Текст книги "Снежная стая (СИ)"

Автор книги: Любовь Ремезова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 19

Обошла. Про всяк случай, обошла и вдругорядь. Вздохнула. Тяни, не тяни – а возвертаться придется. Умела сгинуть без следа, без весточки – умей и ответ держать.

Я подошла к давно облюбованному взорочку у ограды, потопталась на месте, подобралась в тугой ком, да сиганула с места через тесаные бревна тына – а наземь осыпалась уже ворохом легких искристых снежинок. Подхватил их ветер, да и понес по селищу шалью-пеленой. У лекаркиного двора, схоронившись в укромном углу, я сызнова поднялась из сугроба зверем. Ступая так, чтобы и снежинки не потревожить, обошла подворье, вбирая воздух меленькими глоточками, будто на вкус запахи пробуя.

Пахло тут…

А знакомо пахло.

Просочившись бесплотной поземкой в щель под забором, я еще и избу вкруг обошла, и до бани прогулялась, сведывая – не остался ли у Ярины Веденеевны на ночь гость болезный? Но нет, тихо ныне все было, одна коротала лекарка зимнюю ночку, да и сама не ушла бдеть над чужой постелью – следы шептали о том явно, и из-за двери внятно тянуло живым теплом. Примерившись, я поддела носом дверную щеколду, и втекла белой тушей в сени. Там душисто и правильно пахло травами, теплом печного очага и Яринкой, и я поспешила притянуть дверь обратно. Зубами со щеколдой совладать было нелегко, но я управилась. И лишь потом призадумалась – почто? В человечье тело возвертаться не хотелось вовсе. И не оттого, что забыла я человечью суть, в ошейнике пребываючи. Просто маятно было мне. Страшно. А ну, как не захочет знаться подруженька, не простит исчезновения? Ведь луну, почитай, не было слуху и духу, а тут – явилась.

И не просто так мне в сторону трактирного подворья не гляделось. Соромно да страшно. Пустят ли на порог меня там ныне?

А и не пустят – не пропаду, решила я. Чай, Седой лес приютит, не выдаст – как-нибудь, а до будущей зимы перебедую.

А Колдун… Что Колдун? Мы с ним ни в чем друг другу не обещались, и коли не захочет глядеть в мою сторону – так тому и быть.

Лишь бы палом не пустил…

С теми мыслями и перекинулась человеком.

В избе у Яринки я давно уж вольно себя чувствовала. И потому не надобно мне было огня, чтобы сыскать сундук с одежами. Приподняв тяжелую крышку, ощупью я вынула лежащую верхней рубаху.

Мягкая, многажды стиранная тканина приятно льнула к телу, хранила запахи трав да своей хозяйки. И это успокаивало.

Решив не будить лекарки до сроку, затеплила от печи лучину, и пристроив ее в светец, вместе с ним перебралась к столу, подальше от печи, где на полатях спала Ярина.

На столе да на лавках ныне не лежали травы, не ждали лекарки снадобья – ныне здесь дожидались проворных рук подготовленные с вечера для починки порты.

Ну, вот и дело сыскалось…

Поправив в светце лучину так, чтобы угольки с нее не падали мимо миски с водой, я удобно разложила на столе первую одежку. Нитка проворно скользнула в игольное ушко, узелок завязался, как надо – тугой да прочный. Один стежок, другой стежок…

Зимняя ночь долга, да все едино, не вечна. А лекарка привыкла подыматься рано.

– Поздорову тебе, птичка моя, – подала я голос, заслышав возню на полатях. Слова дались неожиданно легко – хоть я и боялась, что язык, отвыкший от человечьей речи, присохнет к глотке, откажет, как об иных годах бывало.

И, не дождавшись не то что ответного здравствования – никакого иного звука, даже и дыхания, подняла голову, настороженно глядя на лекарку.

Та сидела, свесив ноги с печи, и вид у нее был сонный… равнодушный…

Ага, так я тому виду и поверила!

