Текст книги "Новиков-Прибой"

Автор книги: Людмила Анисарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

«Лутатини смотрел за корму, раскрыв рот, не мигая, безжизненно посеревший, сам похожий на восставшего из гроба. Мертвецы, покачиваясь, отодвигались в дрожащую синь марева. Что это – дьявольское наваждение? Может быть, он бредит? Нет, нет, это страшная действительность, порождённая войной, это только одно из явлений того взаимного истребления, каким уже в продолжение трёх лет занимается обезумевшее человечество».

Не отступает Новиков-Прибой в «Солёной купели» и от своей главной идеи: «море переродит хоть кого».

Приключения на море превращают образцово-показательного священника-католика, далёкого от жизни простых людей, совсем в иного человека. Проводя Себастьяна Лутатини через множество испытаний, автор пристально наблюдает, как меняется его герой и внешне, и внутренне. Проблема перерождения личности, безусловно, является главной в романе «Солёная купель».

Прозрение Лутатини начинается во время шторма, когда стало ясно, что ненавистный ранее «Орион» – по существу, родной дом, который нужно спасать всей командой:

«Лутатини видел, с каким рвением, рискуя свалиться за борт, матросы выполняли работы, точно бились за своё собственное счастье. И сам он делал то же, несмотря на пронизывающий страх перед грозной стихией. Корабль, раньше постылый и ненавистный, теперь вдруг стал милым и дорогим, как самый близкий друг. Лутатини начинал понимать, что вся надежда возлагалась на судно. Только не поломалась бы машина, не оторвало руль, не лопнул бы штуртрос».

Удивительно, что и в этих условиях матросы умудрялись шутить:

«– Какие могут быть грехи за нашим братом?

– Да, всё смоем в солёной купели.

Лутатини нисколько не сердился на них. Ведь они были славные ребята. Сейчас, перед лицом ревущей смерти, им нельзя было не стоять друг за друга. Каждая пара рук, вовремя пущенная в дело, могла спасти от гибели всё судно».

Сцены борьбы за живучесть корабля снова и снова подтверждают: такое мог написать только человек, сам не раз участвовавший в жесточайших схватках со стихией. Силы воображения и книжных знаний явно недостаточно для воссоздания на бумаге эпизодов – ярких, подробных, со множеством деталей морского уклада, будоражащих сознание читателя головокружительно страшной правдивостью.

С Лутатини случается самое ужасное, что может случиться с моряком в шторм: «огромнейшая волна, с седым, завёрнутым внутрь гребнем», смывает его за борт. Выбраться из клокочущей пучины океана практически невозможно. Но по законам приключенческого жанра спасение приходит откуда ни возьмись: через некоторое время другая, столь же мощная волна закидывает истерзанное и, казалось, безжизненное тело Себастьяна снова на палубу.

С момента чудесного спасения и начинается, как с чистого листа, новая жизнь бывшего католического священника. Если раньше ему казалось, что на судне его окружают «василиски и аспиды», то теперь он окончательно понимает, что в большинстве своём это «славные ребята». Он узнаёт, что во время шторма погиб угольщик Вранер, который особенно ненавидел Лутатини, как тому казалось. Но, смытый волной, Себастьян видел, что именно Вранер первым бросился ему на помощь. И он задаётся вопросом: «Мог ли он, служитель алтаря, так же рискнуть собою для другого человека, который не был ему ни родственником, ни другом?»

Впервые оказавшись на торговом судне, Лутатини, по существу, смог увидеть здесь модель всего огромного социального организма, существующего на суше. Он понял, что благополучный, придуманный мирок, в котором он раньше жил, – это мизерная часть большой жизни, где много зла и несправедливости.

В спорах о Боге с рулевым Карнером Себастьян неизменно терпел поражение. А ведь когда-то он считал себя хорошим проповедником… И не сразу, конечно, а постепенно, в мучительных сомнениях, гасла его вера «как забытый в поле костёр». И чтобы избавиться от иллюзий, ему нужно непременно стать таким же, как эти простые люди, с которыми он встретился на «Орионе».

