ и наш – сконструированы в отношении бортовой качки довольно удачно. А вот „Ослябя“ сделан по-другому, а потому и крен у него больше, чем у нас».

На четвёртые сутки море успокоилось. Эскадра два дня шла при благоприятной погоде. «На броненосце были открыты все иллюминаторы, люки, пушечные порты. Над ними тихо бродили редкие облака, радостно сияло солнце, лёгким дуновением ветра умерялась жара».

Во время похода много было разговоров о будущей стоянке у Мадагаскара. Ведь там отряд должен соединиться с отрядом адмирала Фелькерзама, который направился туда через Суэцкий канал. Туда же должны прийти крейсеры из России: «Олег», «Изумруд» и другие суда. А как обстоит дело с покупкой аргентинских и чилийских крейсеров? Держится ли осаждённый Порт-Артур и цела ли заблокированная в нём японцами 1-я эскадра?

Эскадра шла вдоль восточного берега Мадагаскара, постепенно приближаясь к нему.

«Справа, – пишет Новиков-Прибой, – широким веером раскинулась заря, безмерно щедрая на цветистые краски, на затейливую игру тонов. Океан ещё не проснулся, но уже румяно заулыбался. В такие моменты, обласканный чудесной свежестью утра, ждёшь чего-то необыкновенного и смотришь на всё широко раскрытыми глазами. Вот радостно заструились, пронизывая душистый солёный воздух, первые лучи солнца. Через минуту сразу всё изменилось: весь простор налился васильковой синью, зеркальная равнина расплавилась в косом блеске, вся в страстном и жарком трепете ослепительных бликов».

К Мадагаскару отряд подошёл до полудня 16 декабря. Корабли Фелькерзама были где-то рядом (но отряд Рожественского соединится с ними только через 11 дней в бухте Носси-Бэ), а вот госпитальное судно «Орёл» прибыло со своими неутешительными известиями в этот же день, в четыре часа пополудни.

Из почты, доставленной госпитальным судном «Орёл», З. П. Рожественский узнал о падении Порт-Артура и гибели 1-й Тихоокеанской эскадры. 20 декабря командующий был извещён о начавшейся на Балтике подготовке 3-й Тихоокеанской эскадры, которая должна была увеличить его силы, а 25 декабря пришла телеграмма с приказом ожидать на Мадагаскаре «догоняющий отряд». Последний под командованием капитана 1-го ранга Л. Ф. Добротворского вышел из Либавы 3 ноября. В его состав вошли бронепалубные крейсеры «Олег» и «Изумруд», вспомогательные крейсеры «Днепр» и «Рион», миноносцы «Грозный», «Громкий», «Пронзительный», «Прозорливый» и «Резвый», а также учебное судно «Океан». К эскадре этот отряд присоединится 1 февраля, однако три миноносца – «Пронзительный», «Прозорливый» и «Резвый» пришлось из-за постоянных поломок оставить в Средиземном море (последний дошёл до Джибути, но также был вынужден возвратиться).

Помимо «догоняющего отряда» по пути и во время стоянки на Мадагаскаре к эскадре присоединились вспомогательные крейсеры «Урал», «Терек» и «Кубань», а также несколько вспомогательных судов; в то же время 22 ноября из-за постоянных поломок в Россию был отослан транспорт «Малайя», на котором отправили серьёзно заболевших моряков.

Первый отряд 3-й Тихоокеанской эскадры под командованием контр-адмирала Н. И. Небогатова вышел из Либавы 3 февраля. В его состав входили старый броненосец «Император Николай I» (флагман), броненосцы береговой обороны «Адмирал Ушаков», «Адмирал Сенявин» и «Генерал-адмирал Апраксин», старый броненосный крейсер «Владимир Мономах», а также несколько вспомогательных судов.

Личный состав эскадры, до которого так или иначе доходили все новости, пребывал в угнетённом состоянии. Не поднимали боевой дух моряков и попавшие к ним старые (ноябрьские) газеты со статьями капитана 2-го ранга Н. Л. Кладо (кстати, он печатал эти статьи под псевдонимом Прибой).

В статьях был дан подробный анализ тактико-технических данных русских и японских кораблей, сравнение уровня подготовки экипажей и военно-морского командования. Вывод гласил: у русской эскадры нет шансов против японского флота. Жесточайшей критике были подвергнуты руководство флота и лично великий князь Алексей Александрович. Как видно из этого, перевес на стороне противника в предстоящем сражении будет большой. Кладо, прибегая к сравнению боевых коэффициентов того и другого флота, приходит к выводу, что на море японцы сильнее русских в 1,8 раза. В «Цусиме» устами баталера Новикова об этом рассказывается так:

«Когда я вслух прочитал такие строки, то один из слушателей произнёс:

– Пропадать нам!