Ярина соскочила на выметенный с вечера пол, поверх нижней рубахи вздела верхние одежды из теплой шерсти – все ж, по зимнему времени в избе было не жарко, а к утру та и вовсе успела изрядно выстыть – печь-то, поди, прогорела… Одевшись, подружка молча, все так же неспешно, переплела косу. Перекинула ее за спину. Привычным, уверенным движением потянулась к ухвату – и я успела метнуться в сторону лишь оттого, что изначалу настороже была.

– Где тебя носило? – лютовала бешеная баба, пытаясь то взгреть меня ухватом плашмя, то пырнуть рогами, – Стоять! А ну, стоять, погань бродячая!

Я скакала по избе шустрой огенбелкой, и стоять на месте не желала.

Что я, вовсе, что ль, дурная?

– Стой, дрянь! – змеей шипела лекарка, когда я увернулась от тычка, и когда я птахой метнулась ей под локоть, пытаясь зайти за спину – и почти успела разминуться с ней в тесной избе, да в последний момент Ярина Веденеевна, снеся неповоротливым ухватом какую-то крынку, изловчилась, да и ухватила меня за косу, за самый кончик – но так, что уже не вырваться.

Бросив грозное свое оружие, она потянула косищу на себя, и я уж было совсем приготовилась усмирять расходившуюся травницу, а коли не выйдет – то принять смертушку лютую от ухвата, как она вдруг бросила добычу, шагнула ко мне сама, сгребла в охапку, и стиснув в объятиях, страшно, без слов и причитаний, зарыдала.

Яринка ревела, уткнувшись мне в плечо, вцепившись в меня до белых пальцев, со всхлипываниями, со сдавленными подвываниями, и я стояла ни жива, ни мертва.

Легче было, когда она с ухватом…

Ярина Веденеевна успокоилась сама. Отстранилась, отирая ладонями со щек слезы…

– Есть хочешь? – спросила она то, чего я и вовсе не ждала.

И пока я, растерявшись, молчала, шагнула сызнова к печи. Обулась – и то верно, не дело бабе босой по студеному полу ходить. Собрала остатки разбитой крынки веником на совок, и вывернув осколки в поганое ведро, вернула утварь откуда взяла – за печь. Подняла с пола ухват – я было подобралась настороженно, но лекарка лишь сдвинула в сторону печную заслонку, и, пошерудив в печи, вынула горшок с томившей там с вечера кашей.

Я торопливо переложила на лавку свое рукоделие – и горшок гордо возвысился на столе. Пахло от него так, что у меня ум за разум мало не зашел. И пока я глотала слюну, Яринка выложила хлебную краюху, достала деревянные пузатые миски – а после не столько сама ела, сколько с молчаливой жалостью смотрела, как жадно ем я.

И странно мне было – голода телесного я в снежной шкуре не ведала, а тут гляди ж ты… Как прорва открылась. Яринка мне насыщаться не мешала – хоть и видела я в серьезных ее тревожных глазах многие вопросы, но все ж терпела лекарка. Молчала. И заговорила, лишь когда я отодвинула деревянную кружку, и сыто вздохнула, слизнув молочные усы.

– Случилось что?

– На след лиходейский встала, – призналась я, хоть и понимала, что не станет Веденеевна допытываться, возьмись я вдруг отмалчиваться.

– Нашла, выходит, – сдержанно уточнила она, принимаясь убирать со стола.

– Нашла, – усмехнулась я, да только веселья в усмешке той не сыскалось. – В лес покуда не ходи.

Лекарка кивнула – поняла мол, благодарствую за предупреждение. Вздохнула, и негромко, под звяканье посуды, обронила:

– Туда ныне и матерые мужи с опаской ходят. Две седмицы тому седой Лужа с ловов не воротился. Искали его, да все без толку.

Яринка залезла в сундук, в котором и я не так давно паслась, и вынула из него мою собственную одежу. И пока я одевалась, завязывая тесьму у горла да на рукавах, продолжила:

– Руда, невестка Игруни-бортника, еще до него сгинула. Эту сыскали – у самой опушки заблудилась и насмерть замерзла… Не иначе, заплут завелся.

– Нет больше того заплута, – буркнула я, и выдернула косу, коя уж и растрепаться успела. И пусть растрепалась она не сама, я Ярина Веденеевна ей помогла, все едино, я злилась и досадовала.

…двое за луну.

