Текст книги "Беспокойный человек"
Автор книги: Любовь Воронкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Но вошел – и остановился в тамбуре. В телятнике шел крупный разговор. Голос Марфы Тихоновны гудел, как набат, на все секции:
«Это что? Грязь здесь развели! Как это ещё не все телята у вас тут передохли! Сейчас берите вилы, и чтоб все стойла вычищены были! А ты, Арина, за соломой поезжай!»
«Сама поезжай, – спокойно отозвалась Арина, глядя куда-то в окошко. – Как ее надергаешь, мороженую-то!»
Марфа Тихоновна с вилами в руках вышла из стойла.
«Не я поеду, а ты! – грозно сказала она. – Я тебе не дед Антон – все на своем горбу везти! А если тебе в омете солома мороженая, если у тебя на работе руки зябнут – ступай домой на печку, там отогреешься! Ступай-ка, ступай! Трудодни зарабатывать надо, а не даром получать! А на твое место у меня люди найдутся!»
Арина оторопела, обернулась к Марфе Тихоновне:
«Да ты что это? Как это – домой ступай?»
«А вот и так! Или дорогу забыла? Провожу!»
«А я вот сейчас пойду председателю пожалуюсь! – закричала Арина. – Он тебе даст так над людьми измываться! Ты узнаешь! Я все расскажу!..»
И, выбежав в тамбур, налетела на Василия Степаныча. Василий Степаныч сделал вид, что только что вошел:
«Что за крик, а драки нету?»
«Василий Степаныч, – жалобно начала Арина, – что ж это такое! Работаешь, работаешь, а тебя из телятника гонят!..»
«Раз гонят – значит, плохо работаешь, – ответил Василий Степаныч. – Сроду не слыхал, чтобы хороших работников с работы гнали!»
Телятницы с любопытством поглядывали на них. Подошла и Марфа Тихоновна:
«Ты что, Василий Степаныч?»
«Да вот, пришел на твое хозяйство посмотреть».
Но старуха, тогда еще статная и дородная, властно приподняла руку.
«Еще нечего глядеть, – сказала она, – одно позорище! Вот управлюсь немножко, тогда приходи. Вишь, у меня тут красавицы какие – за соломой не дошлешься… В стойлах наросло – бугры да комья!»
«Где веревка-то?» – сумрачно спросила Арина и, сдернув веревку, висевшую на крюке, вышла из телятника.
И отчетливо припомнилось сейчас Василию Степанычу то чувство душевного облегчения, с которым он вышел из телятника:
«Ну, эта старуха с делом справится!»
И еще одно яркое воспоминание пролетело в мозгу.
В колхозе праздник. Из райзо приехала комиссия, смотрят колхозный скот. По всему району идет смотр скота, чтобы выявить и отметить лучших животноводов.
Около скотного собрался народ. Колхозницы принарядились: пестрые кофточки, светлые платки… Тут же стоят и представители райзо. А Марфа Тихоновна, широко растворив двери телятника, выпускает по одному телят в загон. Телятки чистенькие, сытые, сразу начинают играть, бегать по загону, оставляя круглые следы на ещё влажной весенней земле…
И председатель райзо, товарищ Гречихин, весело оглядывается на председателя:
«Твои, пожалуй, на первом месте будут! И телята хороши, и отхода меньше, чем у других».
Так и было: на районной доске почета имя старшей телятницы калининского колхоза Марфы Тихоновны Рублевой написали на первом месте.
Слава о колхозе – на всю округу, портрет Марфы Тихоновны в газете…
Василий Степаныч медленно притушил недокуренную папиросу и попросил слова. Все притихли, ожидая, что скажет председатель.
– Картина ясна, – начал он и задумался, как бы подыскивая слова. – По старинке нам не жить и на старинку не равняться. Не соха у нас пашет землю, а трактор. Не цепами хлеб молотим, а электрической молотилкой да комбайном. И нас всех – председателей, бригадиров – сначала учиться послали, а потом уж на работу поставили, потому что с новым нашим хозяйством отсталый, неграмотный человек управиться не может. Так как же это получается, что у нас в телятнике люди попрежнему отсталые и неграмотные? Как получается, что эти отсталые, неграмотные люди и учиться не хотят? Как получается, что самый лучший работник на ферме у нас в работе тормозом становится?
– Это я, что ли, тормозом становлюсь? – прервала его Марфа Тихоновна. – Про меня, что ли?