После того как «Орион» был подорван немецкой подлодкой и после многодневного болтания в шлюпке без запасов воды команда судна, спасённая французским военным кораблём, попадает наконец на сушу, в Нидерланды. Закончились мытарства главного героя.

И, видимо, окончательно расставшись со своим церковным прошлым, Себастьян Лутатини «исповедуется» в борделе смуглой черноглазой девице по имени Синта:

«…Что такое наша планета? Разве это не сплошной разбойничий вертеп? Бьют, режут, насилуют, грабят друг друга. И тут же торгуют, торгуют всем, чем только можно поживиться, – честью, любовью, святыней. И находятся люди, которые благословляют такой порядок! Можно ли после этого верить в божественное назначение человека? А главное – и сам я, единица, затерявшаяся среди полутора миллиарда людей, мало чем отличаюсь от них».

Как бы ни был Новиков-Прибой озабочен заданной проблематикой романа, он, как всегда, верен себе. Во-первых, лихо закручивает сюжет (читателю должно быть прежде всего интересно, и поэтому в «Солёной купели» есть, например, даже шпионские страсти!). А во-вторых, не забывает о главном – непредсказуемом и изменчивом характере моря, притягательно-прекрасного в хорошем расположении духа и дьявольски опасного и безжалостного в гневе.

Вот перед нами спокойный, умиротворённый океан:

«Погода стояла хорошая. Иногда налетал слабый ветер, бесшумно скользил по светлой поверхности. Океан, оживая на короткое время, поблёскивал серебристой рябью и опять погружался в ленивую дрёму, замкнутый в широкий круг горизонта. Появлялись облака, белопенными островками висели между двумя безднами и медленно таяли».

Вот затишье перед штормом:

«Огромнейшим огненным шаром солнце приблизилось к черте горизонта. Оно не пылало и не сияло, как раньше, а угрюмо тлело, медно-красное, без блеска, без лучей. А когда погрузилось в воды океана, сразу стало темно.

Над мачтами обозначились редкие, едва уловимые красные точки звёзд, словно и для них наступила минута угасания. Безжизненная тишина царила в неподвижном сумраке».

И наконец – яростная и страшная картина взбунтовавшегося океана:

«Не прошло и нескольких секунд, как напряжённая тишина взорвалась, словно от вулканического извержения. Сначала рвануло в верхних частях мачт, а вслед за этим шквал зарылся в зыбучей поверхности океана, окатив мостик хлещущими брызгами. Молния, полыхнув, прорезала синеватым блеском беспредельность мрака, раздались звеняще-трескучие удары грома. И началось месиво из воды, ветра, туч и огня. Всё смешалось в стремительном беге, в бешеной пляске, в клокочущей кутерьме. „Орион“ делал невероятные усилия, чтобы продвигаться вперёд среди яростно взвихренного мрака. Качаясь, он черпал бортами многочисленные тонны воды, разливавшейся по палубе бурлящими потоками. Временами, провалившись в пустоту, он на мгновение останавливался, содрогаясь каждой частицей своего железного корпуса, словно теряя прежнее мужество. Но проходили тягостные секунды – он снова взбирался на высоту, потрясаемый от киля до клотика, или, как буйно помешанный, шёл напролом, вонзаясь носом в кипящие горы воды. А на него всё сильнее, всё озлобленнее лезли волны, угрожая снести все верхние надстройки».

Близость «Солёной купели» к авантюрно-приключенческим романам, с одной стороны, была хорошей мишенью для вечно алчущих разборок критиков, с другой – именно она сделала это произведение одним из самых читаемых сразу после выхода в свет. Ну а многочисленные, разнообразные, никогда не повторяющиеся описания морских просторов снова и снова подтверждали: Новиков-Прибой, как писала критика, – настоящий Айвазовский в литературе, и его словесные пейзажи не менее великолепны, чем известные полотна знаменитого русского художника-мариниста.

Работая над последними главами «Солёной купели», Новиков-Прибой скрывается от московской суеты в маленьком тамбовском городке Усмань.

