Текст книги "Новиков-Прибой"

Автор книги: Людмила Анисарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Игорь Алексеевич Новиков вспоминает об этом так: «Мы жили шумно, с постоянными гостями в доме, многочисленными родственниками, заезжавшими без предупреждения знакомыми, в каком-то людском круговороте, характерном для русского уклада жизни, в котором переплетаются радушие, хлебосольство, безалаберность, бесцеремонность. Я до сих пор удивляюсь, как при этих условиях в нашей семье соблюдались режим дня и относительный порядок, каждый из нас выполнял свои домашние обязанности, мы, ребята, росли, воспитывались, брат стал инженером, я – врачом, сестра – биологом. Безусловно, на наше духовное развитие и культурный кругозор особое влияние оказывали встречи на квартире с писателями, охотниками, художниками, цусимцами, скульпторами, колхозниками, артистами, партийными работниками, рабочими, журналистами, моряками, военачальниками, лётчиками и другими обыкновенными и выдающимися людьми того времени».

«Общался он, – пишет и писатель В. Лидин, – с великим множеством людей; в его рабочей комнате всегда – кажется, в любое время дня и ночи – кто-нибудь находился или даже ночевал на диване: то какой-то охотник или егерь из подмосковного хозяйства, то появившийся откуда-то участник Цусимского боя, то старый портартурец, то просто брат литератор, – бесхитростное сердце Алексея Силыча было широко открыто каждому. Ему нравилось такое многолюдство – всё это напоминало кают-компанию или привал на охоте…»

Всегда говорят о том, что Алексей Силыч был прекрасным рассказчиком. А он ведь и слушателем был необыкновенным. Читаем у Лидина: «Он любит слушать, по-детски восхищаясь образностью или складностью речи, трогательно удивляясь каждой новой для него подробности, затягивая беседу за полночь, вне времени, даже довольный очередным беспорядком, с точки зрения домашних, и единственно близким ему порядком. А особенно если это застольная беседа, – тогда часовые стрелки могут вращаться сколько им угодно, и растроганный Силыч от всего сердца скажет: „Ах, друг, ну до чего же хорошо!“ – готовый дружбы ради на всё, что бы у него ни попросили».

Говоря о личных качествах Новикова-Прибоя, его друг писатель Арамилев отмечал, что ко всем жизненным удачам и неудачам Силыч относился с философским спокойствием. Испытания, выпавшие на его долю в начале жизненного пути, очевидно, настолько закалили его, что он ничему никогда не удивлялся и редко выходил из себя. Тем не менее любое проявление человечности, как пишет Арамилев, приводило его в восторг: «Он загорался, как ребёнок, и начинал доказывать, что человек, даже самый испорченный, способен возродиться к нормальной жизни».

Все близкие и знакомые Алексея Силыча хорошо помнят случай, когда в его дом в Тарасовке среди бела дня пробрался вор и украл кожаную куртку и пишущую машинку писателя. Вора поймали. Алексей Силыч явился в суд как потерпевший. Судья начал стыдить обвиняемого:

– Знаешь, кого ты ограбил? Новикова-Прибоя, нашего писателя. Весь мир читает его с благодарностью, а ты – грабишь. Ему машинка для сочинительства нужна, а ты её пропил бы в два дня и человека без орудия производства оставил.

– Клянусь вам, гражданин судья, я не знал, кого ограбил! – воскликнул вор. – Я «Цусиму» тоже читал. Хорошая книга. Если бы я знал, что это дача Новикова-Прибоя, – не полез бы. Прошу извинить. Тут недоразумение вышло. Совсем я этого не знал.

Алексей Силыч до того умилился, что стал просить судью о смягчении наказания. Судья внял его просьбе, учёл чистосердечное раскаяние преступника и ограничился минимальным сроком.