– Про вас, – ответил председатель. – Вы бы, Марфа Тихоновна, первая должны были этот вопрос поднять, это ваше дело. Тяжело мне вам говорить это, я о ваших заслугах помню… но…
– Вот оно что! – не слушая его, продолжала Марфа Тихоновна. – Это я уж теперь тормозом, оказывается, стала! Вот спасибо, вот утешил за то, что я на работе ночей не сплю! Вот обрадовал!
– Тише, голова, тише! – крикнул дед Антон. – Я тебе слова не давал!
– А мне и не надо твоего слова, – повысила голос Марфа Тихоновна, – я и без твоего слова могу сказать! Кто-то где-то написал, кто-то где-то рассказал, а я сейчас так и послушала, так и позволила вам телят губить! С кого с первого-то спросится – с вас или с меня? Или, может, с Катерины этой? Да она вчера столбы рядить выдумала, сегодня телят на мороз, а завтра еще с чем-нибудь объявится! А вы и уши развесили, слушаете ее!..
– Ты, голова, насчет Катерины-то напрасно! – вступился было дед Антон.
– А насчет меня – не напрасно? – гневно возразила Марфа Тихоновна, – Вот постройте новый двор, тогда и работу спрашивайте!
– А тогда и спрашивать будет нечего! – подхватила рябая Паша. – И без ваших новых методов телята вырастут!
– Да ведь толкуют же вам, что в неотапливаемых помещениях телята лучше растут! – сдерживая раздражение, сказал председатель. – Вы подумайте над этим хорошенько. Подумайте!..
Но тут уже все телятницы закричали, что не будут работать, что пусть Василий Степаныч сам телят выхаживает, а тут еще никто с ума не сошел, чтобы их морозить… Пронзительный голос Тони Кукушкиной присоединился к ним:
– Хорошо Катерине говорить, раз она за телят не отвечает! Ей-то что? Лишь бы выхвалиться, что она книжки читает, знает много!
– Давайте голосовать, – предложил председатель.
Проголосовали, и лишь несколько рук поднялось за предложение Катерины. Несколько рук против всего собрания!
– Отклонено! – сказал дед Антон и посмотрел на председателя: – Что ж делать-то, голова?
Василий Степаныч нахмурился. Смуглое худощавое лицо его потемнело, только остро светились небольшие серые глаза:
– Что делать? Вообще – людей нам воспитывать надо, а сейчас – закрывать собрание. Что ж ещё?
– Как – закрывать собрание? – вскочив, закричала Катерина. – Ведь не можем мы так оставить этого, если мы знаем, что люди лучшее нашли! Как можно? Как можно даже и не проверить? И ничего Василий Степаныч, если Золотая Рыбка погибнет, я в райком партии поеду! Так и знайте!
– А кто тебе сказал, что мы это так оставим? – сдержанно ответил председатель. – Ничего, бывало и потруднее. Ничего, справлялись.
С говором, с пересудами расходились по домам работники молочной фермы. Катерина вышла, ни на кого не глядя. Свежий ночной ветерок, полный весенних запахов, словно холодной водой облил ее разгоряченное лицо. Она шла, не застегивая жакетки, – ей было жарко. Коса мешала, оттягивала голову назад, и Катерина просто не знала, куда ее деть.
Маруся подбежала и молча взяла Катерину под руку.
– Не унывай! – прощаясь с Катериной, сказал Саша. Даже в темноте видно было, как сверкают его черные глаза. – Первый бой проиграли, но ведь это не конец, а только начало! Ребята, не сдавайся!
– Вот ещё – сдаваться! – закричал Ваня Бычков. – Добиваться будем, а не сдаваться!
Доярки одна за другой подошли к Катерине.
– Ну, что призадумалась, Катерина? – шутливо толкнув ее локтем, сказала тетка Аграфена. – Э, в жизни всяко бывает. А зато как Рублиха-то рассердилась! Ну и раззадорила же ты ее, Катерина! Ну и наделала ты шуму сегодня?
– А вот не поддержали Катерину! – с упреком сказала Прасковья Филипповна, – Одни кричат, другие им вторят. А нужное-то дело и провалили!..
– Да уж очень это дело нам дикое… – смущенно попробовала оправдаться Аграфена – Уж очень риск большой…
– Конечно, по старинке спокойней. Тыщу лет назад так делали, и мы так делать будем… Да только не выйдет по-вашему, жизнь не позволит! Жизнь-то беспокоиться заставляет!
