Текст книги "Снежная стая (СИ)"
Автор книги: Любовь Ремезова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 9
Метель приближалась по – хозяйски, не таясь.
Раньше прочих ее поступь почуяло зверье.
Взлетели над деревьями вороны, закружили, и сели, укрылись в нижних ветвях, попрятались в теплое кошки, а собаки, напротив принялись валяться в снегу, крикуны-воробьи забились в хворост.
Выставился вокруг красна солнышка туманный круг, а после и вовсе заволокло облаками низкое зимнее небо.
Шла из горних высей уверенной поступью Госпожа Метелица, давала людям приметные знаки – умные поймут, а дурней не жалко.
И люди благодарно принимали подсказку ее – укрывали в хлевах скот хозяева, торопливо возвращались кто из леса, а кто с реки, рыбаки да охотники, забирали матери с улицы неугомонную ребятню, бранили неслухов, коли те не быстро поспешали.
Перебирала травы да снадобья лесовиковская травница, тревожно поглядывая в ту сторону, где за крепкими избяными стенами на много дней пути раскинулся Седой Лес – истинный хозяин и владыка этих мест.
Честной люд готовился встречать первую зимнюю бурю. Дурных здесь не водилось – не выживали.
Маги непогоду встретили в Боровищах. Намеренно так подгадали – чтобы приход снежной стаи встретить близ каменных лбов, что могли быть, а могли и не быть местом зарождения проклятья. Вот и прибыли заранее, встали постоем в доме старосты – трактира в Боровищах не имелось.
В лес загодя собираться стали. Старостиха Лугана, заприметив, что гости уходить намерились, запричитала, заметалась:
– Куда ж вы, гости дорогие! В такое непогодье добрые люди дома сидят, на улицу носу не кажут, пропадете, сгинете!
Тихон, метнув взгляд на старшого, уже приготовился одернуть заполошную бабу¸ как вдруг та сама унялась, в дверях встала:
– Голодными не пущу!
И прикрикнула на старшую невестку:
– Собирай на стол, клуша!
И пока молодка споро метала харч на стол, все шпыняла ее – то не так она повернулась, то не так за ухват взялась. И полотенца-то не те подала, и посуду не ту выставила. У молодой женщины от ласки такой свекровиной все из рук мало не сыпалось. На глазах уверенная, ловкая молодица в безрукую нескладеху превращалась.
Пока не озлился от задержки такой нелепой Колдун, и, зыркнув на склочную тетку, к дверям не развернулся. Ему и так-то не больно хотелось перед походом в метельный Лес пищей утяжеляться. Тут старостиха мигом умолкла, за стол звать стала, и невестка ее ласково просила отведать, улещивала не побрезговать, не обидеть добрых хозяев. Да только Горду уже все эти деревенские порядки поперек горла встали – кивнул Славу, тот и сгреб с вышитой скатерти, до чего рука дотянулась. Сунул в суму, да и выскочил во двор – сотоварищей своих догонять.
Благо, те недалече ушли.
Вьюга разгонялась не спеша, ровно красуясь.
Вот полетела по – над землей поземка, и опала. Раз, другой, третий взвилась белая пелена, а на четвертый закрутилась над сугробами в тугое веретено, зло стегнул ветер – и понеслась в мир белая мгла, завизжали во вьюжной круговерти снежные пряхи, и снежные хвосты захлестали во все стороны, мешая небо с землею, путая день с ночью.
Горд Вепрь тряхнул головой, отплевываясь от набившегося в рот снега. Огляделся. Соратники встали вкруг, замкнув в кольцо взгорок, на котором сбились в кучу, ровно бараны в загоне у боровищенского старосты, валуны.
Непогода трепала наглых людишек, дерзнувших бросить ей вызов. Цепляла когтистой лапой ветра за одежду, норовила содрать что шапку, что тулуп. Пробирающим до костей холодом пробовала на зуб. Залепляла рот да глаза, забивала воздух внутрь, в самое подвздошье. Да только, добыча ей ныне досталась не по зубам – стоят люди, не шелохнутся, что влитые стоят. Не пошатнуть их ветру, не отвести от цели снегу да холоду.
