Текст книги "Беспокойный человек"
Автор книги: Любовь Воронкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Л. Воронкова
Беспокойный человек
Повесть
Катерина
Морозная луна висела над синими сугробами. В избах уже давно погасли огни. Уж и петухи один за другим подавали полночные голоса…
Гармонист, выйдя из избы-читальни, в последний раз рассыпал малиновую дробь плясовой метелицы и закинул гармонь за плечо:
Прощайте, девушки, спокойной ночи!
– Пора по домам, – сказала одна.
– Пора, – повторила другая.
И начали расходиться по две, по три, допевая еще недопетые песни.
Комсомольцы – приземистый, широколобый Ваня Бычков и смуглый, как цыган, секретарь комсомольской организации Саша Кондратов, – остановившись у крыльца, благодарили Сергея Рублева.
– Спасибо за доклад, Сергей! – сказал Саша, крепко тряхнув руку Сергею. – Дельный доклад сделал! Ведь у нас о новостройках разговору в колхозе много, люди интересуются… Спасибо, Сергей! Приходи к нам почаще!..
– А как девчата сидели, Саша, ты заметил? – перебил его Ваня. – Просто глаз с Сергея не спускали! А Клашка Солонцова, Саша, ты видел? Рот раскрыла и сидит! – И Ваня засмеялся, по ребячьей привычке запрокидывая голову.
Сергей Рублев слушал их, сдержанно улыбаясь.
– А мне что-то кажется – не дошел мой доклад до наших девушек, – сказал он, приподняв свои темные, на разлет, брови. – Тут же, после доклада, как начали отплясывать, будто только и ждали, чтоб до гармони дорваться!
– Э, нет! – возразил Саша, и черные глаза его весело блеснули. – Я наших девчат знаю: если неинтересно, то и слушать не будут. Так и начнут одна за другой разбредаться…
– А что мы стоим? Проводим Сергея! – предложил Ваня.
– Да, – сказал Сергей, – поспать часика два, да и в МТС. К утру на работу нужно.
И они все трое медленно пошли по широкой снежной дороге.
Девушки, стоявшие в сторонке под белыми от инея ветлами, молча проводили их глазами.
– А все-таки, как я гляжу, хороший парень Сережка Рублев, – сказала Анка Волнухина, в своей красной шапочке похожая на плотный подосиновый грибок. – Как говорить научился! И откуда все знает?
– Ну, «откуда»! – возразила белокурая тоненькая, как березка, Нина Клинова. – Небось, сколько литературы прочитал: и газет, и журналов… Подготовился! А ты думаешь, как доклад-то делают? С потолка берут?
– Да я и сама газеты читаю! – продолжала Анка. – Но сегодня я этот экскаватор, вот честное слово, девушки, я будто на своем поле увидела. Работает и работает на одном месте, а надо на другое перейти – он вдруг приподнимется, дальше шагнет! И как это Сережка рассказал про него – все ясно!
– Ну, а чего ж не ясно? – сказала Клаша Солоннова. Приоткрыв рот, она глядела вслед Сергею Рублеву, глядела до тех пор, пока он не свернул к своему дому. – А чего ж ему не рассказать? Чай, сам механик да комбайнер, машины знает.
– Девушки, а правда говорят, что Сережку мать из дома в МТС не отпускала? – с любопытством спросила Нина.
– Не отпускала, конечно, – подтвердила Клаша с таким видом, будто она сама при этом присутствовала. – Ну, да Сережка сам такой же, как Рублиха: крепкий! Что задумал, то и сделал. А теперь вон сколько денег зарабатывает!
– Ох! – вздохнула Нина и, поежившись, засунула руки в (пороченные мехом рукава. – Клашке лишь бы побольше денег зарабатывать!
– Ох! – засмеялась Анка. – А Нинке только бы вздыхать! А куда мужик годится, если заработать не умеет?
И, форсисто притопывая новенькими ботиками по скрипучему снегу, она вполголоса запела:
Как на горке на горе
Девки спорят обо мне!
Да что ж вы, девки, спорите —
Да вы ж меня не стоите!
И добавила:
– Эх, жаль – МТС далеко! Была б МТС поближе, все почаще бы Сергей домой забегал!