– А что, бабы, – вдруг задумчиво произнесла доярка Таисья Гурьянова, – а вот если бы не было таких людей, как Катерина, таких вот беспокойных, вот бы скучно было на свете! А?
– Правду сказала! – раздался из темноты голос деда Антона. – Баба, а понимает!
– А ты что подслушиваешь тут, старый кочедык! – закричали со смехом доярки. – Ишь ты, идет в темноте да слушает! А может, мы тут тебя ругаем?
– Ругайте, леший с вами! – ответил дед Антон. – Но вот думаю я одну думку… Думаю, думаю…
– Какую же думку, дед? – спросила тетка Прасковья.
– Да вот все насчет этих телят… Катерина! – закричал он вдруг. – Ты голову не вешай! Не вешай, подожди! Дай мне вот только эту думу додумать! Не заступился я за тебя, слабоват я на собраньях воевать, но ты подожди!
Катерина улыбнулась:
– Хорошо, дедушка Антон, я подожду.
– А тебе, Катерина, вперед надо поумнее быть, – продолжала Прасковья Филипповна: – вот сдурили там что-то, напугали сторожа, а глядишь – и это лыко в строку пошло. Ты теперь не маленькая. Комсомолка. Так себя вести должна, чтобы твоя жизнь со всех сторон как хрусталь была.
Послы колхоза имени Калинина
На другой день в полдень Василий Степаныч вошел в избу деда Антона. Дед Антон только что надел свою лохматую шапку…
– Далеко ли, старик?
– Да нет… Тут, по двору, – ответил дед Антон. – Думаю, пока люди обедают да отдыхают, дровец старухе наколю.
– Садись, садись, Василий Степаныч! – приветливо обратилась к председателю бабушка Анна. – Садись, покури!
Василий Степаныч сел на лавку, вынул папиросу. Дед Антон, не снимая шапки, примостился рядом на уголке сундука.
– Ты, пожалуй, спрячь свои «боксы», – сказал он и вытащил из кармана большой пестрый кисет. – Вот эта покрепче будет.
После двух-трех затяжек изба наполнилась сизыми клубами и волокнами дыма, которые, долго не рассеиваясь, плыли над головой. Бабушка Анна, не любившая дыма, незаметно открыла дверь.
– Тепло сегодня, – сказала она, чтобы не смущать курильщиков. – Кабы не куры, так и жила бы нараспашку! Но – куры: чуть откроешь, они уж тут как тут, полна изба!
– Ну и самосад у тебя силен! – сказал председатель, щурясь от едкого дыма цыгарки. – Сам сушил?
– Сам! – ответил дед Антон самодовольно. – Уж так никто не высушит, будь спокоен. У плотника Акима тоже подходящий табак, но против моего – куда!
Покурив, поговорив о том о сем, председатель спросил:
– Так ты, старик, как же насчет вчерашнего думаешь?
Дед Антон вздохнул:
– Думаю, вот двор построим, а там, глядишь, все само собой и уладится…
– Эх, старик! – покачал головой Василий Степаныч. – Вот нет у тебя твердой линии! А почему? Опять повторяю: ты сам в это дело не веришь.
Дед Антон молча пустил клуб дыма.
– А вот я, старик, думаю, – продолжал председатель, – как это, думаю, олени в лесу живут? Или дикие козы. Отелится олениха, теленочек такой же, как у коровы, слабенький. А отелится иногда – еще снег в лесу. И ничего! Шустрые растут. Да куда покрепче наших телят!
– Эко ты, голова! Да ведь их природа другая, – возразил дед Антон: – дикие. Из рода в род свою силу передают. А нашей корове передать нечего, сама изнежена.
– Постой, постой! – оживился председатель. – А помнишь, у Волнухиных стельная корова в лесу заблудилась? Уж и снег выпал, а ее никак не найдут. А потом нашли, да глядь– с ней теленочек ходит. Помнишь? Так вот и не заболел же! Да еще какой бедовый был!
– Помню… – задумчиво сказал дед Антон. – Но а ведь бабы-то нам на это что скажут? Скажут – это так просто, случайность. Разве они это всерьез примут?