Маги, равнодушные и отрешенные, окутанные белесыми прядями метели, ждали – не здесь ли пробудится стародавнее проклятье, не отсюда ли умчит в снежную круговерть по незримому следу неосторожной добычи снежная стая.
В глубине Седого Леса ныне было не тише. Вьюга справляла праздник по зиме, и от свирепой радости ее было ни спрятаться, ни скрыться ныне в самой глухой чаще, в самом непролазном буреломе – а уж на просторной полянке, от иных таких же ничем не отличимой, и вовсе не укрыться от ярящегосф ненастья. Взлетал снег, собравшийся было в сугробы, мешался с новым, тем что только-только высыпался из прорехи небес, собирался в клубы, сворачивался в тугие вихри. Выла метель, гнула дерева, бесновался на неприметной поляне, собираясь да рассыпаясь, снег. Вот взвился над снежным покровом белесый смерч, закрутился-завертелся, да и не опал, а вытянулся волчьей мордой, долгим туловищем, худыми лапами. За ним другой, третий, десятый… Встряхнулся огромный зверь роскошной белой шубой. Шевельнул носом, причуиваясь, вожак.
И сорвалась в лихой бег снежная стая, проминая мощными телами вьюгу-метелицу, и вожак, утративший в эту ночь человечью короткую память, но бессмертное сохранивший знание, повел стаю, минуя тонкие, звенящие от метельных плясок нити-струны сторожевого заклинания.
Снежная стая, вытянувшись, ступая след в след, летела по прочному льду Быстринки, обгоняя собственную песню.
Далеко-далеко, за два дневных санных перехода, зло ругнулся маг, промахнувшийся с точкой прихода стаи в мир, и дал отмашку вдруг враз прочувствовавшим лютую стужу соратникам. Всё, на сегодня их работа закончилась – оставалось лишь забиться в загодя спроворенные шалаши под надежными еловыми лапами, да пережидать метель, согреваясь магией и ягодным вином.
Снежный покров на землю прочно улегся, надежно – уж ясно видно, что до весны. А метели, с той, самой первой, боле пока люд честной не тревожили. Стали короткие зимние дни снежными да безветренными.
Маги, что твои гончаки, по лесу рыскали, искали не стаю, сгинувшую в безвремении до следующей метели, но хоть следы ее, да по эху место зарождения проклятия вычислить пытались. Заодно и с вожаком познакомились. Нет, не лично – лично хозяин здешних снегов до пришлых охотничков не снизошел, но вот отпечатки его лап лицезреть довелось. Притом не раз.
Были они здоровенные, поболе, чем с мужскую ладонь, и слишком уж мелкие, что бы принадлежать столь крупному зверю. Исходя из размеров отпечатков, следам следовало бы быть куда как глубже.
Тихон, разбиравшийся в таких вещах, клялся, что следы оставлены нарочно, именно для них. Снежный зверь отирался поблизости, не показываясь на глаза, но и не скрывая самого присутствия. То ли любопытствовал, то ли момент удобный выцеливал, чтобы напасть…
За две седьмицы, истекшие с первой вьюги, снежный волк успел отметится во всех пяти селищах. Сильно не шалил, так по мелочи. То в одной деревне в курятник залез, загнал перепуганных несушек на крышу, задавил петуха-хозяина, да выбрал все яйца из гнезд, брезгливо обходя вниманием подкладыши, то в другой когтищами дверь дубовую подрал старому своему знакомцу не хуже иного медведя, всю как есть испоганил. Мало показалось, еще и о стены избяные боками обтерся. В тех местах, где снежная нежить шкуру обминала, добрые бревна теперь изморозью, искристым серебром, в первый черед берутся. А третьем селище и вовсе дурную забаву удумал – взял, да и пробежался через всю деревеньку, с одного краю в другой. Псы дворовые, как его учуяли, поперву со страху кто куда забились, а как волк на дальнюю сторону села перебежал, такой гвалт подняли, такой перебрех, всех хозяев перебудили. А волчара возьми, да и вернись! Тут уж на этом краю лай сам собой захлебнулся, зато на дальнем…
Так и бегал всю ночь туда-сюда, скотина снежная.
А сторожевых струн не задел ни разу.