Была и еще одна среди девушек, которая стояла молча, слегка кутаясь в пушистый белый платок. Большие глаза ее задумчиво и светло глядели из-под сквозной каймы платка, опущенной на брови. Она слушала подруг и, казалось, не слышала их.
– Катерина, ты что это? – смеясь, крикнула Анка Волнухина, заглядывая ей в лицо. – Заснула, что ли?
Катерина улыбнулась и несколько раз моргнула крупными ресницами, будто и в самом деле стряхивая дрёму.
– И сама не знаю… – ответила она. – Вот вы разговариваете, а у меня все это перед глазами: степь, пустыня, желтый песок… Колючие саксаулы торчат… Жара, пекло, в радиаторах вода кипит. И вдруг – ветер, и весь этот горячий песок – к небу, и несется черной бурей!.. И солнца не видно!
И вот там работают наши люди. И там будет вода, сады, зелень… Города выстроят.
– Не пора ли по домам? – вдруг зевнув, сказала Клаша Солонцова. – А то скоро вставать – да в овчарник. Пожалуй, пойдешь ягнят кормить – и заснешь там!..
– Да, правда, – согласилась и Нина Клинова, – поздно уже!
Но Катерина, словно только сейчас вышла на улицу, оглянулась кругом – на сверкающий снег, на неподвижные белые ветлы.
– Что вы, девушки! – живо сказала она. – Ну неужели с этих пор спать? В такую-то ночь!
– А что делать? – спросила Анка. – Волков гонять?
– Ой, не знаю, что делать, не знаю! Только я до утра не шла бы с улицы! – И вдруг, закрыв рот руками, она засмеялась в свои пестрые варежки. – Придумала! – закричала она. – Штуку придумала!
– Ой, Катерина! – засмеялась и Нина Клинова. – Какую штуку?
– Какую штуку? – заинтересовалась и Анка.
А у Клаши Солонцовой загорелись глаза и дремота исчезла.
– Видите, вон около телятника столб стоит? – сказала Катерина, понизив голос. – От старой загородки остался. Видите?
– Ну, и что?
– Давайте мы этот столб нарядим. Шапку на него наденем. А потом Наталью Дроздиху вызовем… Она ведь всю ночь дежурит в телятнике. Постучимся, она и выйдет, а тут человек стоит! А?
– Давайте – с готовностью и заранее смеясь, подхватила Анка. – Вот смеху-то будет!
И все согласились:
– Давайте!
– Батюшки! А спать-то когда же? – всплеснула руками Клаша.
– Ой, да перестань ты – «спать», «спать»! Вот нашла об чем говорить! – закричала Анка. – Тут время не ждет, а она – спать!.. Вот где полушубок взять?
– Сейчас вынесу! – откликнулась Нина Клинова. – И шапку дедушкину!
Нина проворно вскочила на крыльцо, не скрипнув ступенями. Не прошло и двух минут, как она снова появилась на крыльце, держа в охапке дедушкин полушубок и косматую его шапку.
Девушки, стараясь ступать тихонько, чтобы снег не скрипел, подобрались к столбу. Притащили из поленницы полено, положили на верхушку столба и надели полушубок.
– Хорош!
– А голову?
– А вместо головы – шапку! Вот так! Будто он ее надвинул и лица не видать!
– Ух, хорошо! Человек и человек стоит!
– Бегите за угол, – сказала Катерина, – а я Наталью всполошу.
Тетка Наталья Дроздова только что обошла телятник. Телят было немало: и маленькие – молочники, и большие – уже ходившие в стадо. Маленькие спали за перегородкой, прижавшись друг к другу.
– Тесно, тесно… – вздохнула Наталья – Когда одни свои были – то ли дело! А теперь – с трех деревень, и все в один двор. Разбирайся с ними как хочешь!
При свете лампочки, висевшей под потолком, Наталья разглядела, что у многих телят заиндевели морды и ресницы.
– Еще надо подтопить, – решила она. – Эко морозы-то на улице! Не похоже, что февраль на исходе. Крещенье, да и только!
Наталья открыла печку и подбросила несколько поленьев в жаркие, еще не прогоревшие угли. Еловые дрова защелкали, затрещали, разбрызгивая искры.