– Случайность? А ты книжку Штеймана прочел? Ведь он же и сам с этого начал. Вспомни, как у них до тридцать второго года было. Тоже и суставолом и воспаления. До шестидесяти процентов падеж доходил. И уж что-что не делали! Полы перестилали, известкой белили, дезинфекцией поливали… Пройдет какое-то время, а болезнь опять в телятнике, как пожар, вспыхивает. Штейман и сам не знает, что делать, прямо куда броситься не знает. Уж до того дошел – по старому примеру, начал каких поценнее телят к себе на квартиру брать, у себя в комнате растил. Ну это разве выход? Смешно! Ведь их десятки голов! Вот тут-то его одна корова и надоумила. Тоже вот так ушла из стада в морозный день да отелилась в лесу. Через неделю нашли. Ходит около леса, и теленок с ней по снежку бегает – крепенький, здоровенький. И ни разу ничем не заболел. Вот тут-то Штеймана и озарило насчет холодного воспитания.
Председатель докурил цыгарку и, подойдя к печке, потушил ее о шесток.
– И надумал я, старик, одно дело.
Дед Антон с любопытством взглянул на него:
– А какое же дело-то? Ну-ка?
– А вот надумал я: не съездить ли нам самим в Кострому да не поглядеть ли на их хозяйство своими глазами? Так-то наши люди думают -мало ли что в книжках написано – бумага все стерпит. А уж кто против скажет, если своими глазами поглядим?
– Хм!.. – улыбнулся дед Антон. – Ну что ж, надумал ты дельно. Очень интересно на это поглядеть. Очень даже интересно! Тогда бы наши телятницы, конечно, убедились!
– А главное, ты бы сам убедился! – засмеялся председатель. – Вот и поезжай и убедись!
У деда Антона заиграли огоньки в глазах. Но он не успел и рот раскрыть, как бабушка Анна ответила за него:
– Ну что ты, Василий Степаныч! Да ведь он только дома востер! А там – и заблудится и не найдет ничего!
– Эко ты!.. – начал было дед Антон.
Но бабушка Анна снова перебила его:
– Да еще, Василий Степаныч, он у нас разиня, деньги у него вытащат… И голодный насидится, если ему не накроют на стол да не подадут! Он у себя за столом хлеба не отрежет!..
– Эко ты!.. – опять начал дед Антон.
Но бабушка Анна не давала ему сказать слова:
– В ту зиму, помните, Василий Степаныч, ездили вы всё в район, лучших животноводов тогда вызывали. Так ведь и то ухитрился: шапку потерял! Рюмочку выпил – и расплелся весь. И не чуял, как шапка с головы свалилась! Так бы и ехал с крестным ходом, да, спасибо, Катерина Дозорова тогда его своим платком повязала. Вот и едет по деревням – не то мужик, не то баба! Встречные шарахаются, а свои всю дорогу со смеху на него помирают. И я-то не знаю ничего, жду. Слышу – подъехал. Выхожу встречать, гляжу – спит в санях. Но сразу чует, что лошадь остановилась, поднимает голову. Я и гляжу: что такое? Вроде баба, а из-под платка усы торчат! А это старик мой с праздника явился!.. В район и то благополучно съездить не мог. А вы его – в Кострому! Да он там не только шапку потеряет, а и голову-то оставит где-нибудь!..
Председатель слушал и смеялся, приговаривая:
– Помню, помню!
Дед Антон слегка ухмылялся, почесывал подбородок и уж не пробовал защищаться.
– Ну так как, старик, будем решать? – спросил председатель.
– Да уж не знаю… Кого бы послать-то?
– Да пошлите вы ту же Катерину, – вмешалась опять бабушка Анна. – Девка расторопная, грамотная, востроглазая… Она же все это и затеяла, вот пусть и съездит!
– Нет, – покачал головой председатель, – Катерину не стоит. Ничего не выйдет.
Дед Антон слегка нахмурился:
– Почему не выйдет? Катерина девка хватная. И уж душой не покривит: что увидит, то и доложит. Девка простая, прямая, никаких заковык у нее нету!
– Да я не о том, – остановил его председатель, – я-то ей поверю… каждому слову… Ну, а Марфа Тихоновна поверит?
– Ни за что не поверит! – подхватила бабушка Анна. – Уж ей теперь что Катерина ни говори – ничему не поверит!
– Вот то-то и оно! – сказал председатель. – Так что придется твоему старику самому съездить. Да и что такого? Кострома не за горами.
– Да ничего такого! – приободрился дед Антон. – Съезжу, да и всё!
