Текст книги "Снежная стая (СИ)"
Автор книги: Любовь Ремезова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 3
Слав Теренский, прозванный странноватой трактирной девкой Мальчишкой, нравом и впрямь обладал легким да по-мальчишечьи озорным. И с людьми, какого бы роду-племени они ни были, сходился без труда. Потому и не удивился, когда именно ему Горд Вепрь, бессменный старшой их пятерки, поручил порасспросить местных о Нежане. Той самой трактирной девке, что метко клеила прозвища, нравилась Дальке, проверенной боевой подруге, и категорически не нравилась зануде-Тихону. Только не выдавая интереса и по-тихому, чтоб без разговоров.
Слав дел в долгий ящик откладывать не любил, и по возвращении из Боровищ, селища в пару часов пути отсюда, где они каменный лоб осматривали, отправился к колодцу на въезде в селище – средоточию общинной жизни Лесовиков. Очень рассчитывая, что возле массивного сруба, как и вчера, и позавчера, и до того, хоть сколько-то народу, да будет. Прав оказался – бабы возле колодца кучковались исправно, приходя сюда не только по воду, но и пообщаться, соседские новости узнать, ну и своими поделиться.
– Доброго дня, бабоньки! – веселый, беззлобный парень, подошел к женскому кругу, светясь довольством и расположением, – а водицы напиться не поднесете, красавицы?
Бабы заулыбались, расступаясь. Загомонили, приветствуя улыбчивого ответно.
Скрипит деревянный ворот, наматывая на себя изъеденную ржой толстую цепь. Перешептываются, пересмеиваются бабы. Длинные юбки, теплые свиты-душегреи, пестрые платки.
– Ох, и хороши у вас здесь девки! – нахваливает Слав, крутит ворот, – Кровь с молоком!
Ему отвечают дружным гомоном, и Слав не спорит, соглашается – и с «краше не сыщешь!», и с «оженим!», улыбается шуткам. Ему советуют наперебой – и ту, и другую, и третью, и все – чем не невесты? Слав ухмыляется проказливо, и, достав из сруба наполненную бадейку, вместо того, чтобы напившись, уйти, снова бросает ее в провал колодца. Гремит, развертываясь во всю длину, цепь. Глухо шлепает в глубине ведро о воду, и снова скрипит ворот. Улыбается Слав. Опрокидывает тяжелую, напитанную влагой бадейку в чье-то, пристроенное тут же ведерко. Ему всего и нужно – дождаться, пока в разговоре имена трактирных подавальщиц мелькнут. Тогда-то и ввернет он свой вопрос. Он не торопится. В конце концов, не так уж много в Лесовиках вошедших в пору девок.
Тетки и молодухи увлеченно перебирают невест, то отметая чужую сговоренную соседку, то нахваливая свою свободную родственницу, имена-события сыплются, что горох из мешка с прорехой, всем весела эта игра, всем по нраву, и наконец, после скользнувшего-таки «А вот Стешка, мельникова дочь, чем не мила? Да ты ее и сам, поди, видал!», Слав роняет:
– А вот Нежанка-подавальщица, чего в свои года без мужа обретается?
Вопрос падает в благодатную, добротно подготовленную почву, и бабы, охотно бросив поднадоевшую, да и бесплодную тему – такого оженишь, как же! – перескакивают на новую, частят наперебой ответами:
– Да мужатая она, мужатая! Токма от мужа ушедшми!
– А, вся деревня знает, что Нежа супружника с полюбовницей застукала! Она его топором убила!
– Да нет, не топором, вилами!
– Да не, не убила! Мне бабка Руда говорила, а у той в Брусничанке сын, так он рассказывал, что по всему двору голышом гоняла!
– Да не брусничанская она! С Ручьев! Моя сноха точно знает, она со свекрами ейными в соседях жила! Так, говорят, топором ему руку-то и оттяпала!
– А надо было не руку!
– Дура-баба, что с тебя взять?! Вилы у ей были, ви-лы!
– Ой, девоньки, не вилы, и не топор! Багор у нее был! Она ведро из колодца вылавливала, да в сарай поставить несла! А там – они! И тем самым занятые! Ну, она ему спину-то от зада до башки багром и пропорола… Как только и не заколола насмерть-то?!