В Усмань Алексея Силыча пригласил писатель Леонид Николаевич Завадовский.

Писатель Л. Н. Завадовский тоже был родом был из Тамбовской губернии. Тоже в своё время активно занимался революционной деятельностью. Прошёл каторгу. После революции сначала работал в Усмани на руководящих должностях, а потом преподавал в школе рисование. В это время и начал писать, преимущественно о крестьянстве, о Сибири, о таёжных нравах. В 1937 году Завадовский был оклеветан и арестован, а в 1938-м – расстрелян.

Возвращаясь в 1928 год, читаем в письме Новикова-Прибоя Н. В. Трухановой от 26 июня про жизнь в Усмани: «Здесь тихо и никто не тревожит на разные заседания».

Но уже в июле Алексей Силыч уезжает в Москву. И тут уж «разных заседаний» было не избежать. В те годы очень любили всякого рода сходки, а уж в литературной среде они были особенно популярны: нужно было не сбиться с курса. Кому-то это удавалось, кого-то подводили чутьё или излишняя принципиальность… Сориентироваться было, прямо скажем, непросто.

Но главная забота Алексея Силыча в это время – дописать роман «Солёная купель». Тем более что в мае случилось важнейшее в жизни Новикова-Прибоя событие, которое на долгие годы вытеснит из неё все не имеющие отношения к этому событию писательские намерения.

В ноябре 1928 года Новиков-Прибой и Борис Пильняк едут в Кронштадт, а оттуда на пароходе «Рудзутак» отправляются в двухнедельное путешествие в Англию с заходом в Гамбург. Литературной работой во время этой поездки Алексей Силыч не занимался. Но каждый вечер выступал перед командой парохода: с большим успехом читал свою «Солёную купель».

К концу 1920-х годов Новиков-Прибой уже не просто известный, а один из самых читаемых в СССР писателей. Его популярность подтверждается не только огромными тиражами, которые хорошо раскупаются, но и обилием критических публикаций как сторонников, так и противников писателя.

В статье «По морям, морям, морям» (Печать и революция. 1928. № 8) некто С. Обручев по поводу вышедшего в свет первого тома собрания сочинений Новикова-Прибоя, в который вошли уже неоднократно изданные морские рассказы, высказался весьма негативно. Критикуя маринистику вообще (начиная со Станюковича с его «сентиментальным идеализмом» и «раскаивающимися интеллигентами в образе морских офицеров»), Обручев отмечает у Новикова-Прибоя и излишнюю идеализацию матросов, и любовь к избитым образам и эпитетам, и слабую выраженность «приключенческой линии». Ничего положительного автор статьи в морских рассказах Новикова-Прибоя не нашёл, отметив лишь, что они выходят уже пятым (!) изданием.

С Обручевым спорит переводчица и писательница Лидия Тоом, которая в этом же 1928 году пишет в журнале «Красная новь» (№ 10), что произведения Новикова-Прибоя настолько густо насыщены опаснейшими приключениями, что «какой-нибудь европейский или американский мастер приключенчества из одного произведения нашего писателя выкроил бы несколько».

Говоря о том, что Новиков-Прибой, по мнению некоторых критиков, мало занимается социальными темами, мало пишет о революциях, Тоом считает, что ни в коем случае нельзя умалять значение творчества этого писателя.

«Новиков-Прибой, – утверждает критик, – почти единственный и первый открывает в русской литературе страницу полнокровно-действенной, эмоционально насыщенной литературы приключенчества в лучшем смысле этого слова. В его любви к здоровому, бурному приключенчеству несомненно находит выражение – бодрость, энергия и любовь к жизни пролетариата, из среды которого он вышел и под влиянием которого вырос. Поэтому пожелаем ему и дальше продолжать отвоёвывать нашего пролетарского читателя от полухалтурной переводной приключенческой литературы».

В начале 1929 года «Солёная купель» выйдет массовым тиражом в «Роман-газете». Успех будет грандиозным. А вот оценка Горького – увы… И хотя мнение Алексея Максимовича будет высказано в частном письме, оно дойдёт и до Новикова-Прибоя.

М. Горький в письме Ф. Гладкову от 25 апреля 1929 года писал:

«„Солёная купель“ Новикова [Прибоя] очень напоминает перевод плохого английского романа. Новикова я не люблю читать, это – литературный мастеровой; ремесло, избранное им, нимало не волнует его, равнодушный к нему, он почти не совершенствуется в нём и, хотя выработал некоторую ловкость, всё-таки пишет таким языком: „И не волны, а злые духи, наряженные в бел. плащи, с гулом и шипением вкатывались на палубу“. Вот эти „духи в плащах“, и многое прочее в таком же роде, и делает сочинение Новикова похожим на дешёвый английский роман».

Первые попытки защитить всенародно любимого писателя от во многом несправедливой критики Горького сделает в будущем В. Красильников. «Горький был не прав, – напишет он. – Лучше сказать: он был прав лишь отчасти – прав в той степени, в какой Новиков-Прибой давал основания для упрёков. Но раздражение, вызванное отдельными проявлениями недостаточно высокой культуры, по-видимому, помешало Алексею Максимовичу оценить несомненный рост одного из его талантливейших учеников, помешало заметить всё то сильное, настоящее, полнокровное, что было в повестях и рассказах Новикова-Прибоя…» Но всё это будет сказано только в 1966 году. И остаётся только сожалеть, что при жизни Новиков-Прибой не услышал этих слов, в то время как критические замечания Горького больно ранили самолюбие писателя, которого народ любил ничуть не меньше, чем самого Алексея Максимовича.

Серьёзную моральную поддержку Новикову-Прибою по-прежнему оказывают письма Рубакина. Вот фрагмент одного из них, написанного 7 мая 1928 года:

«Дорогой Алексей Силыч! Пожалуйста, по получении этого письма, не теряя времени, пришлите нам Ваши новые, оригинальные, в том числе и детские книжки, вышедшие в 1927 г. первым изданием. Я по „книжной летописи“ записал их в число кандидаток на помещение в „Международный список наиболее выдающихся русских книг, вышедших в СССР в 1927 г.“».

В этом же письме Рубакин сообщает: «Наша Секция ныне преобразована в „Международный институт библиопсихологии“. Я по-прежнему его директор».

15 мая Новиков-Прибой отвечает:

«Дорогой Николай Александрович! Посылаю Вам 5 томов собрания сочинений и отдельные книжки. Приложил также книгу с критическими статьями о себе и книгу „Что читают взрослые рабочие из современной беллетристики“». (Полное название «Что читают взрослые рабочие и служащие из современной беллетристики». – Л. А.)

На двух книгах из собрания сочинений автор сделал дарственные надписи. Вот одна из них: «Человеку, на книгах которого просвещались миллионы…»

В ответ на присланные Новиковым-Прибоем книги его первого собрания сочинений Николай Александрович пишет: «…Смотрю на лежащие передо мной на рабочем столе Ваши произведения и искренне радуюсь. Наконец-то и Вам удалось выбраться из узких и опасных фиордов литературных исканий в широкое, свободное море свободного творчества. Поздравляю Вас самым энергичным образом…»

Отмечая в этом письме, что от произведений Новикова-Прибоя «веет морской свежестью», Рубакин говорит, что надо сделать Алексея Силыча «известным и на Западе». Однако уже через несколько лет Николай Александрович станет свидетелем того, как новиковская «Цусима» сама, без чьей-либо помощи, проложит себе путь к читателям и Запада, и Востока, будучи переведённой на многие языки мира.

КТО НАПИСАЛ «ЦУСИМУ»?

Главной книгой Алексея Силыча Новикова-Прибоя, его любимым детищем, его поистине звёздным часом стал, как известно, роман «Цусима», создание которого потребовало от автора, пожалуй, не меньшего мужества, чем то, которое проявили русские моряки в сражении с японским флотом. Многолетняя история создания произведения сложна и драматична, полна ярких, острых коллизий.

Работу А. С. Новикова-Прибоя над романом-эпопеей можно разделить на три этапа: 1905–1914 годы, когда по свежим впечатлениям были написаны отдельные очерки и рассказы, ставшие своеобразными этюдами к будущему масштабному повествованию; 1928–1932 годы, когда была создана первая книга – «Поход»; и, наконец, третий этап – с 1934 по 1941 год, в этот период в результате включения многих дополнительных глав и тщательной стилистической переработки был создан окончательный вариант «Цусимы». Все эти годы были наполнены не только кропотливым, упорным трудом, но и победами над обстоятельствами, которые поначалу могли показаться непреодолимыми.

Вернёмся к этим обстоятельствам.

Подробнейшие сведения обо всех кораблях, участвовавших в Цусимском сражении, обо всех обстоятельствах боя, которые баталер броненосца «Орёл» Новиков собирал в японском плену, были, как мы помним, сожжены. Однако будущий писатель не оставил идеи собрать все сведения о походе и гибели русской эскадры и начал по памяти восстанавливать погибший материал. Во многом это удалось, потому что память у него была уникальной.

По возвращении из плена, провезя бумаги через всю Россию, Алексей Силыч передал их в Матвеевском на хранение старшему брату Сильвестру, который всё тщательно спрятал.

Спасаясь от преследований властей, Новиков уезжает сначала в Петербург, а позже в трюме торгового судна «по-тёмному» покидает Россию.

Когда через несколько лет Алексей Силыч вернулся в Матвеевское, его ждал новый удар: материалы о Цусиме были утеряны. Лишь в мае 1928 года (через 22 года!) его племянник, перебирая старые колоды ульев, нашёл в одной из них связку бумаг. Так весь цусимский материал вернулся к автору. Началась работа над давно задуманным романом.

Историю про старую пчелиную колоду читатель узнаёт из предисловия к «Цусиме», и она потом многократно повторяется во всех книгах и статьях, посвящённых жизни и творчеству писателя.

Но есть ещё одна версия того, почему Новиков-Прибой приступил к работе над романом именно в 1928 году.

В книге В. В. Богданова и С. В. Ларионова «Почувствовать себя русским» (Санкт-Петербург: Алетейя, 2007) в статье «Второй „бой“ за „Цусиму“», без ссылок на какие-либо авторитетные источники (правда, у статьи есть странный и таинственный подзаголовок: «По материалам Елены Сакс» – кто это такая, установить пока не удалось), не очень внятно, рассказывается о том, что Новиков-Прибой при написании «Цусимы» использовал дневники В. П. Костенко. И поэтому, пишут Богданов с Ларионовым, «многие (опять же не ясно, кто эти „многие“. – Л. А.)выступают за то, чтобы при переиздании книги „Цусима“ значилось две фамилии». Итак, сначала авторы предлагают записать в соавторы к Новикову-Прибою В. П. Костенко, а затем, говоря о Костенко, увлекаясь, заявляют: «О нём никто ничего не знал, читателям было неизвестно, что „Цусима“ – его труд».

Попытаемся разобраться. Использовал ли Новиков-Прибой записи Костенко? Да, использовал. Но это не даёт оснований объявлять, что Новиков-Прибой не является автором «Цусимы». Подробно и гораздо более достоверно пишет об этом доктор исторических наук Д. В. Лихарев [16]16
  Лихарев Д. В.Как создавалась «Цусима» А. С. Новикова-Прибоя // Россия и АТР. 2008. № 1.


[Закрыть]:

«В конце 1960-х – начале 70-х гг. аспирантка Белгородского государственного педагогического института О. И. Осыкова, исследовавшая творчество А. С. Новикова-Прибоя, сделала любопытное открытие: „Важно отметить то обстоятельство, что, когда Новиков-Прибой приступил к работе над „Цусимой“, Костенко уже подготовил для публикации свои дневники „В бездну Цусимы. Воспоминания моряка“ (1928 г.)… При сравнении отдельных дневниковых записей Костенко со страницами „Цусимы“ Новикова-Прибоя бросается в глаза не только фактическая, но и текстовая стилистическая перекличка, „похожесть“. Однако до сих пор нет работ, посвященных выяснению роли дневников Костенко в истории создания „Цусимы““».

Причины этой «похожести» выяснились лишь относительно недавно, после публикации в альманахе «Цитадель» воспоминаний дочери В. П. Костенко Натальи Владимировны. Н. В. Костенко пишет, что после ареста В. П. Костенко в 1928 году и вынесения ему сурового приговора А. С. Новиков-Прибой обратился к его второй жене Ксении Александровне с предложением продать ему рукопись о Цусиме. Во время свидания в тюрьме Владимир Полиевктович, не чувствуя проблеска в своей судьбе, дал на это согласие. К. А. Костенко, оставшаяся с малолетним сыном и весьма ограниченная в средствах, воспользовалась выгодным предложением Новикова-Прибоя.

Д. В. Лихарев цитирует слова дочери В. П. Костенко: «А. С. Новикова-Прибоя никак нельзя упрекнуть в непорядочности по отношению к Владимиру Полиевктовичу: он сделал его героем своей исторической эпопеи (под псевдонимом инженера Васильева). Также нельзя поставить Новикову-Прибою в вину версию о находке дневников, начатых в японском плену, в деревне, у брата в улье. Наверное, тогда такой вариант судьбы дневников Костенко был наилучшим. Они не пропали и не оказались в случайных руках».

Но «версия», по словам Н. В. Костенко, о находке записей самого Новикова-Прибоя не является вымыслом. Д. В. Лихарев, задаваясь вопросом, существовали ли материалы, собранные самим А. С. Новиковым-Прибоем в японском плену, готов ответить утвердительно. Он пишет:

«Близкий друг А. С. Новикова-Прибоя писатель А. В. Перегудов, написавший книгу воспоминаний о своём собрате по перу, утверждал, что лично присутствовал в тот момент, когда племянник героя Цусимы передавал своему дяде связку пыльных и пожелтевших бумаг, найденных в старом улье: „В комнату вошёл Иван Сильвестрович, держа в руках бумажный свёрток, перевязанный мочалкой. Протягивая свёрток Силычу и чуть-чуть лукаво улыбаясь, он сказал:

– Вот, дядя, посмотри. Может быть, пригодится.

Новиков-Прибой разговаривал с Елизаветой Феоктистовной. Он бросил рассеянный взгляд на свёрток и вдруг внезапно замолчал, резко отодвинул чашку с чаем и бережно принял свёрток. На его лице сначала отразилось изумление, потом лицо стало необычно строгим, затем на нём что-то дрогнуло, детски радостная улыбка тронула губы и затеплилась в слегка прищуренных глазах. Он разорвал мочалку и, перебирая пожелтевшие старые бумаги, спросил Ивана Сильвестровича:

– Где? Где ты это нашёл?

Иван Сильвестрович пришёл к столу и рассказал, что сегодня утром он перебирал старые колоды ульев, много лет лежавшие под стеной бани, и в одной из колод обнаружил эту связку бумаг“».

Однако далее в мемуарах Перегудова есть одно существенное замечание, которое многое объясняет: «Новиков-Прибой хотел сначала написать небольшую повесть, в которой выдуманные герои действовали бы в исторически верной обстановке. Записки, найденные в улье, не давали материала для такой повести, и Алексей Силыч начал собирать всё, что было написано о русско-японской войне». Недостающий материал, которого «хватило» для грандиозного романа-эпопеи, А. С. Новиков-Прибой нашёл в приобретённых им дневниках В. П. Костенко.

Итак, скорее всего в истории, рассказанной Новиковым-Прибоем, сошлись две правды, одну из которых он огласить не мог.

Первая: племянник действительно обнаружил записи, сделанные самим Алексеем Новиковым в японском плену, в старой пчелиной колоде в 1928 году.

Вторая: именно в 1928 году, когда Костенко арестовали, его дневник по доброй воле самого Владимира Полиевктовича попадает к Новикову-Прибою. Говорить о том, что он использует дневник «врага народа», на месте Новикова-Прибоя никто бы не смог, это абсолютно ясно.

Действительно, именно записки Костенко дали толчок к созданию «Цусимы». (Не случайно в поздних редакциях романа автор напишет, что без воспоминаний инженера Васильева (его прототипом и был В. П. Костенко) не было бы этой книги.) В этом нет ничего ни странного, ни предосудительного. В руки писателя попадает бесценный материал по теме, к которой он давно примеривается, – это вспышка, молния, сигнал: вот оно!

То, что у Новикова-Прибоя было наработано многое до дневников Костенко, – не вызывает никаких сомнений. Его очерки о Цусимском сражении, опубликованные по горячим следам, это абсолютно подтверждают. Не будем также забывать, что к тому моменту, когда к Новикову-Прибою попадают дневники Костенко, он не просто человек, владеющий пером, а уже довольно известный писатель. И попытки обвинить его в плагиате абсолютно беспочвенны.

Да, он использовал записи Костенко (который понимал, что самому ему, возможно, уже не придётся написать о Цусиме), как используют любые другие исторические и художественные источники при написании подобной книги. Не даёт ссылок? Это не диссертация и не монография, а художественное произведение.

Вопрос об авторстве «Цусимы», очевидно, возникал ещё в то время, когда была опубликована последняя редакция «Цусимы». Об этом читаем в письме В. П. Костенко Е. А. Воронецкой от 13 февраля 1941 года. Там же находим и однозначный ответ на этот вопрос. Итак, Владимир Полиевктович пишет:

«…я не был литературным секретарём Новикова-Прибоя и не собирал для него материалов. Я в плавании вёл дневник, который у меня сохранился. Мне не удалось его издать, и я предоставил его в качестве материала своему другу Новикову-Прибою, с которым поддерживаю тесную связь до настоящего времени. Новикову я со своей стороны давал некоторые советы и указания, касающиеся технических вопросов. Но автором романа вполне самостоятельным является сам Новиков-Прибой».

Как работал Алексей Силыч над главной книгой своей жизни?

Игорь Новиков, сын писателя, в воспоминаниях об отце пишет:

«…на подоконнике, письменном столе, стульях и просто на полу стояли стопки книг, переплетённые комплекты журналов „Нива“ и иллюстрированного приложения „Русско-японская война“ к газете „Русь“ за 1904–1905 годы, „Настольный календарь на 1904 год“, изданный Сувориным… Здесь же в известном лишь одному отцу порядке разместились книги по мировой лоции, отдельные номера газеты того периода „Новое время“, различные географические квоты, схемы, фотографии, открытки и описания военных кораблей японского флота и русской 2-й Тихоокеанской эскадры, многочисленные документы правительственной следственной комиссии и „Объяснительная записка“ о цусимской катастрофе контр-адмирала Небогатова, книги Владимира Семёнова, вырезки из иностранной прессы и даже лубочные картинки и плакаты с примитивными изображениями победоносного русского воина и „забитых шапками“ японских солдат. Всё это помогало отцу воссоздать сложную международную и политическую обстановку далёкой эпохи, а также историческую правду о русско-японской войне».

Работая над «Цусимой», Алексей Силыч часто наведывался в Малеевку. В начале января 1930 года компанию ему составили П. Г. Низовой, старший сын Анатолий и его друг Борис Неверов.

В Малеевке, как и в Москве, Алексей Силыч вставал не позднее шести часов утра и сразу садился за работу, обычно начиная с того, что правил написанное накануне. Работа длилась, с перерывом на обед и прогулку, до вечера. Алексей Силыч писал в день по пять-шесть страниц, а вечером обычно читал вслух написанное.

Вспоминая об этой поездке, Б. Неверов-Скобелев пишет, что чем больше он общался с отцом своего друга и другом своего отца, тем больше убеждался в том, какой это удивительно простой и хороший человек: «Говорят, что у каждого есть какие-то недостатки, но у него, по моему глубокому убеждению, их не было.

Как-то я спросил Алексея Силыча, что он больше всего любит в жизни, и он ответил мне:

– Человека люблю и его добрые дела во имя счастья знакомых и незнакомых для него людей…»

О своих собратьях по перу он чаще всего отзывался с теплотой и восторгом. Искренне ценил произведения отца Бориса, о ранней смерти которого глубоко печалился всю свою жизнь.

Алексей Силыч радовался, когда в литературе появлялось имя молодого, способного автора, особенно если он писал о море. С восторгом он принял «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, с нетерпением ждал продолжения романа.

В январе – феврале 1930 года Алексей Силыч побывал в гостях у боцмана Воеводина на Рязанщине, в селе Собчаково (ныне – Сапожковский район Рязанской области).

Вместе с Воеводиным возвратились они в 1906 году из японского плена и, обменявшись адресами, распрощались. Распрощались, как оказалось, надолго: почти на четверть века. Почтовая связь наладилась несколько раньше. Письмо Воеводина нашло уже известного писателя в 1926 году. Началась переписка.

Когда в 1928 году Новиков-Прибой вернулся к работе над давно задуманной «Цусимой», одним из первых, кому он отправил письмо с просьбой поделиться своими воспоминаниями о походе 2-й Тихоокеанской эскадры и печально знаменитом сражении, стал Максим Иванович Воеводин.

Максим Иванович отнёсся к просьбе друга-писателя очень серьёзно и довольно скоро отправил в Москву свою рукопись вместе с деревенскими гостинцами. Новиков-Прибой сразу же откликнулся открыткой:

«Дорогой Максим Иванович!

Большое Вам спасибо за гостинец. Очень жаль, что не могу к Вам попасть в село. Подсобрал бы я там литературный материал. Рано или поздно, а всё-таки приеду я к Вам. Если будете в Москве, обязательно заходите ко мне. Буду очень рад повидаться с Вами. Скоро у меня выйдет новый морской роман „Солёная купель“. Вышлю Вам немедленно. Спасибо за рукопись о Цусимском бое. Воспользуюсь ею обязательно.

Жму руку.

А. Новиков-Прибой. 24. XII – 1928».

И вот снежным морозным январём 1930 года Новиков-Прибой отправился в Собчаково. Он провёл здесь несколько недель, продолжая писать новые и редактируя уже написанные главы будущего романа. Долгие разговоры с Воеводиным более чем способствовали этому. Память у Максима Ивановича, по воспоминаниям его сына Константина, была очень хорошей. И бывший боцман броненосца «Орёл», возглавивший во время боя команду трюмно-пожарного дивизиона, подробно рассказывал, что происходило на верхней палубе и в трюмах корабля, как ложились неприятельские снаряды, как гибли люди и корабли.

Рассказал Воеводин и о том, как в начале 1908 года приехали к ним в село жандармы и допытывались, известно ли ему, кто такой матрос Затёртый и где его можно найти. Псевдоним «Затёртый» Воеводину был знаком, поскольку именно на эту фамилию он отправлял другу несколько писем в Финляндию. Причину же этого давнего происшествия объяснил ему теперь сам Алексей Силыч. После нелегального выхода в 1907 году очерка «Безумцы и бесплодные жертвы», подписанного А. Затёртым, книга была срочно конфискована и изъята из продажи. И поиски её неблагонадёжного автора начались с допросов всех тех, кто был назван в очерке. Но, как нам уже известно, действия жандармов не увенчались успехом: автора обнаружить не удалось.

О судьбе Максима Ивановича Воеводина стоит сказать отдельно. После освобождения из японского плена он был, как и большинство участников Цусимского сражения, награждён Георгиевским крестом, медалями, серебряной позолоченной чаркой и значительной суммой денег. По возвращении на родину он трудился в своём крестьянском хозяйстве, но в 1930-е годы был раскулачен. При этом у него забрали не только позолоченную чарку, но и все боевые награды. Зная, что его должны арестовать, он тайком покидает село, отправляется в Москву, где какое-то время работает извозчиком. Туда постепенно перебираются пятеро его сыновей. Максим Иванович был частым и желанным гостем в доме Новиковых.