– Одного не пущу! – кротко, но твердо заявила бабушка Анна. – Пускай хоть какого парнишку с собой возьмет – все не один! Школьники нынче вон какие бойкие пошли!
– Э, голова! – вдруг повысил голос дед Антон. – А у нас же девчонка есть! Все к телятам нижется. Марфина внучка-то!
– Правильно! – согласился председатель. – И Марфе Тихоновне приятно – внимание их дому…
– Марфе Тихоновне приятно, – согласилась и бабушка Анна, – да и девчонка посмотрит, как в хороших хозяйствах дела ведутся. Ей для будущей жизни сгодится.
Не прошло и часу, как ушел председатель, а к деду Антону прибежал Ваня Бычков.
– Ты что это запыхался? – сказал дед Антон, – Щеки-то полыхают, того гляди – шапка загорится!
– Дедушка Антон, ты правда в Кострому поедешь? – закричал Ваня еще с порога. – Правда?
– Правда. А что?
– А тогда к тебе дело есть, Антон Савельич! Возьми кого-нибудь из наших пионеров, пускай посмотрят! Это ведь нам очень важно!
Бабушка Анна засмеялась, а дед Антон покачал головой:
– Как торопился, а опоздал. Уже выбрали юннатку – Настю Рублеву. Пока ты совет дать собирался, мы с председателем все и порешили…
Так порешили председатель и дед Антон. Но совсем забыли, что Настя ходит в школу, что у нее свои дела и обязанности и свои заботы.
У Насти было трудное время: последняя четверть. Уроки, уроки… А дальше – экзамены. Уроки и экзамены, и пока ни о чем другом думать нельзя.
Но иногда глаза Насти отрывались от книги, и мысли ее улетали в будущее – лето, речка, может быть поход… А там – пятый класс. Все очень хорошо, интересно. Только вот жаль, что Авдотьи Васильевны, учительницы, которая вела их из класса в класс, которая учила их разбирать буквы и держать ручку, которая знала все их беды и радости, их слабости и достоинства, – Авдотьи Васильевны уже не будет с ними. А будет уже много учителей: учитель математики, учитель естествознания, учитель истории… И уже тогда самим придется следить и за своими уроками и за своими поступками – твердая и добрая рука Авдотьи Васильевны не будет поддерживать и направлять их так, как сейчас: близко, повседневно…
Авдотья Васильевна ходила по классу, диктуя условия задачи, по нескольку раз повторяя одни и те же фразы. В волосах ее искрились сединки, близорукие, с тяжелыми веками глаза казались выпуклыми за толстыми стеклами очков, на левой щеке родинка нежно оттеняла белую кожу.
Может, чужой человек ничего особенного не нашел бы в Авдотье Васильевне – так, пожилая женщина, да и все. Но какой красивой видела ее сейчас Настя! Какими теплыми казались ей такие знакомые и такие все понимающие глаза учительницы! И эта родинка, и сединки в волосах, и белая рука, держащая книгу, и голос, ровный и мягкий, – все трогало Настино сердце теплом и грустью…
Огромные окна были полны света и голубизны. На столе Авдотьи Васильевны ярко блестела под лучом металлическая крышка чернильницы – словно белая звезда лежала на зеленом сукне.
Дуня Волнухина, склонясь над тетрадкой, усердно записывала диктант. Ее короткие густые волосы, выбившись из-под круглой гребенки, повисли надо лбом. Дописав фразу, Дуня откинула волосы, заглянула в Настину тетрадку своими живыми коричневыми глазами и толкнула подругу:
– Ты что же не пишешь?
Выпуклые очки учительницы блеснули в их сторону. Настя торопливо обмакнула в чернильницу высохшее перо.
«Вот тоже… Думаю о чем-то! – с досадой побранила себя Настя. – О чем думать, когда экзамены скоро!»
И опять ее мысли вернулись к своим самым близким и неотложным заботам: задачи, русский язык, естествознание… Уроки, опять уроки, а там экзамены…
После занятий староста класса Боря Запевалин напомнил:
– Товарищи, не забывать отстающих!
– Да мы не забываем! – раздались в ответ ему голоса. – Мы занимаемся!..
– С Лыковой занимаются? – спросил Боря, заглядывая в свою учетную тетрадь.
– С Лыковой я занимаюсь, – ответила Варя Лебедева, одна из лучших учениц класса.
– А с Черенковой?
– С Черенковой – я, – сказала Настя, – я и Дуня Волнухина.
