Текст книги "Снежная стая (СИ)"
Автор книги: Любовь Ремезова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 14
К озеру я провела охотников самой короткой дорогой. И не моя в том вина, что пролегала она сплошь через кусты да буераки. Маги за спиной злились, но если и поминали меня недобрым словом – то тихо, вполголоса. В лицо же ни один обвинять не пришел. А как вышли к черному озерному льду, так и вовсе про меня позабыли, разбрелись кто куда по берегу. Я же села в снег на берегу, пристроила хвост на лапы, и приготовилась смотреть – как приезжие умники станут чароплета моего давешнего искать. На лед не пошла – он, может, и выглядел надежным, но я-то помнила, сколь мерзким норовом обладает сия пакость. Ну его. Чего я там не видела.
А вот Колдун чего-то не видел. И хотел, чтоб ту невидаль я ему указала. Я, приметив, что поглядывает он на меня выжидательно, и морду в сторону отвернула. Вот еще!
– Нежана, – позвал Колдун.
Я в ответ и головы не повернула, и даже уши вместе свела – мол, до того мне интересно смотреть на кромку леса, на белые заснеженные деревья – прям, удержу никакого нет!
– Нежана, – сызнова окликнул меня Горд Вепрь.
Я дернула спиной – чего, мол, тебе? И неохотно обернулась. Маг смотрел выжидающе и укоризненно.
– Место укажи, где зов почуяла – и мы уйдем, – низким, уговаривающим тоном изрек Колдун. – Ну, давай же, девочка, не упрямься!
И от голоса его, от воркования, каким только деток малых, болеющих, укачивать, у меня сжалось что-то внутри. Мелькнула пред глазами картина – широкая мужская спина, плечи, обтянутые светлой рубахой, мужчина, склонившийся над колыбелью, голос его, растекающийся по полу… Мелькнула и пропала.
Не про твою честь, девка.
Встала и с самым что ни на есть независимым видом потрусила к кромке льда. Замерла, оглянулась. Коли тебе надо, Колдун, то сам первый и иди. А я отсюда погляжу, да подумаю идти за тобой, аль нет.
Колдун пошел. Уже на дюжину шагов отошел, и тогда только спохватился – а проводника-то нету! Обернулся, и увидел меня, сидевшую у самого начала льда.
– Нежа, ты чего там застряла? – удивился он.
Я молча ждала, пока он подальше пройдет. Знамо дело, у берега озеро мало не до дна промерзнуть успело!
– Иди сюда! – маг еще и по бедру себя похлопал, как охотники делают, собаку подзываючи.
Я отвернулась.
Колдун покачал головой. Пробормотал:
– Вот же дурная нежить, – да и пошел дальше.
Ну-ну. Иди, иди… Умная жить!
«Умная жить» дошла до середки озера, огляделась, и снова развернулась ко мне, разведя вопросительно руки – ну, где мол?
Я встала, и не ступила на лед, а стекла на него, готовая, случись что, взвиться в прыжке в любую сторону, сделала шажочек-другой, остановилась. Позади смешливо фыркнул Слав. Я сделала ещё шаг. Поскребла лед лапой. Тот противно скрипнул под когтями. Ну, в этот раз, вроде, надежный… Опять же – в Колдуне весу на уж никак не меньше, чем во мне, а вон, стоит же! Я потрусила вперед. На середину выходить, впрочем, не стала – незачем, не так далеко мы от осеннего кострища к озеру вышли. Там, где берег ушел вверх невысоким обрывом, остановилась, задрав морду, оглядела берег – ну да, вон наша коряга, ее поди не узнай!
Покрутилась вокруг себя – а что? Раз уж я нынче вместо охотничьей псины, соответствовать надо. Покрутилась, и села мордой в ту сторону, откуда осенью с ветром зов принесло. Я бы ещё и тявкнула, да вот чего не могу – того не могу. Но ничего, и так ладно – пусть маги порадуются моей выучке.
Колдун радоваться не стал – промолчал, пряча улыбку в глазах да углах губ, опустился на одно колено и принялся что-то чертить на льду, прямо рядом со мной. Когда он, поднимаясь, на мою холку оперся, я хотела уж возмущенно его цапнуть, да он потянул меня за воротник и пришлось отскакивать скоренько – от рисунка на льду поднялся свет, ветер, пахнуло нездешним. Ну, Колдун!
А Колдун, меж тем, загривок отпустил, снег с рук отряхнул, и объявил своим:
– Нет ничего. Все выветрилось.
Развернулся спиной к своему творению, да и пошел к берегу. Я смотрела ему вслед, и думала, что надо было все ж кусать. А теперь что, поздно уж.
А может, и не поздно, озлилась я, когда мальчишка Слав, препротивно ухмыльнувшись, попробовал меня по загривку потрепать, со словами – хорошая собачка! И когда успел подойти к тому месту, где Колдун черкал? А теперь вот примерялся выбраться на берег тут же, у обрывчика. Осенью, помниться, мне этот обрыв мало не по грудь был – а ныне же, когда встал на озере лед, чуток выше колен Мальчишке. И ведь не боится, паскудник! Верит, что при Колдуне не решусь я зарываться.
Слав улыбнулся, и шагнул со льда на берег. Я же и впрямь кусать не стала – почто? Просто ткнула его носом в ногу, под колено, в то самое место, где жилы напряглись на подъем. А как оскользнулся сопляк, руками взмахнул, равновесие теряя – подставила свою спину, чрез которую он и полетел на неласковый озерный лед. Я же еще и вверх подтолкнула хребтом, чтоб веселее падать было. Ох, и грянулся дуралей! Всей спиной, да с размаху – поди, приятного мало.
Он уж и рот раскрыл было, собираясь то ли хулу на меня исторгнуть, то ли вовсе волшбу сотворить – да только я разок ему в глаза взглянула, и слетел с глупого задор. То-то же, щен. Знай, на кого вякать можно – а перед кем и помолчать бы след. Отвернулась от дурня, и, не торопясь, выбралась на берег. Молча обвела взглядом магов, и, убедившись, что больше никому не хочется пошутить со мною, развернулась к Колдуну.
Обещал снять путы – сымай!
Я терпеливо дождалась, пока Горд Вепрь совершит свою волшбу.
Развернулась, да и потрусила в Лес. Неспешно, нагло. Накрепко воспретив себе тут же проверять – сдержал ли маг слово, снял ли чары. Негоже то – слабость перед чужими глазами являть, показывать, сколь уязвимой я себя понимала, пока не могла в любой миг рассыпаться белым снегом.
И лишь скрывшись с глаз охотников, углубившись в Седой Лес дала себе волю. Так и добралась до логова – текучим снегом, белой сыпучей пеленой. А добравшись, вспомнила. Я ведь так и не поведала Колдуну – все это куда ранее зова началось. И пришлый маг был здесь если и не раньше моих охотничков, то явился вровень с ними.
Вспомнила – и отмахнулась. Ничего. Ближе к ночьи до селища схожу, Яринке поведаю – она Горду передаст. Прислушалась к себе – хватит ли сил человеком оборотиться, проклятие на малое время отодвинуть? И успокоенно опустила голову на лапы – коли и впрямь не надолго, то хватит.
Вот Вот и ладно. Вот и хорошо. Я поудобнее устроилась на засыпанных снегом еловых лапах, и задремала, как никогда остро ощущая мир вокруг себя, Седой Лес и выставившуюся надолго ясную погоду.
Дверь отворилась, впустив в темную комнату полосу тусклого света от свечи в руке вошедшего. Человек шагнул внутрь – и остановился, только свечной огонек трепетал на сквозняке. Настороженно вперился взглядом в угол промеж столом и постелью.
А кто б не насторожился, застав в своих покоях здоровенного белого волка? Я разлеглась на полу, удобно разложив лапы, и дожидалась Γорда. Долгонько дожидалась – зимний вечер успел смениться ночью, селище затихло и налилось сонным покоем. И где, интересно, Колдуна носило? А? впрочем, не мое то дело.
Я поднялась – в невеликой и без того комнате разом стало тесно – и потянулась всем телом вверх. Встала на две ноги девкой, и, прикрыв срам, ухватила загодя присмотренную рубаху, что, постиранная, лежала на постели. Без спросу натянула, и лишь вынырнув из широкой, не по мне шитой горловины, взглянула на Колдуна. И сама не поняла, как – то ли с вызовом, то ли с опаской. Он же как вошел, так и не шелохнулся – только дверь по-за собой прикрыл.
Прикрывая недовольством неуверенность, буркнула:
– Долго гуляешь, Колдун. Умаялась ждать.
Он качнул головой, и шагнул-таки вперед, поставил свечу на стол. Окинув меня взглядом, в котором на самом дне мне мерещилась насмешка, и пожурил:
– Ох, и наглая же ты нежить!
Я повела плечом – мол, что есть, то есть, не спорю! И примолкла, стараясь сделаться тише воды, ниже травы. Нюхом чуяла, всем нутром ощущала – не след торопить его сейчас. Он и так, верно, навряд ли радостен, что я самовольно в жилье его вторглась. А он Вожак, и он сильнее – он мне то уже доказал. И без того мое поведение уж больно на вызов походит. И мне бы не злить его надобно, сущеглупой, а скромность да вежество явить… И от того я притихла, отвела взор от крупного широкоплечего мужчины.
Взор-то отвела, а краем глаза все едино следила – вот снял он с плеч суму, пристроил на стол, подале от свечи. Вот стянул теплый меховой кожух – и положил на лавку. Шагнул в дальний угол, к бадье с водой. Зачерпнул полные ладони, умылся. И не побоялся же мне спину подставить! Стянул с крюка на стене свежее полотенце, утерся. Я глядела на его спину, вспоминая, как в другое время, давно-давно, как бы не в иной жизни, точно так же умывался этот мужчина. Только я тогда не в углу стояла, замерев да остерегаясь шевельнуться, а воду из ковша лила, да вот такое же полотенце, расшитое петухами, подавала. Вепрь развернулся ко мне, взглянул в упор. Я и взгляда отвести не успела. Горд же, не глядя, пристроил полотенце на место, на крюк, и вопросил у меня:
– С чем пожаловала?
Вроде не грозно спросил, но мне захотелось, равно щенку, поджать хвост, упасть на пузо, и заскулить. Удержалась. Нет, все же верно я его поняла тогда, ещё при первой встрече – сильнейший. И зверь во мне, отведавший трепки от этой руки, и женщина, принявшая от нее ласку, в том были за едино. Я сглотнула, и принялась все, что знала, поочередно излагать – и как осенью от ветра чуть разум не потеряла, и что снега в этом году рано пали, много раньше, чем то погода обещала – а я такое чую, не приметами, но нутряным знанием ведаю, и все тут!
Вепрь молча выслушал, буровя меня тяжелым взглядом – и не видя. Я же все, что знала, поведала, и притихла. Невместно то бабе – мешать мужу думать. Он вернулся из своих мыслей, и буркнул:
– На кровать сядь!
Я поймала его взгляд – на босые мои ступни на голом полу, на колени, прикрытые подолом его собственной полотняной рубахи. Уже было раскрыла рот, сказать, что не мерзну – но взглянула в глаза, и передумала. Опустилась послушно на застеленную меховыми одеялами постель, и ноги под себя подтянула, и даже одеяло на колени натянула. Подняла взгляд на Вепря, без слов вопрошая – ну, теперь-то ты доволен? А тот только углом рта дернул, да и вышел из комнаты. Растеряно проследив за ним глазами и узрев закрытую дверь, я только головой качнула – и что это было? А и ладно! Не моя то забота, куда он делся. Прислушавшись к себе, убедилась, что времени у меня еще с запасом, и перекинула волосы на одно плечо – в косу надо бы забрать, а то совсем уж неряхой гляжусь.
Так от я и сидела, вперив взгляд в огонек свечи, да разбирая пальцами темные русые пряди. Здесь, в колдуновом логове, все накрепко пропиталось его запахом, а постель – и вовсе пуще прочего, и оттого сидеть здесь мне было хорошо. Уютно, покойно. Привычные пальцы сами разделили кое-как прочесанные волосья натрое, сами и в косу сплетали, заводя под среднюю прядь то левую, то правую, поочередно. Вот ощутился проскользнувший мимо внимания колтун, и правая рука надежно зажала недоплетенную косу в кулаке, левая же растрепала, растянула и загладила спутавшиеся волосы. И снова – левую прядь завести под среднюю, перехватить в правую руку, правую прядь завести под среднюю, перехватить в левую руку. Коса быстро закончилась, а я только тогда и сообразила, что перевязать-то ее мне нечем. Так оставила, перекинув на правое плечо. Хоть и ненадолго такой косы хватит – да мне все едино долго и не нужно.
Горд воротился, и запах гретого молока вплыл в двери вперед него. А еще – масла да меда, которыми сдобрено было то молоко. Маг молча отдал в руки мне тяжелую глиняную кружку, и я так же молча пригубила горячее питье, не сумев в ответ на эту заботу разъяснить ему, что снежный волк не мерзнет. Ни зимой, на снегу, ни осенью, в студеной озерной воде.
Я пила молоко меленькими глоточками, из-под ресниц наблюдая, как Колдун ходит по комнате – то от двери к столу, то по кругу. Тесно здесь, много не находишь – а он мечется, болезный. И взгляд мой он, кажется, спиной чует – дернул недовольно лопаткой, повел плечом. Я послушно опустила взгляд.
Кружка, молоко в ней, мои колени, прикрытые одеялом, дощатый пол. Стешку давно за косу никто не таскал – сор вон остался, мела, не сильно утруждаясь. Или то не она? Я потянула ноздрями воздух, пытаясь по запаху определить, кто прибирался здесь ныне.
– Ростислава ты?..
Я вскинула взгляд на Колдуна. Он смотрел на меня в упор, и я тоже взора не отвела.
Бедный, как же ты измаялся.
Темные глаза смотрели жестко, требовательно. Я качнула головой:
– Нет, не я.
И, глядя на него – такого большого, сильного, и беспомощного от того, что не в его власти переменить то, что случилось с младшим братом, добавила:
– Но я могу указать место.
Что за место – Вепрь переспрашивать не стал. И так понял, что к останкам Ростислава Куня я его привести могу. А я вдруг, увидев, как опустились плечи, как ссутулилась на миг сильная спина, запоздало поняла – а он ведь надеялся. Вопреки всему, теплилась, жила в нем надежда, что, может, жив еще младший. А теперь той надежды не стало.
Горд устало опустился рядом со мной на постель. Откинул голову назад, повел плечами, разминая закаменевшую спину да шею. Локти в колени упер, сцепил руки в замок, подбородок на них пристроил. Сгорбился весь. Могла бы его ношу на себя принять – приняла бы. Мне ли не знать, каково то – младших хоронить? Я потянулась к нему, пальцами волос на коснулась, погладила чуть ощутимо – от макушки, к затылку, от шеи по плечу, сжала его легонько. Уже воздуха в грудь набрала – рассказать ему все. Самую малость не успела – Колдун перехватил меня за руку, потянул на себя, втянул на колени, сгреб в охапку, обнял – и у меня слов не осталось, они, что снежинки от ветреного вздоха, во все стороны из головы порхнули. Руки сами взлетели и опустились на крепкие плечи, я прижалась губами к губам, всем телом к широкой груди. Потянула, поманила за собой, опускаясь на его постель.
Хоть так тебя утешить могу, сердце мое. Не думай ни о чем, иди ко мне. Все наладится, родной. Уж я-то знаю. Горе схлынет, и все образуется.
Бился в стены старого трактира ветер. Бился, выл. Терся боком, как медведь-медведище. Не время сейчас для медвежьей воли. Спать им след в берлогах – крепко, сладко. У медведиц медвежата ныне народились. А ветер воет. Трется о стены трактира, ломится внутрь. Я слушала его, сквозь грохот собственной крови в ушах, и понимала – пора.
Кончилась отсрочка, скоро, скоро зазвенят потусторонним звоном искристые нити проклятия, вопьются, да не в кожу, не в мясо или кости – а глубже. В самую суть.
Не вернусь в снежного волка своей волей – воротят силой. Пора, девка.
Я вздохнула, вбирая в себя напоследок запах лежащего рядом мужчины – запах, густо перемешанный с моим собственным, постаралась наполниться им вся целиково, от макушки до пяток. И, с сожалением выдохнув, отвалилась от горячего бока, вдоль которого вытянулась, прижимаясь всем телом. Села на постели, спиной к Горду Вепрю, обхватила себя руками, потерла плечи.
Надо идти. Хуже нет, чем когда проклятье свое себе насильно возвращает – ровно шелудивую собачонку за повод дергает…
– Пора?
– Пора.
Хорошо, что он все понимает.
Плохо, что я так и не успела ему поведать, какая судьба сыскала его брата. Теперь не скоро в человека обернуться сумею, не скоро речь обрету. Но вот иное сделать – смогу. И, обернувшись к нему, обронила:
– Завтра, на берегу. У старой ветлы. Нужное место не близко, верхами сподручнее будет.
Он кивнул молча, а я засмотрелась – на тяжелые руки, под голову подложенные. На широкую грудь. На лицо – строгое, неласковое, такое родное лицо. Широкие темные брови, ресницы, густые да короткие, нос с горбинкой, впалые щеки, тонкие губы…
Боги с ним, с поводком. Коли и дернет – ничего страшного, переживу, чай, не переломлюсь.
Я, махнув рукой на все на свете, жадно, горячо целовала заветренные мужские губы, чувствуя, как откликаются они ответной лаской, как смыкаются на мне железным капканом крепкие руки. Позабыв обо всем, я целовалась с магом-чужаком, и не желала помнить ни о чем, кроме тяжести его тела, прижавшего меня к доскам постели.
Не ведаю, что почувствовал Вепрь, когда проклятье выдрало из его рук жаркую любушку, а я, очутившись вдруг волком на заветной полянке в потаенной глуши Седого Леса, а не в объятиях сердечного друга, села в снег, да и завыла, жалуясь на жестокую долю подруженьке-луне. В ушах, после принудительного возвращения, звенело.
Старая ветла скрипела на ветру. Жаловалась, верно, на что-то. Я ее жалобы нынче слушать была не расположена – самой бы кому пожалиться, да не выйдет. И некому. Да и не на что мне, коли по-хорошему, жаловаться-то.
Я такая, какая есть, и я собой довольна. А что восхотела невозможного – так кто ж мне виноват?
…а и будь я девкой трактирной, самой что ни на есть разобычной, так то на то бы всё едино и вышло. Уехал бы мой Колдун, выполня задание – а я б осталась, дальше столы натирать да питье подавать.
Кто он, и кто я?
Разные мы, раз-ны-е. Ну а коли так – то не о чем и жаловаться. Я с неодобрением посмотрела на ветлу – ишь, расскрипелась, старая! Прислушалась к близящимся конским шагам, подобралась, подождала, пока люди поближе подъедут, оглядятся, спешатся – да и поднялась на лапы, отряхнулась.
– Ах ты ж… – с руганью отскочил в сторону Аладариэль Сапсан, которому за шиворот с моей шкуры щедро сыпануло ледяной крошкой истолченного наста.
Испуганно взвизгнул его гнедой, да и унялся – хозяин его и то, верно, больше испугался. Да и то сказать – коня-то я намеренно не пугала!
Я удовлетворенно развернулась, и потрусила в сторону Быстринки. То-то же, ушастый! Впредь будешь знать, как наушничать!
Маги, не размениваясь на долгие разговоры, воротились в седла, и припустили коней следом за мной.
Быстринка встретила нас приветливо – белой снежной лентой с черными проплешинами голого льда, вылизанными голодным ветром. Я стекла с высокого берега на прочный, мало не в локоть толщиной, лед, и ходко зарысила по гладкому пути. Коли такой ход держать, то к обеду на месте будем.
По гладкому речному льду бежалось ходко, мне то и дело приходилось умерять прыть, чтобы не оставить охотников совсем уж позади – чай, у них-то кони без устали бежать не способные.
Нужное место я узнала сразу. Умерила бег, дожидаясь приотставшего Колдуна сотоварищи, а потом и вовсе остановилась. Маги спешились, поснимали кладь, и Мальчишка с магичкой, приняв поводья у Вепря и Тихона с эльфом, взялись вываживать коней, давая им остыть после долгой скачки.
Я села на лед. Дивный поодаль рылся в своей суме, перебирал припас, проверяя, все ли цело, Тихон, пристроив свои вещи на снег, рядышком с пожитками товарищей, бродил неподалеку, пристально разглядывая узоры в черном резном льду. Мне не было до них дела. Горд Вепрь перекинул длинный ремень через плечо и подошел ко мне, терпеливо дожидаясь, когда я отомру. Я и отмерла.
Поднялась на лапы, встряхнулась, стряхивая разом с роем снежинок нахлынувшую не ко времени задумчивость.
Может, будь я одна, то и долго бы так просидела, да только была я нынче не одна.
Подошла к берегу. Покрутила головой, оглядываясь, примерясь. И поскребла лапой выкованный морозом щит, брызнув ледяной крошкой. Злорадно отметила, как сморщился от мерзкого звука остроухий, а потом развернулась ко всем магам спиной, да и потрусила с глаз долой.
Пусть себе делают, что хотят, мне до того дела нет!
Я схоронилась под укрытым снегом кустом на берегу, и смотрела, как деловито и привычно работают маги, слаженно и обыденно готовясь к своей волшбе, и вспоминала.
ГЛАВА 15
Он был добрым. Очень добрым. И его доброты достало, чтобы подобрать в зимнем лесу чужую незнакомую девку. Он сам ворожил надо мною, убеждаясь, что я не маг и не тайный ворог, и когда эльфам сопровождения – а было их много, поболее полудесятка – этого показалось недостаточно, сам достал из своих запасов невеликий камешек, велел положить под язык и сызнова повторить все то, о чем он меня вопрошал, и поклясться, что не умышляю худого. Я повторила, и поклялась – и тогда эльфы успокоились, но все равно поглядывали с недоумением, не могли понять, зачем ему надобно было ввязываться. Тратить на меня драгоценный камешек-вещун, чующий ложь, делить на еще один рот припас. А Кунь просто был добрым.
И сейчас, глядя, как его брат, вытянув руки, ворожит там, где Ростислав Кунь встретил свою смерть, я жалела его.
Нет, не его. Их.
Я опустила морду на лапы и замерла, глядя на Колдуна. Он, даже если и ощутил мой взгляд, от дел своих колдовских не оторвался, и я приготовилась ждать. Чего ждать – и сама не ведала. Про то, что я магов обратно поведу, уговора не было. Как и про то, что сторожить их стану. Так что, по-хорошему, могла я развернуться и уйти. Никому я больше ничего не обещала.
Где-то в лесу хрустнула ветка. Я приподняла голову, вслушиваясь, чутко повела ухом. Легкие шаги мягких лап по снегу. Хрустнуло ещё раз, и стихло. Зверь прошел. Волков в округе к зиме, окромя меня, не остается, лиса верно. Я сызнова опустила голову. Маги ничего не заметили.
Так и лежала я, слушая лес, глядя на деловитую, привычную работу Вепря и его людей, покуда они ее не закончили.
А закончив, стали собирать разбросанные по снегу вещи. Слав молча, не дожидаясь ничьих приказов, принялся затирать вычерченные во льду Быстринки знаки – вел по ним рукой, и они исчезали, а из-под ладони расползалась талая вода. Ровно горячим камнем, а не голой рукой вел. Тихон и Далена, встав друг напротив друга, шагов через пять, разом вскинули руки, будто встряхивая невидимый половик, резко опустили и развели их в стороны… Раздался резкий хлопок, из места про меж ними пахнуло ветром, и тут же сызнова стихло. Слав, над головой которого ворожили маги, ничуть не обеспокоился, как выглаживал ладонью лед, так и продолжил. Натопленная им вода уже застывала молодым ледком поверх старого.
– Следы затирают, – сказал мне эльф, подошедший бесшумно со спины.
Я притворилась, что не услышала. И поныне не слышу. И вообще, что его тут нет, да и не было верно, испокон веков.
Эльф хмыкнул и отошел.
Я встала на лапы, и потрусила к Вепрю, сея за собой тонкий хвост из опавших со шкуры снежинок. Может, и зря я не приняла перемирия – но не к той он мир предлагать пришел. Пусть сначала с Яриной Веденеевной замирится – тогда и я морду воротить не стану.
– Этого и следовало ожидать, – негромко говорил Тихон Горду, когда я подошла к ним. – Пять лет без малого прошло, следы стерлись, память вещей коротка. А тут и само место десяток раз измениться успело – сам знаешь… Вода, течение.
– Знаю, – кивнул Вепрь.
Я присела в стороне от них, пытаясь на глаз определить, что ныне чувствует Колдун. А то рожа-то у него каменная, да что на душе – не ясно. И слух мне не помог ничем – Колдун все больше отмалчивался, а когда отвечал, голос ровен был. Крепко себя держит, и не скажешь, что пять лет надежду берег а ныне разом лишился.
– Зато точно установили, что это действительно он, а не твоя подружка невезучий обоз загрызла! – утешила Вепря подошедшая Далена, и мужи дружно заухмылялись. Даже у Колдуна угол рта дрогнул.
Но шутки не поддержал, буркнул только:
– Раскладывайтесь, пообедаем, и назад поедем, – и, развернувшись, ушел в сторону берега.
Я потрусила следом за ним, очень уж любопытсвенно мне стало – чего он на том берегу сыскать думает?
…мы-то той зимой к берегу в этом месте и близко не подходили.
Горд Вепрь далеко уходить не стал – только на твердую землю со льда выбрался, да и остановился. Постоял, оглядываясь, взмахнул руками – словно воду из чаши плеснул на лед. Потом достал из кармана шнурок темный недлинный, повязал его на ветви ракиты, что над рекой проросла. В самую глубь, где тонкие стволики гуще всего растут. Я не утерпела, сунула нос, со всех сторон обнюхала что куст, что шнурок. Куст пах, как ему и положено – ракитой, морозом, кормившимися с него зайцами. Шнурок – Гордом Вепрем да выделанной кожей. Я озадаченно постояла, обошла куст, глянула на Быстринку с другой его стороны. И досадливо дернула ухом – да он же место заметил, чтобы найти, когда воротится. Уж свою-то вещь он, маг, сыскать завсегда способный!
Оттого и повязал вглубь – ему, чтобы отыскать, увидеть не нужно, а прочим и незачем.
Горд смотрел на меня насмешливо, но не зло. Дождавшись, пока я уймусь, покачал головой, развернулся, и пошел назад, к месту, где его сотоварищи уже разложились для быстрого походного обеда.
Напластованное ломтями сало, испеченный ныне поутру хлеб, соль в тряпице да глиняная кубышка с плотно притертой пробкой, в которой, несмотря на толстые глиняные бока, уже успел остыть сбитень – вот и вся немудрящая снедь, собранная магам в путь.
Когда мы подошли – Колдун впереди, а я за ним, ступая из озорства след-в-след, – Далена, сидевшая на старой коряге, как раз обхватила ладонями кубышку за бока, подержала немного, перехватила глиняную посудину за узкое короткое горло, выдернула пробку – и над ней закурился вкусный горячий парок.
Ели маги быстро, за едой говорили, обсуждая нынешнюю поездку да принесенные ею вести, а я слушала, да раздумывала о двух важных делах разом. Но одно из них пока терпело, с ним следовало дождаться, пока маги уезжать станут, а вот второе…
Со вторым важным делом следовало поспешать, решила я.
И сунула морду под локоть Вепрю. Свежее сало нынешнего посола, нежное, розоватое, натертое петрушкой да чесночком, пахло столь одуряюще, что глупа бы я была, не попытайся умыкнуть чуток.
Горд отвел руку с куском, и мои зубы ухватили пустоту. Я убрала морду, отступилась, облизнулась. Переступила на месте лапами, примеряясь и готовясь сызнова попытать удачи… Колдун обернулся, мазнул взглядом по мне взглядом, и подняв с чистого рушника, расстеленного на выворотне, сразу пяток ломтиков, держащихся вместе на плотной вкусной шкурке, подсунул к самому белому носу.
Я обижено отвернулась было – как будто я и впрямь того сала хотела! Когда бы так – давно бы выудила его по-простому, из брошенной без присмотра сумы! Но Колдун ждал, сало пахло, как умалишенное – и я осторожно приняла подношение с раскрытой ладони, легонечко подцепив его зубами.
Ладно, так уж и быть…
Колдун хмыкнул, и вернулся к беседе. Тихон еще в самом начале спросил, верит ли Горд в то, что это не моя стая Куня под лед пустила. Колдун верил – и не столько от в мою к нему честность, сколько в способность брата от снежной нежити уберечься и людей своих уберечь.
Хоть и обидны мне были такие речи, по которым выходило, что мне с магом ни в жизнь не совладать, а признать следовало, что так оно и есть, и даже Яринка моя – и та сумела защититься. Я чихнула, потерлась мордой о снег, пытаясь стереть чесночный дух. Не вышло, и я снова сунулась под руку к Колдуну. Все равно ведь разит уже, так чего теперь осторожничать?
Колдун прижал руку к боку – локоть удачно зажал шею чуток пониже ушей, и уши разом мерзко заложило. Я возмущенно щелкнула клыками, уперлась всеми лапами и рванулась. Вывернувшись из-под руки Вепря, возмущенно встряхнулась, дернула ушами – уши послушно дернулись, и слух, как будто, вернулся. Мстительно сверкнула взглядом в широкую спину, и принялась подбираться с другой стороны.
Не то, чтобы я и впрямь верила, что сумею подкрасться к настороженному магу незамеченной, но разговоры их – скука смертная. А так, какое-никакое, а развлечение.
Да и вовсе мне не верилось, что не обсудили маги моей вины, аль невиновности, ещё вчера вечёр, как только Колдун сказал соратникам, куда ныне ехать предстоит, да кто их туда поведет. Так что, Серый и вопрос свой задавал более для меня, нежели для колдуна. Поглядеть, видать, хотел, как нежить себя поведет, чем на обвинения ответит. Я фыркнула, увернувшись от локтя, коим Горд отмахнуться попытался, и, махнув хвостом, попросту встала на задние лапы, навалившись Колдуну на спину. Мало того, что воплотив въяве весь свой вес, так еще и накинув мстительно пуд-полтора. Колдун разницы как и не заметил. Повел плечом, глянул на волчью морду, что на правое плечо пристроилась, да к разговору воротился.
А речь шла об том, что кости со дна подымать надобно.
Я с любопытством прислушалась.
– Сейчас – точно нет. Вот покончим с делами, тогда и вернемся за ребятами, – негромко сказал Колдун, и «дела» на его плече шумно вздохнули, напоминая, что они, маги, присланы сюда вообще-то снежную стаю извести.
Горд поднял руку, мимоходом потрепал меня по холке.
Еще б за ухом почесал!
А мог бы и почесать…
Слав, неодобрительно сопевший, буркнул:
– Не дело это, их там оставлять. Что наших, что эльфов…
Далена посмотрела на него, и во взгляде ее быстрой тенью мелькнуло сочувствие:
– Ну, давай сейчас подымем, – магичка, доевши, встала с бревна, отряхнула руки, похлопала себя по поясу, разыскивая рукавицы, и не нашла. – Что делать-то станем? Где останки хранить?
Она уперла руки в бока, расставила широко ноги, утвердившись на заснеженной мерзлой земле. Посмотрела на Теренского, что так и сидел, ссутулясь, с высоты своего роста.
– В подпол при трактире такой груз не спустишь, на подворье не оставишь. Было бы дело чуть ближе к Кострецу, можно было бы позвать кого из наших, помощи попросить.
– Да понимаю я все! – взвился Слав, – Просто не хочется думать, что мы уйдем, а они…
И столько в его голосе было невысказанного, такая тоскливая безнадежность, что и мне, снежной нежити, стало ясно – не спроста он так к сердцу принял сегодняшние вести. Да и магичка уже не таила жалости во взгляде, и Тихон бросил быстрый взгляд исподлобья, да и отвел взгляд…
– Так бывает, Слав, – спокойно и просто сказал Горд, – Иногда так просто бывает.
И слова эти оставили у меня стойкое чувство, что сейчас у меня перед носом мазнул хвост какой-то иной, чужой истории. Вот только гоняться я за ней не буду – мне своих историй с избытком хватит. Подумала так – и быстрым рывком выхватила из рук отвлекшегося Вепря хлебную горбушку с лоснящимся кусочком сала, заглотив ее целиком, почитай, не жуя.
– Нежа, – рявкнул Колдун, и добавил еще пару словес, поименовав меня по матери.
Я отскочила и нахально обмахнула пасть белесым языком. Но на всякий случай, встряхнулась – снег с окрестных сугробов взметнулся, а когда осел, я была уже на пядь выше в холке. Неспешно, ровно нехотя, отошла на пару шагов. Постояла, посматривая на Вепря искоса. Выглядел он не злым, а все больше раздосадованным. И не столько моей выходкой, а сколько тем, как все обернулось ныне.