Я продолжал читать статьи Кладо. Ему нельзя было не поверить. Его доказательства казались нам чрезвычайно логичными и неопровержимыми. В этих статьях, как выяснилось теперь, он ещё в ноябре предсказывал, что едва ли к нашему приходу на Дальний Восток удержится Порт-Артур. Мало того, он предупреждал и относительно того, что на помощь 1-й эскадры мы не должны рассчитывать. А теперь всё это сбылось: нет у нас больше ни Порт-Артура, ни 1-й эскадры. С безнадёжностью он говорит о владивостокском отряде крейсеров – „Громобое“ и „России“. По мнению Кладо, им трудно будет с нами соединиться и оказать нам во время схватки помощь. Значит, он и здесь окажется прав».

Голос Кладо, докатившийся до Носси-Бэ, за 12 тысяч морских миль, прозвучал для русских моряков набатом, предупреждая о наступающем бедствии. Вот что писал по поводу статей Кладо [12]12
  Капитан 2-го ранга Н. Л. Кладо был лишён всех званий и уволен со службы за две недели до цусимского боя.


[Закрыть]
в письмах своему отцу младший минный офицер броненосца «Суворов» лейтенант Вырубов: «Каков наш Кладо? Давно бы пора так пробрать наше министерство: подумайте, ведь в статьях Кладо нет и сотой доли тех мерзостей и того непроходимого идиотства, которые делало и продолжает делать это милое учреждение, так основательно погубившее несчастный флот. Если, даст Бог, мне удастся ещё с вами увидеться, я вам порасскажу много такого, чего вы, вероятно, даже при самой пылкой фантазии себе представить не можете…»

На что могли надеяться моряки 2-й эскадры? Отряд контр-адмирала Небогатова, который вышел к ним на подкрепление, нельзя было рассматривать как серьёзную силу.

Во время стоянки на Мадагаскаре (3 января эскадра была задержана на острове до особого распоряжения) занимались боевой подготовкой. При этом стрельбы всей эскадрой были проведены единственный раз по неподвижным щитам: не было зарегистрировано ни одного попадания. После этого установилось общее мнение: на эскадре нет ни одного человека, начиная с самого адмирала и кончая последним сознательным матросом, который верил бы в успех безрассудной авантюры.

Во все времена подчинённые обсуждали своих командиров. И если было за что уважать, прощали слабости, преувеличивали достоинства – и возникал созданный общими усилиями положительный образ, вполне определённый, с редкими отступлениями в полутона: народ не любит неясности и расплывчатости. И, соответственно, наоборот: если уж кого-то не любили, то не любили до конца, не оправдывая ни в чём.

Командира эскадры Зиновия Петровича Рожественского прозвали «бешеным адмиралом», и было за что. Его выразительный и отталкивающий образ создаст в «Цусиме» Новиков-Прибой, опираясь далеко не только на впечатления баталера Новикова.

Один из общеизвестных фактов: к началу похода на «Суворове» имелся большой запас биноклей и подзорных труб, но при каждой вспышке гнева адмирал разбивал их то о матросские головы, то о палубу, а иногда просто выбрасывал за борт. А так как это происходило ежедневно, то ко времени стоянки у Мадагаскара на корабле почти не осталось никакой оптики. Рожественский послал на имя управляющего морским министерством телеграмму: «Прошу разрешения Вашего превосходительства о высылке Главным Гидрографическим управлением для надобностей эскадры: труб зрительных 50, биноклей – 100».

Чрезвычайную гневливость и безудержную вспыльчивость Рожественского испытывали на себе ежедневно и матросы, и офицеры. О том, как он обращался со своими вестовыми, подробно рассказывается в «Цусиме», в главе «Адмиральский вестовой».

В частных письмах офицеров встречались такие характеристики Зиновия Петровича:

«Озлобление Рожественского было неописуемо. Когда это с ним бывает, он выскакивает на палубу, и сперва из груди его, как у зверя, вырываются дикие звуки: „у-у-у-у..“ или „о-о-о-о“. Присутствующим кажется, что этот рёв должен быть слышен на всей эскадре. А затем начинается отборная ругань» (инженер-механик Михайлов с броненосца «Наварин»);

«…невидимое для нас бешенство Рожественского делается ощутительным, ибо и день и ночь работают телеграф и семафоры беспрерывно. Редко мачты „Суворова“, хотя на несколько минут, остаются без сигналов флагами – и почти исключительно выговоры и угрозы, выговоры и угрозы» (лейтенант барон Косинский, старший флаг-офицер штаба контр-адмирала Фелькерзама на броненосце «Ослябя»).

Подобных примеров можно привести достаточно много. Но чаще всего цитируют известный фрагмент из письма лейтенанта Вырубова:

«На других кораблях адмирал не бывал с ухода из России… Командиров и офицеров считает поголовно прохвостами и мошенниками. Адмирал продолжает самодурствовать и делать грубые ошибки… Это продукт современного режима, да ещё сильно раздутый рекламой. Карьера его чисто случайного характера. Может быть, он хороший придворный, но как флотоводец – грош ему цена».