Синеглазая, с белесыми косичкам Надя Черенкова подошла к своим «шефам», и они втроем вышли на улицу.
Весенняя грязь широко раскинулась по улице – веселая весенняя грязь с синими отсветами неба, с коричневыми и желтыми красками глины, с неподвижной водой в канавках, которые кажутся зелеными от проступившей на дне молодой травы…
– «Весна! Весна идет! – вдруг запела Дуня, жмурясь от солнца. – Весна, весна идет!..»
– Хорошо вам, – сказала Надя и озабоченно наморщила свой маленький лоб: – у вас троек нету. А я даже и весны-то не вижу. Уж скорее бы экзамены проходили!
– А я тоже весны не вижу, – отозвалась Настя, – толька все и думаю, как бы не сбиться: где надо «тся», а где – «ться»… Вот пустяк, а на экзаменах как раз и собьешься!
– Ну, ты не собьешься! – возразила Надя. – А вот я!.. Как вызовут, так испугаюсь – и все позабуду!
– Выучишь, так не забудешь, – сказала Настя, останавливаясь у своего крыльца. – Ну, девочки, значит мы все собираемся после обеда…
– …у нас! – закончила ее фразу Дуня.
Настя посмотрела на нее:
– Опять у вас? А у нас когда же?
Надя и Дуня переглянулись.
– Лучше у нас, – сказала Дуня, немножко смущаясь: – у нас просторно…
– А у нас тоже просторно.
– Да нет, Настя… Приходи, и всё! А у вас… Ну, у вас бабушка…
Настя приподняла было свои тонкие бровки, собираясь возражать, но Надя предупредила ее.
– Мы твоей бабушки боимся, – негромко сказала она. – У меня даже и уроки при ней не лезут в голову!..
– Приходи к нам, и всё! – сказала Дуня. – Будем ждать!
И подруги весело зашагали дальше, скользя и чавкая калошами по весенней грязной дороге.
«Боятся бабушки, – с огорчением подумала Настя. – Только все и знают, что боятся…»
А бабушка встретила ее с веселым лицом. Настя давно не видела Марфу Тихоновну такой довольной – у нее даже и морщины как-то разгладились и глаза помолодели.
– Вот и наша делегатка идет! – сказала она.
Настя быстро взглянула на бабушку, потом на мать, которая собирала на стол. Мать, ответила ей своей безмолвной улыбкой – улыбнулась глазами, ямочками на щеках, ямочками возле губ – и молча полезла в печку за щами.
– Какой я делегат, бабушка? – спросила Настя. – Куда я делегат-то?
Из горницы, только что вымыв руки и причесавшись, вышел отец.
– Мое почтенье делегату! – сказал он, шутливо кланяясь Насте.
– Да ну, что вы это! – смеясь, закричала Настя. – Разыгрываете меня!
– Да что там разыгрывать! – пожал плечами отец. – К деду Антону в провожатые. Никого другого, оказывается, не подобрал, а вот, вишь, тебя, Настасья Прохоровна!
Настя подбежала к отцу и крепко схватила его за усы:
– Папка, говори! Будешь надо мной смеяться?
Отец закричал, завопил, запросил, чтоб отпустила его усы. Но Настя не отпускала, а все повторяла свое:
– Ты будешь еще смеяться? Будешь?
– Да он не смеется, дочка, – вступилась мать, – он не смеется! Вот спроси-ка у бабушки!
Когда Настя услышала, что дед Антон берет ее с собой в Кострому, у нее от волненья даже аппетит пропал. Ой, дедушка Антон, что придумал! Ой, как интересно все увидеть – и Волгу, и Кострому, и, может быть, даже саму Малинину, заведующую молочной фермой, которая написала такую хорошую книжку!..
– Да ты ешь, ешь, – сказала бабушка, – а то отощаешь – куда же тогда ехать!
Настя принялась было торопливо есть жирные, вкусно забеленные ши, но вдруг опять положила ложку и ошеломленно посмотрела на бабушку:
– Бабушка! А экзамены?
– Так ведь, небось, после экзаменов? – нерешительно сказала мать.
– А что экзамены? – возразила Марфа Тихоновна. – Учишься хорошо – и так переведут.
Настя даже привстала из-за стола.
– Что ты, бабушка, как это без экзаменов? Нет, я не могу до экзаменов уехать. Когда сдам… тогда.