– В Боровищах тварь какая-то повадилась могилы раскапывать, покойных предков тревожить – да на Владу-вдову напоролась, тут и вышла вся. Влада, как мужнино пристанище испоганенное узрела, так не своя сделалась, а как через несколько дней спустя ту погань и увидела…

Я слушала рассказ лекарки, проворно снуя иглой – ну а чего без дела сидеть? И на этих словах невольно дернула спиной – Владу-вдовицу я знала, хоть и мельком, и стакнуться с ней у порушенной могилы ее мужа сама б не желала, и никому б не советовала. А Ярина продолжила:

– Мужики-то порушенное поправили, да ей не ладно показалось – кланялась честным мужам, чтобы исправили. А морозы то нынче какие стоят? Ее и попросили да оттепели потерпеть. Ну так она сама заступ взяла, и пошла. Так тем заступом тварь могильную и… – подружка помолчала, и тихо призналась, – Я ей с Гнатом травки успокаивающие отправляла. Не тронулась бы разумом баба – мужики, кто ее оттаскивал, говорили, выла по-звериному, а могильщика в кашу раскровила…

Я сердито засопела, а лекарка присела рядом со мной, достала себе в починку скатерку, и продолжила:

– На огневской вырубке блазница завелась. Да тоже скоро вывелась – правда, ту маги порешили. Им ныне работы под горло – беспокойная зима. У старой Елеи кур кто-то вытаскал, думали, лиса – а собаки след не берут. Да так, по мелочи всякое… – она задумчиво разгладила чиненное полотно. – Старики ворчат – год будет тяжелый, снега неверно легли, огороды голые. Как бы голодать не выпало.

Что ж, уже то хорошо, что искать да дожидаться матерой блазницы не придется, да гадать, с которого куста, с какой крыши она тебе на спину прыгнет. И на том спасибо Колдуну с ближниками. А что гнездо не приметили… Бывает.

Тихонько нахмурившись, так что меж густых бровей складочка махонькая залегла, лекарка взяла себя в руки, и принужденно улыбнувшись, промолвила:

– Впрочем, что я все о плохом? Добрые вести тоже есть – у Твердиславы невестка сынком разродилась, они с мужем на малого не нарадуются, хоть и помалкивают, сглазом дите попортить боятся.

И вдруг, проказливо улыбнувшись, добавила:

– А к Стешке сваты с Ручьев приезжали!

Я заинтересованно подняла голову от чиненного подола:

– Так она ныне сговоренная невеста?

– Да как бы не так! – развеселилась Яринка. – Парень-то, дурья голова, нет бы сперва с Нечаем-мельником уговориться, так нет же. На ярмарке нашу красавицу увидал, покой потерял, сна лишился!

– А то он ее раньше не видел, – непочтительно перебила я лекарку. – Да у нас тут от Лесовиков до Березовки все невесты с женихами по пальцам пересчитаны!

– Ну, видать-то пожалуй и впрямь, что видал, – согласилась подружка, и мало не смутившись, – Да только она об ту пору в невестин возраст не вошла. А ныне так захорошела – взгляда не отвесть. Ну да я не об том речь веду. Жених не стал с родителями сговариваться заранее, а прям к порогу и подъехал. Жених-то хорош – и хозяин справный, и охотник не из последних. И собой пригож… Да и сделал всё честь по чести – с подарками, с почтением приехал. Наши-то девки из шуб мало не повыскакивали от зависти – а эта коза уперлась, и не пошла! Аглая уж просила ее, просила – не рубить с плеча, подумать, чай, женихи-то в наших краях и впрямь наперечет, а этот из первых… Нет, так и не дала парню надежды – ни единого подарка не взяла, даже самой малой малости, все, что поднес, не взглянув, завернула.

Я, позабыв про рукоделие, молча смотрела на лекарку.

Неужто заморочила-таки девку Слав, закружил ей голову?

Она вздохнула, и честно ответила на не заданный вопрос:

– Не знаю. Но Аглая проговорилась Руте, что ревет она ночами.

– Думаешь, Слав? – вопрсила все ж вслух я.

– Да уж, верно, не дядька Ждан! – недовольно поджала губы подруга.