Словом, за минувшее время, ничего-то Горд Вепрь со товарищами своими не нашел, не выяснил. Оттого и злился. А тут ещё и иного поднакопилось. Местные жители, коих и приехали маги защищать от нежити, поглядывать вдруг стали неласково. На расспросы отвечали неохотно, даже и те, кто раньше вроде приветлив был. Как-то разом вдруг. Без явной причины.
И кто бы тут не разозлился?
– Местные врут через одного. – Аладариэль говорил уверенно. – Причем со знанием эльфийских особенностей: дар не помогает распознать, что именно из сказанного – ложь.
Стихийный совет, собравшийся в комнате колдуна, состоял из команды охотников на нежить в полном составе, и прикомандированного к ним эльфа, и был посвящен безнадежно замутненной ситуации с местным населением, не поддающейся объяснению. Или прояснению.
Тихон, маг-следопыт, молчун и правая рука Вепря, отозвался на слова Перворожденного негромким хмыканьем:
– Удивил. Здесь до границы с Эльфийским Лесом полтора дня пути. И это – если торными дорогами. А если напрямую, лесными тропами, и того меньше. Еще бы местным не знать, чем соседи дышат. И как ваше знаменитое чутье обойти.
Ал спорить не стал – кивнул согласно. В остром ухе тускло блеснула затейливая серьга – витой узор из тоненькой проволоки, прихотливыми изгибами и петлями оплетал граненые бусины дымчатого горного хрусталя. От пробоя в мочке серьга не свисала вниз, как принято обычно у людей, а подымалась вверх, вдоль завитка ушной раковины, и дополнительным креплением обнимала хрящ примерно посередине от острого верха. Эльф привычным, задумчивым движением потер традиционное украшение. Продолжил:
– Так бывает, когда впрямую не лгут, но утаивают нечто, важное настолько, что весь смысл от этого умалчивания меняется. И говорящий это хорошо понимает.
Горд Вепрь, сидевший за столом напротив эльфа, поставил руки на стол и переплел пальцы в замок. Уперся в него тяжелой челюстью. Уточнил равнодушно, лениво даже:
– Конкретнее. Кто именно из местных?
– Наш хозяин-трактирщик. Его жена. Лесовиковская лекарка. Гнат. Боровищенский староста, его жена. Да у многих есть, по мелочи. Это не удивительно – в местах вроде этих, чужакам особо не доверяют, вот народ и не спешит откровенничать. Но тут… Тут другое. Я без всякого Дара вижу: то, что нам недоговаривают – имеет прямое отношение к заданию.
– Так. Что из этого следует? Первое: местные утаивают какую-то информацию. Причем, не единично, а массово. Второе: эта информация имеет большое значение. По крайней мере, все, кто молчат – в этом уверены. Третье: все лица, перечисленные тобой, имеют вес и влияние среди местного населения, – подвел итог Горд Вепрь.
Выглядел он все таким же спокойным и невозмутимым, но маги, не первый день знавшие своего старшего, подобрались. Магичка, до того сидевшая на чужой постели, нахально забравшись на нее с ногами, так и вовсе – выпрямилась, и начала искать ступней в шерстяном носке свою обувь. И не ошиблась.
Колдун поднялся одним слитным, неожиданно легким для такого массивного человека движением, и вышел из комнаты, не сомневаясь, что его люди последуют за ним.
Маг спустился в едальный зал.
– Хозяин! – зычно прокатилось по трактиру.
Тот выглянул на зов с хозяйской половины, верно оценил выражение на лицах гостей, да и пошел навстречь, ухмыльнувшись. Неповоротливый, медлительный. Да только – не сомневались маги приезжие, что все то внешнее, наносное, а в самом деле пред ними матерый муж, сильный да бывалый.
Горд Вепрь сел на свое всегдашнее место за столом, лицом к залу, и соратники его выстроились по обе стороны от предводителя. А дядька Ждан уселся напротив.
Молча сел, не вопрошая – зачем звали, аль чего гости дорогие изволят. Уж верно, сразу смекнул, что не за ради сытного обеда выкликнули.
Молчал трактирный хозяин. Молчали и Горд Вепрь, пристально разглядывая трактирщика, ровно впервые увидел. Выглянула на тишину из кухни матушка Твердислава, да обратно и не воротилась. Полотенце кухонное через плечо перекинула, подошла, за мужниной спиной встала. И руку ему на плече положила. Дядька Ждан чуть шевельнул пальцами, ровно поторапливая противника, подманивая – ну, что же ты? Подходи, не боись!
…а может, просто руки затекли.
Колдун взглядом супругов окинул и хмыкнул.
Толком не знают еще, о чем речь пойдет, а уже в глухую оборону ушли. Подобрались. Ощетинились. Не любят здесь чужаков. Ой, не любят. От того и зовут, только когда уже совсем край, когда нужда придавит и деваться некуда.
И ведь звали же! Сами писали в столицу, сами помощи просили. А теперь – молчат, и слова лишнего добром не вытащишь. Что изменилось?
– Выходит, местный люд с вожаком поладил? – Горд сказал, и слова упали буднично, обыденно, будто другого и помыслить не выходило.
Сказал – и сам удивился, как мог так долго этого не видеть?
– Отчего ж не поладить, – после недолгого молчания отозвался Колдуну дядька Ждан. И вновь замолк.
– И впрямь. – Горд прищурился, разглядывая собеседника своего. Оглядел, да и приговорил, – Значит, помощи у местных можно не искать.
Трактирщик, тоже в супротивника вглядывавшийся, ровно увидеть что-то одному ему понятное желал, хмыкнул негромко:
– У боровищенского старосты в позату зиму сын в Костровец на ярмарку жену с детишками повез, порадовать их желал. Не одни ведь поехали – с обозом. Об ту пору стая уже в Седом Лесу гуляла, так что, как метель пала, по всем подсчетам выходило, что застигнут волки санный поезд аккурат посеред дороги, – дядька Ждан буднично рассказывал, спокойно.
А жуть все едино ползла-стелилась стылым сквозняком по-над половицами. До костей пробирала.
– У нас тут места лихие, дикие. Середь баб не одна и не две с оружием обходиться умеют. Моя вот хозяйка с кнутом куда как ловка, а Лугана, старостиха боровищенская, по молодости с луком управлялась так, что любо-дорого. Вот как стало ясно, что метели быть, что не обманка это, и всерьез непогода подымается, а до жилья обозу еще день пути при самой великой удачи, сняла она со стены свой лук, вывела из хлева годовалую телушку, свела в Лес, да своею рукой из лука положила. Просила стаю пощадить ее кровь. Муж, как узнал, даже лупить бабу-дуру не стал – шутка ли, разом старшего сына с невесткой потерять, да троих внуков? Ополоумела баба с горя, ясное дело… Когда буря стихла, а обоз в село так и не воротился, ясно стало – не выжили. – Дядька Ждан помолчал, разглядывая свои ладони – здоровенные, что твои лопаты, мозолистые.
Вздохнул. Продолжил сказывать:
– Они через седьмицу приехали. Из всего санного обоза только две лошади уцелели, оттого и припозднились. Сказывали, стая ещё до метели их настигла, по первому ветру – да и погнала по дороге, а после – по снежной целине, в лес. Выли волки, хохотали. Хрипели, надрываясь, кони, уходя от снежной жути – и не умея уйти. По грудь в снегу вязли, на пену изошли, а все едино, вперед ломились. Уж больно лютый страх их позаду подгонял. А волкам все веселье – налетят, защелкают зубами у хвоста, у самого конского уха рявкнут, а то и за бок ухватят. Не сильно, играючи… Ох, и страшны волчьи игры в заснеженном лесу перед замершей в непождвижности вьюгой! Матерые мужи чумели, бабы с дитями со страху мало разума не полишались…
Под негромкое потрескивание очажного пламени, под живительное тепло его так легко представить, как гонит не живая-не мертвая волчья стая санный обоз. Как свистят возничьи кнуты, в клочья рвут воздух и конские шкуры. Как надсаженно хрипят, надрываясь, лошади и проваливаются по брюхо в снег нетронутой лесной целины, и все же волокут, волокут за собою сани спасаясь от неминучей смерти и спасая вместе с собой прихваченных ужасом людей…
Дядька Ждан умеет сказ повести – не то, что пламя в очаге, а и мороз по – за стенами прислушивается! И, ухмыляясь, качает ветер ветви старого вяза – верно-верно, так все и было… Взглянув на живых своих слушателей, трактирщик закончил спокойно да равнодушно, ровно и не он только что их по самую маковку в студеную прорубь макал:
– Стая отстала, лишь когда кони обоз в ворота лесного хутора внесли. Там, на Беличьем хуторе Нечай-Коваль живет. Нету снежным волкам ходу на ковалев двор – тот с огнем крепко дружит, вот и не смеет снежная нечисть защитной черты переступить. Там же, на хуторе лошадей большую часть дорезать пришлось – все едино, пали бы.