– Дровец не могут привезти хорошеньких! – продолжала вести сама с собой разговор Дроздиха. – От елки-то один треск, а жару нету… Мы для своих теляток отгородили бы маленький хлевушек, да и натопили бы. А такую хоромину разве натопишь? Вот и будут телята простужаться. А Марфа Тихоновна – отвечай. А как же? Старшая телятница, бригадир! А поди-ка, справься с такой оравой, когда они со всех трех деревень тут! Вот один уж и погиб. А почему? Простудился. Мы-то своих бывало за печкой держим, а в таком холоде как телка уберечь? Эта скотинка нежная.
Наталья вдруг прервала разговор и прислушалась. Ей показалось, что кто-то снаружи пробует отпереть ворота. Наталья подошла к воротам. Да, трогают замок! Дергают!
– Эй! Кто там балует? – сердито закричала она.
За воротами молчали. Только чьи-то осторожные шаги проскрипели по снегу и затихли.
Наталья постояла, послушала. Тишина… Лишь телята посапывают и вздыхают во сне.
– Выйти посмотреть… – решила Наталья.
Она приоткрыла маленькую дверцу в воротах и выглянула на улицу. Сиянье лунных снегов ослепило ее.
«Эко красота!» – хотела сказать Наталья, но не успела прямо против ворот неподвижно стоял человек и смотрел на нее.
– Ай! – вскрикнула Дроздиха и захлопнула калитку, но гут же, устыдившись своей трусости, снова приоткрыла ее.
Человек стоял на том же месте и попрежнему смотрел на нее. Так они стояли друг против друга минуты две-три.
– Эй, кто ты таков? – крикнула наконец Наталья. – Чего надо?
Человек молчал.
Наталья, стараясь испугать неизвестного, громко сказала в сонную темноту телятника:
– Дядя Кузьма, а ну-ка, поди сюда. Да ружье возьми, а то стоит тут какой-то, чего надо – не говорит!
И тут же поняла, что неизвестный человек очень хорошо знает, что никакого дяди Кузьмы и никакого ружья в телятнике нет: он ничуть не испугался, а все так же неподвижно стоял и глядел на Наталью. Наталья потеряла терпение.
– Ну, чего стоишь? – опять крикнула она. – А то вот как шарахну кочергой!.. Стоит, как чучело огородное!
Но тут Наталья вдруг примолкла: ей показалось, что где-то прозвучал затаенный смех. Она стала приглядываться к неподвижному человеку, вышла из телятника, подошла поближе…
– Ах, шуты, шуты гороховые! – сказала она, разглядев наряженный столб. – Чтоб вам пусто было!..
Безудержный многоголосый смех раздался в ответ на эти слова. В тени, падающей от двора, неясно промелькнули девичьи фигуры.
– Ах, шуты, шуты! – повторила Наталья, глядя им вслед и стараясь распознать, кто это.
Да разве узнаешь, кто?
Но одну Наталья все-таки узнала: большая коса свалилась у нее с головы, развернулась и упала на спину.
– Так и есть! Катерина Дозорова! Ни у кого такой гривы нету. И ведь охота же – с Выселков сюда бегает! Ну и девка! Женихи сватаются, а она еще столбы наряжает! Ух, шуты, шуты здоровые…
А девушки, нахохотавшись вдосталь, решили наконец разойтись по домам.
– Катерина, не боишься одна на свои Выселки идти? – спросила Анка. – Может, мы тебя проводим?
– Вот еще! – весело ответила Катерина. – В такую-то светлоту – да бояться! Да и Выселки на горе – как на ладони. Поглядите, отсюда видны все семь дворов. Вот так царство-государство стоит!..
Тихо, не спеша возвращалась Катерина домой. Безмолвная зимняя полночь все в большем блеске, все в большем сверкании вставала перед нею. Катерина шла и не знала, где она. Неужели вот эти избы под серебряными крышами, эти семь дворов, спящие среди серебра и блеска, – Выселки? Нет, это не Выселки. Это неизвестная завороженная морозом страна с белыми деревьями, с белыми палисадниками. Кто тронул неподвижные ветки? Легкий сыпучий иней упал на черный бархатный рукав – тонкое лунное серебро, рассыпавшееся на снежинки…
А вот и их дом, дом старых выселковских жителей Дозоровых, давнишняя изба «под конек». Но изба ли это – вся в искрах, вся в разноцветных огоньках? Серебряные узоры нарядно переливаются на стеклах, и застывшим чеканным серебром блестит дверная скоба…
Катерина с сожалением оглянулась кругом и поднялась на крыльцо. Все спят! Все спят, и никто не видит, какую красоту творит на земле морозная ночь!