И я, кивнув понимающе, вернулась к шитью.

Оно и боги бы с ними, дело-то молодое, да и не моего ума, вот только что с девкой будет, коли женихов она взялась заворачивать? Одного с порога погонит, другого – а там ведь боле и не позовут. Бабий век короток… А Слав, что – сегодня есть, а завтра нет, и что ему, коли Стешка перестарком останется?

Я сердито сжала зубы.

Ну, Слав. Ну, хорош!

Нет, пожалуй, что пора ясному соколу и укорот дать. Гулять – гуляй, за то тебя никто не осудит, а голову девке морочить, женскую судьбу рушить не моги.

За делом время незаметно проминуло. А спросить Яринку, как там колдун с ватагой, я так и не решилась. Она сама об том заговорила.

– Как ты сгинула, Колдун ко мне приходил, расспрашивал. Да что я сказать ему могла – сама ведать не ведала, что стряслось…

– Сильно злобился?

– Да по нему разве разберешь? – отозвалась лекарка, и я не согласилась с ней, однако смолчала.

Да и то сказать – не мое то дело, лекарку да ведунью в людях читать учить.

Рассвет брызнул светом в избу, сделал бесполезными светец с лучиной – и далее откладывать появление пред колдуновы грозны очи сделалось неможно.

С тяжелым вздохом отложила я нехитрый свой труд. И уже у порога спохватилась:

– Там, в лесу, в овраге за старыми вырубками, волки битые лежат. Ты б нашла кого за ними послать – шубу бы себе спроворила…

Выпроваживая меня из сеней и готовясь запереть за моей спиной дверь, Яринка фыркнула, как норовистая лошадка:

– Найти-то я найду, вон, хоть Гната, да только ты лучше матушке Твердиславе шкурами поклонись!

Я вздохнула:

– Изрядно гневается?

И подруженька, змея подколодная, не минула ужалить:

– Пока ты не воротилась – больше тревожилась. Да только, пока ты не воротилась, и я больше тревожилась, чем гневалась!

С тем и захлопнула за мной дверь, а я заспешила по необтоптанному свежему снежку через проулок, да потом свернуть, да ещё по улице – и как раз в трактирные ворота и упрешься….

А на полпути меня нагнала Стешка, мельникова дочь. Вот верно говорят, что яблочко от яблоньки далеко не укатится. А уж мать ее, Аглая, та ещё яблонька, так от любила подстеречь зазевавшуюся соседку, под локоток ухватить, да всю душу и выполоскать… Но, хвала богам, дщерь ее пока до родительницы своей и на четверть не достигала.

– Опять муж с порога погнал? – поприветствовала меня красна девица.

– Давно я гляжу, тебя, девка, за косу никто не трепал, – ласково ответствовала я, возвращая привет.

А и права Яринка оказалась – до того девка хороша сделалась, что глядеть – не наглядеться. Бровь соболья, глаза, что омуты, губы – малина… Да только вот глаз не радостный. И вежество вовсе позабыла. Ну да то напомнить не труд.

Стешка только фыркнула, да косу свою богатую за спину перекинула, подальше от моих скорых рук. Но вперед все ж не ушла – потопала рядом, приноравливаясь к моему небыстрому шагу.

– У нас снежная стая сгинула, слыхала? – шепнула вдруг она, приблизившись ко мне сколь можно.

– Слыхала, – буркнула я, приходя в себя от неожиданности.

С чего бы это вдруг Стешка ко мне общительная стала?

– С чего только взяли, – продолжила я вслух.

– А как в метель снежные волки не запели, так ясно и стало, – дернула плечом под нарядным полушубком мельникова дочь. – Наши-то дурни поперву обрадовались, а как полезла из леса всякая шушера – так и по иному запели. Ну а как Руду мертвой сыскали – про Руду-то слыхала? – так муж ее с топором Колдуну разбор учинить пытался…

– И что?. – я спросила, а сама мысленно пообещала оторвать Яринке голову, это ж надо, такое умолчать!

– Да что ему сделается? – удивилась Стешка, – Зверь он что ли, Вепрь-то, троих детишек мал-мала меньше сиротить? Отобрал топор, да и прогнал… Только наши все равно шепчутся, что надо было магов сразу ж гнать, как по осени явились, ясно же было, что не будет добра – от чужаков-то…

Я хмыкнула:

– Их, пожалуй, погонишь.

– Ага… – откликнулась Стешка, и неожиданно добавила, самым тихим шепотом, себе под нос считай, – Мать стаю звать пыталась, да та не отозвалась…

Я вспомнила оберег с колосьями на взгорке, вспомнила льняные волоски… И наобум спросила:

– Четвертуня что, опять сноходил?

– Нет, – помотала косой девка, – То мать решила, коль стая его из беды раз вывела, то его зов волки лучше и услышат.

– Не помогло, выходит, – под нос себе буркнула я, изумляясь, до чего Аглая-таки бедовая баба.

– Не помогло, – согласилась Аглаина дочь, внимательно глядя себе под ноги.

До самого трактира дошли в молчании, черпая рыхлый снег, забивающий обувку и подол в предчувствии близкой оттепели.

Миновали ворота, и уже у самого крыльца разминулись – она пошла в обход, ко входу со стороны кухни, а я, решив что дальше от судьбы бегать невместно, поднялась на крыльцо в три ступени, и отважно прошла в обеденный зал.

А встретила меня там не матушка Твердислава, что по утреннему времени было бы не странно, не дядька Ждан.

ГЛАВА 20

– Вернулась? – буднично вопросил Аладариэль Сапсан, не отрываясь от своего занятие. На скобленном трактирном столе перед ним стояли две свечи – долгие, белые, какие не всякий день из сундука вынимаются. Еще там были разложены невеликие пилочки да щипчики, да сверлышки, да подпилки, да обрезки проволоки – тонюсенькой, что тот волос, да потолще, да вовсе толстой. Да не постой проволоки, а серебренной, ежели вовсе не серебряной… Взблескивали лежащие россыпью бусины. Протопленный очаг потрескивал поленьями у него за спиной.

Все то я успела заметить, мазнув быстрым взглядом, да сызнова впившись глазами в нелюдя. И не слишком по-доброму.

– Остальные где? – и голос мой прозвучал отрывисто, хмуро.

– Тебя искать пошли, – отозвался Сапсан, закручивая из проволоки завиток вокруг темной бусины, и будто так и надо, продолжил. – Ночью сторожевые струны загудели. В стороне от Лесовиков, между Ручьями и Березовкой. Судя по всему, объект типа «нежить снежная, одна штука», передвигался, и довольно быстро, в направлении от жилья, вглубь леса. Потом струны замолкли и больше сигнал не возобновлялся. Наши собрались и пошли искать.

Проволока под пальцами дивного легла вокруг бусины, как малые листки вокруг бутона. А эльф с невозмутимым видом уже низал на проволочный хвост бусины помельче, того же темного цвету. Красиво у него выходило. Ладно.

Опамятовавшись, я отвела взор от ловких умных рук, и пошла к темневшей в дальнем углу двери на кухню, буркнув себе под нос:

– А ты-то чего остался?

Однако же была услышана.

– На всякий случай. Хотя, как по мне – можно было вовсе никому никуда не идти. Ясно же, что раз ты объявилась – значит, вернешься. Либо сюда, либо к подруге своей – а после все равно сюда. Так что можно сесть и спокойно дождаться, пока снежная нежить, одна штука, придет сама… – маленькими щипчиками Сапсан сворачивал проволоку так, чтобы свободно скользящие по ней бусины собирались в дивные узоры, – И расскажет, где ее носило.

Я скрылась в темной, теплой кухне, но и там слышала Сапсанов негромкий голос.

Но возвратиться и не подумала – вот еще!

Кто он таков, чтобы я перед ним ответ держала?

И вот что дивно – только что сама мечтала, как бы оттянуть встречу с Вепрем, а теперь вот сил нет боле ждать. Покончить бы уже со всем одним махом…

Но все ж, оно и к лучшему что не оказалось магов на месте. Ранее мне все некогда было, то в охоте, то в разговорах – не до размышлений, а подумать-то было о чем. Собраться с мыслями…

Они явились после полудня, когда я успела наведаться в свою клетушку, привести себя в порядок, и ныне помогала на кухне.