– Вот, значит, как… – Колдун тоже не дурак голосом играть. И ныне в его голосе и понимание слышно, и усмешка, и досада на себя, что сразу не доглядел, и многое иное. Только не тот дядька Ждан человек, чтоб голоса недовольного пугаться. Сцедил в бороду ухмылку довольную, ощутил, как супружницына ладонь сжалась – и плечом успокаивающе повел, мол, не тревожься, родимая, все обойдется…
И Горд Вепрь, вдруг усмехнувшись, ровно ему все нынче стало понятно, вопросил:
– Кто еще?
И на недоуменный взгляд трактирщика пояснил:
– Кто еще из местных снежному волку задолжался?
– Да мало ли кто? Хозяйка вот моя. Троюродного племянника ее, сына единственного Влады-вдовицы волк в позапрошлую зиму помиловал. Не самая близкая родня, да все едино – своя кровь, Твердиславушка ему к каждому празднику гостинцы шлет. Жалеет сироту, единственную материну отраду. – Дядька Ждан посмотрел магу в глаза прямо, с вызовом, и тот только углом рта недовольно дернул, да крылья носа, когда-то давно перебитого, дрогнули хищно, ровно след колдун почуял.
– Еще! – и до того властно, требовательно слово это прозвучало, что маговы соратники, которые за время беседы стол мало не в кольцо взяли, разом вперед подались, а дядька Ждан невольно подобрался, готовясь, буде нужда встанет, удар отразить, что зримый, что незримый, и тут же отпуская себя, и досадуя, что позволил себе так от попасться на уловку. И мстительно добавил:
– Еще Нечай-мельник с женой! У них меньшой сыночек сноходец, как не уследишь – так из избы и уйдет, сонный. Ныне уже меньше, а вот три зимы назад упустила его мамка, он и угулял боги ведают, куда. А живут они на самой окраине села… Вот как в избе все места, куда малец восьми лет от роду забиться мог, перебрали, так и высыпали во двор. А как высыпали – обомлели. Его волки снежные от Седого Леса вели. Замкнули кольцо, боками подперли, и вот так вот и гнали, ровно теля непутевое, oт стада потерявшиеся. Нечай с женой думали, отбивать придется… Аглая из тех матерей, что за свое детище голой рукой в огонь сунутся, не то что, к снежной нежити в пасть. Вылетела за калитку, Нечай и удержать не успел. А волки, как Аглаю увидали, сначала остановились, в снег сели, а потом поднялись, и в сторону Леса потрусили. А там и вовсе снежной поземкой осыпались, по ветру развеялись…
Трактирщик помолчал, да и выдал:
– Вам, гости дорогие, стрелу в спину, конечно, не пустят, за нежить-то. Но и помощи от местных не ждите. Это у вас, в городе, забыли, как на добро отвечать след, а тут долги забывать не принято, – с тем поднялся, кивнул магам, и на хозяйскую половину ушел. Твердислава, молча развернулась за супругом, и ушла на кухню, так и не обронив за весь разговор не единого слова, но оставив охотникам явное ощущение неодобрения.
Так вот и закончилась беседа с охотников с гостеприимными хозяевами.
Ну да Горду Вепрю и его людям не впервой было делать свое дело под недовольство местных жителей. Под очень молчаливое недовольство, потому как вслух боевых магов попрекать – дурных нету.
А время шло. Сыпалось мелким искристым снежком сквозь синь небес, звенело бубенчиком из-под дуги запряженной в сани лошадки, трещало речным льдом в морозные ночи. Маги прочесывали лес, селяне охотились да удили рыбу подо льдом, снежный волк крутился поблизости. Его следы – когтистые, с выдвинутыми вперед передними пальцами, большие, но слишком мелкие для столь крупного животного, частенько попадались в путанице иных лесных следов.
Маги уж и не сбегались посмотреть на оттиск здоровенной лапы, привыкли. Пару раз Тихон пытался взять след, выйти к лежбищу, но не преуспел – чай, нежить, а не обычный хищник. Вот он бежал, оставляя за собой след вытянутой цепью, а вот уже и нет того следа, а осталась лишь белая поляна, гладкая, что твой стол.
И магических струн, настороженный с осени, этот зверь не тревожил.
Оставалось лишь ждать метели.
ГЛАВА 10
У белой метелицы серебряный хвост. И когтистые лапы ветра, и острые зубы мороза. Горд Вепрь раньше думал, что метель похожа на играющую лису. А теперь думает, что на белого волка.
На сей раз охотники вышли в Лес заранее, еще когда снежные змеи только побежали по слежавшимся сугробам, а снежинки, до того ложившиеся на землю отвесно, закружились в лихом хороводе.
Маги пришли, обустроились. Выбрали, кому где стоять, насторожили тревожные нити, ошептали места. Готовились, словом, всерьез, от души. Потому как, свести знакомство со снежным волком, хозяином здешнего зимнего леса, им уже довелось – и знакомство то вышло вовсе не таким, как магам того желалось.
В тот день зима баловала землю ясным солнышком да редким снежком, и тот оседал на деревах драгоценным убранством, а дыхание курилось в воздухе белесым парком. Хороший день выдался – и люди, пообвыкшиеся за пару лун в здешних краях, расслабились, ослабили тревожное внимание. Шли втроем, с Даленой да Славом, переговариваясь, поддевая друг друга – и фыркали негромко со смеху, блюдя лесную тишь. Вепрь же в разговоре не участвовал, шел чуть поодаль да впереди, вот и решился Теренский пошутить. Сплотил снежок, да и запустил в старшого! Ждал, что Вепрь на щит заряд снежный примет, или рукой смахнет, или, если уж совсем Славу повезет, удастся ему со старшого шапку сбить – то-то потеха будет!
…и вовсе не ждал, что взовьется в воздух ближний сугроб белоснежным зверем, щелкнут страшные челюсти, ловя снежный кругляш на лету. Далька, с испугу да от неожиданности, огнем шарахнула – сорвалось с пальцев загодя наготовленное заклинание. Колдун и сам за малым не ударил хитрым плетением, да побоялся сотоварищей задеть. А волк извернулся в воздухе всем телом, изогнулся прихотливо, да и приземлился уже не там, где должен бы. Припал на передние лапы, уши встопырил игриво… И скакнул в сторону в тот самый миг, который Вепрь выбрал для удара. Развеялась без пользы заключенная в чары сила. Огненный шар, что Колдун следом пустил, и вовсе умудрилась мерзкая тварь пастью поймать, что снежок недавний. Правда, после того и сама снегом рассыпалась.
Ошарашенно ругнулась Далена, поддакнул ей Слав, в его пальцах мерцало синеватыми искрами заклинание, которое он не торопился распустить. Огонь – он, конечно, против снежной нежити первое дело, да только не убивает он ее. Так, шугануть годится. И потому, маги, деловито и без суеты занявшие оборону спина к спине, были уверены – здесь снежный волк, неподалеку. И пусть, все доступные людям чувства твердят, что нет тут никого, пусть магический дар не способен указать, где затаилась нежить, но разум да опыт воедино твердили – это не конец. Здесь он, зверь, играть вздумавший.
Ох, и страшны волчьи игры…
Минул миг, за ним другой. В замершем снежном лесу все так же стояли собранные, готовые во всякий момент ударить силою маги, а со светлых зимних небес сыпалось на них бросовое серебро. Оседало на ресницах, одеже, на долгой русой косе, выбившейся из-под кожушка магички. Таяло, коснувшись теплой человеческой кожи. Снежный волк не являлся. И Горд Вепрь, не дождавшись супротивника, дал знак своим людям отходить.
Шли, соблюдая осторожность. Может, магам снежный волк и не так страшен, как простому люду, но коли на спину прыгнет – то и магу радости мало.
Или вот, ежели вдруг возьмет да и отпустит загодя оттянутую зубами ветку колючего куста. Слав, которого изрядно хлестнуло не только по жесткой коже зимней куртки, но и по незащищенной правой руке, только и успел, что спустить почти в упор настороженное заклинание.
Возмущенно взвизгнул волк, в которого врезался рой синих искр, сыпанул белой порошей по кустам – и тут же взвился в воздух в высоком прыжке совсем не в том месте, где рассыпался.
Встряхнул роскошную зимнюю шубу – только снежинки во все стороны сыпанули, глянул укоризненно, и, обернувшись к магам хвостом, нагло, напоказ, потрусил сквозь кусты и дерева, то становясь бесплотной полупрозрачной тенью, то проминая снег живым зверем, а то шурша по ветвям да сугробам поземкой-пеленой в полном безветрии.
Слав тогда много чего сказал, да только вот от слов его дерева мало не краснели, а такое, что середь добрых людей вымолвить уместно, только одно было – «волчица».
И впрямь, выходило, что ныне в Седом Лесу снежную стаю волчица водит. И от этого легче не становилось. Волк, он конечно, силен да свиреп, зато волчица осторожнее, а от того хитрее. Правда, нынешней их знакомице осторожность вряд ли была ведома. И воротясь на постоялый двор, Теренский все плевался да ругался, да грозился паскудной тварюке разновсяческими карами. А трактирщик же знай, посмеивался в усы – он-то, Горд был уверен, изначально ведал, что за невидаль по Седому Лесу нынче бродит.
Но то было, почитай, седьмицу назад. Ныне же…
Ныне злилась белая метель, морочила охотников, посмевших вторгнуться во владения ее. Завируха, со свитом, с подвываниями, подымала сызнова легший было сугробами снег, мешала его со свежим, летящим с темных небес. Путала местами что восход с закатом, что небо с землею…
Хлестнул, лютуя, ветер – поклонился земле Седой Лес. Хрустнула ветка за спиной у мага. Колдун крутнулся на ногах, что твой волчок, желая встретить опасность лицо в лицо – и не застал никого, лишь метелица швырнула в глаза горсть снежной крупы. Непогода крепчала.
Горд Вепрь дорого бы дал за то, чтобы понять, отчего в этот раз приход снежной стаи не сопровождается положенным эхом-откликом, что чуть слышно гудит в магических сферах, давая – магам возможность вычислить точку формирования стаи, которая и есть место зарождения проклятия, его сердце.
Еще тогда, когда Слав бросил в волчицу заклятие, а оно не возвратило нежить в то самое сердце проклятия, а лишь развеяло, да и то ненадолго – еще тогда это заприметил Горд Вепрь. Не было ни отклика, рожденного в миг, когда лопаются под синими искрами заклинания развоплошения нити проклятия, которые взнуздали метель, заставили ее зверем оборотится, не было и эха, что указало бы – куда откинуло заклинание нежить, где след искать магам проклятое место, вновь и вновь возвращавшее в эти края снежную стаю.
С той самой встречи Горд все перебирал в памяти виды и типы зимней нечисти, вспоминал что говорили о снежных волках что опытные сотоварищи, что наставники в пору его ученичества. И по всему выходило, что нет ничего дивного – и вожак, пусть и не каждый раз из стаи выделяется, но не редкость это. И все остальные следы да знаки, что собрать удалось – тоже все до единого обычные, из тех, что снежным волкам вполне пристали. Только вот эта устойчивость к заклятию выбивалась из привычного ряда. К надежному, проверенному временем заклятию, с помощью которого за годы многие маги не одну проклятую стаю за кромку воротили, и не одно проклятие разрушили.
А теперь новая странность открылась – стая, приходя в мир, не давала эха. Не тревожила тонкие сферы своим появлением.
И невольно вспоминались нелепые крики лесовиковской травницы – дескать, балуется кто-то в Лесу силой.
И боле нелепыми они не казались…
Снова почудилось, что в вое ветра сбоку хрустнула ветка, и Горд снова развернулся в сторону звука. Ничего, лишь белая круговерть метет-несется.
У стаи нет четкого времени прихода в мир, хоть она и привязана ко вьюгам, но может появиться и с первыми порывами, и когда непогода в силу войдет. Но – в любой случае, ныне уже давным-давно следовало бы появиться волкам. Качнуть белыми спинами ветви густых кустов, оставить на чистом снегу оттиски звериных лап, чтобы их тут же смела поземка. И, склонив лобастые головы, насторожив острые уши, вытянуться в цепь, да и понестись по метельному лесу, подчиняясь воле, призвавшей их в явь. И в первый черед, следовало стае прийти на человеческое живое тепло.
Ныне же волки от обязанности своей безбожно отлынивали.
Так ведь и окоченеть недолго!
Γорд смахнул с лица варежкой налипший снег, и переменил руки – стащил с левой теплую рукавицу, а правую упрятал в согревающее тепло овчины. Работать-то он мог обеими руками, но все же правой было сподручнее. Но и держать ее, раскрытую, на такой стуже тоже долго не след бы, обморозится еще. Мелькнуло слева белесое пятно, выбивающееся из общей круговерти, и маг привычно крутанулся его сторону, складывая пальцы левой руки в щепоть, готовясь бросить заклинание – и ничего! Ругнулся сквозь зубы. И твердо решил, что если ещё пяток лучин волки не объявятся, то он меняет руку и кидает манок. И плевать, что нечисть будет знать, что здесь маги – здешняя стая и так, небось, отлично знает, кто и для чего их ждет!
… и если это же та самая стая, что братишку-Куня ушатала, то они и магов не испугаются.
Но как? Как волки, пусть они хоть две дюжины раз снежные, сумели одолеть опытных, во всяких переделках побывавших воинов и магов? Снежная стая страшна тем, кто силой магической владеть не обучен, либо тем, кто волков не ждет. Но – застать врасплох боевой отряд, идущий по зимнему лесу, славному своим дурным норовом, и той самой стаей – середь прочего?
От человека хорошо пахло. Здоровым, матерым зверем. Силой. Опасностью еще. Запах был притягательным, отдаленно-знакомым. Она чуяла его, как след, который берешь верховым чутьем. За ним мерещилось укромное, надежное логово, от этого запаха хотелось упасть на снег, перекатиться на спину подставляя беззащитное брюхо, открытое горло, покоряясь, подчиняясь. Признавая за ним главенство.
У него была своя стая. Они бродили по Лесу не первый день, и любопытство заставляло крутиться рядом. Она, бывало, и крутилась. Учуяв чужой след, или поймав в воздухе чужие голоса, частенько старалась подобраться близенько. Осторожно, таясь и укрываясь за снегом, наблюдала за вожаком и его стаей.
Их много было. От одного пахло чужим Лесом, тем, что лежал совсем рядом с ее, и люди из того Леса обычно видели да слышали больше чем те, за которыми она приглядывала. С этим гостем она старалась держаться осторожнее.
Другой умел пройти по Лесу не потревожив, не осыпав снег с хрупких ветвей и учил этому еще одного – молодого, похожего на волченка-переярка, впервые взятого стаей на большую охоту. Однажды он заставил снег заровнять его следы, укрыл свой запах – и на снегу остались лишь четкие, глубокие следы молодого. После их ухода она ещё долго вертелась вокруг того места, пытаясь вычуять спрятанный след, и почти нашла, но запах был столь тонким, что идти по этому следу было бы куда как сложно. Поди, удержи его, когда он, и так слабый, еще и ускользает, развеивается каждый миг?
За этим наблюдать было интересно, и она старалась все запомнить – как ходит, как смотрит, как ворожит. Мало ли. Пригодится.
Самка в стае тоже была. У нее аж шерсть на холке дыбом встала, когда она чужачку учуяла. Но та, хоть и держалась около вожака частенько, все ж подругой его не была. Да и пахло от пришлой суки вожаком не боле, чем от прочих, и она проглотила клокочущий в глотке свирепый рык.