Довольно часто в гости к Новикову-Прибою заезжал Валериан Владимирович Куйбышев. Однажды Куйбышев совершенно серьёзно заявил Алексею Силычу, что подозревает его в антигосударственной деятельности. Силыч растерялся, а Валериан Владимирович продолжил:

– На днях вернулся я поздно вечером из Госплана. Поужинал и прилёг на кушетку немного отдохнуть перед тем, как продолжить работу над большим докладом для Совнаркома. Взял с полки твою «Цусиму» полистать, да так увлёкся, что заново её перечитал. А когда перевернул последнюю страницу, за окном брезжил рассвет, и тут-то я с ужасом вспомнил, что мой доклад так и остался незаконченным, то есть срывается важнейшее заседание. Впервые в жизни мне пришлось сказать неправду: я позвонил в Совнарком и сообщил, что заболел. Как после этого тебя, Силыч, не обвинить в антигосударственной деятельности?

Постоянное общение с друзьями в семье Новиковых – обильное, шумное, даже, казалось бы, чрезмерное – никогда не мешало Алексею Силычу работать. Так уж замечательно он был устроен. Много и успешно пишущий писатель и его распахнутая настежь душа – всё-таки редкостное сочетание. Очень редкостное. Писание давалось ему не затворничеством, а строжайшей дисциплиной: в дом и в душу все впускались тогда, когда он, Силыч, уже «отстоял свою вахту».

Вспоминая о том, как отец работал, И. А. Новиков пишет:

«В пять или шесть часов утра он один завтракал стаканом молока или простокваши с куском чёрного хлеба и садился за письменный стол. Дообеденное время посвящал чтению собранных им документов, выпискам из книг, журналов и газет и первым литературным наброскам будущего своего романа.

После обеда спал сорок – пятьдесят минут, причём отец обладал завидной способностью мгновенно засыпать и так же быстро просыпаться, совершенно освежённым и работоспособным… Такое умение выключаться на некоторое время из суетной и напряжённой жизни отец, по его словам, приобрёл на военной службе…»

Во второй половине дня Алексей Силыч обычно занимался общественными делами в Союзе писателей. Ложился спать между одиннадцатью и двенадцатью часами вечера, считая, что сон до полуночи по-настоящему обновляет организм.

«Воспитывала нас, детей, – вспоминает И. А. Новиков, – в основном мать». Но при этом Алексей Силыч всегда оставался истинным другом и прекрасным наставником для своих детей. Своим сыном он считал и Бориса Неверова, уделяя общению с ним немало времени. Новиков-Прибой воспитывал и в своих сыновьях, и в Борисе прежде всего чувство патриотизма, стараясь передать им свою искреннюю любовь к родной стране, гордость за неё. Вот как вспоминает об этом Борис Неверов:

«С первых лет после революционного времени газеты капиталистических стран печатали на своих страницах злобные статьи о нашем государстве, его политике и жизни. Не помню уж точно когда, но где-то в начале первой половины 30-х годов я спросил Алексея Силыча, как он к этому относится.

Посмотрев на меня, он вдруг спросил:

– А тебе наша дача нравится? Только по-честному скажи…

Дача мне очень нравилась, я так и ответил.

– Спасибо на добром слове… – улыбнулся он. – Только не всё в ней сделано так, как мне хотелось бы… А всё равно люблю я свою дачу и радуюсь, когда бываю в ней… Вот и „Цусиму“ здесь пишу…

– Государство, – продолжал Алексей Силыч, – это большой дом, в котором живёт наш народ. Строить его начали в семнадцатом году, тоже не имея опыта в таком деле… Может быть, иногда кое-что и не так получалось, как думалось… Строителей-то миллионы… За всеми не уследишь, всех сразу не научишь, как хотелось бы…»

И ещё один эпизод из воспоминаний Неверова:

«В начале 1936 года в газетах для всенародного обсуждения был опубликован проект новой Конституции Советского Союза. В тот день вечером Алексей Силыч, едва я переступил порог его кабинета, приветствовал меня словами:

– Читал?.. – И он кивнул в сторону развёрнутой на его письменном столе газеты „Правда“. – А я уж какой раз читаю и перечитываю каждую строчку, каждое слово… Документ такой, что не оторвёшься от него… Вековая мечта человечества…»