Бабушка нахмурилась:
– А дед Антон тебя что, ждать будет? Очень ему надо! Возьмет другого кого, да и поедет. Ишь, как ты об себе воображаешь, будто какой незаменимый человек! Сама ещё с горошину, а тоже свою волю показывает!
– Ну, а деду Антону куда спешить? – примиряюще сказал отец. – Скоро стадо выгонят, забота о телятниках до самой осени отпадет. Почему ж ему Настю не подождать?
– Да другого кого возьмет, да приедут оттуда, – продолжала бабушка, не слушая Прохора, – да и наговорят невесть чего… Семь верст до небес. Вот тогда и поспорь с ними!
– Да что ты, мама, чудишь! – усмехнулся Прохор. – Ну кто ж тебя обманывать будет? Дело-то общее!..
– А ты не говори! – отмахнулась старуха. – Ты еще людей не знаешь. А тут бы все-таки свой глаз… Дались ей эти экзамены! Ну, осенью сдашь, вот еще важность!
Настя молча дождалась второго, поела каши с молоком и выйдя из-за стола, принялась собирать книги и тетради.
– Ты куда это? – спросила бабушка.
– К Дуне Волнухиной, – ответила Настя, не поднимая глаз, – заниматься…
– А дома нельзя?
– Нет. Мы втроем заниматься будем. Надя Черенкова придет, ей помочь нужно. К экзаменам готовиться надо…
– Ну так что, едешь ты с дедом Антоном или нет?
– После экзаменов поеду. А сейчас – нет.
Бабушка крепко стукнула по столу ладонью. Настя, не оглянувшись, вышла на улицу.
– Ведь вот упрямая какая! – в негодовании крикнула Марфа Тихоновна. – И в кого такая твердокаменная уродилась, а?
Прохор незаметно переглянулся с женой, и оба улыбнулись, скрывая улыбку от матери.
Настя твердо решила, что никуда до экзаменов не уедет, этой мысли она и допустить не могла. Но все-таки в душе осталась заноза. Вот бы поехать ей с дедом Антоном в Кострому! Ведь как интересно-то! В тот же день вечером она пошла на скотный двор и, улучив минуту, когда дед Антон, освободившись, присел отдохнуть на лавочке возле скотного, тихонько подошла к нему.
– Дедушка Антон, – нерешительно начала она, заглядывая деду Антону в глаза, – а тебе разве немедленно, сейчас ехать-то надо?
– А когда же, голова? – ответил дед Антон, свертывая «козью ножку». – Дела не ждут.
– Дедушка Антон, а как же я-то?
– А как? Собирайся, да поедем.
– Дедушка Антон, а ведь у меня же экзамены!
– Ну-у! Вот не учли мы это. Ну что ж, тогда придется кого-нибудь другого взять. Конюх Тимоша просился…
– Дедушка, – взмолилась Настя, – ну подожди меня: Ведь недолго ждать! Ну что тебе стоит!
Дед Антон удивленно взглянул на Настю:
– Да ты, никак, уж и в слезы, голова? Вот ведь как тебе загорелось!
– Ну да… Если бы уж не говорили, а то сказали сначала, а теперь…
– Эх-ма! – покачал головой дед Антон. – Вот так загвоздка получилась!.. – И добавил уже твердо, хотя и сочувственно: – Плакать тут, голова, нечего. Как дело требует, так и поступим. Твое дело требует экзамен сдавать, мое – в Кострому ехать. Вот и будем каждый свое дело делать, А уж там – хочется нам или не хочется и как именно нам хочется – это статья второстепенная.
Из коровника вышел скотник Степан, как всегда медлительный и полусонный.
– Антон Савельич, какое сено давать: из сарая или стог починать?..
– Взглянуть надо…
Дед Антон встал и пошел со Степаном к сараю.
Настя, совсем огорченная, возвращалась домой. Она даже не зашла в телятник – бабушка опять будет сердиться, что она из-за своих экзаменов не едет с дедом Антоном.
Ноги скользили по еще не просохшей тропинке. Лужицы в канавах были полны алого света вечерней зари. В заросшем ольхой овражке нежно и еще несмело позванивали соловьиные голоса…
Настя, сумрачно сдвинув брови, глядела прямо перед собой. Темные глаза ее блестели. Теперь, когда стало ясно, что в Кострому ей не ехать, Настя почувствовала себя несчастной.