– А и поделом! Нечего по чужим бабам шлендрать, когда супружница законная, богами даденная, имеется!
Слав молчит, только глаза горят, да плещется вода – крутится ворот, подставляют бабы ведра. Спорят сельские кумушки. Одни уходят, другие приходят… И Слав, которому здесь боле ничего ненужно, выждав мало, навскидку выбирает личико попригожее, из тех, что недалече от трактира обретаются, подхватывает ведра, и улыбаясь да зубоскаля с их хозяйкой, убирается восвояси – уже куда тише и незаметнее, чем явился.
Травы разбирать меня батюшка-покойник учил. Сам муж бывалый, много разного повидавший, много где бывавший, он и детище свое приучал сызмальства: лишних знаний не бывает. Матушка, хоть порой и ворчала, когда отец затемно тащил дитятко за городские стены, в ближний лесок, целебный припас собирать, но всерьез не противилась.
Отец же крепко ведал: можешь чему-то выучиться – выучись. Жизнь – она затейница, наперед не угадаешь, как вывернется. Знаниями он делился щедро, в охотку. Я же только рада была родителю любимому угодить, да от дел домашних, скучных, увернуться.
В травах – свое волшебство, своя магия, поучал меня отче, пробираясь в предрассветных сумерках лесными тропами. Одна и та же трава, в разный срок собранная, разную силу и иметь будет. Тут все имеет значение – погода, время суток, в рост луна пошла, аль на ущерб, в какую пору сама трава вошла. Ну, и время года само собой.
Так, или примерно так, размышляла я, стоя в ледяной воде мало не по самое сокровенное, в одной исподней рубашке, и собирая в пучок длинные прямые стебли рдеста пронзеннолистого.
Яринка на берегу небольшим топориком деловито обтесывала ветки с сухой валежины. Готовила запас дров для костерка, разведенного на следах от чьего-то старого кострища.
Это место – поваленный необхватный вяз на берегу лесного озера – давно уже облюбовали парочки, ищущие уединения от шумных друзей-подружек. Молодежь сумеречничать сюда не ходила – от села далековато, и к жилью поближе удобных мест для вечерних посиделок полно, охотники же наоборот, добычи искать забирались дальше от обжитых мест. Вот и получилось, что летними ночами, отданными на откуп неугомонной молодости, здесь можно было посидеть вдвоем, в тиши, у живого огня, за беседой досветной.
Мы же с Яринкой по ее лекарской надобности сюда явились. Рдест – травка не то чтоб исключительная, но полезная. Воспаление снять, горячку сбить, простуду унять – он в зелья от многих хворей надобен. Правда, для чего травнице понадобился столь поздний сбор – про то я ведать не ведала, и не сильно-то желала. Спроси я ее – вполне возможно, что и ответит. Пока дело лекарских тайн не касалось, подружка не жадничала. Охотно рассказывала, какую травку как сушить надобно, какую от чего применить можно. Да я и сама не без ума – в дела болящих, кои лекарке сохранять в тайности след, носа не совала, в сокровенные ведовские знания не лезла. Подружка же, в свою очередь, тоже ненадобного старалась не спрашивать. Зато я лес наш ведала куда лучше, и делилась не таясь. Где можно ягоды вволю взять, где в укромном лесном тайнике травка целебная взошла. Вот так и выходил у нас мир, лад и полное согласие.
Яринка уже успела поделиться, что к ней таки намедни приходил эльф, сунул нос в охотно предоставленный лекарский припас, запретного там не обнаружил, попытался учинить допрос, получил жесткий отлуп и убрался не солоно хлебавши – ибо все, что эльфы могли бы поставить травнице в вину, она спрятала загодя, и не у себя в дому. Оставила лишь то, к чему и самый придирчивый придира не придерется. Я поведала о ночной беседе с колдуном, мы перемыли кости обоим и теперь дружно ломали головы – чего нам ждать от незваных гостей?
По всему выходило – ничего хорошего.