Однажды, вскоре после первого издания «Цусимы», в квартире Новиковых появился Константин Эдуардович Циолковский. Пришедший к Новиковым Борис Неверов тогда ещё не знал, что это за человек. Да и многие не знали. Алексей Силыч так рассказывал об этом через два-три дня своим гостям:

«Что „Цусима“-то со мной делает!.. Вот приехал ко мне человек из Калуги… Изобретатель Константин Эдуардович Циолковский… О таких делах он мне поведал, о которых можно только разве в сказках услышать… Да и сказок-то таких ещё нет… А говорил с таким жаром и убедительностью, что и меня заразил своими ракетами… Тяжёлую жизнь он прожил, как все изобретатели… Сокрушался, что до сих пор многие смотрят на него, как на чудака-фантазёра, хоть кое-что и делается по его идеям энтузиастами, любителями рискованных дел…

Хотел я через нашу писательскую братию привлечь внимание к планам Циолковского, да ничего не вышло… Поговорил кое с кем из таких, как я сам, – так они смеются… Рано, мол, этими делами заниматься… Надо, говорят, индустриализацию сначала провести…

Он помолчал в задумчивости и добавил:

– Вот какие мы, русские люди… И социализм первыми строим, и на другие планеты лететь уже мечтаем… А что? – оживился Алексей Силыч, обращаясь почему-то ко мне. – Думаешь, не полетим?.. Придёт время, и ещё как полетим-то… Вот здорово будет, на диво всему миру!»

В 1939 году Комитет по делам кинематографии заказал А. С. Новикову-Прибою сценарий фильма-комедии «Настоящие моряки». Конечно, предложение это весьма заинтересовало Алексея Силыча, но появились опасения, что эта работа отвлечёт от главного – романа «Капитан 1-го ранга». Поэтому Силыч предлагает поработать с ним вместе над сценарием верного друга – Сашу Перегудова. Александр Владимирович поначалу принялся отказываться: мол, ни кораблей не знаю, ни службы на них. «Узнаешь, – убеждал друга Алексей Силыч. – Побываем на кораблях Балтийской или Черноморской эскадры, проведём несколько литературных вечеров, поговорим с моряками. Они нам столько расскажут, что за сюжетом дело не станет».

Уговоры возымели действие, и друзья сначала отправились в Ленинград. Разумеется, было запланировано и посещение Кронштадта. А там уже, зная о приезде знаменитого писателя, чья морская и литературная судьба была напрямую связана с этим городом, срочно готовили мероприятие в Доме офицеров.

Этот литературный вечер, пожалуй, стал самым незабываемым в жизни Алексея Силыча Новикова-Прибоя. Зал был переполнен искренне заинтересованной и заранее благодарной публикой. Да и сам писатель был как никогда взволнован и воодушевлён: считай, вернулся в молодость, пусть и трудную, но ведь именно этот город с его свежим дыханием Финского залива, да улицы его, чугуном мощённые, да история его морская славная весь его жизненный путь определили.

Алексей Силыч редко начинал своё выступление с какой-нибудь заранее заготовленной фразы. Не мудрствуя лукаво, доставал, хитро улыбаясь, тетрадку из внутреннего кармана пиджака и начинал читать. Правда, тетрадка ему особенно не пригождалась: так, для виду в руках держал. В этот раз, как вспоминает в «Повести о писателе и друге» Перегудов, звучали отрывки из «Подводников», из «Рассказа боцманмата» и из ещё не опубликованной полностью первой части «Капитана 1-го ранга».

Чтение Новикова-Прибоя не походило на актёрское: он читал просто, спокойно, без какого-либо особенного интонирования. Он будто и не читал, а рассказывал слушателям, которых сразу же обращал в своих друзей, о самом сокровенном – о море и моряках. Но при этом он увлекался сам и неизменно увлекал аудиторию. Увлекал искренностью, душевной теплотой, неподражаемым юмором.