А что, если пойти по избам да постучать всем в окна? «Вставайте, вставайте! Поглядите, что делается на улице!» Что будет?
Что будет? Побранят Катерину за то, что разбудила, да и улягутся снова под теплые одеяла.
Катерина, стараясь не шуметь, вошла в избу. Бабушка, всегда чуткая, сразу проснулась.
– Катерина, Катерина! – сказала она. – Где у тебя голова? Скоро два часа, а в четыре тебе на скотный!
– Ну что же, – отозвалась Катерина, обметая валенки, – встану да пойду.
– Ну, лезь на печку да засни поскорее, – сказала бабушка, слезая с печи. – На печке сон сладкий, крепкий, так сразу и обоймет!..
– Ладно. А ты куда, бабушка?
– А я на кровать пойду. Мне уж на печи-то жарко стало.
Катерина залезла на печку – в уютную, пахнущую сушеным льном теплоту, легла, да как легла, так больше и не шевельнулась. Даже косу не успела подобрать, и она, будто тяжелый шелк, свесилась с печки.
«Лишь бы голову до подушки! – усмехнулась бабушка. – Эх, молодость!»
И пошла на кровать – досыпать ночь.
Голос матери откуда-то из далекого далека доносился до Катерины. А кругом шумела и светилась густая листва веселого леса, под ногами пестро цвела нарядная трава иван-да-марья, и солнце горячими лучами обливало голову и плечи…
«Катерина! Катерина!..»
«Я здесь, мама! – отвечала Катерина. – Иду, иду!..»
И голос ее долго и протяжно, как пастуший рожок, звенел но лесу, и птицы повторяли ее слова в какой-то далекой странной песне.
– Катерина, вставай! Да что ж это, в самом деле! Словно убитая, не добудишься никак!
Голос матери прозвучал совсем близко над ухом, и Катерина открыла глаза. Зеленые листья, ещё лепечущие и сверкающие, проплыли перед ее зрачками и растаяли. В избе горела электрическая лампочка. Лучи от нее, будто золотистая паутина, тянулись во все стороны от стены до стены…
– Без четверти четыре, – сказала мать. – Вставай живей! Пробегают до полночи, а потом добудиться нельзя!
– Без четверти четыре! – Катерина живо соскочила с постели ли. Ой, мама! Ну что ж ты так поздно разбудила!
– Да я будить-то тебя, наверно, с трех часов начала! И каждое утро все так! Хоть бы ты один раз с вечера спать легла!
– Вот ты, мама, какая! А легла бы я вчера с вечера, так и доклада не слыхала бы. Ведь интересно же про новостройки!
– А! Как будто сама про эти новостройки не читаешь в газетах каждый день!
– Ну мама, ну вот ведь ты какая! В газетах-то пишут коротко, а тут Сережка Рублев так все рассказал – будто сама там побывала. Какие котлованы роют – глазом не окинешь! А машины эти! Какие же могучие машины! Ну ты, мама, представь: этот шагающий экскаватор своим черпаком сразу целый вагон земли выхватывает! А кран у него какой – одна стрела шестьдесят пять метров! До звезд достает!..
– А откуда же Сережка-то взялся? Разве он дома?
– Он не дома. Он только пришел из МТС нам доклад сделать. Партийная организация прислала. Ну вот уж он про эти машины расписал!.. И откуда знает?
– Ну, а почему ж не знать? Механик ведь. Должен знать.
Мать, зевая, присела к столу – печку растапливать рано.
– Так что же, – продолжала она, глядя, как торопливо одевается Катерина, как поспешно плещет себе в лицо холодной водой, – доклад-то – неужели до двух часов был?
– Ну, не до двух… После поплясали немножко… Потом по улице побегали. Потом немножко сторожиху Наталью попугали…
Катерина тихонько засмеялась в полотенце, искоса глядя на мать.
– Ну и дурачье! – покачала головой мать. – Это как же вы?