Забегая далеко вперёд следует сказать о том, что в последнее время появилось множество публикаций и книг, оправдывающих Рожественского и, соответственно, обвиняющих всех, кто посмел очернить адмирала, то есть прежде всего – А. С. Новикова-Прибоя. Например, в книге И. Л. Бунича «Мученик Цусимы» многочисленные нелестные отзывы о Рожественском офицеров 2-й эскадры Бунич объясняет тем, что командующий предъявлял к ним разумные требования по повышению боеготовности кораблей, а они в ответ обижались на него. И называет прежде всего лейтенанта Вырубова.

В сражении при Цусиме лейтенант Вырубов погибнет. Он откажется покинуть флагманский броненосец, который японцы расстреливали почти безнаказанно. Ибо Рожественский практически не руководил боем. Покидая «Князя Суворова», раненый адмирал передаст командование остатками разгромленного русского флота Н. И. Небогатову. Контр-адмирал Небогатов, получив этот второй (!) за всё время совместного плавания приказ Рожественского и убедившись в безвыходности ситуации, ночь спустя сдаст уцелевшие корабли в плен.

Итак, о Рожественском. Вполне закономерно, что к созданному в романе Новикова-Прибоя образу адмирала относились по-разному в те годы, когда появился роман, и позднее, когда в России наступила грандиозная переоценка ценностей.

В 1932 году, сразу после выхода первой редакции «Цусимы», критик В. Бойчевский в журнале «Земля советская» (№ 10) писал:

«Полнокровным дан образ адмирала Рожественского. „Бешеный адмирал“, самодур, подавлявший инициативу всего командного состава, изображён как лицо, типичное для правящей верхушки царской России. Грозная, боевая внешность, монолитная, несокрушимая твёрдость всей фигуры, прикрывающая полную ограниченность ума и бездарность как полководца, – эти черты заставляют вспомнить определение царской России как „колосса на глиняных ногах“».

Практически все послеперестроечные публикации, посвящённые «Цусиме», обвиняют Новикова-Прибоя и в искажении личности Рожественского, и, мягко говоря, в необъективности по отношению к другим офицерам эскадры. Упрёки эти, прямо скажем, порой оправданны. Новиков-Прибой иногда, увлекаясь, сгущает сатирические краски. Но в защиту писателя хотелось бы сказать следующее: изображая личные пороки (гипертрофируя их – это да) Рожественского, а также показывая его ошибки как флотоводца, Новиков-Прибой отнюдь не брал это с потолка. И свидетельств тому, каков был Рожественский в гневе (прозвище «бешеный адмирал» ему придумал не Новиков-Прибой, оно было в ходу и среди офицеров, и среди матросов), и тому, что громадная доля вины в поражении русского флота при Цусиме лежит именно на Рожественском, более чем достаточно.

Затянувшаяся стоянка на Мадагаскаре пагубно сказалась на моральном климате всей эскадры. В. Семёнов пишет по этому поводу: «После 8 февраля, т. е. по присоединении к нам „Олега“, „Изумруда“, „Днепра“, „Риона“, „Громкого“ и „Грозного“, общее недовольство бесцельной, а по мнению многих – и прямо вредной, стоянкой начало проявляться настолько резко, что адмирал оказался вынужденным нарушить своё молчание и в собрании флагманов и капитанов (не всех, но лишь старших) прочесть телеграмму № 244, полученную им ещё в половине января, и свой ответ на неё…

Телеграмма № 244 указывала, что после падения Порт-Артура и гибели 1-й эскадры на 2-ю возлагается задача огромной важности: овладеть морем и тем самым отрезать армию противника от сообщения с метрополией; если эскадра (по мнению её начальника) в настоящем составе не в силах осуществить этой задачи, то ей без малейшей задержки, как только обстоятельства позволят, будут высланы в подкрепление все боевые суда, оставшиеся в Балтийском море. В заключение адмирал запрашивался о его планах и соображениях.

З. П. Рожественский ответил: 1) что с теми силами, которые находятся в его распоряжении, он не имеет надежды овладеть морем; 2) что отряд старых, неисправных и частью по самой постройке неудачных судов, который намереваются послать ему в виде подкрепления, послужит не к усилению эскадры, а к её обременению; 3) что единственный план, представляющийся ему возможным: попытаться с лучшими силами прорваться во Владивосток и оттуда действовать на пути сообщения неприятеля(курсив В. Семёнова. – Л. А.).

Сколько помнится, было добавлено ещё несколько слов о пагубном влиянии продолжительной стоянки на Мадагаскаре как в смысле истощения физических сил, так и в отношении духа личного состава».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю