Текст книги "Снежная стая (СИ)"

Автор книги: Любовь Ремезова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 13

Колдун помолчал ещё время малое. А потом также молча встал, да и к выходу пошел. Серый от дверей прочь качнулся, дорогу ему давая, да и остальные маги, что до того в неподвижности затаились, разом отмерли, да за вожаком своим потянулись.

Я в спину ему смотрела – широкую, надежную спину, жаль только, не про мою честь та надежа, да и муж этот не мне достанется, другая счастливица любоваться да беречь станет. Смотрела, как уходит, да уговаривала себя, глупую – молчи!

Молчи, Нежа! Ты так ловко в рассказе своем мимо тех событий проскочила – вот и дале молчи. Шкура, она, чай, роднехонькая – не на ярмарке купленная.

Держи язык за зубами, девка!

– Колдун! – окликнула я его.

Он обернулся. Медленно, ровно против желания. Я ж глядела на него – и впитывала взглядом тяжеловесную плавность движений, обманчивую неспешность и мощь, неукротимую, вечную, непобедимую. Загляделась я, верно, потому как маг без слов, одним взглядом, поторопил меня – ну? Чего, мол хотела? Опамятовалась я. И сумела-таки слова ненадобные за хвост ухватить, об ином речь повела:

– Вы того, кто остроухого вашего по голове одарил, узнали-то?

Чародей мой ненаглядный помолчал, меня разглядывая. Даже голову набок чуток склонил, ровно так я лучше видна была. То ли наглость моя его изумила, то ли еще что. А когда все ж ответил, то не порадовал:

– Нет. И я вовсе не уверен, что это не была ты.

Я досадливо губы поджала – и вот охота была дурь болтать? Ну, как бы я изловчилась эльфу за спину зайти, когда перед глазами у него была?

Колдун хмыкнул, но все же признал то же самое:

– А ты? Узнала?

И понял ответ ещё до того, как я успела отрицательно качнуть головой.

– Тогда, хоть разглядела?

Это да, вот этого – сколько угодно. Чай не единый миг мы с ним бел снежок топтали. Да только вот, чем тебе то поможет, Колдун?

А он, не ведая, что за мысли в моей бедовой головушке вертятся, подобрался, вперед весь подался, глаза темные азартом сверкнули:

– Ну? – вперился в меня взглядом,

– Человек, – послушно ответствовала я.

У Колдуна в лице мелькнуло нетерпение, и я послушно продолжила, – Пониже тебя, но повыше Серого. Волос темен, и глаза тоже. Одет как вы. Увижу – узнаю. Как пахнет, помню лучше. Рассказать?

Колдун, кажется, медленно начинал понимать, отчего я медлила да тянула. Мне-волку все едино было, каков у супротивника вид. А вот запах – дело иное. И кабы был хоть малый след того самого, памятного запаху – уж я бы не сплоховала, вышла на него, как по ниточке!

К слову, о ниточках.

– Вы волшбы-то его след разглядели?

И снова Колдун как на невидаль поглядел. Ну, ведомо мне, что всякое волшебство свой отголосок оставляет – так то и не тайна, об этом всякая деревенская бабка-знахарка знает. Чего дивиться-то?

– Нет в Седом Лесу никаких магических следов, Нежана. Никаких, кроме наших.

От голоса его, имя мое так негромко, так легко выговорившего, у меня в животе сладко екнуло, мурашки по спине бодрою толпой побежали. И до того обидно мне сделалось, что хоть волком вой. Волчицей.

– Есть, – сказала то, и голос свой сама не узнала.

Помолчала, горькую свою обиду на судьбу сглатывая, и уже твердо продолжила:

– Этот маг не первый день в Седом Лесу обретается. А коли есть человек – то есть и след. Просто так уж ловко он свои следы прячет, что мне, бедной нежити, не совладать.

И усмехнулась прямо в темные внимательные глаза:

– Выходит, и вам, ученым городским умникам, тоже!

Я бы, пожалуй, еще поиздевалась над постигшей охотничков неудачей, но шевельнулся у двери, леворучь от Колдуна, Серый. Я чуть качнулась телом, отвечая на шорох, и как очнулась. Вспомнила разом и вдруг, что не за ради приятной досветной беседы они тут собрались.

Ох, беда с тобой, девка. Последний розум обронила!

Вцепилась пальцами покрепче в гребень, успокаивая не столько себя, сколько в себе самой желание рявкнуть на них хорошенько, а то и вовсе – потасовку устроить. Не по нраву мне все, что нынешней зимой в Снежном Лесу происходило, было. Крепко не по нраву. А пуще всего – моя собственная дурость!

И потому, досаду на Колдуна, терзавшего меня расспросами мало не до рассвета, я приняла почти что с радостью. Уж лучше злобиться на него, изверга, чем замирать, ровно рыбешка на льду, да любоваться им, ненаглядным.

А расспрашивать Горд Вепрь умел. Досталось не одной только мне – Ярина Веденеевна, уж как не злилась на мага сотоварищи, а и то не сумела увильнуть.

И если на все расспросы, касавшиеся появления в Снежной Стае нового Вожака, мы обе отвечали дружным молчанием, то все, что имело хоть самомалейшее касательство до неизвестного мага, Колдун из нас вытряс до мелочей.

К утрему, когда иссякли у Горда Вепря вопросы, я уж твердо знала, которого из магов в первый черед загрызть хотела бы – да только сил наскрести не могла.

В избе лесовиковской лекарки крепко пахло травами. Я, устроенная на лавке у теплого печного бока, укутанная в обширное меховое одеяло, еще пахнущее предыдущим лекаркиным постояльцем, сидела, прижавшись к близкой горячей опоре всем телом. Сидела, и поверить не могла, что мне жизнь оставили.

Сколь бы я не уверяла себя, что встанет нужда – так легко над охотниками верх возьму. Сколь бы не твердила, что не угроза они мне, и не ровня – в своем дому, в Седом Лесу, я с кем угодно совладаю, и сил не убавится. Сколь бы не ершилась, не хорохорилась. А все ж ведала – и маги не первый день на белом свете живут. И коль уж пришли сюда, то, небось, и что делать, знают. И уж кто кого одолел бы, выйди нам стакнуться – не ведаю.

И страшно мне было, что придется в глотку ему вцепиться. Не в метельном безумии, но в ясном разуме. И за то, что до того не довел, была я ему молчаливо, но истово благодарна. А еще – за то, что поверил твари снежной, проклятой.

Я посмотрела на Ярину. Травница замерла в той же тяжкой неподвижности, что и я сама.

Эльфа она прогнала. Сказала, что раз уж тот достаточно здоров, чтобы оружие держать да на ногах стоять – так и выхаживать его боле не надобно, а долечить и сотоварищи смогут. Сгребла в котомку немудрящие вещички, ему принадлежащие, не глядя смахнула туда же несколько снадобий с полки (как по мне – так первых попавшихся), сунула котомку дивному в руки, и вытолкала взашей.

И теперь сидела, с застывшим на лице скорбным выражением, вперившись взглядом в огонек свечи. О чем думала она? Жалела ли, что некогда связалась со мной? Гадала ли о том, что теперь ее ждет, разоблаченную мою сообщницу? Мечтала ли, чтоб нам с ней никогда не повстречаться?

– И чего тебе, Нежка, было его в том Лесу тихо под кустом не оставить?

И пока я молча, с восторгом таращилась на ее лицо с горестно изломленными бровями, продолжила:

– Да и я тоже хороша. Удавила бы подушкой – в жизни бы правды никто не дознался!

Откинувшись затылком на печной бок, я беззвучно рассмеялась, и смеялась, под недоуменным взглядом недовольной подружки, смаргивая текущие слезы.

Храни тебя боги, Ярина Веденеевна, да будет всегда обилен и светел твой дом, да обойдут его скорби с невзгодами!

Легко поднялась со скамьи, скидывая с плеч укрывшее меня одеяло, поклонилась лекарке в ноги, благодарствуя за ласку, за заботу. Прислушалась к округе, к снегу окрест – тихо, пусто. Вот и ладно, вот и добре!

Пора уж и честь знать, третьи петухи пропели. А я забылась с тревогами да разговорами, и теперь, опамятовавшись, все явственней ощущала неслышный звон. Отзываясь зудом в пальцах, ломотой в костях, свербежом в хребте, он напоминал мне – пора! А и то верно, пора мне. Зима своего не отдает.

Я распустила тесьму на дареной сорочке и позволила ей скользнуть вниз, по плечам, по ногам, на дощатый метеный пол. Тряхнула головой, понукая развалиться косу, что бездумно плела да расплетала под долгую и непростую беседу. Как была, нагая, простоволосая, шагнула за порог, да по утоптанной снежной дорожке до знакомой калитки, кою, уходя так и не притворили непрошеные гости.

Ярина, вышедшая проводить меня, поджала губы, при виде такого невежества. Я снова улыбнулась, мало не против воли – несгибаемая она, лесовиковская травница, что клинок стальной, и не умалить силы духа ее никаким неурядицам, будь то неблагодарные болящие, аль беспокойные подруги. Потянулась к укрытой глубоким покрывалом земле, протягивая вперед еще человеческие ладони, а коснувшись снега уже белыми лапами. И сразу почуяла, как сгинула незримый груз давивший на плечи, гнувший человеком к земле.

Переступила на месте, наново привыкая к ощущениям – лап больше, хвост для равновесия, разлитая вокруг прорва силы и заснеженный мир, который расстилался во все стороны бескрайним полотном. А сердцем его, этого мира, был Седой Лес.

Тоска, что так легко уняла Яринка, нахлынула сызнова. Нахлынула – и стекла, вместе с обидой да жалостью к себе. Ушла в землю, оставив памятью по себе звенящую злость, и азарт бешеный, звериный. Значит, совладать со мной думаете? Верите, будто по силам я вам, по зубам?

Снежинки, что вились вокруг шкуры крохотными звездами, замельтешили скорее. Я яростно встряхнулась, разгоняя их ещё более, добавляя к ним новых.

Вот вам!

Еще раз, и другой, и снова, и опять – и так пока вокруг моей шкуры не закрутился уже невеликий буран. Я беззвучно рявкнула, заставляя взвиться вверх и свежевыпавший снег с окрестных сугробов, еще разок встряхнулась, подбадривая снежную круговерть, ощутила, как отзывается что-то в мире на мой зов. А ещё – чувствуя, как сзади со страхом и восторгом глядит на набирающее силу буйство Яринка, совесть моя и подруга. Радостно взрыкнула, толкнулась лапами, пластаясь над лекаркиным забором в лихом, бесшабашном прыжке, и помчалась, все скорее и скорее, вперед, к Седому Лесу.

Селище пролетела в один миг, тын мелькнул под лапами и сгинул, опушка согнулась до зелми стволами молодого подлеска.

Я мчала вдоль окраины Седого Леса, минула ее, скакнула с крутого речного берега на гладкий лед Игруньи, и лед приветствуя меня, отозвался дрожью, застонал в голос. Темно-серая лента Быстринки расстелилась под лапами манящей дорогой, и я, толкнувшись ото льда, понеслась стремглав по закованному в броню руслу.

Я летела, и буря тянулась за мной мутным белым хвостом.

Я выплескивала в беге всю себя, отдавая зиме все, что было – и зима щедро отдаривалась в ответ, возвращая взятое с излихом. Буря выла, хлестала во все стороны хвостами и лапами, бесновалась и хохотала, выворачивая с корнем могучие деревья, сгибая до земли подрост, засыпая русло Быстринки снегом по самые крутые берега, ровняя землю, реку и обрывы.

Вот вам, колдуны!

В первые в своей зимней волчьей жизни выкликнула я бурю. Впервые и разум от метели не утратила.

Эта буря была – я. И я была этой бурей.

Снег скрипнул под ногой, я вздрогнула всем телом и опамятовалась – ровно из омута бездонного вынырнула. Вынырнула – и испугалась. Незнамо как я здесь очутилась, и лишь богам ведомо, как выбираться стану. И выберусь ли.

Лес я узнала сразу. У нас про него всякий знал, старые малым сказки страшные сказывали.

Древний лес рвался в небо, и там, в зимней синей вышине, норовил сомкнуться в кольцо. Кряжистые дубы-старики с необхватными стволами, да ели-великаны, пиками царапающие небесное брюхо. Чтимый дуб-прародитель, от коего весь наш лес пошел, вокруг Костерца раскинувшийся, здешним деревам братишкой молодшим, неразумным доводился.

Тут-то бы мне и испугаться, чай, не шутка – середь зимы, в глухом лесу, не зная пути-дороги и одна-одинешенька оказалась, да только страх во мне будто отшибло. Я стояла, смотрела в высокое-высокое небо, обрамленное кольцом еловых макушек, и во мне будто ниточка тоненькая натягивалась. Я, завороженная, смотрела в ясную небесную синь, и та словно крутилась вокруг себя, и с нею вертелся Лес – все быстрее, быстрей.

Оборвалась ниточка.

Я сидела в сугробе, и размазывая слезы по щекам, ревела, оплакивая свое горе, свою семью, и самое себя, горемыку.

Впервые за долгое время, минувшее с тех пор, как опустились в стылую землю четыре домовины.

Так от и увидала я впервые Седой Лес. Так от и сама ему показалась.

Из мыслей о минулом меня выдернул зуд. Не телесный, но явный. Где-то недалече кто-то кликал меня. Звал. Да чудно звал, странно – местные-то, прежде чем снежного волка подзывать, аль просить о чем, угощение подносят. Хлебца в снег бросят, или сыра кус, или пирог сдобный. А вот после уж – кличут, иль заботу выкладывают. А тут ино было.

Кто-то просто звал.

От этого зова вдоль хребта свербело, и лапы горели сгонять поглядеть – это кто ж там такой смелый выискался?! Но вместо чтоб бегом бежать на наглый зов, я лишь повела в ту сторону настороженным ухом. Прислушалась. Села. Возмущенно улеглась обратно в снег, еще и лапой морду прикрыла – не пойду никуда! Вот тут вот лягу, и до следующей метели на этом самом месте пролежу!

Совсем край потеряли…

У окраины Седого Леса, почитай от самой опушки, лишь мало углубившись в лес, звал меня Горд Вепрь.

Я вновь мыслями вернулась к тому дню, когда вывались из Врат в Седой Лес. Попробовала вспомнить, что со мной до того случилось – да не сумела. Теперь свербело еще и в носу – все чуялся знакомый запах. Не утерпев, я вскочила на лапы, прислушалась. Нет, так и стоит на месте. Не сам, к слову сказать, стоит. Со товарищи пришел. Слух про то точно сказал. Ну, во всяком случае, ему там нескучно. Премолвиться с кем и без меня найдется. Я сызнова заставила себя лечь на брюхо.

Нет, ну вы видали, каков?! Что он себе думает? Что он посвистит – и я, хвостом, виляя, на свист примчу?! Не пойду никуда!

Хвост дернулся.

Лежать было скучно.

Пушистый снег слежался, сделался жестким, и мягкий живот теперь явно чувствовал все неровности твердой землицы под ним. Я встала, и перебралась в другой сугроб, попушистее. Потопталась, покрутилась вокруг самое себя, обустраивая лежку, и опустилась в снег, как в гнездо, и клубком свернулась. И хвост на морду пристроила. Удобнее не стало.

Скучно…

Может, и впрямь, сходить?

В конце концов, я в своем лесу – в своем дому, куда хочу, туда и хожу, а колдуны всякие мне вовсе и не указ. И вовсе мне не любопытно, чего это пришлый маг лесную нежить кликать взялся!

Хотя, на самом деле, страсть как интересно!

Я повертелась в своем сугробе. Нет, не пойду!

Вот разве что по лесу чуток прогуляюсь. Лапы разомну!

И что, что допрежь они у меня не затекали? А ныне вот затекли! А если еще и ломить начнут? То-то же!

Я сама не заметила, как негодные лапы принесли меня к опушке. Притаившись в густых зарослях ежевичника, сквозь голые колючие ветви разглядывала я пришельцев. Колдун стоял на пустом месте, посередь проплешины меж деревьями, а соратнички его отошли поодаль, и ожидали у самого края поляны, что же их всего этого выйдет. Не было середь них только только Аладариэля Сапсана, дивного эльфа.

Жаль, жаль, я прямо расстроилась!

А в остальном, очень удачно все вышло, и стояли маги ладно. Хорошо стояли, далеконько от Вепря. Самое оно для того, чтобы не мешаться под лапами, когда я стану учить Колдуна уму-разуму, дабы не смел впредь подзывать меня, ровно шавку дворовую.

И так сладка была эта мысль, что я почти почуяла в зубах податливую плоть, которую и стану трепать, дабы неповадно было. Подобравшись перед броском, собравшись с единый прыгучий ком, я вымахнулась из зарослей, примериваясь обрушится Вепрю на спину и повалить на утоптанный ими снег, да так, чтобы его, Вепря, тело промеж мной и ближниками его оказалось.

И совсем не ждала, что вместо широкой мужской спины налечу на незримый щит, выставленный мне навстречь. Вот он-то меня в сторону и отринул. Я кубарем отлетела ажно до самой границы поляны, успела заметить, как на меня упало заклинание, полыхнувшее ярким светом и сгинувшее, метнулась в сторону, и замерла, удерживая взглядом и колдуна, неподвижного, ровно и не он только что меня оземь ринул, и особливо руки его, кои в любой миг могли ещё чего-нибудь эдакого в меня запустить, и его приспешников, глазеющих на нас во все глаза с дальней стороны полянки. Глазеть-то они глазели, но не мешались. Да и сам Колдун не собирался, вроде бы, сей же миг добивать покусившуюся на него нежить.

Чем он мне вдогон швырнул, я так и не разобрала, и теперь лихорадочно пыталась почуять, все ли со мной в порядке, и не навесил ли на меня он какого-нибудь ошейника, вроде того, какой всякую метель нацепить пытался другой не в меру лихой маг.

Ошейника не было, как и поводка. Лапы, хвост да голова тоже были там, где и допрежде, и иных каких перемен я вот так, сходу, в себе, любезной, не почуяла, и от того мало успокоилась. Встряхнулась с самым что ни на есть независимым видом расправляя шубу и принуждая легкие светлые снежинки взметнуться вкруг, и осыпалась снегом.

Попыталась.

Когда же и в другой, и в третий раз не вышло, с глухим утробным рыком бросилась на Колдуна, взметнув лапами за собой вихрь снега и позабыв напрочь от ярости обо всем на свете.

Вот, значит, чем он в меня швырнул!

От жажды крови в голове помутилось, пред глазами пала пелена, и когда Колдун чуть отклонился в сторону пропуская волчью тушу мимо и разом хватая меня за загривок, я змеей извернулась и лязгнула клыками, пытаясь дотянуться коли не до горла его, так хоть до лица. Маг же, рывком опрокинув меня боком на снег, навалился сверху и пытался хоть как-то прижать мое бешено отбивающееся тулово к земле. Горло столь соблазнительно мелькало перед глазами, что я, наплевав на руку, ровно в капкане удерживающую загривок, попробовала-таки добраться до заветной жилы – и тут же получила по морде, ровно провинившаяся собака. Колдун, не убоявшись оскаленной пасти, хлестнул меня тыльной стороной ладони раз, другой, и я, взъярившись окончательно, потеряв последний разум, полоснула по его животу задними лапами.

Ну, как, охотничек, тебе такое?! Я уж мысленно торжествовала победу, ждала, что отпустит сейчас меня жестокий захват – чай, с распоротым-то брюхом ужо не повоюешь, ан нет. Страшные когти бессильно скользнули по кожуху, верно усиленному не травами, так заклинаниями, и не причинили вреда. А Горд Верь таки сумел надежно пригвоздить меня к земле, прижав коленом хребет, а не ребра, как до того пытался. И ту руку, что сжимала мое горло, разжал. И то верно.

Не дышать-то я легко смогу, мне воздух тот что есть, что нету, а коли Колдун мне хребет сломает – вот то беда будет. Снегом-то обернуться я более не могу, и как знать тогда, насколько останется теперь со мной эта рана?

– Все, хватит уже, успокойся, – спокойно так сказал, будто в горнице молодуху, попусту расшумевшуюся, одергивал, а не со снежной тварью насмерть стакнулся.

Меня это спокойствие ровно плетью хлестнуло.

Я взвыла, рванулась во всю волчью моченьку, заскребла лапами по утоптанному нами снегу, пытаясь хоть за что-то зацепится, вскочить, скинуть с себя проклятого колдунишку! Да где там. Крепко держит, и колено на спину давит немилосердно, давая понять – некуда тебе деваться, голуба.

Ну, деваться, может, и некуда, а я еще побрыкаюсь! Рванулась – и явственно услышала, как вздохнул над моей головой Колдун. Потянул на себя мою голову так, что ажно позвонки затрещали, подхватил левой рукой морду под челюстью, и выпустил, наконец, из захвата шкуру на загривке, обхватил правой ладонью затылок. И я всем существом своим почуяла, сколь легко ему было бы свернуть мне сейчас шею. Колдун же этого делать не стал, а, обхватив мою морду ладонями, заглянул в глаза и ясно, раздельно произнес:

– Не дури. Будем уходить – сниму путы. Поняла?

И, пристально глядя глаза в глаза, с нажимом повторил:

– Поняла?

Попробуй тут, не пойми, когда башку того и гляди носом к пяткам повернут. Я согласно опустила веки. И даже глаза прикрыла – мол, все, твоя взяла. Отпускай уже, чай, не пушинка-то, весу – и впрямь, что в том вепре!

Колдун хмыкнул, и отпустил. В самом деле – отпустил! Встал на ноги, и даже отступил на шаг. Я поперву и глазам не поверила. А поводок? А заклятие-удавка? Неужто, и впрямь, ничего того не будет?

Не веря своему счастью, вскочила на ноги, и встряхнулась, расправляя измятую кой-чьими коленями шубу. Не везет ей сегодня, бедолажной! Потрясла головой, примеряясь – как там шея? Не сломал ли, облом, ненароком?

Да нет, не сломал, кажись! Фыркнула, продувая запоршенный снегом в пылу драки нос, обмахнула языком пасть, старательно делая вид, что ни Колдуна, ни соратников его на этой полянке нет и не было никогда. Встряхнулась ещё разок.

Остальные маги боле на краю поляны не теснились, ближе подошли. А все едино – держались поодаль. От и ладно, мне еще их только тут и не хватало.

Горд Вепрь, который недалече почти точно также после драки одежу оправлял, одернул кожух, хмыкнул, окинул меня взглядом, и обронил:

– Ну вот, а теперь и поговорить можно!

Говорить мне не хотелось. Хотелось опрокинуть Колдуна в снег да и загрызть, негодящего. Я было примерилась, а не попытать ли счастья сызнова, но окинула мага взглядом, и трусливо отступилась.

Порешит ведь.

– Нежа, ты меня слышишь? – ворвался в мои мысли раздосадованный колдунов голос, и я вопросительно вскинула морду – что, мол? Пока я мыслям своим предавалась, Γорд говорить уж начал. И, поняв, что я его не слыхала, не озлился, а лишь вздохнул устало.

Присел передо мной на колено, положил руку на холку, заставил в глаза себе смотреть.

– Нежана. Сейчас мы пойдем на озеро. Ты покажешь то место, где впервые Зов услыхала. Понимаешь?

Колдун говорил медленно, внятно. Властно. Как с дитем неразумным. И от голоса его хотелось лечь на брюхо, и заскулить. Он насквозь пробирал, требовал ластиться, тереться боком о мужской бок, оставляя на нем свой запах и перенимая его.

Вместо этого я плюхнулась на зад, и задрала морду к чистенькому небу. За что мне это?!

Небеса злорадно молчали.

И к лучшему! Чую, возьмись они оглашать, за что мне ниспослана кара сия – долгонький вышел бы список. Все же, грехов за мной имелось преизрядно. Я возмущенно фыркнула, встала, повела шеей и плечом, выворачиваясь загривок из захвата. Вроде же и не крепко держал, а все едино – не пожелай Колдун выпустить, ни по чем бы не высвободилась.

Я непреклонно прижала к ноге хвост, так и норовивший мазнуть Вепря по коленям, развернулась, и потрусила к невеликому озеру, где минулой осенью рдест да раков с Яриной промышляли, нимало не заботясь, пойдут следом за мной Колдун и его спутники, али нет.

Мелочно, ну да я и не бралась никому широты душевной являть.