– Да так, мама, мы немножко! Мы только столб мужиком нарядили, и всё. А уж Дроздиха всполошилась!.. Только ты, мама, никому не говори, ладно? Не скажешь? А то ведь… нехорошо. Мы-то думали так просто пошутить, а она и давай кричать! Дед Антон узнает или тетка Прасковья – все-таки неловко…
– Ага! Натворили, дурачье, а теперь – в кусты? Небось, вы с Анкой Волнухиной постарались больше всех! Вот ведь вырастут, а ума не вынесут!..
Катерина слушала молча, застегивая ватник. Но вдруг, взглянув на часы, широко раскрыла свои большие глаза с мокрыми от воды ресницами:
– Ой, времени-то… Уж теперь стоят, ждут! Бегу! Ложись, мама, поспи еще часик! – И, накинув платок, побежала на скотный двор.
На улице еще стояла тьма. Яркие морозные звезды еще зажглись в небе, роняя маленькие искорки на жесткий, скрипучий снег, на сугробы, на белые ветлы, застывшие у дороги. По слабый свет уже мерещился на востоке, и на земле стояла затаенная торжественная тишина, которая наступает перед рождением утра. Катерина знала этот странный и таинственным час, она чувствовала его. Ночь уже прошла, а утро еще не наступило, и природа, затаив дыхание, ждет первого луча зари словно чуда, которое должно свершиться. И Катерине каждый раз казалось, что она, выходя из дому в этот час, когда земля еще не проснулась, подглядывает то, что обычно не видит человек, – независимое и величавое течение жизни вселенной…
Но и звезды, и сияние снегов, и таинственная жизнь вселенной – все осталось за воротами, лишь только Катерина вошла в коровник.
– Опять раньше всех! Чудно! – сказал сторож, усатый дядя Кузьма. – Не спится тебе, что ли?
– Ничего не поделаешь, дядя Кузьма, – ответила Катерина: – у меня так коровы приучены – чтобы час в час, минута в минуту!
Она сняла стеганку, приготовила бидон, сполоснула подойник.
– Уж ты придумаешь! – усмехнулся дядя Кузьма, по привычке расправляя свои пышные гвардейские усы. – А коровам не все равно? Полчаса раньше, полчаса позже…
– Вот так сказал! – засмеялась Катерина. – Да ты подойди-ка к ним, посмотри! А ну поди, поди!
Она взяла дядю Кузьму за рукав и потащила к стойлам. Дядя Кузьма попробовал сопротивляться, но только проворчал: «Вот здоровенная девка!», и последовал за ней.
Коровы во дворе еще лежали и чуть-чуть пошевеливали ушами, не поворачивая головы. Стояли только семь – Катеринины… Все семь, услышав голос своей доярки, обернулись к ней. Крайняя корова, рыжая с белой головой, тихонько замычала. Катерина достала из кармана корочку и дала ей.
– Ну что, видал? – сказала Катерина, оглядываясь с гордостью на дядю Кузьму. – Как солдаты в строю!
– Да, – усмехнулся дядя Кузьма, – ловка девка! Ишь ты, воспитала как! Чудно! Ишь ты, что придумала!
– А это не я придумала, дядя Кузьма, – возразила Катерина, – это я чужой опыт переняла. В Костроме, в Караваевском совхозе, такой порядок давно заведен! А там хозяйство образцовое… Если корову в одно время доить, так она к этому времени и молоко готовит.
– Ишь ты! Переняла, значит… – сказал дядя Кузьма, снимая свой белый фартук. – То-то я гляжу – у тебя вроде все не так, как у других. Так-то получше выходит!
Катерина, улыбнувшись, пожала плечами. И, усевшись доить, ответила:
– Мало ли что получше, да ведь зато и потруднее и забот побольше…
В коровник вошла молодая доярка Тоня Кукушкина и, прислушиваясь к разговору, задержалась на пороге. Узкие черные глаза ее настороженно засветились: «Ну-ка, ну-ка, послушаем, что еще скажет. Как еще выхвалится?..»
Но Катерина уже начала дойку.
– Ну, делай, делай свое дело, – сказал дядя Кузьма, – мешать не буду. Уже и утро подступает… Вон и еще одна молодка пришла… И Степан уж сено привез… А вот и бригадир наш идет. Доброго здоровья, Прасковья Филипповна! Люди на работу встают, а я, как ночной филин, спать пойду. Чудно!.. А вот и еще молодка. Веселого веселья, Аграфена Иванна!..
– «Веселого веселья»! – фыркнула Тоня. – Масляное масло! А что, масло бывает не масляное?
– Масло не масляное не бывает, – возразил дядя Кузьма, – а вот невеселое веселье бывает. Ну, да молода еще…
И пошел было из коровника, но доярка Аграфена, любившая позубоскалить, остановила его:
– А вот ты-то, дядя Кузьма, оказывается, стар становишься!
Дядя Кузьма приосанился, расправил усы:
– Как, то-есть?
– Да как же: нынче ночью у телятника какой-то неизвестный человек объявился, а тебя и след простыл! Дроздиху-то чуть не до смерти напугал!..
– Какой человек? Еще что сболтнешь! Чудно! Да кабы кто чужой, я бы сейчас задержал!
– Задержал бы! Небось, испугался, под ясли залез!
Дядя Кузьма в недоумении глядел то на Аграфену, то на Прасковью Филипповну. Аграфена от души рассмеялась, и круглые свежие щеки ее сразу заполыхали румянцем. Подошли и другие доярки и подхватили Аграфенин смех – все уже знали, как ночью девушки напугали сторожиху Наталью Дроздову.
– Стареешь, стареешь, дядя Кузьма!
– А ну вас! – отмахнулся дядя Кузьма. – Вам бы только зубы продавать! Пришли, натрещали чего-то. Чудно, право! Пойду-ка лучше спать, это дело вернее будет!
И, надвинув шапку, пошел из коровника.
Прежде чем сесть доить, Катерина несколько раз погладила рыжую корову по спине:
– Стой смирно, Красотка, стой, матушка!
И Красотка, которая нервно похлестывала себя хвостом, присмирела.
– Вот так. Вот умница! И кто это сказал, что коровы глупые? И кто это только выдумал?!
Катерина, пока доила Красотку, все время потихоньку разговаривала с ней – Красотка это любила.
У второй коровы, у белой Сметанки, была своя прихоть: ей нравилось во время дойки что-нибудь жевать. Катерина принесла ей клок сена для забавы и положила в кормушку.
Третья, маленькая бурая Малинка, отдавала молоко без капризов. И седая Нежка тоже. Но важная черно-пестрая Краля всегда требовала, чтобы ей почесали за рогами. Бывало, что Катерина спешила и отмахивалась: «Да ну тебя! Почешешь, а потом опять руки мыть! После почешу».
Тогда Краля фыркала, сопела и поджимала молоко.
И Катерина уж не стала перечить: ну, раз любит, чтобы почесали – надо почесать.
Сегодня было, как всегда. Едва Катерина с подойникам зашла в стойло, Краля подставила ей свою лобастую голову широкими красивыми рогами.
Тоня Кукушкина, проходя мимо стойла с полным ведром, покосилась на Катерину узкими черными глазами и неодобрительно покачала головой.
– Уж и разбаловала же ты своих коров, как погляжу! – скачала она. – Ну куда это годится? Крикнула бы на нее хорошенько, да и все!
– Пожалуй, крикни, – весело возразила Катерина, – или идешь от нее с пустой доенкой!
– И не надо баловать!
– И что ж и не побаловать? – улыбнулась Катерина. – И она тоже живое существо. Разве ей ласка не нужна? Тоже нужна.
Тоня пожала плечами:
– Вот еще! Выдумала! Это, наверно, там у вас, на Выселках такая мода – скотину баловством портить!
Прасковья Филипповна, бригадир молочной секции, проходя мимо, осматривая, все ли благополучно в ее хозяйстве.
– А мода, между прочим, неплохая, – обронила она. – Скотину лаской не испортишь.
– Ну да, конечно! – запальчиво возразила Тоня. – Целоваться теперь с ними!..
Ей никто не ответил. В секции наступила тишина, лишь тонкий звон молока о стенки подойников слышался в стойлах.
«Ну, вот и все, – с облегчением подумала Катерина. – Вот и про неизвестного человека забыли…»
Время шло, и дела шли своим чередом. Доярки одна за другой подходили сливать молоко.
– А кто же это в самом деле Наталью-то напугал? – вдруг спросила Прасковья Филипповна. – Узнали или нет?
У Катерины замедлилась дойка, будто руки у нее слегка онемели. В голосе Прасковьи Филипповны слышался холодок, тот самый недобрый, сдержанный холодок, который предвещал большие неприятности.
– Да разве их узнаешь? – возразила Аграфена. – Прибежали да убежали. Да еще, небось, и со смеху потом помирали – вот, дескать, интересную штуку выдумали!
– Ведь в молодости-то все интересно, – тихо добавила пожилая доярка Таисья Гурьянова, – лишь бы что почуднее выкинуть! А мы-то сами бывало…
– Мы – другое дело, – возразила Прасковья Филипповна: – тогда жизнь другая была. Что мы видели? С зари до зари работали, не разгибая спины. А выпадет свободная минута – ну куда? Клубы, что ли, у нас были? Или кино? Или нам лекции читали? Вот и думали тогда, что бы почуднее выкинуть. А уж теперешним-то девушкам так себя вести!.. Жалко вот, что не узнала Наталья, кто там был, – я бы в правление жалобу подала…
У Катерины округлились глаза. Закусив нижнюю губу, она продолжала доить. Вон как дело-то оборачивается! Эх, сколько еще дури иногда появляется в голове! И чего это им с Анкой вздумалось Дроздиху пугать?
Не поднимая ресниц на Прасковью Филипповну, она подошла слить молоко. Подошла и Тоня Кукушкина. И вдруг узкие черные глаза ее блеснули – она тут же заметила красноречивое смущение на простодушном лице Катерины.
– А не спросить ли бы вам насчет ночных-то приключений у Дозоровой? – негромко сказала она Прасковье Филипповне, когда Катерина отошла.
Прасковья Филипповна с укоризной посмотрела на Тоню.
– И все-то ты ищешь, чем бы Катерину зацепить! – сказала она. – Почему?
Тоня повела плечом:
– И не думаю даже! Сами же спрашивали!.. – и отошла, подняв подбородок.
Прасковья Филипповна чуть-чуть омрачилась. Сдвинув светлые брови, она издали глядела на Катерину.
«Неужели она?.. Все равно. Хоть бы и она. Наказывать – так наказывать! Что это за распущенность такая!»
Но Прасковья Филипповна глядела на Катерину и против своей воли любовалась ею, любовалась ее ловкими, спорыми движениями… Она видела, как бурая Малинка лизнула Катерину и как молодая коровка Нежка играла с ней, тихонько поталкивая ее своим тупым, коротким рогом…
«Любят ее коровы… – думала Прасковья Филипповна, и губы ее невольно морщились от сдерживаемой улыбки. – это потому, что она их любит. Скотину не обманешь, нет!.. Доярка всех мер – и по графику впереди и удои по жирности лучше всех… Значит, правильно доит. Усваивает мастерство, наука даром не пропадает… Вот таких доярок и буду подбирать себе на ферму!»
И, уже позабыв, что она только что хотела наказать Катерину, Прасковья Филипповна подошла к ней и ласково спросила:
– Как жизнь, Катерина?
– Жизнь ничего! – ответила Катерина. – Жизнь хорошая!
Тоня приостановила дойку, прислушалась.
«Другим бы за такие выходки так-то попало, а Катерине чего нельзя! Чего ж ей будет плохая жизнь? Дали лучших коров, да и удивляются!»
Корова неловко переступила, слегка задев подойник. Тоня ударила ее по ноге.
– Стой! – закричала она. – Дадут одров – надоишь тут стоять и то не умеют!..
Прасковья Филипповна, услышав этот окрик, поморщилась, словно от боли. И снова обратилась к Катерине:
– А как дела?
– И дела ничего! – весело улыбнулась Катерина.
Она была рада поговорить о делах. Она бы и сама подошла к Прасковье Филипповне, если б не боялась, что начнутся разговоры о вчерашнем… Катерина любила и уважала своего бригадира. Прасковья Филипповна сама учила ее ухаживать за коровами, учила доить. Катерина сначала удивлялась – неужели уж она и корову подоить не сумеет, что ее учить надо? Доила же она раньше! Однако посмотрела Прасковья Филиповна, как она доит, села с нею рядом, взяла ее руки в свои, да и показала, как надо доить:
– Кулаками, кулаками надо брать, касатка. Пальцами не много надоишь, у тебя ведь не одна, а семь… И корове спокойнее и выдоишь лучше.
Показала, как надо массировать вымя, чтобы свободнее подступало молоко… Открыла тайну последних молочных струй: именно эти последние струйки молока – самые драгоценные в удое, именно они повышают жирность молока… И Катерина поняла, почему надо додаивать корову до конца, до последней капли, поняла и запомнила на всю жизнь.
– Дела хорошие, – живо продолжала Катерина, – все в порядке. Только вот, тетка Прасковья, ты погляди – что-то Краля у меня сегодня картошку почти всю оставила. Вроде здоровая, глаза светлые, молоко сдала, а картошку есть не стала. Надоела ей, что ли?
– Может, промыла плохо?
– Ой, что ты, тетка Прасковья! Как стеклышко промыта была! Я вот думаю – может, надоела ей картошка. Разреши, я свеколки добавлю – может, съест.
– Ну что ж, в обед выпишу.
– Тетка Прасковья, а ещё вот что: не дойдешь ли ты со мной Золотую посмотреть? Мне думается, ее перед отелом плохо кормят!
Золотая – статная корова золотистой масти и хороших молочных статей – была любимицей Катерины. Прямая линия спины, круглое вымя, красивая голова с нежными влажными глазами – все восхищало Катерину.
– Тетка Прасковья, ну посмотри ты на нее – картину писать можно! А? И почему это к нам ни один художник не приедет! Приехал бы летом, поглядел бы на Золотую, как она идет по лугу, по зеленой траве, да написал бы! Ему бы сразу премию дали!..
Тетка Прасковья незаметно улыбнулась.
– Ну гляди ты! – продолжала Катерина. – Гляди, что в кормушке: охапка сена, да и всё! Погубить, что ли, хотят корову?
– Степан! – позвала тетка Прасковья. – Поди-ка сюда!
Скотник Степан, коренастый и медлительный, не спеша вышел из тамбура.
– Ты что же, Степан, Золотую решил на голодной норме держать?
– Зачем на голодной? – нехотя ответил Степан. – Картошки давал, жмыху давал…
– «Давал»! – горячо вмешалась Катерина. – Значит, много давал, если она сразу слизнула!
– А зачем ей много? – так же нехотя, словно жалея зря тратить слова, сказал Степан. – Ее ведь не доить!
– «Не доить»! – вспыхнула Катерина. – А если не доить, значит уморить надо? Если так будешь кормить, то и после отела доить будет нечего! А теленку, как думаешь, питаться не нужно? А чем же она будет теленка питать, если сама вся засохнет? И какой же теленок тогда родится? Ты у меня смотри, я тебе за эту корову житья не дам!
Степан повернулся к Прасковье Филипповне:
– Прасковья Филипповна, кого мне слушать? Ты бригадир, ты ей и объясни. Никогда мы сухостойных коров шибко не кормили, ты сама знаешь. А теперь вдруг меня за это будут все время то пилить, то стругать… Так как же? Или наши пусть порядки будут как были, или выселковские. Как вошли к нам эти выселки да переселки, так и покоя не стало!
– Вот и не стало! И не будет! – сказала Катерина. – Ишь ты какой: ему бы только покой дали! Да за такую корову…
– А что ты кричишь? – небрежно, через плечо, спросил Степан. – Корова-то эта с Выселок, что ли? И корова-то наша. Ну хоть бы за своих кричала!.. Объясни ты ей, Прасковья Филипповна, все это!
Прасковья Филипповна нахмурилась:
– Не ей надо объяснять, Степан, а тебе! Какие это коровы маши, а какие это ваши? Раз мы с Выселками соединились, значит у нас и хозяйство общее и коровы общие. И порядки не наши, ни выселковские. А те будут порядки, которые лучше. И зоотехник говорит, что корову и на сухостое надо кормить, а не морить. И в книжках про это пишут. И почему это ты решил вдруг экономию наводить? Я же тебе полный рацион выписываю!
– Пожалуйста! – пожал плечами Степан. – Дело ваше, бригадирское… Мне все равно.
– Вот и жалко, что тебе все равно! – сказала Катерина. – Слышал бы дед Антон… – И вдруг, оглянувшись, спросила: – А где это у нас дед Антон сегодня? Что это его не видно?
– В телятнике он, – ответила Прасковья Филипповна, и наш набежала на ее широкий, тронутый морщинками лоб, – там опять у старухи Рублевой теленок слег, да и не поднимается…