Не вспомнить лишний раз о том, что Новиков-Прибой всегда завораживал и покорял своим словом любую публику, никак нельзя. И снова хочется процитировать Константина Федина: «Слушатели покорялись его рассказам с тем счастливым самозабвением, какое охватывает детей, когда они слушают сказку. На трибуне или на сцене перед огромной аудиторией он чувствовал себя так же легко и естественно, как в той обстановке, что порождает сказку и воспитывает сказителя, – в лесу, около костра, в деревенской избе с двумя-тремя слушателями». И ещё: «…он был непревзойдённым рассказчиком и свои написанные произведения никогда не читал по книге, а сказывал наизусть…»

Итак, не читал Алексей Силыч написанное, а «сказывал наизусть». Прекрасное слово – «сказывал». В нём всё: и неторопливость, и ладность повествования, и естественная красота гармонии, и затаённая, негромкая любовь к миру и людям… И зрители отвечали тем же – любовью. Отзывались добрым и ласковым приятием на его тамбовско-рязанский говорок, его юмор, благодушную улыбку в моржовые усы, лукавый прищур ясных глаз.

Сценарий был закончен незадолго до Великой Отечественной войны, но в производство запущен не был. В основу «Настоящих моряков» была положена повесть Новикова-Прибоя «Ералашный рейс».

Работая над сценарием, Новиков-Прибой и Перегудов выезжали в Севастополь, где провели десять дней на линейном корабле «Парижская коммуна». Это помогло Алексею Силычу и в работе над второй частью романа «Капитан 1-го ранга».

В Севастополе Новикова-Прибоя хорошо знала и любила как читающая, так и пишущая публика, поскольку именно он стал инициатором создания там литературного объединения.

22 июня 1939 года Постановлением Совета народных комиссаров и ЦК ВКП(б) был установлен День Военно-морского флота СССР, который теперь ежегодно отмечается в последнее воскресенье июля.

Алексей Силыч искренне радовался новому всесоюзному празднику, считая его своим. Он говорил знакомым и друзьям: «Дождался! Теперь и на нашей улице праздник!» И, получив приглашение, заторопился в Ленинград на первый парад кораблей в День Военно-морского флота СССР.

Вернувшись из Ленинграда, Алексей Силыч, как всегда, много и упорно работает: пополняет «Цусиму» новыми эпизодами, одновременно пишет «Капитана 1-го ранга». При этом никогда не отказывается от творческих встреч с читателями, на которые его активно приглашают и клубы, и коллективы заводов и фабрик, и, разумеется, воинские и флотские соединения. Он по-прежнему с огромным желанием выезжает на военно-морские учения. Кроме того, много сил и времени Алексей Силыч отдаёт общественной работе в Союзе писателей СССР и в редколлегии журнала «Знамя».

Всё, казалось бы, в радость. Но нет-нет да и затоскует Силыч по родному Матвеевскому… Всё дела да заботы, и никак лишний раз не вырваться, чтобы ещё разок на отцовский дом посмотреть, да по мелкой Журавке, закатав штаны, побродить, да с родными и односельчанами о жизни потолковать.

О поездке в Матвеевское, наверное, больше, чем сам Алексей Силыч, мечтал его пятнадцатилетний сын Игорь. Он практически никогда не видел родины отца (только в младенчестве родители его туда один раз возили) и очень ждал, когда тот, наконец, объявит: «Едем!»

Долгожданный призыв прозвучал в августе. Насколько желанной и радостной была эта поездка, мы узнаём именно из воспоминаний Игоря – Игоря Алексеевича Новикова. Безусловно наделённый литературными способностями, он с подъёмом и воодушевлением рассказывает, как ранним солнечным утром он, отец, недавно вернувшийся после действительной службы на Черноморском флоте брат Анатолий (за рулём) и секретарь Новикова-Прибоя Дмитрий Павлович Зуев выехали на машине из столицы и взяли курс на Матвеевское.

«Настроение у всех было приподнятое, – пишет Игорь Алексеевич, – тем более что помимо предстоящей встречи с людьми, которых отец хорошо знал, когда жил, а затем неоднократно бывал в Матвеевском, мы решили проехать на озеро Имарка и попасть на осеннюю утиную охоту.