Зазвенела во дворе конская сбруя, раздались голоса – и среди них тот, от коего сердце дрогнуло и за малым не оборвалось. Вот стукнула тяжелая входная дверь, впуская воротившихся, вот негромко поприветствовал соратников Сапсан… Я выглянула в тот миг, когда он как раз кивал на кухонную дверь, и Горд Вепрь оборотился, куда кивком указал дивный. И сердце во мне оборвалось. Оборвалось, и покатилось вниз, по дощатому выглаженному полу, по общему трактирному залу, покатилось и замерло у ног того, кому мне, по уму, горло б стоило перервать – для своего ж собственного блага.

Похудел, или мерещится мне то? Осунулся. Щеки запали против прежнего. И горбинка ломаная на носу виднее стала… Только газа темные, жуткие, не переменились – все те ж, что мне помнились, остались.

Заметалось, проклятущее, в груди, защемило – а я, глупая, было решила, что нет его у меня боле…

– Я вам трапезу наверх, в комнаты пришлю, – прервала молчание матушка Твердислава.

Колдун отвел взгляд. И будто отпустил меня – я отступила за спину трактирщицы, собирать снедь на разнос. В комнаты гостям нести ее мне предстояло – кому ж еще?

Заскрипели под моими ногами привычно ступени – ни один, ни два раза подымалась я по ним ране, а такого, чтоб руки холодели да в груди замирало, не припомню.

Маги ждали. И расставить миски с плошками, как должно, не дозволили.

– Рассказывай! – и магичка, как самая нетерпеливая, ухватила ломоть хлеба с разноса.

Я взглянула на Колдуна – тот вид имел непроницаемый, но глядел требовательно. И к столу, подавая пример ближникам, не садился.

Все ж, вперед стоило бы поесть, вздохнула я.

И принялась за рассказ.

Сказывала я долго, со всем тщанием припоминая подробности, какие удалось отвоевать у забытья.

Про встречу с супостатом, про колдовство его, на снежного волка настороженное.

Про старое, позаброшенное зимовье. Про людей в нем – числом меньше полудюжины, а все ж, поди, утаи в наших лесах эдакую ватагу от местных. От людей-охотников, от меня. А ведь ни единого следочка не учуяла.

Про ошейник с бляхами. Про щит, в который бились и не могли пробиться волки. Про метельный зов, какой сильнее волшбы супротивничка оказался.

А про оберег с двумя колосками да двумя перьями, да с льняными детскими волосками говорить не стала. Не их ума дело.

Вместо того, пересказала обрывки разговоров, какие припомнить удалось. Их при мне не стесняясь вели – кто ж таится бессловесной твари, нежити, проклятием порожденной, людского разумения не имеющей?

И вот те разговоры я нынче на кухне вспоминала с особым прилежанием.

Маги слушали. Задавали вопросы:

– Как выглядел колдун?

И ответ мой «Как встречу – узнаю» был им явно не по нутру.

Я вздохнула. Сгребла куцые воспоминания.

– Ростом не то чтобы высок, но и низким не обзову – глядит пониже Вепря, но повыше Слава. Волосом темен, при бороде. Пахнет… а собою пахнет. С оружием ловок – длинным ножом, какой охотники уважают, орудует изрядно. Да и за меч ведает, с какого конца браться, – уныло повторила я то, что уже раз сказывала тем же людям про того же мага.

Им же мало всё было, и знай, наседали с пяти сторон:

– Как одет?

– Что за оружие?

– Какие артефакты при нем были?

– Сколько при нем людей?

– Все те же самые, или сменялись?

До тех пор, пока не лопнуло у меня терпение.

– Сядьте уж, поешьте!

Слав было рот открыл новым вопросом, да на взгляд мой напоролся, и умолк. Не в том я была настрое, чтобы с ним лялькаться – особливо, с ним!

Маги и за едой не унялись. А уж когда дошло дело до услышанных мной разговоров – кое-кто и глотать позабыл.

А я… Мне что? Я что вспомнила, то и пересказала.

«– Ну и тварь. Зачем ты ее притащил?

– Если тебе охота от Ковена по лесам всю жизнь прятаться – вперед, а я обойдусь. Когда зачистим Вепря, я отпущу волка. Поворожу чуть-чуть – и всем будет ясно, что это работа снежной стаи.»

И уважительный взгляд наемника…

«– Чего тянем? Взять их в мечи, да и всех делов…

– Рано. Пусть груз найдут. Вепрь упертый, пока не найдет – не отступится. Пять лет, сволочь, не унимался.

– Сил нет здесь больше сидеть…

– Ну пойди, погуляй!»

Они его побаивались, наемники. Вот и тогда – на злую насмешку чароплета здоровенный бородач стушевался и умолк.

А еще…

– Пестун, – и взгляд Колдуна я ощутили щекой. – Наемники звали чароплета Пестун.

И короткий обмен взглядами, итог которому подвел Вепрь:

– Прозвище, скорее всего, не настоящее. На одно задание – по крайней мере, я мага с таким не знаю. А вот он меня, судя по разговорам – знает.

Я неуверенно кивнула на его вопрошающий взор – тогда-то я об подобном и близко не думала, я тогда вообще почитай не думала, а ныне мне и самой так казаться стало.

– Как звали прочих, не помнишь?

Я помолчала, припоминая, а потом досадливо помотала головой, чувствуя, как коса змеищей елозит по спине:

– То уже чудно, что я самое себя помню. Об будущей зиме я б никому не пообещала доброго соседства со стаею. Я от чар его совсем безмысленная сделалась – и боги ведают, как оно в грядущем аукнется.

Может, и зря сказала – вон, как маги лицами посмурнели, даже и Горд, а уж он-то спокоен остался, даже когда узнал, что его извести собрались!

А и промолчать нельзя было – коль об том годе совсем худо сделается со снежными волками, лучше бы, чтоб сыскался кто-то, кто сумеет со стаей совладать.

Вепрь с силой потер ладонями лицо – ровно старался стереть дурные мысли. Иль со сном справиться – дивный ведь прямо сказал, что их ночью сторожевые заклинания перебудили.

– Вам бы поспать… – жалостливо начала было я, и прикусила язык под взглядом Колдуна.

Не грозным вовсе, усталым скорее, но таким, что мне разом отшибло всякое желание с глупой бабской жалостью встревать.

Нет – так нет, что я, я вон лучше до кухни пройдусь, съестного поднесу…

Как я возвернулась, маги уж вовсю гомонили, гадая, что такого мог везти Кунь от дивных, что и через пять лет кровушку ради этого лить готовы без жалости. Моему возращению они возрадовались:

– Нежана, а обоз при отряде был?

– А поклажа приметная при них была?

– А ты не заметила, чтобы эльфы кого-то из отряда больше прочих берегли?

Я б и рада была помочь, да только на все их вопросы лишь отрицательно головой мотать могла. Не было. Не видела. Не приметила.

А когда и со второго разноса всю снедь подмели, тогда и сказал Тихон Серый вслух то, что всем давно уж ясно было:

– Останки со дна подымать нужно. Что бы то ни было – наш Пестун за этим придет.

Я не удержалась спросить:

– А зимовье? Коли уж вы по следам моим прошли, то неужто зимовья с чужаками не набрели?

Маги молча переглянулись, отвечать же Колдун взялся:

– Отчего ж, набрели. Именно что, заброшенное. Следов магии нет. Человеческие следы есть но старые. Уже не поймешь – луну назад остались, или еще с осени. Затер, сволочь. Умелец, чтоб ему…

И прибавил кое-каких слов покрепче, из тех, какими обычно подвыпившие лесорубы недругов поминают.

– А тын? Как меня туда приволокли, частокол целехонек стоял, а как уходить стала… – я смущенно кашлянула.

В этом месте воспоминания были неверные – вот из белой круговерти вычертилась белая пасть, перекусившая жердь что прутик, вот обвалился забор целым аршином, когда врезалась в него здоровая, с полугодовалого телка, белая туша, да как бы и не моя.

Уж больно свирепой радостью отозвались во мне эти воспоминание, и сладким чувством сокрушенной преграды.

– А частокола, Нежана, там не было.

– Совсем? – растерялась я.

Нет, порушить – могла, да, верно, и порушила, и не каюсь. Но чтоб с собой утащить? Да почто б он мне?

– Совсем, – подтвердил Колдун. – Как и не стояло.

И сжалившись над моим очумелым видом, пока я припомнить пыталась, что с тыном сотворить могла, вмешалась в разговор Далена:

– Да его, скорее всего, сам Пестун с подельниками прибрали. Разметали и свалили в какой-нибудь овраг. Ясно же было, что мы обязательно явимся на сработавшее сторожевое заклинание, а тын он мог здорово попортить, когда от твоей стаи отбивался. Да так, что следов магии не скрыть. Проще уж сам тын…

– Ладно, – прервал наш с магичкой разговор Вепрь. – Будем доставать кости из реки. Завтра.

Мне глупые картинки, как я волоку на хребте сворованный тын, разом из головы выбило.

И маги разом сделались серьезны. Куда и смешки с улыбками девались? Поднялись дружно и вышли – всяк по своим покоям, доложились хлопнувшие двери.

И впрямь, покуда мы разговоры говорили, день в вечер перетечь успел. Ныне уж густые сумерки из углов выползли, уступив свое место темени, и она, привычная, терпеливо дожидалась, пока отгорит короткий закат, и настанет ее законная пора.

Задумавшись, я упустила момент, когда Горд подошел ко мне со спины, и руки Колдуна легли мне на плечи.

– Ну что за нужда была самой с ним воевать?

Я только вздохнула, склонив повинную главу – а и иначе поступить я не могла. Коль он за меня за ловы мои биться станет то, может, ему и стаю мою водить?

То-то же!

Оттого и молчала я, оттого и не винилась…

Горд Вепрь, вздохнул, понимая, что внятного ответа не дождется. Сжал плечи легонько и отпустил, но лишь для того чтобы обнять, притиснуть к могутной груди, и я едва успела извернуться в его руках, чтобы прижаться ко плечу щекой, обвить ненаглядного руками, замереть, на невесомый миг слившись в повисшем молчании…

– Отпустил бы, – шепнула я, и, не утерпев, коснулась губами щетинистого подбородка. – Я б водицы принесла, ополоснуться тебе…

И он понимающе хмыкнул мне в ответ:

– Разит?

– Так, почитай, целый день в седле, – чуть смутилась я.

И уже только порядку для, добавила ворчливо:

– И охота была б куда-то ехать, будто б я так не вернулась…

– Цыц! – насмешливо одернул меня Колдун с высоты своего роста.

И, ровно мальчишка проказливый, дернул за косу:

– Чтоб ты понимала, женщина…

Из объятий он меня выпускал неохотно.

И много ли ещё надо глупой девке для счастья?

А на кухне, у печи, на которой стояли ведерные горшки крутого кипятку, я нежданно увидела Стешку. Девка усердно чистила сковороду. Да только я не вчера на свет народилась. И, разбавляя кипятком в бадье студеную водицу, а потом доливая горшок дополна и возвертая его на печь, я хмурилась и поглядывала на упрямую.

Стешка терла сковороду меленьким речным песком, кусая губы, и глядела только себе в руки. Вот ведь…

Дома, небось, батюшка уже и вожжи приготовил. Стешка подвинулась, пропуская меня с ведрами, и сызнова вернулась на прежнее место, развернувшись ко мне спиной.

– Он ведь не женится…

Узкая спина дернулась, метнулась коса – Стешка развернулась ко мне вставшей на дыбы медведицей. Злющие глаза полыхнули угольями, стиснулись до белого кулаки:

– Твой, можно подумать, женится! – выплюнула она.

– А ты, девка, я гляжу, моей судьбы искать вздумала? – ответствовала я тихо и зло, глядя в горящие глаза, и Стешка первая отвела взгляд, сглотнула, и я добила без жалости: – Ни дома, ни подворья, ни мужа, ни детей! Приживалкою при добрых людях.

Развернулась, и подхватив обе бадьи, вышла из кухни. Жестоко, ведаю – да иная жестокость только к пользе.

Желание пройти в комнату к Славу, да и вывернуть на него воду, а после и бадьею приголубить, было изрядным, и унять его удалось с трудом.