– Ну, а если мне хочется? – повторяла она. – Ведь хочется же мне все посмотреть! «Статья второстепенная»! Почему же второстепенная? То поедешь, то не поедешь… Ну, а если мне очень хочется поехать, тогда что? Умереть мне, что ли?
На крыльце у Волнухиных сидели девчонки. Увидев Настю, они вспорхнули, будто стайка воробьев, и окружили ее.
– Ну что? Ну что? – начали они. – Что дедушка Антон сказал? Подождет?
Настя опустила ресницы:
– Нет.
– Из-за экзаменов не поедешь?.. – слегка презрительно протянула Дуня. – Подумаешь, экзамены! Как-нибудь обошлось бы! Ну, уж я бы и думать не стала, поехала бы, да и всё!
– Боязно… – прошептала Надя. – Как это от экзаменов уехать? Пожалуй, на совет отряда вызовут…
– «Боязно»! – усмехнулась Дуня. – Какая беда!
– Мне не боязно, – сказала Настя. – Не потому, что боязно… Просто я должна сдать экзамены, вот и все.
– Значит, тебе не хочется ехать, – решила Дуня.
– «Не хочется»! – повторила Настя. – Да, не хочется! Это ты так думаешь, а вот хочется нам или не хочется – это статья второстепенная. – И замолчала, крепко сжав свои маленькие губы.
– Эх, дура! – с сожалением сказала Дуня. – Теперь вместо тебя Тимошка поедет! – И огорченно сморщила свой короткий, вздернутый нос.
Ночью Настя не могла уснуть. Она глядела на весенние звезды, сиявшие над геранями в лунном окне. Теплая наступает погода… Но ведь Ваня-то знал, что у нее экзамены, а как же он сказал, что Настя поедет?
Издали слабо донеслась многоголосая песня с веселым перебором гармони…
А что же это она не сходила к Ване? Почему она сейчас же от деда Антона не побежала к нему?
Настя потихоньку поднялась, вылезла из-под теплого одеяла, надела платье.
В избе стояла тишина, только бабушка дышала тяжело, с храпом…
Настина кровать стояла недалеко от окна и очень далеко от двери. Пойдешь через горницу – кого-нибудь разбудишь. Настя прихватила теплый платок, висевший на спинке кровати, и тихо открыла окно. И лишь чуть-чуть стукнула рама, чуть-чуть зацепила Настя за цветочный горшок, а бабушкин храп уже прервался.
– Кто там? – спросила она спросонья.
Но, услышав только легкие убегающие шаги за окном, проворчала что-то и опять заснула.
Ясная, с острым весенним холодком ночь сияла над деревней. Взапуски пели соловьи. Пахло молодой травой, лесом – ночью почему-то эти запахи особенно крепки.
Далеко на выгоне, под старыми березами, звенела гармонь. Девушки и ребята отплясывали на плотно притоптанном кругу. Говор, смех, прибаутки… И кто бы подумал, что тоненькая кареглазая Анка Волнухина, которая «дробила» сейчас каблуками, весь день сегодня нарывала навоз? И кто бы сказал, что Ваня Бычков только что пришел из лесу, где вместе с мужиками целый день валил толстые ели, – так он лихо выделывал русскую! То он притопывал легкими сапожками, то хлопал ладонями и по коленям, и по бокам, и по собственным подметкам, то он пускался вприсядку, то подпрыгивал и, как ветряная мельница, размахивал руками…
Анка выкрикивала звонким голоском:
Дай, подруженька, пилу —
Я рябинушку спилю.
На рябине свежий лист,
Мой залетка – тракторист!
Тут же совались в крут и ребятишки.
– Настя! – окликнула Настю Дуня Волнухина. – Пришла все-таки! А говорила – пока экзамены не сдам, на гулянье ходить не буду!
– А я и не на гулянье! – возразила Настя. – Я хочу с Ваней поговорить.
– А что?
– Я хочу…
Но тут в кругу раздался такой дружный смех, что Дуня, не дослушав, ринулась в самую гущу народа, прорвалась в середину, как раз в тот момент, когда Ваня стоял на голове и похлопывал сапогами в такт гармони…
Все смеялись, хлопали в ладоши, а Ваня, вскочив на ноги, снова пошел по кругу, еле касаясь земли.
Настя, улыбаясь, глядела на своего вожатого и ждала, когда он устанет. И Ваня наконец устал. Прошелся еще раз гоголем перед Анкой Волнухиной и отошел, уступая место другому плясуну.