Ружья, патроны, сапоги и всякая необходимая мелочь в рюкзаках лежали в багажнике, поэтому в автомобиле было просторно и светло от косых лучей восходящего солнца. Шуткам и весёлым воспоминаниям не было конца. Где-то недалеко от Рязани отец неожиданно запел свою любимую песню „Как задумал сын жениться“.

Голос у него был баритонального тембра и глуховатый, но пел он с большими душевными переживаниями: то повышая, то понижая звучание мелодии. Очень радовался, когда другие подхватывали припев и вели его в другой тональности, отчего песня звучала разноголосо и обретала объёмное слуховое восприятие.

Помню, когда отец подводил песню к припеву, я, мой брат Анатолий и Дмитрий Павлович включились в пение и исполняли припев на более высоких нотах. Отец при этом испытывал большое удовольствие. Потом все хором исполнили любимую им морскую песню „По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там“.

Путь до Матвеевского был неблизким, но и не таким уж далёким: добрались часов за шесть – с пением, разговорами, смехом».

У родительского дома Алексея Силыча и его спутников уже поджидала большая делегация колхозников. Сразу же завязалась оживлённая беседа: о жизни селян, об их заботах и нуждах, о непростом международном положении.

Алексея Силыча радовали и волновали успехи колхозной жизни односельчан:

– В старину рязанские крестьяне были, пожалуй, самыми захудалыми, тёмными и забитыми, – говорил он. – А теперь в деревне тракторы, комбайны, клубы, библиотеки. И люди совсем другими стали!

Новиков-Прибой то шутил, то был предельно серьёзен и внимателен. Иногда делал короткие пометки в записной книжке: брал на карандаш просьбы земляков (которые в дальнейшем с присущей ему обязательностью, как отмечает И. А. Новиков, выполнил).

Во второй половине дня состоялся дружеский обед: «…столы вынесли на улицу, сдвинули вместе и обильно уставили их тарелками и мисками с отварной говядиной и картофелем, свежими огурцами и луком, жареной рыбой, большими ломтями чёрного хлеба и деревянными солонками с крупной солью. В запотевших жбанах были хлебный квас, простокваша, свежее молоко и медовая брага.

Начались застольные разговоры, весёлые воспоминания о деревенских событиях и многочисленные тосты за трудовые успехи и здоровье старшего поколения».

По существу, это был большой семейный разговор, поскольку Алексей Силыч всегда, в любой компании, большой и маленькой, благодаря своей искренности и непосредственности, умел создать атмосферу особой сердечности и задушевности, так что беседа неизменно протекала по-дружески открыто и благожелательно.

Под вечер, «когда заходящее солнце стало цепляться за крыши изб», Алексей Силыч с сыновьями навестили погост (так во всех среднерусских деревнях называют кладбище), поклонились могилам самых близких людей: Силантия Филипповича, Марии Ивановны и Сильвестра Новиковых.

В доме, где Алексей Силыч родился и вырос, была теперь школа. И он искренне радовался, находя это символичным.

Столичных гостей разместили на ночёвку в бывшем доме одного из братьев Поповых.

Игорь Алексеевич вспоминает, как поздно вечером разливалась за окном деревенская гармошка, звенели озорные частушки. Отец, по его словам, очень любил частушки, считая их устной юмористической газетой: талантливый народ сразу зарифмует всё, что на селе за день произошло, а вечером сообщит об этом забористо и весело.

На следующий день учителя матвеевской семилетней школы попросили Алексея Силыча побеседовать с учащимися. Он рассказал ребятам, как учился у дьячка, а затем в церковно-приходской школе. На этом и закончилось его образование. Только долголетняя, настойчивая самостоятельная учёба помогла ему овладеть необходимым запасом знаний.

– Завидую вам, – говорил он ребятам. – Все дороги для вас открыты. Все условия создала для вас советская власть. Это не то, что было в прежнее время. Теперь всё зависит только от вас самих. Учитесь отлично и тогда сумеете принести настоящую пользу нашему Советскому государству, своему народу.

По воспоминаниям учительницы Н. Козловой, учащиеся «забрасывали А. С. Новикова-Прибоя вопросами о его путешествиях, о море, о том, в каких странах он побывал». Всем интересно было слушать его рассказы о кораблях, бурях и штормах, о храбрости и бесстрашии моряков. «Впоследствии многие наши ученики, – пишет Н. Козлова, – увлеклись книгами Новикова-Прибоя. А когда пришёл срок призыва в армию, они добровольно вызвались служить во флоте. По примеру своего знатного земляка морской профессии посвятили себя бывшие ученики школы В. Яковлев, П. Попов, Н. Ивашкин и многие другие».

На следующий день, «когда забрезжил рассвет и на траву упала крупная роса», путешественники выехали на утиную охоту к озеру Имарка.

Невозможно, хотя бы коротко, не остановиться на теме охоты в жизни Новикова-Прибоя и не сказать о его любимом пристанище – писательском домике на озере Имарка.

Николай Смирнов вспоминает: «Навсегда запомнились наши охотничьи поездки.

Мы ездили главным образом на родину Силыча – в окрестности села Матвеевского, где на берегу озера Имарка стояла охотничья избушка».

История избушки такова. Весной 1928 года компания писателей (Новиков-Прибой, Перегудов, Низовой, Ширяев и Завадовский) охотилась неподалёку от родных мест Силыча – в Мордовии. И очень всем понравился пологий песчаный косогор возле озера Имарка. Начали мечтать о домике на этом красивом, тихом берегу. Не откладывая дела в долгий ящик, они обратились с просьбой в журавкинский сельсовет Зубово-Полянского района отвести им небольшой участок земли под постройку дома. Просьбу писателей уважили, а в качестве арендной платы попросили по десять экземпляров книг из сочинений писателей для местной библиотеки. На том и поладили. А осенью 1929 года друзья уже справили новоселье в новой бревенчатой избушке.

На охоту Силыч, по воспоминаниям друзей, собирался деловито и серьёзно, с присущей ему хозяйственностью, предусматривая каждую мелочь.

– Я ничего не люблю делать тяп да ляп, – озабоченно говорил он, – а тут и дело-то предстоит особенное: охота – мой лучший отдых, и я должен чувствовать себя во время этого отдыха не хуже, чем в самом хорошем санатории.

И когда охотники, устроившись в поезде, разложив на полках ружья, рюкзаки и сумки, облегчённо вздыхали, Силыч, весь сияющий, пожимал всем руки и радостно повторял:

– С праздником!

«На полустанке с романтическим названием Тёплый Стан, – пишет Н. Смирнов, – мы – Силыч, Низовой, Ширяев, Перегудов и я – выгружались и сразу попадали в душистый берёзовый лес. Миновав лес, выходили к синему, в золотых волнах озеру. Силыч, подбросив ружьё, дважды стрелял: это был салют в честь начинающейся охоты.

Избушка над озером пахла свежим тёсом, лесным мхом, водяной прохладой. Настежь распахивались окна, под окнами вспыхивал костёр, Перегудов начинал хлопотать с чайником, а Силыч спешил купаться: быстро и ловко наискось пересекал озеро саженками. Потом, освежённый и особенно радостный, степенно и важно колдовал над закусками.

Ширяев обычно по этому поводу говорил: „Силыч так уютно раскладывает закуски, так неподражаемо наливает из бутылки, что аппетит появляется сам собой…“

Невдалеке от озера протекала спокойная, в камышах, река Вал.

Вскоре после нашего приезда в избушке появлялись деревенские друзья Силыча. Первым приходил сосед-пасечник мордвин Кузьма Косов. Сдержанный и немногословный, Косов деловито делился местными новостями.

За ним появлялся наш постоянный сопровождающий, тоже мордвин, Тимофей – крестьянин средних лет, шутливый и смешливый.

Потом приходил товарищ детских лет Силыча, страстный охотник, матвеевский крестьянин Степан Максимович Ивашкин – добродушный, синеглазый и русобородый, говоривший певучим старинным говорком.