Я переступила, осторожно ощупав босой ногой дно рядом. В таких вот местах, с тихой стоячей водой, раков драть здорово. Если получиться добыть хотя б десяток – в костре запечем. Пяток уже ждал своего часа в узелке на травке, и травница все ворчала – мол, охота была б баловаться, мы сюда за другим пришли, вот и нечего лишку в студеной воде мокнуть…
Полотняная рубаха длиной до колен исправно тянула влагу и намокла уже чуть не до пупа, упрямая коса, забранная в узел, стоило мне нагнуться к воде, так и норовила развернуться и плюхнуться в воду – только ловить успевай, а все ж улыбка так и просилась на уста. Чего скрывать, мне в радость были такие походы.
– А ведь они местных про тот сгинувший отряд расспрашивали, – заговорила Яринка, которая уже пару лучин хмурилась да кусала губы. – Не впрямую, окольно – но выспрашивали. И знаешь, что чудно? Никто из наших ничего не знает. И не только из наших. Думаю, кабы вдруг кто увидел оружный отряд в Седом Лесу, да еще из чужаков, да ещё в зиму, о том бы вся округа знала. Уж кумушки-сороки мигом бы весть разнесли!
Я молча кивнула, и склонилась над крутым бережком мало не до самой воды – нору очередную нащупала. Удачно. Забросила на берег, к ногам травницы, собранный пучок, да и принялась закуску будущую добывать.
Донный рыцарь без бою сдаваться не пожелал, и я всерьез увлеклась, выуживая упрямого. Коса тут же обрадовалась удобному случаю плюхнуться в воду, еле успела башкой мотнуть да на спину перекинуть. Мало радости, коли на сухую одежду с нее водица озерная течь будет!
– Пять годков минуло… Неужто, колдун надежу сохранил, что родич его жив? – задумчиво вопросила травница, прибирая рдест в корзинку, из которой уже торчала изрядная вязка таких же длинный прямых стеблей. – Думаешь, он его найти хочет?
– Нет. Думаю, он иное найти хочет. – Я выбросила к ногам подружки перехитренного – таки мною рака, и она осторожно, избегая щипучих клешней, увязала его в плат с остальными.
– Кабы то мой родович был, и пропади он столь давно, то я бы ноне не его искала, а пристанище его последнее. Похоронить по – людски хотела бы. А чего уж там колдуны многомудрые желают – то только светлым богам ведомо.
Продвинувшись еще на шаг вдоль невысокого обрывчика, я вновь принялась выдирать из придонного ила высокие побеги, утыканные листьями без черенков. Травница всё перебирала причины, приведшие к нам магов, а с ними – перворожденного, на ее, Яринки, бедную голову, я больше поддакивала или отмалчивалась, как вдруг почуяла это.
На меня словно крутым варом плеснули: ветер!
Ветер переменился.
Он, уже который день отчетливо пахнущий близкими холодами и первым снегом, вдруг иным сделался. Зазывным, влекущим. Слышалось в нем ныне обещание веселья и буйной свободы.
Я затрясла головой, стряхивая с себя чужие, наведенные желания. Не для меня они.
Кто-то творил волшбу.
– Ярина… – лекарка вскинула на меня взгляд – и лицом переменилась, куда только размеренная раздумчивость облика девалась? На меня смотрела ведунья – настороженно смотрела, с прищуром. Это что ж нынче со мной творится, коли целительница так от одного моего вида встревожилась?? – Ярин, ты ничего не слышишь? Необычного, по твоей части, ведовской.
Травница замерла, вслушиваясь в мир и в лес, а я ж, напротив – завертелась во все стороны, понять пытаясь, откуда недобрым потянуло? Не ясно. Я взглянула на целительницу – та лишь растеряно головой качнула. Не ощутила, значит. Ну, то не диво – магического дара в подруженьке чуть, на одно лишь лекарство и хватает.
Да только – не убывало оно. Не убавлялось в ветре чужого голоса. Я одним прыжком выметнулась на берег. Содрала с себя мокрую рубаху, сухую одежу, из мешка заплечного вынутую, торопливо натянула, ноги – в сапожки, свиту, что на рогатине близ костра грелась – на плечи. Загасить костерок – крупные поленья в воду, мелкие уголья разметать по воглой сырой траве, да и затоптать. Все ж, волшба – волшбой, а и огонь в лесу без пригляда оставлять не след.
Примерилась, было, узелок с раками, добычей моей сегодняшней, обратно в озеро заметнуть, да была остановлена рачительной травницей:
– Куда? В горшок сгодится!
Да их же там всего ничего, мысленно взвыла я, наблюдая, как Яринка пристраивает раков в корзинку с травой. Остальные-то наши вещи она собрала, пока я одевалась, а мне все казалось – возится! Не след тут сегодня задерживаться, ох, и не по нраву мне все это! Ежели то дядьки Ждана гости силушкой пошли баловаться – попомнят они эти шутки. Ужо я их кашей накормлю – вовек не забудут!
Так злилась я, с трудом удерживаясь, чтоб не подпихнуть в спину идущую впереди Яринку – все-то мне, встревоженной, казалось, что она медленно поспешает. И взгляд недобрый мерещился, и уж под каждым кустом чужак затаившийся виделся…
Ох, девка, а и взяла б ты у подружки травок успокоительных попить!
Я догнала травницу, ухватила за руку, да и прибавила шагу. Воображение у меня, конечно, буйное, и с перепугу чего только не придумаешь, а и чутью я верю.
– Да объясни ты мне толком, что случилось! – негромко рыкнула лекарка, с трудом за мной поспевая. – Что тебе, окаянной, почудилось!
– Да так, блажь… Не бери в голову.
Но успокоилась я ужо подле самого селища, и то – потому как Яринка за локоток меня придержала, да ход степенно умерила. Не хватало еще лекарке почтенной при всем честном народе, ровно девчонке несмышленой, бегать.
Так и вошли мы спокойно да неспешно, я с сумой малой за плечами, Яринка – с корзинкой на руке. А как уже к переулочку подходили, где наши дорожки разделялись – мне к трактиру прямо, а ей к дому ее между подворьем бабки Елеи и Игруни-бортника пройти след, с теткой Аглаей нос к носу и стакнулись.
Дородная мельничиха нас обеих под ручки подхватила, да и пряменько поволокла, не обращая внимания и мало, кто там куда собирался, выдала радостно:
– Ну, все Нежка, сватов жди!
Я от такой радостной вести ажно все мысли о недоброй лесной волшбе просыпала.
– Верно тебе говорю! – частила тетка Аглая, не давая мне и словечка сказать.
Это она правильно, а то уж я бы сказала – так сказала!
– Ноне по воду ходила, сама слыхала, как подручный его, белобрысый да молоденькой который, о тебе баб у колодца выспрашивал – мужатая ли, да отчего в трактире, а не при семье обретаешься!
Мельничиха оправила узорчатый платок, мужнин подарок с летошней ярмарки, и снова нас с Яринкой под локотки прихватила. Да уж могла бы и не стараться – от таких новостей мы б с лекаркой и сами б не ушли! А она продолжила, как ни в чем не бывало:
– Знамо дело, не для себя пытал – молод он ишшо, к зрелой бабе женихаться, а вот как старшой его давеча в едальне на тебя глядел, многие заметили. Особливо, когда ты, Нежана, задиру боровиковского, Бурко-Дудельника осадила! Чай, у них-то там, в городе, таких и не видывали!
Угу. И не видывали, и не слыхивали, и слезами горючими об том денно и нощно обливались. От такого обилия вестей я мало обалдела, да и у Яринки таковское лицо сделалось – будто и ее пыльным мешком из-за угла ошеломили.
– Ну, наши-то куры рады стараться, что знали – поведали, что не знали – придумали, но, я так думаю, маг твой и сам не без ума, уж небось, откровенные-то враки слушать не станет! Потому как, прямо сказать, кумушки наши такого намололи, вот хоть прямо бери, да через одну коромыслом лупи! Да я бы и отлупила, мне-то что, мне не жалко, да только поздненько подошла!
Аглая частила весело, а мне мало дурно от слов ее не делалось.
Уж как представлю, чего там бабы наплести могли – волосья чудом дыбом не подымались. Платок, видать, мешал!
Нет, это что же делается, люди добрые?! Это ж надо же, а? Я ему на вопрос отвечать не возжелала – так он к местным кумушкам подсыла своего сопливого отправил! Да еще и куда – к колодезю, где самые ярые сплетницы деревенские обретаются!
Эх, кабы я знала, что колдун такой упертый невмерно окажется – ей-ей, сама бы все поведала! Ну… не все, ясное дело – но, уж точно, что сама пожелала бы!
И уж, верно – куда меньше б приврала!
– Да когда он умудрился-то? – спохватывается Ярина. – Они ж ещё до свету уехали!
– До свету уехали, а пополудни уж и воротились. Так что, жди Нежанка! Вот, попомни мое слово – увезут тебя на свадебных санях, да как бы не в самую Власту! – завершила речь свою мельничиха. Обозрела нас с Яринкой – видно, счастье неземное в обликах искала. Не нашла, да и добила:
– Ты, Нежана, не в тех ужо годах чтоб женихами перебирать! Бери, что судьба ниспосылает, да ласковей гляди, ласковей! Не криви ты так рожу!
На том улыбнулась приятственно зело, руки наши выпустила, напоследок велев передавать поклон матушке Твердиславе, и ушла далее – домой, к супругу Нечаю-мельнику да детушкам, из которых Стешка, товарка моя бодливая, старшою была.
Что ж теперь удивляться, что в такую гадюку девка выросла? Небось, есть в кого!
ГЛАВА 4
В трактир я вернулась сердитая да взъерошенная. К себе подыматься не стала, а с заднего входу прошла сразу на кухню, там тетка Млава как раз надрывалась с готовкой, разрываясь между печью да разделочным столом, где лежала битая птица, уж ощипанная, но не разделанная еще.
– Откуда богатство? – поинтересовалась я, ополаскивая руки над поганым ведром.
– Дык, утром у охотников хозяин прикупил, давно уж сговаривались, – отозвалась стряпуха. – Ты погоди, рук не марай, сейчас жаркое в общий зал отнесешь!
Я согласно кивнула, только теперь приметив разнос, где уж собрана была нехитрая, но сытная снедь для обеда – хлеб, крупными ломтями порезанный, вино гретое с травами, грибочки квашеные…
– Сама-то, небось, еще не обедамши? – уточнила сердобольная повариха, и я лишь мотнула головой – не голодна еще, позже. Она согласно кивнула, и ловко вывернула ароматное жарево со сковороды в глубокую пузатую миску. Сгрудила ее на разнос.
– Нат-ко вот, отнеси!
Я подхватила разнос, да и понесла. По дневному времени, в едальном зале было пусто, лишь маги-постояльцы привычно заняли облюбованный стол. К ним-то я и направилась.
– Здрава будь, Нежана! – весло поприветствовал меня Мальчишка-Слав, пока я сгружала принесенный харч промеж мисок с кашей и плошек с разносолами. – А правду говорят, что ты супружника своего с полюбовницей застукала, на куски порубила, да ее те куски сожрать и заставила?
Ах ты ж, щ-щ-щенок! Шутить удумал?! Знакомая волна веселого бешенства поднялась откуда-то изнутри, заставив позабыть, что я-то их, гостей незваных, побаиваюсь изрядно.
– Врут! – ответила, твердо глядя ему в глаза. – Наоборот всё было! Её порубала, а его – жрать заставила.
Сидящая рядом с ним, праворуч от меня, магичка, до того уверенно орудовавшая ложкой в миске с кашей, прикрыла кашлем смешок.
– Сурово! – растеряно обронил Слав.
– А чтоб вдругорядь неповадно было. – со сдержанным достоинством отозвалась я, и подпихнула поближе к мальчишке мису с жареным мясом, храня невозмутимый облик. И добавила, когда он потянулся за вином:
– Вы бы, господин маг, не налегали б так-то уж! А то лестница у нас уж больно коварная! Не ровен час, расшибетесь еще…
Магичка с веселым удивлением хмыкнула:
– Оговор! Тебе, Слав, только что под видом заботы от души пожелали костей на той самой лестнице не сосчитать. Старый трюк, самая что ни на есть настоящая деревенская волшба! – и уж мне сочувственно пояснила, – Не сработает с ним. Маг он…
Я ласково улыбнулась в ответ:
– Да с этой лестницы кто только не падал! Магом больше, магом меньше…
Магичка моим словам ухмыльнулась совершенно препакостно, и я только успела голову склонить, хлеб с разноса на блюдо перекладывая, ответную ухмылку пряча. Потянувшийся было к кувшину с домашним вином, Слав руку отнял да взгрустнул явственно.
– Ну, так, когда сватов ждать? – невинно спросила я.
Нет, не уняла моей злости перепалка со Славом! И злость та меня ровно за язык дергала.
На меня скрестились обалделые взгляды всей пришлой команды.
– А что? Все селище уж гудит. Одна я ничего знать не знаю, ведать не ведаю! – печально промолвила я благодарным (хоть и не особо!) слушателям.
Я обвела взором гостей дорогих. Колдун сидел с каменным обликом – ничегошеньки по нему, невозмутимому, не разберешь. Слав выглядел изрядно опешившим и пристыженным, Магичка давилась хохотом, Серый хранил спокойствие, эльф же был безмятежен и невозмутим – ровно лесное озеро в летнее безветрие. Взглянуть на Горда ещё раз я не решилась.
– Так, выходит, сватов не ждать? – невинно уточнила, – Ну, да я не в обиде!
И кротко добавила:
– Мне, чай, и одного-то мужа за глаза хватило!
Крутнулась – только коса воздух хлестнула, да и пошла прочь, целиково довольная собой, прислушалась к тому, что осталось за спиной.
– Слав, я же просил! Тихо, чтоб без кругов по воде! – низкий, недовольный голос Колдуна.
– Да я аккуратно все сделал, ей-ей! – отбивался защищающийся, оправдывающийся Слав, да рвался наружу всхлипывающий, явственный хохот магички…
На кухню я воротилась, куда веселее, чем уходила оттуда. Да вот только вошедшая вослед за мной Твердислава настроение подпортила:
– Ты милая, аль совсем разум утратила? – темные серые глаза смотрели на меня строго и требовательно. – Чай, не Стешка – гостей в глаза лаять. Что с тобой творится?
Невысокая, осанистая женщина, годящаяся мне в матери, выговаривала, словно желторотому несмышленышу, а я слышала в ее словах совсем иное. И тревожно становилось.
Что с тобой творится, девка?
Аль не ты еще намедни крепко помнила, сколь опасны нынешние гости, и разумно сторонилась их? Не у тебя ли язык к глотке присыхал, стоило Колдуна нечаянно увидеть?
Я закусила губу, повинно опустила взгляд, и матушка Твердислава, недовольно да печально покачав головой, отвернулась. Я дернулась было, к приготовленному стряпухой новому разносу – с горячим травяным питьем да сдобным печевом, отнести гостям, но хозяйка молча перехватила его предо мной, да и сама унесла в зал.
И то верно. А мне хорошенько подумать след.
Прислушавшись, различила, как магичка обращается к подошедшей хозяйке:
– Матушка Твердислава, а что ж там все-таки случилась, коли Нежана при трактире живет, а не своей семьей?
И невозмутимый голос трактирщицы:
– А дурь несусветная там приключилась, девонька. Ничего, помирятся. – И как-то так она это помолвила, что и мне на кухне стало ясно – хоть и не злится добрая хозяйка на вопрос невместный, но и иного ничего не скажет.
Я только ухмыльнулась этому разговору – вот, вроде и не соврала же. А и правды – тоже не поведала.
Недаром в народе говорят – жена да муж один тянут гуж…
Я развернулась к столу, где сложенные горкой птичьи тушки руки хозяйской ждали. Взяла нож, привычно попробовала подушечкой большого пальца на остроту – хорош. Окинула взглядом ближайшего гуся – по холоду, они уж зимнее перо выгнали, да жирка к зиме нагуляли, глаз радуется. В три уверенных движения отхватила голову да лапы.
Руки привычно делали знакомую работу, оставляя мысли свободными.
Рассекла грудину от шеи до брюшины, вынула нутро. Вырезать желчь, отделить потроха, остальное – в поганое ведро. Срезать излишки жирка – это в отдельную миску. Позже перетопят. Гусиный жир – вещь полезная, ценная. Зимой от простуд да обморожений – первейшее домашнее средство. В готовку, опять же.
В голове же роились растревоженными пчелами мысли. Что со мной творится?
Все переменилось ночью. Ночью мне впервые за долгое время приснился скверный сон, вспомнилось былое. И я, спасаясь от тяжких воспоминаний, сделалась, вдруг, разговорчива да откровенна. А от воспоминаний ли?
Полно. А случайно ли мне прошлой ночью кошмары на сердце легли?
– Тетушка Млава, а когда постояльцы воротиться успели? – я развалила птичью тушку надвое, и теперь уже кромсала каждую половину на меньшие куски.
– Да давненько уж! Я только-только тесто на пироги поставила. Как вернулись, уже и лошадей обиходить успели, и сами ополоснуться – Даренка им воду наверх таскала, – тетка Млава живо откликнулась на вопрос, ей поболтать в охотку. А у самой работа так и спорилась – на печи и булькает, и шкворчит, и из устья вкусно тянет печевом.
Хм… Выходит, давненько.
– Тетушка, а они все приехали вместе?
– Да все, девонька, все. Белобрысый, тот, который Слав, чуток позднее подошел, а так – вместе. Ты, милая, всех-то кусками не разделывай, оставь пару – целиком запеку.
Я кивнула согласно, и вновь обратилась к своим думам. Ежели маги, и впрямь, куда раньше нас воротились, то выходит, давешняя волшба – не их рук дело.
Да что ж это творится?! То допроситься не могли, чтобы хоть кого прислали, а теперь вот – нате вам. Косяком маги пошли, аки рыба на нерест!
Со злости я так резанула ножом неподатливый гусиный хребет в руках, что добрая сталь не только рассекла птичьи кости, а и плотное, светлое дерево, глубоко вонзившись в разделочную доску. Досадливо зашипев сквозь зубы, я выдернула нож, сбросила разделанную дичину в миску, и шлепнула на доску новую тушку.
С волшбой у нас здесь знались не так чтоб совсем уж мало кто. Почитай, в каждом селище две-три бабки найдется из тех, кто может сглаз отвести, порчу отшептать или перепуг унять. И не только.
В других местах, говорят, такого куда как меньше теперь осталось, но здесь, у окраин Седого Леса, прадедовское искусство еще не утратили – каждый охотник, из тех, то поудачливее, знает, как стрелу заговорить, чтоб вернее цель нашла, и умеет так на след встать, что бы даже самый хитрый зверь его не запутал. Девки… Я усмехнулась сама себе. Девки через одну знают, как любезного привабить, как сердечному другу милее иных показаться.
Эти знания от дедов внукам передаются, они в здешних краях исконные.
Яринка вот, свое ремесло тоже от потомственной ведуньи получила. Она наставнице своей хоть и не родная была, а все ж старая Маланья только ее в учение взяла. Из кровной родни ни одной девки годящей не оказалось. Иссяк старый ведовской род. А ворчливой, неуживчивой старухе хватило мудрости да разумения не цепляться за осколки былого – а взять под свое крыло даровитую девочку из местных, выпестовать новую ведунью. И Яринка знает – она права не имеет уйти, пока замену себе не вырастит.
Лекарка своему ремеслу всю жизнь учится – в этом самом ремесле почти все ее уменья и заключены. Иное что наворожить умеет редко – а у Яринки ещё и возможности не было, на глазах она у меня была, когда ветер у озера чужую силу донес. Да и незачем ей…
Есть ещё рыжий Неклюд-коваль. Тоже из старого ведовского рода, только кузнечного. Вот уж где и близко не угасла родовая сила! Да вот беда – Неклюд с огнем да железом знается. Способен он пламя убедить жарче пылать, умеет железо уговорить, чтоб податливее на наковальне стало.
Живет он, как все честные кузнецы, наособицу, на лесном хуторе. Место себе выбрал такое, где недалече болотная руда, кровь земная, наружу выходит.
Про то, что бы кузнец взялся вдруг ветру указывать – и слухов не было. То, конечно, ничего ровно не значит – Неклюд в умениях своих никому отчитываться не обязанный, но… Переменившийся ветер обещал снег. Скорый, близкий. Кузнецу снег и даром не надобен. Нет в том его выгоды.
Я вертела мысли и догадки так и эдак, и по всему выходило, что объявился недалече кто-то, дружный с волшбой более, нежели наши самоучки. И как бы с этого чароплета беды не вышло.
Надо расспросить, кого удастся. Может, он вовсе и не таится. Может, он в соседнем селище обосновался, а я не знала оттого, что не спрашивала.
Чуть позже, когда с кухонными делами было покончено, и я, пользуясь дневным затишьем, сызнова скоблила тяжелые дубовые столешницы в общем зале, в трактир пришел Брян, охотник из числа приятелей Гната. Принес вязку беличьих шкурок – зимних, искристых. Того самого нежного, серовато-синего цвета, что бывает лишь у огневок, и удивительно красиво полыхает голубым огнем в погожий день на зимнем солнце.
Шубку из таковских здесь принято шить для первенца в молодой семье. Шить, как на годовалого – и дарить на рождение. А там уж, от первого дитяти она и следующим по наследству перейдет. Этому меху никакой холод не страшен – не застудишь дите, коли нужда придет идти куда, или хоть бы даже и ехать. Им же и укрывают малыша в зимнюю стужу, и буде болезнь приключится – в тех же мехах греют. И чем больше деток такая шубка укрывала, тем удачливее она считается.
У дядьки Ждана второй сын тем годом отженился, и ныне невестка предпоследнюю луну непраздная ходила – самое время подарок готовить.
Для торговли устроились в едальном зале – и разложили мягкую рухлядь на прилавке трактирщицком. И пока мужи отчаянно спорили, набавляя и сбивая цену, женская половина трактирных обитателей пользовались оказией погладить мягонький мех ладошкой, приложить его к щеке, полюбоваться игрой да переливами света в густом ворсе.
– Ого! – раздался женский голос от лестницы.
Магичка, хоть и была магичкой, а все же девкой оставалась, оттого и не прошла мимо, свернула к пушному богатству.
Остальные охотники тоже приостановились – куда бы там они не шли. Подтянулись к прилавку, и глядели не без интересу. Чего они там не видели – то? Шкурки как шкурки… Еще о том годе по веткам скакали.
– Это и есть белки-огневки? – магичка с удовольствием погладила мех. Кончиками пальцев, тыльной стороной ладони.
– Они, госпожа Далена, – охотно отозвался Брян, и отступил, давая молодой женщине больше обзора. – Что ж, вы и не видали, поди, раньше таковских?
– Видела. Белки, как белки – рыженькие, – она разложила шкурку на ладони, поднесла к свету, покрутила рукой туда-сюда, любуясь волной искристых «огоньков», вспыхивающих да гаснущих от движения.
Дядька Ждан и Брян дружно ухмыльнулись в усы:
– Да не сменили они еще шубки, госпожа магичка. Как снег падет – в два-три дня вылиняют!
– А чем ещё они от своих товарок из других лесов отличаются? – полюбопытствовала волшебница, возвращая в общий ворох первую шкурку, да принимаясь перебирать прочие. Товарищи ее терпеливо ждали чуть поодаль, а я – и вовсе, в дальнем углу зала, очередной стол намывая.
– Да, ничем боле, вроде бы! – мужчины неуверенно переглянулись.
Ничем.
…она прыгнула прямо с его плеча как сидела, в самое сердце костра, и пламя, до того невысокое, ровное, взвилось в летнее небо гудящим столбом. И товарки ее, сновавшие по нижним ветвям окруживших поляну деревьев, в траве и у ног рыжего, коренастого мужчины, даже чуть не обеспокоились яростным жаром. Как и сам рыжий, что сидел на коряге у костра, и чье плечо хвостатая променяла на ворох раскаленных угольев, в которых теперь и искала что-то, одной ей ведомое.
– Иди сюда, – позвал мужчина. – Иди, иди, не обижу.
Я стояла в густой тени, укрытая колючими, густыми ветвями ежевичника, и он никак не мог меня видеть. Он и знать не мог, что я здесь. И все ж знал. С поляны тянуло невыносимым жаром, уничтожавшим и без того редкую летнюю прохладу.
– Иди сюда, – снова позвал рыжий. – Я помочь хочу!
Я беззвучно отступила, и растаяла в лесной чаще, полной летних запахов и звуков, напоенной дневным зноем.
Убийственным и безжалостным.
Я от души терла гладкие доски жесткой щеткой, отскабливала стол до бела, до чиста.
… и впрямь – белки как белки.
Твердислава, вышедшая из кухни, окинула беглым взглядом Брянову добычу, одобрительно улыбнулась охотнику, и вполголоса обратилась к постоялице:
