Текст книги "Беспокойный человек"
Автор книги: Любовь Воронкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Планы деда Антона
Подступила горячая уборочная пора. Еще не закончился покос, а уж хлеба побелели. Колхозники так и жили в поле с зари до зари: косили траву, сушили сено, возили, метали стога… А там уже и жнейки застрекотали, замахали крыльями и комбайны вышли на широкие поля.
Тоню и Дроздиху на горячее время вызвали из табора и отправили в поле. Тетка Прасковья часть Тониных коров приняла на себя, а часть разделила среди оставшихся доярок.
Но и тем, кто остался, уже не было привольных часов: ни почитать, ни подремать на солнышке, ни побегать по лесу… Подоили коров – и беги на ближайшие лесные делянки, где еще не убрано сено, помогай ворошить, помогай сгребать.
Толстая тетка Аграфена очень уставала. Она обливалась потом от зноя, но все поднимала и поднимала на граблях большие охапки сена.
– А ты помаленьку, помаленьку, – говорила ей тетка Таисья, – не жадничай, по силам бери.
– Да что «не жадничай»! – возражала тётка Аграфена. – Вон какая погода стоит золотая – тут-то и ухватить сенцо!
Охала потихоньку и Прасковья Филипповна – трудно ей было чуть не бегом бегать на пастбище, а оттуда – на покос, а с покоса – опять на пастбище…
– Года мои ушли, года ушли, – повторяла она, утирая фартуком белое, никогда не загорающее лицо, – силы не те… И сна маловато. – И бледные глаза ее смотрели жалобно из– под слипшихся от влаги и торчащих стрелками черных ресниц.
Лишь Катерина улыбалась да напевала – у нее и силы хватало и сна ей хватало. Ее округлые, почерневшие от загара руки легко управлялись с работой. Только лицо немножко осунулось, стали заметнее скулы да как будто светлее и шире стали глаза.
Погода стояла счастливая для уборки – солнечная, жаркая. Сено не залежалось – убрали. Загребли последний укос на лесной поляне, сложили последние скирдушки.
– Вот и передохнем! – сказала Таисья. – Свое дело сделали…
– Ох, чуть душа с телом не рассталась! – облегченно вздохнула Аграфена. – Сейчас брякнулась бы под кустики заснула бы на три дня!..
– Подожди засыпать, – ответила ей Прасковья Филипповна, – может, завтра за жнейкой вязать пойдем, пшеница тут недалеко. Вот поглядишь, сегодня кто-нибудь из бригадиров с нарядом прибежит…
Катерина шла сзади всех с граблями на плече и раздумчиво любовалась веселой солнечной зеленью леса. Кажется – все деревья зеленые, а если приглядеться, то ведь у каждого своя зелень. Катерина впервые сделала это открытие, и ей стало радостно, словно она получила подарок. У каждого – своя! У елки – своя, и у березы – своя. Осина тоже по-другому окрашена. А трава? И у травы свой цвет, да еще и не одинаковый-вон какой яркий, светлый на солнце, а в тени – густой, в синеву…
Последняя фраза Прасковьи Филипповны о бригадире долетела до Катерины, и она сразу встрепенулась. Прибавив шагу, она догнала Прасковью Филипповну.
– Тетка Прасковья, – живо сказала она, – а что нам ждать бригадира? Бригадиру-то, наверно, некогда, а мы же сами можем дойти до пшеницы, посмотреть. А вдруг там уже работать начали? Сразу и подсобим!
– Ох, батюшки! – простонала Аграфена. – Эта девка нас замотает совсем! Да ты хоть отдохни, подожди, когда позовут, сама-то не бросайся! Ну, уж и правда – беспокойный ты, Катерина, человек!
– Страсть беспокойный… – негромко подтвердила тетка Таисья.
Катерина засмеялась: ну вот, теперь все на нее напали!
– Ну что ж, у тебя ноги резвые, – сказала, подумав, Прасковья Филипповна, – добеги до пшеницы. Придешь – скажешь. А мы пока в табор побредем.
Катерина сунула Аграфене свои грабли и, свернув с тропки, побежала прямиком через лес к полю.
Светло-жёлтый простор пшеничного поля ослепил Катерину. Желтая пшеница, синее небо над ней, золотые волны ветра, клонящего колосья…
– Ах, хорошо! – вздохнула Катерина. – Хорошо, хорошо жить на земле!
Ей и в голову не пришло прикинуть – каково будет убрать такое-то поле? При ее счастливом характере всякая работа шла у нее как праздник.
Катерина из-под руки оглядела поле – никого! Значит, не начинали ещё. Она сорвала в сухой меже несколько длинных стеблей цветущей розовой повилики, сделала венок и надела на голову, Хорошо! Светлое небо сияет над головой, где-то поет малиновка…
Вдруг далекое рокотанье трактора донеслось до нее. Катерина пригляделась. Из-за дальнего склона показался комбайн. Его полотнища светились на солнце.
Катерина отпрянула в лес и, стоя за широкой елкой, не спускала глаз с комбайна, идущего по полю. Вот он ближе и ближе. Вот уж и виден человек, стоящий у высокого штурвала…
Сережка Рублев! Приехал работать, значит. Катерина стояла за елкой до тех пор, пока комбайн не повернул обратно и не скрылся в желтом разливе поля.
Катерина медленно отправилась в табор. На пшеницу спешить нечего. Вместо жатки пришел комбайн, а комбайну их помощь не нужна.
Почему она не побежала навстречу, почему не крикнула штурвальному: «Здравствуй! Я здесь!»
Как бы он обрадовался! Сколько бы веселых слов они сказали друг другу!
Но Катерина только прислонила горячую щеку к шелковистой коре березы, постояла немножко, слушая, как бьется сердце, и тихонько вернулась в табор.
Постепенно уходил август. Спадала горячка в полях. Огромную долю полевых работ приняли на себя машины.
Тоня и Дроздиха снова вернулись в табор. А однажды, возвратясь из деревни с пустыми бидонами, Прасковья Филипповна привезла гостей. Первым слез с телеги дед Антон, в голубой выцветшей рубахе, в рыжем картузе, сдвинутом на глаза. За ним осторожно, чтобы не запачкаться дегтем о втулку, соскочила маленькая загорелая, крепкая, как грибок, Анка Волнухина. Доярки тотчас собрались вокруг них.
– Что такое? – спросила Тоня. – Случилось что-нибудь?
– Вот уж сразу и случилось! – ответил дед Антон. – Уж и в гости нельзя приехать! Должен я за своим хозяйством смотреть или не должен? А что ж так удивились?
– Да вроде недавно был… Вот и удивились.
– Да мало ли, что был. А вот теперь особое дело есть – и опять приехал.
– Что это, дед, в гости едешь, а рубаху линючую надел! – смеясь, сказала Аграфена. – Что ж, тебе бабка Анна и рубахи получше не нашла?
– А может, нету… – заметила Таисья.
– Какое там «нету»! – закричала Тоня. – Как добро сушить начнет бабка Анна, так все загородки увешает – и свои и соседские! Нет у них, как же!
– Голова, а на что мне новую рубаху? – возразил дед Антон. – Тут в старой и то от баб отбою нет, а если наряжусь, тогда куда ж мне от них деться?
– Ох ты, старый! «Отбою нет»! Да кому ты нужен!..
Пока доярки балагурили с дедом Антоном, две подружки – Катерина и Анка Волнухина, – схватившись за руки и радостно смеясь, глядели друг на друга, будто век не видались.
– Да как же это ты собралась? – повторяла Катерина. – Вот умница! Вот молодец!
– Да так вот и собралась! – отвечала Анка. – Да если правду говорить, может и не собралась бы, если бы не дед Антон.
– А ты ночуешь у нас? – спросила Катерина. – Ночуй, Анка! Вечером коров пойдем вместе доить! Поужинаешь с нами, а?
– Да, видно, уж ночую! – засмеялась Анка. – А может, еще и не одну ночь… Вот посмотрим, как вы с дедом Антоном договоритесь.
Катерина посмотрела на нее долгим взглядом. О чем ей с дедом Антоном договариваться?
– Ну, скажи, Анка, как следует, чтобы я поняла!
Анка затрясла головой так, что даже сережки с красными камешками закачались в ее ушах:
– Дед Антон болтать не велел. Когда надо, сам скажет!
Дед Антон проверил график удоев, потолковал с теткой Прасковьей, а вечером пошел с доярками на пастбище. Там они с пастухом уселись на упавшей сухостоине, закурили. Разговоров и тут хватило: где пасет, как пасет?
– Пастух ты, Николай Иваныч, хороший, – сказал дед Антон, – но вот, голова, пастбище у нас не так устроено. Не по плану. Где вздумаешь, там и пасешь. А на будущий год мы не так сделаем. Все пастбища на загоны разделим – вот и будем все лето из загона в загон перегонять. Пока до последнего загона дойдем, глядь – в первом-то опять трава отросла. У Малининой так заведено – ну хвалит!
– Так что ж, – согласился Николай Иваныч, – тогда бы и мне без заботы, и коровы все лето сыты….
Дед Антон разговаривал с пастухом, курил самосад, а сам, щуря свои зоркие голубые глаза, неотступно следил за доярками. Сидел от них как будто далеко, на бугре под кустиками, но все видел. Видел, как Тоня гонялась с бадейкой за своими коровами, и как спокойно подходила к коровам Аграфена, и как медленно доила своих коров Таисья… Но когда увидел, как обступили коровы Катерину и как они лизали ее, усмехнулся:
– Ты гляди-ка на них! Скотину ведь тоже не обманешь! Нет, не обманешь! – Но тут же и задумался. – Да-а… Задача!
Николай Иваныч молчал, ожидая, что дед Антон объяснит, какая у него задача. Но, видя, что старик только покряхтывает, а ничего не объясняет, спросил сам:
– Кто ж тебе такую задачу задал, Савельич? Что кряхтишь? Видно, решить не можешь?
– Да вот как тут решить, домовой ее возьми! – проговорил дед Антон. – Сплановал я одно дело, а теперь не знаю, хорошо ли… Ведь лучшую доярку приходится снимать!
– Катерину? Что так? – живо спросил Николай Иваныч. – Ай проштрафилась?
– Да какой там проштрафилась! – возразил дед Антона – Не проштрафилась… наоборот, можно сказать – даже отличилась. Но вот решили мы ее на другую работу взять.
Николай Иваныч покачал головой:
– Ну, не знаю… Тут еще, пожалуй, с Прасковьей Филипповной тебе крупно поговорить придется.
– Вот то-то и боюсь… А как хочешь – в этом деле без Катерины не обойтись. В телятник хочу ее поставить. Попробуем по-новому телят воспитывать. А на такое дело кого ж поставишь? Кроме нее, некого. Тут человек нужен решительный. И человек нужен беспокойный, чтоб над этим делом дрожал и болел. И человек нужен грамотный. Обязательно грамотный и политически сознательный, понимаешь ты?
– О-о… – протянул Николай Иваныч. – А Марфу-то Тихоновну куда же?
– Тут же будет. Катерине самых маленьких, молочников, дадим. А ей старших. Ведь у нас самое ответственное – это молочников до трехмесячного возраста довести. А там уже не страшно.
Николай Иваныч усмехнулся в свою русую раздвоенную бороду:
– Ох, Савельич! Много скандалу примешь!
– Да уж не без этого! – весело согласился дед Антон. – А что же сделаешь? Раз надо, значит надо. А брань-то – она что ж? Брань на вороту не виснет…
Тихо ложились зеленые сумерки на лесную поляну. Закрывались на ночь высокие желтые купальницы в кустах. Оранжевые отсветы зари уходили все выше к вершинам деревьев и, словно запутавшись в густых ветках, тлели там и догорали…
Доярки одна за другой отпускали коров.
– Эй, деды! – закричала Тоня. – Слезайте с бугра – домой пора! – И пошла вперед, затянув какую-то пронзительную песню.
По дороге домой доярки шли все вместе, окружив деда Антона, и тут дед Антон, словно собираясь нырнуть в омут, набрал воздуху и объявил:
– А я Катерине подмену привез! – И кивнул головой на Анку.
– Ты что, дедушка Антон! – крикнула Катерина. – Какую подмену?
Толстая Аграфена даже остановилась от изумления. А Тоня с кривой улыбкой поклонилась Катерине:
– Дослужилась!
– Эй! Эй! Прасковья! – вдруг закричала Аграфена Прасковье Филипповне, которая ехала впереди с молоком. – Остановись! Послушай, что делается-то!
– Поезжай, поезжай! – махнул рукой дед Антон. – Чего останавливаться? Пожалуй, простоишь и молоко проквасишь!
Доярки долго бушевали. Особенно Прасковья Филипповна. Что же это за дело? Только человек начнет себя на работе как следует показывать – его с работы срывают! И что же это за заведующий – своими руками молочную секцию разоряет!
– Служи не служи – почет один! – вставила Тоня. – А Катерине наука – не выслуживайся!
– Да за что такое Катерину-то снимаете? – нападала Аграфена. – Кому она там у вас не угодила?
И большого труда стоило деду Антону объяснить, что не потому Катерину снимают, что она не угодила, а потому, что она в другом месте нужна.
– Она коров-то набаловала, кто их теперь возьмет? – сказала Тоня. – С ними наплачешься!
– Я возьму, – весело возразила Анка.
– Потому и подмену раньше привез, – объяснил Дед Антон, – пусть до осени поживет с вами. А Катерина ее тем временем подучит, как какую корову доить да как с какой коровой обращаться. Пускай привыкнут к новой доярке. А как привыкнут, так Катерина и отойдет от них потихоньку.
– А меня куда же, дедушка Антон? – скрывая волнение, негромко спросила Катерина.
– Не иначе, как председателем сельсовета сделают! – засмеялась Тоня. – А то так прямо в академию куда-нибудь доярок учить!..
– А с тобой, Катерина, нам всерьез поговорить надо, – сказал дед Антон, не обращая внимания на Тонины слова. – Помнишь, я тебе сказал зимой, что одну думу думаю? Ну, так вот я ее и надумал. Если договоримся, значит будет, как я сказал. А не договоримся – все, как было, останется.
Долго сидели на скамейке под березами дед Антон и Катерина.
– Пойми, голова: когда новое дело начинаешь, надо его делать очень хорошо. Отлично даже делать надо. Чтобы народ увидел, что это новое дело – правильное, что вот так и делать должно. А если затеять новое дело да провалить – ну, народ сразу и отобьешь. Скажут: по-старому-то лучше было. А словами никого не убедишь. Кого ж убедишь, если на словах будет одно, а на деле другое? На Марфу Тихоновну нам рассчитывать не приходится, сама знаешь. А вопрос этот – политической важности. Ведь ты ж у нас комсомолка, все это понимать должна!
Катерина молча слушала, тихо перебирая кончик перекинутой через плечо косы. Дед Антон говорил, убеждал, а у нее перед глазами стояла высокая фигура Марфы Тихоновны, ее непреклонный, гневный взгляд… Вот когда придется встать грудь с грудью, будто с врагом! Выдержит ли Катерина?
Но тут же всплыло перед Катериной еще одно лицо – нежное розовое лицо с темными, как вишенки, глазами.
«Бабушка сердилась… Потом плакала. Из-за того, что я доклад буду делать…»
«Ну, а ты что? Отказалась?»
«Нет, сегодня на сбор иду. Что ты! Как же мне отказаться? Я же пионерка!..»
… Откуда-то издалека, из рощи, над поляной, заросшей нарядной травой иван-да-марьи, прошел еще один человек – с усмешливым взглядом, с бровями на разлет… «Сражайся, Катерина, правда на твоей стороне!» Сказать-то сказал, но простит ли он Катерине гнев и огорченье своей матери?
Катерина подавила вздох. Если поймет – простит. А не поймет, то о чем разговор? Если люди не понимают друг друга, пусть идут по разным дорогам. Вместе им счастья все равно не будет.
Последние лучи заката падали на крышу табора. Пышным золотом сияла солома на крыше, ярко рдела кирпичная труба, отбрасывая лиловую тень. Не освещенная солнцем стена казалась совсем сиреневой, и только в одном стекле раскрытого окна дрожал огненный оранжевый блик.
И вдруг все померкло – бледное лиловое небо, желтая солома, серые стены, пригасшая зелень травы и деревьев. Солнце село. Все гуще и гуще тьма, все более смутны очертания лесных вершин. В бараке засветился огонек – желтый огонек среди зеленого сумрака.
– Ладно, дедушка Антон, – сказала Катерина, – раз надо, значит надо. Но ты же мне поможешь?
– Ну а как же, голова! – живо ответил дед Антон. – Все помогать будем! И Василий Степаныч. И Петр Васильич – я с ним говорил. Тот, как услышал, что мы задумали, даже помолодел. И, вишь, про тебя что сказал! «Я, – говорит, – в ней не ошибся!»
Выскочила из табора Анка, подсела к Катерине, обняла ее:
– Ну что, договорились?
Катерина кивнула головой:
– Да.
Чистый месяц засквозил среди вершин. Дед Антон ушел ужинать. А подруги еще долго сидели, обнявшись, на лавочке, смеялись, шептались и что-то без конца рассказывали друг другу…
Катерина берется за дела
Липа первая подала весть о том, что осень уже бродит по лесу. А вскоре и тонкая березка, стоявшая у табора, сверху донизу засветилась желтизной – маленькие желтые листочки засквозили среди зелени.
С первыми заморозками Катерина ушла из табора. Дед Антон передал с Прасковьей Филипповной, чтобы шла Катерина домой, принимать новую должность.
В этот день она сходила последний раз на полдни, перецеловала всех своих коров и еще раз наказала Анке:
– Смотри не обижай их! Если какая капризничает, не поленись – уважь. Они тебя отблагодарят за это, сама увидишь. Ты их лаской, а они тебя – молоком.
– Ну вот еще, Катерина! – Анка даже обиделась немножко. – Сроду я со скотиной не грубила. А тем более в таком деле. Разве я своей выгоды не понимаю?
«Выгоды»! – с легким огорчением подумала Катерина. – А как будто если не выгода, то и приласкать скотину нельзя!»
Не скрывая грусти, Катерина уложила в чемоданчик свои книжки, косынки, фартуки, попрощалась с доярками и ушла.
– Не надолго! – сказала провожавшая ее Анка. – Скоро и мы со всем стадом припожалуем…
И, словно стыдясь, что березы и елки услышат ее, Анка наклонилась к самому уху Катерины:
– Сережку увидишь – кланяйся!
– Поклонюсь, – кивнула Катерина, заливаясь непрошенным румянцем, – если увижу.
Нарядный, задумчивый стоял по сторонам тронутый красками осени лес. Холодный ветер прошел по вершинам. Зашумели березы и осины протяжным шумом, полетели желтые и оранжевые листья на еще яркую зелень травы. Ах, красиво в лесу! Любовался бы с утра до вечера на эту красоту! Но… надо уходить. Надо начинать новое дело.
До самого дома не оставляла Катерину грусть. Но когда поднялась на родную горку к Выселкам, когда увидела знакомые очертания крыш и верхушки берез у своего двора, сердцу вдруг стало легче. И, взойдя на свое скрипучее крылечко, Катерина уже с улыбкой отворила дверь в избу.
– Кто дома? Как живы? – весело окликнула она входя.
Из горницы навстречу ей поспешила бабушка. Все ее морщины светились радостью:
– Совсем? Ох, пора, пора! Как в доме-то без твоего голоса скучно!.. Я уже тут ходила к деду Антону, ругала его – куда на все лето загнал девку!
– Так уж и ругала? – засмеялась Катерина. – Ну, видно и пробрала же ты его – сразу за мной прислал!
Теплый, с детства привычный запах родной избы, пестрые дорожки на белом полу, разросшиеся на окнах «огоньки» и бегонии – все нравилось Катерине, все утешало и согревало ее сердце.
Бабушка поставила самовар. Вскоре пришла с работы мать и, увидев Катерину, радостно улыбнулась. Расспросы, рассказы… Приветливо шумел самовар на столе, лампа под маленьким желтым абажуром освещала милые веселые лица матери и бабушки, мурлыкала кошка, ластясь у ног Катерины.
Ну вот, не хотелось от коров уходить, а дома-то, дома как хорошо!
В этот вечер, хоть и давно не была в деревне, Катерина не пошла гулять.
– Вот и правильно. Выспись, отдохни, – сказала бабушка.
– Да соберись с мыслями, – добавила мать, – обдумай все хорошенько, чтобы дело свое не провалить. – И добавила вполголоса, чтобы не слыхала бабушка: – А тут Марфа Рублева по деревне звонит, что ты на ее Сергея поглядываешь. «Ну уж пусть, – говорит, – и не поглядывает, Сергей не дурак – на что ему такая жена скандальная? Мы, – говорит, – тихую, хорошую девушку найдем».
– А Сергей что?
– Ну, будто и Сергей то же… Так что уж ты смотри – подальше.
– Да, – согласилась Катерина, – ладно.
И отправилась спать в сени, где стояла ее кровать под пестрым ситцевым пологом. Холодная, безмолвная ночь стояла за стенами, и Катерина знала, что тут же, за стеной, дремлют старые березы и что блестящие большие звезды висят над крышей… Хорошо дома!
Далеко, в большой деревне, тоненько, на каких-то особенно нежных серебристых нотах, прозвенела гармонь… Прозвенела, позвала… Катерина быстро откинула одеяло, приподнялась, прислушалась. Острый холодок охватил ее плечи и руки, но она не чувствовала…
Словно замерло все до рассвета.
Дверь не стукнет, не вспыхнет огонь…
И вдруг незнакомая, никогда еще не испытанная печаль наполнила сердце Катерины.
«Все это надо забыть, – сказала она себе самой, – с этим человеком у нас разные дороги… Спать! Спать!»
Но долго еще раздумчиво и зазывно жаловалась на той стороне оврага Сергеева гармонь:
…Словно ищет в потемках кого-то
И не может никак отыскать…
И долго лежала Катерина, не смыкая глаз, под своим пестрым пологом. Будто и не было ничего, а что же потеряно?..
Осенью ночи длинные и не скоро просыпается на востоке заря…
Утром Катерина поспешила к деду Антону. Скотину только что выгнали. Выгоняли уже не рано, после того, как солнце сгонит иней с травы. Деда Антона она нашла на новой стройке.
Около старого скотного двора, по ту сторону пруда, уже стоял невысокий длинный сруб. Гладко оструганные желтоватые бревна тепло светились под солнцем, и четкий весенний звон топоров веселил деревенскую тишину.
Дед Антон, увидев Катерину, зашагал к ней по хрустящим стружкам.
– А, голова, явилась? – закричал он.
– Явилась! – ответила Катерина. – По вашему приказанию!.. Я гляжу, дедушка Антон, из деревни просто отлучиться нельзя, – смеясь, продолжала Катерина: – не успеешь отойти, а уж тут хоромы стоят!
– Э! Это еще что! – самодовольно улыбнулся дед Антон. – Вот подожди еще, окна вставим, полы настелем, крышу – под дранку! А фундамент какой, видишь?
– Да как не видеть! Гляжу – где-то вы с Василием Степанычем кирпичу раздобыли? На завод ездили?
– А что ж нам, долго? Мы, если надо, чего хошь раздобудем! С нами, брат, спорить не связывайся.
– А я, дедушка Антон, – лукаво сказала Катерина, – шла да думала, что уж в новом телятнике буду телят принимать… а тут еще только одни стены!
Дед Антон омрачился:
– Да, запоздали. Плотники нас задержали, домовой их возьми! Плотников-то сейчас поди-ка найди! И тут строят и там строят… Подзапоздали, что говорить. К Новому году, пожалуй, готов будет. Не раньше. Дранку-то, ведь ее еще надрать надо! Автопоилки установить…
– Неужели автопоилки сделаете?
– А что ж такого? И автоматическую подачу корма сделаем. Все как следует!
Катерина улыбнулась: ну не двор, а просто дворец будет!
– А где же мне сейчас-то обосноваться, дедушка Антон? – спросила она помолчав.
– А пока в старом, в маленьком телятнике. В том, который пустой совсем. Там и командуй. Только он уж много лет заброшенный стоит, в порядок его приводить придется.
– Ну что ж, приведем.
Дед Антон решил назначить Катерине штук десять стельных коров – пусть принимает новорожденных телят и растит их, как растит их зоотехник Штейман в Караваеве, как растит их Малинина в колхозе «Двенадцатая годовщина Октября». Всех-то сразу давать страшновато, надо сначала на нескольких попробовать…
– Только, дедушка Антон, как? На мою полную ответственность, – спросила Катерина, – чтобы никто не вмешивался?
– На полную твою ответственность, – твердо сказал дед Антон, – вся власть твоя.
Катерина прошла на скотный двор, осмотрела телятник: старые стены с выбившейся паклей, щелястые рамы, тусклые стекла, составленные из половинок… Постояла, подумала и пошла искать секретаря комсомольской организации Сашу Кондратова.
Саша работал на молотилке. Тут же работали и другие комсомольцы их колхоза: кто вертел веялку, кто возил снопы.
«Ребят нужно позвать. Как хочешь – одной ничего не сделать, – подумала Катерина. – Но не с работы же людей снимать!»
И вдруг веселая мысль появилась у нее: а Настя Рублева, а ребятишки?
Тут же, на улице, ей встретились трое маленькая кудрявая Оля Нилова, Дуня Волнухина и белесая, безбровая Надя Черенкова.
– Девчата! Девчата, а я вас ищу! – закричала Катерина. – Вы куда собрались?
– А мы с поля, – весело ответила бойкая Дуня Волнухина, – колоски сбирали. Да там почти нет ничего!
– А хотите мне помочь? – деловым тоном спросила Катерина. – Помощь нужна.
Девочки переглянулись.
– А что, Катерина?
– Да вот надо телятник в порядок привести. Помогите, девчонки!
– Давай! – живо ответила Дуня. – Чего делать?
– Да что ж делать? Чистоту навести надо. Вымыть, вычистить. Мы с Дуней сейчас метлы возьмем. А ты, Оля, и ты, Надя, бегите еще кого из ребят позовите. Настю Рублеву не забудьте, она же телятница!..
Катерина охнула и рассмеялась, когда увидела целую армию ребятишек, нагрянувшую к ней в телятник. Ребята постарше – такие, как Володя Нилов – были заняты на работе и к Катерине прийти не могли; они возили снопы, отгребали солому из-под молотилки… Зато прибежали такие, которые ещё и в школе не бывали. Вместе с Надей Черенковой увязались ее братишки – Павлик и Шурка, белоголовые, румяные, как помидоры. Пришел Леня Клинов, а за ним сестренка Галька, покрытая большим клетчатым платком и с босыми ногами. Откуда-то взялся внучек Прасковьи Филипповны Ленька, в синих штанах, в красной рубашке, с пирогом в руке…
– Ну что я с вами буду делать, а? – спросила Катерина. – Ну куда вас девать?
Ребятишки глядели на нее, смущенно улыбаясь и переглядываясь.
– Куда хочешь! – за всех ответила Дуня, весело пожав плечами.
Катерина, сдерживая смех, принялась командовать своим отрядом. Самых маленьких послала собирать мусор вокруг телятника: камни, железки, сучья. Что найдут, пусть кладут в кучку, а то мало ли что – выйдет теленок, наткнется на сук или попортит ножку о камень…
Леня Клинов и Надя Черенкова взяли ведра и пошли на пруд за водой, Дуня побежала за мочалкой, Настя Рублева принялась протирать стекла маленьких квадратных окошек. А Петруша Солонцов, коренастый расторопный парнишка, и черноглазый худенький Минька Бушуев, и сама Катерина взялись за метлу, за вилы и принялись чистить и выметать пол. Пыль, остатки сухого навоза и соломы – все взвилось вихрем в заброшенном, старом телятнике.
Вскоре появилась и вода, зашлепали мочалки, острый заступ принялся отскребать многолетнюю грязь с дощатого пола. Говор, смех, оживленье – будто невесть какое развлечение и удовольствие придумала для ребят Катерина!
Когда девочки принялись мыть пол, ребята, сменяя друг друга, то и дело, гремя ведрами, бегали к пруду – очень много понадобилось воды.
– Там Паша-телятница пришла! – сообщил Леня Клинов, примчавшийся с пруда с полным ведром. – Вон стоит да заглядывает.
– А мне сказала: «Что это вы, сдурели?» – сказал появившийся вслед за ним Минька Бушуев. И, поставив ведро, раскрасневшийся, с кепкой на затылке, рассказал: – Я говорю: «Почему это мы сдурели?» А она говорит: «Сдурели потому, что пол в телятнике моете». А потом говорит: «Может, вы телятам еще и коврики постелите?»
– А пусть говорит! – сказала Катерина, изо всех сил отскребая заступом грязь с досок. – А вы поменьше слушайте.
Катерина и сама давно уже заметила, как мимо открытой двери телятника мелькает синяя кофточка рябой Паши. Ну, да пускай ходят, пускай смеются, не им отвечать за Катеринину работу.
Еще и солнце не поднялось к полудню, еще и колокол в колхозе не звонил на обед, а в телятнике уже все было вымыто и вычищено, и Катерина отпустила на отдых свою веселую бригаду.
Оставшись в телятнике одна, она снова озабоченно огляделась. Ярко поблескивало солнце сквозь промытые окошки, желтые круглые зайчики дрожали на вымытом полу… Но разве это все? Осталось еще многое, что с ребятишками не сделаешь. Окна надо промазать, стены законопатить, побелить надо…
«Придется все-таки идти к Саше Кондратову, надо ребят на помощь звать».
Трудно было комсомольцам урвать время – только вечером да в обеденный перерыв. Но пришли, не замедлили. После обеда сладко тянуло прилечь на часок – ночь для молодежи и осенью коротка. Пока посидишь вечером в избе-читальне, а потом походишь с песнями по улицам, да попляшешь, да постоишь с кем-нибудь у двора, глядишь – и вторые петухи поют… Однако пообедали наспех и, прежде чем позовут на молотьбу, пошли говорливой и пестрой гурьбой в Катеринин телятник.
– Катерина, – сказала со смехом тоненькая белокурая Нина Клинова, – а ведь и правду говорят, что ты беспокойный человек: вот нам и то отдохнуть не даешь!
– Рано отдыха запросили, – тоже смеясь, ответила Катерина. – Вот состаритесь – и отдохнете тогда!
Саша Кондратов деловито осмотрел стены телятника.
– Самое главное, Саша, чтобы сквозняка не было, – повторяла ему Катерина. – Сквозняк и сырость хуже всего для теленка! Хуже всего!
– Шпаклевать надо, – сказал Саша, – а где пакли взять? Кабы льняные очесы были…
– Какие же очесы? – задумалась Катерина. – Еще лен на корню.
– А если мхом? – предложил Ваня Бычков. – Пойдем в лес да надерем моху! Ребятишек позову!..
– Глядите-ка, – засмеялась Клаша Солонцова, – а у нашего Вани голова все-таки варит!
– Ванечка, дружок! – обрадовалась Катерина. – Вот догадался хорошо! Мы тебе, Саша, сколько хочешь моху надерем. Клаша! Нина! Федюнь! Ну, сбегаем в лес?
– А если на работу зазвонят? – осторожно спросила Клаша. – А вдруг опоздаем? Мне тогда от отца влетит. Мне опаздывать никак нельзя – бригадирова дочь!..
– Вот еще! – возразила Нина. – А лес-то вот он – за двором! Побежали! Звонок услышим – вернемся!..
Не сразу, не вдруг, а телятник утеплили. Пазы законопатили мохом, а снаружи стены защитили свежей соломой. Окошки тщательно промазали, чтобы не дуло.
– Белить будешь – нас позови, – попросила Нина Клинова, – я обязательно приду!
– И меня зови, – сказал Ваня, – так и быть, послужу маляром.
Но Катерина никого не стала звать. Ребята и так целый день на работе, а тут такое дело, что и одной справиться можно.
В воскресенье, с самого утра, Катерина надела большой брезентовый фартук, повязалась старым платком по самые глаза, заботливо спрятав под платок косу.
– Ба! – удивилась бабушка. – Это куда ж нарядилась? На какое гулянье?
– Наверно, со мной на молотилку, – сказала мать, тоже укутываясь платком, чтобы не набилась пелева в волосы.
– В телятник, – односложно ответила Катерина.
Мать промолчала, а бабушка немножко обиделась:
– Опять в телятник! Что тебе, за телятник-то трудодни, что ли, пишут? Люди сейчас все стремятся заработать, работа на молотьбе выгодная, а ты все со своим телятником… Разве можно так-то?
– Не можно, бабушка, а нужно, – мягко возразила Катерина. И, слегка обняв за плечи маленькую сухую старушку, смеясь, сказала: – А трудодни я еще наверстаю! Вот как закончу с телятником да как выйду завтра на работу – только пыль до неба полетит!
Катерина белила телятник и напевала вполголоса. Белые брызги извести летели дождем, падали ей на лицо и на голову. Помещение телятника светлело и хорошело на глазах.
– Ай, Катерина! – вдруг услышала она знакомый тоненький голос. – Стекла-то опять все забрызгала! А я их протирала-протирала!
Настя с улыбкой заглядывала в открытую дверь. Катерина обрадовалась ей – она любила и как-то даже уважала эту маленькую, но с большим характером девчушку.
– Ничего, ничего, – ответила Катерина. – А мы их сейчас снова протрем, еще светлее будут. Уйди, а то я тебя забрызгаю!.. Вот прибежала кстати, – продолжала Катерина. – А я все хочу тебя спросить: сделала ты тогда доклад на сборе или нет?
– А конечно, сделала! – весело ответила Настя.
– Ну, и что? Как? Ребята заинтересовались?