Утром охотились за утками, днём отсыпались в избушке, купались в озере, подолгу лежали на его берегу, обсуждая подробности охоты.

Силыч, по доброй воле, почти всегда выполнял обязанности кока, превосходно готовя утиный суп и жаркое. Ему с шутками и прибаутками помогал Перегудов.

Перед сумерками мы опять расходились по лугам – в звонкой тишине и малиновом блеске зари начинался утиный перелёт.

Силыч неизменно горячился, внося в охоту, как и в любое дело, всю кипучесть своей натуры…

Иногда на охоту с нами ездили Лидия Сейфуллина и её муж писатель Валерьян Павлович Правдухин.

Не раз бывал в домике на Имарке известный поэт Эдуард Багрицкий. По вечерам, после охоты, Багрицкий читал стихи – как свои, так и других поэтов, чаще всего Киплинга, Гумилёва, Пастернака, Сельвинского.

Во время наших охотничьих поездок бывали интересные встречи. Одна из них – с удивительной девушкой Ниной, которая жила недалеко от озера в поселке Умёт. Она работала счетоводом в лесхозе, но при этом страстно любила литературу: могла подолгу читать наизусть Пушкина, а из современных поэтов – Багрицкого и Есенина. Новикова-Прибоя и Низового она покорила тем, что, как оказалось, читала все их произведения».

Писатели-охотники общими силами помогли Нине перебраться в Москву, где она поступила в институт, вышла замуж.

Вот как вспоминает один из весенних дней на охоте В. Лидин:

«Начало весны; тревожная, бродящая в крови пора жизни. Начались мартовские тока. Уже давно, ещё в Москве, Силыч затомился, стал отрешённым от московской жизни. Он был уже весь здесь, в предвесенних полях, на вольной природе, столь близкой его душе моряка и охотника. Он был искатель, ходок, при этом неутомимый искатель и неутомимый ходок. Море, ветер; весна, птичьи перелёты; мартовские глухариные и тетеревиные тока; зимняя пороша; шумный круг друзей; содвинутые в дружбе стаканы; бесконечные охотничьи и всякие иные истории, – тут он оживлялся, шумел, был неистощим на шутку, песню, дружбу и веселье. Удивительной лёгкости был этот человек, которого все друзья звали сокращённо „Силыч“, вкладывая в это слово много хорошей, настоящей нежности».

И дальше:

«Весеннее утро холодное, нужно терпение, но сейчас на поляне перед нами должно совершиться чудо: уже видно, как с дерева на дерево перелетают, подлетая всё ближе, тяжёлые чёрные тетерева. Уже во всех концах леса начинается волшебная музыка токования, песня весны, – и, страстный охотник, Силыч заворожён в своём шалашике. Вот к чучелу выставленной им тетёрки широким полётом сверху спускается большой тетерев, но выстрела из шалашика не последовало, Силыч его не убил. Позднее, чуть конфузясь, он признался мне:

– Жалко было убивать. Я прицелился было, да вижу, как он крылья распустил, топчется вокруг чучела по земле и бормочет и чуфыкает… до чего же был хорош! – Любовь к природе оказалась в нём сильнее страсти охотника, и вот уже обстоятельно Силыч достаёт фляжку, нож, колбасу, которой хорошо закусить добрый глоток на воздухе. – Только, слушай, ты того… не рассказывай, что я не выстрелил, – просит он вдруг стеснительно. – Охотники засмеют: тетерева пожалел».

«Он весь, – пишет Лидин, – растворился в природе, слушает её звуки, нюхает её запахи, живёт охотничьей жизнью, когда ещё затемно надо пробираться по глухим местам к глухариному току, когда весь мир вокруг полон движения, шелеста крыльев и птичьих голосов. Москва, литература – это далеко, это там где-то; сейчас он слился с землёй, с весенним её плеском и бульканьем, и в эти дни можно сказать про него, что он счастлив».

Лидин пишет о Силыче с восхищением, подмечает в своём друге главное: «Он не любит ничего обычного, повседневного. Всё обычное для него – застой души, а его душа полна жизни, движения…»

Прочувствованные на охоте моменты единения с природой, моменты очарованного восхищения её скромной, непостижимой и притягательной красой, разумеется, находили место в произведениях Новикова-Прибоя, чья проза изобилует не только яркими, красочными морскими пейзажами, но и акварельными зарисовками родных среднерусских просторов.

Много лет Алексей Силыч собирал материал для охотничьего романа «Два друга». Урывками делал наброски, писал отдельные главы. Отдаться полностью этой работе мешали другие произведения.

О своём заветном замысле Новиков-Прибой делился с писателем Иваном Арамилевым, таким же заядлым охотником, как он сам.

«Я изображу, – говорил он, – все виды русской охоты. Покажу все времена года нашей природы. Это будет самая задушевная, самая интимная моя книга. Тут много своего, личного, но писать от первого лица, как большинство моих повестей, не буду. Героем будет художник, человек тонкой и чистой души, влюблённый в природу, охотник божьей милостью, романтик и мечтатель».

Одна из глав неоконченного романа, напечатанная как отдельный рассказ («Клок шерсти»), получила в 1938 году первую премию на литературном конкурсе в Швейцарии.

В романе «Два друга» покоряют своей поэтичной прозрачностью пейзажи:

«Только что прошёл, рассыпавшись блестящим жемчугом, мелкий дождь. Остатки жидких облаков разбрелись по небу, не заслоняя собою вечернего солнца. Зелень трав, ивняковых кустарников и редких ольховых деревьев посвежела и разноцветно заискрилась каплями росы. Широко расстилались пойменные луга. Пахло особенным запахом болотных растений: бывалый человек может определить их с завязанными глазами. Майский воздух был чист и прозрачен, и всё в природе как будто обновилось»;

«Над лесом распростёрлась голубая высь. Сквозь голые деревья разливались косые лучи уходящего солнца. Чувствовалось, как под животворящим теплом пробуждается земля, покрываясь нежно-молодыми побегами травы. Кое-где расцвели подснежники и фиалки – первые радостные дары весны»;

«Солнце уже скрылось, и лишь на вершинах деревьев догорали его последние лучи. Под вечерним небом рыхлые и серые низины закурились лёгким беловатым туманом. Недалеко поблёскивало болото, постепенно окрашиваясь в медно-рыжий цвет».

А в следующем фрагменте мы не только видим – мы слышим ликование раннего утра «расцветающей весны»:

«Через луга послышались первые голоса воркующих тетеревов. Постепенно число их увеличивалось, игра становилась громче, страстнее. В ольшанике просыпалась болотная дичь: клинкали красноголовые нырки, скрипели, разыскивая самок, стрекуны и где-то быком мычала выпь, эта мрачная и одинокая птица. Бледнеющая высь зазвенела песнями жаворонков. С какого-то далёкого озера, скрывающегося в таёжной глуши, чистыми и высокими нотами донеслись крики журавлей. Медленно ширилась и зарумянивалась заря, а вместе с нею на огромнейшем пространстве вокруг как будто невидимые музыканты начали разыгрывать концерт в честь расцветающей весны, вливая в него всё новые и новые звуки».

Возвращаемся в августовские дни 1939 года. После охоты на Имарке Новиков-Прибой с сопровождающими его лицами (сыновьями и секретарём Зуевым) прибыл в районный город Сасово. В Клубе железнодорожников общественность города устроила грандиозный литературный вечер. По-другому и быть не могло: вся Россия читала Новикова-Прибоя. Как всегда на подобных встречах, писатель выступил с чтением отрывков из своих произведений; подробно, с присущим ему юмором, отвечал на многочисленные вопросы.

В марте 1940 года А. С. Новиков-Прибой приехал в Рязань. Здесь он остановился у бывшего машиниста броненосца «Орёл» И. А. Трубина-Немцева, встретился с цусимцами П. Семёновым и Н. Кочиным.

В Рязани прошло несколько литературных вечеров: в частности, в средней школе № 7, в Доме Красной армии.