Текст книги "Беспокойный человек"
Автор книги: Любовь Воронкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
– Очень даже! Сразу семь человек в наш кружок записались!..
Вдруг Настя прервала рассказ и, делая какие-то знаки, юркнула с порога в телятник.
– Петр Васильич идет! – шепнула она.
Катерина торопливо изнанкой фартука начала вытирать лицо.
– Стерла? – испуганно, раскрыв глаза, опросила она у Насти. – Все стерла?
Настя хихикнула, зажимая руками рот:
– Ой, нет! Еще больше размазала!
Петр Васильич вошел, молча кивнул Катерине и внимательно оглядел телятник. Катерина ждала, что он скажет.
– Вы серьезно хотите взяться за холодное воспитание? – спросил Петр Васильич.
– А как же? – удивленно ответила Катерина. – Конечно, серьезно!
– А выдержите?
Суровые глаза ветврача глядели испытующе. Катерина спокойно выдержала его взгляд.
– А почему я не выдержу? – Петр Васильич пожал плечами:
– Не думаю, чтобы вам легко было работать с Марфой Тихоновной. А ведь она все-таки бригадир.
Катерина улыбнулась, блеснув ровными зубами, которые казались еще белее на загорелом лице:
– Ну и что ж, что бригадир! А в моей секции я хозяйка. Я! Понимаете?
Петр Васильич вдруг улыбнулся, и Катерине подумалось: как улыбка красит некоторых людей!
А Петр Васильич в эту минуту в первый раз по-настоящему поверил, что у него есть сильный союзник и что теперь и он может смелее работать, шире применять свои знания, свой опыт. Он вдруг увидел, что закостеневшие порядки старой телятницы, с которыми он так долго и так напрасно боролся, наконец пошатнулись. И Петр Васильич даже вздрогнул внутренне от живого и радостного интереса к работе, которая теперь начинается.
– Примите меня в союзники, – сказал Петр Васильич и протянул Катерине руку.
Катерина, улыбаясь, пожала его руку своей вымазанной известью крепкой рукой.
– Будем помогать друг другу, – продолжал Петр Васильич. – Как закончатся полевые работы, организуем зоотехнические занятия. Надо учиться. Обязательно надо учиться: и телятницам, и дояркам, и вам, и мне. Нельзя отставать от передовых людей нашей страны. Почему наш колхоз, наша ферма должны быть каким-то застойным уголком, где все может идти по течению – как при дедах было, так и теперь? Ведь люди ищут, добиваются, стараются поднять свое хозяйство, сделать его первоклассным, высокопродуктивным… А мы? Мы ведь тоже можем жить легче, лучше, богаче, красивее. Еще мало у нас любви к своей работе. Разве в том любовь, чтобы около теленка по ночам сидеть да ноги ему укутывать? Любовь в том, чтобы ему лучшие условия для жизни создать. А для того, чтобы их создать, их нужно знать. Нужно глядеть вокруг себя, а не делать себя и свой телятник центром мира! И никакие заслуги никому не дают на это право… Ну-ка, дайте я покрашу!
Петр Васильич неожиданно выхватил из рук Катерины кисть и принялся белить потолок. Белый дождь поливал его сверху.
– Что вы делаете? – закричала Катерина. – Дайте я сама!
Но Петр Васильич яростно водил кистью и по потолку и по стенам, не обращая внимания на брызги. Катерина взглянула на Настю, Настя – на Катерину, и обе принялись хохотать над смешными, яростными и неумелыми ухватками ветеринарного врача.
Катеринино царство
В тот же вечер, как управилась с телятником, Катерина пошла посмотреть коров, поставленных на сухостой. Скотник, встретив ее в тамбуре, даже отпрянул немножко, и всегда сонные глаза его широко раскрылись:
– Ты опять здесь?
– Опять здесь, – ответила Катерина. – А ты в обморок не падай, а вот расскажи, чем коров кормишь.
Скотник отвернулся и медленно направился к выходу. Катерина ухватила его за рукав:
– Ты что это? Почему не отвечаешь?
Скотник искоса смерил ее ленивым взглядом:
– Что выписывают, тем и кормлю. Вон рацион на стенке висит. А ты что, инспектор теперь какой, что ли?
Катерина подошла к стене, прочитала рацион. Рацион обильный, лучшие корма. Молодец дедушка Антон, и это не упустил из виду: кормить усиленно стельных коров. И минеральные вещества не забыл: мел, древесный уголь…
– Степан! – окликнула Катерина скотника, стоявшего у ворот с недовольным видом, засунув руки в карманы. – А минеральные вещества примешиваешь?
– Это какие такие минеральные вещества? – спросил он через плечо.
– Ну, какие? Уголь, мел…
– Так бы и говорила, что уголь. А то – «вещества»!
– Так ты примешиваешь или нет?
– На той неделе примешивал.
– А на этой что же?
– А на этой угля нет. Весь съели! – Степан вдруг отрывисто рассмеялся: – Надо угольницу для коров заводить!
Катерина посмотрела на него гневными глазами: так бы вот схватила вилы да вилами бы его по спине! Но передохнула, сдержала гнев и объяснила, как могла спокойно:
– Я от этих коров телят принимать буду. А мел и уголь нужны, чтобы теленок нормально развивался. А так как я хочу, чтобы мои телята были крепкие, то и требую, чтобы ты точно соблюдал рацион. Понимаешь, Степан?
Степан взглянул на Катерину, и в сонных глазах его неожиданно отразились любопытство и удивление:
– А неужто это на теленка влияет?
– Конечно, влияет, Степан! Ну неужели бы я зря приставать к тебе стала?
– Как увидел – идет, так сразу понял: покоя не будет! – проворчал Степан.
Однако взял пустое ведро и пошел за углем.
Катерина вошла в коровник. Коровы шумно жевали только что заданный клевер. Разномастные – и большие и маленькие, две-три с признаками породы, а остальные все простые, деревенские буренки.
«Надо бы, надо уж нам коров заводить хороших», – подумала Катерина.
И, вспомнив рассказ Насти, представила себе костромскую ферму – все одномастные, серебристо-серые, крупные, молочные. Как достигнуть этого?
«Будем лучших телят подбирать. Ну что ж! И у Малининой не сразу такая-то ферма стала! Малинина сумела, а почему нам не суметь?»
В конце сентября отелилась большая холмогорка Ласка. В эту ночь Катерина осталась ночевать в коровнике вместе с Дроздихой и с дояркой Аграфеной. Ласка была Аграфенина корова.
Вечером прибежала на скотный Анка, вызвала Катерину за ворота и зашептала ей прямо в ухо:
– Сережка велел на гулянье приходить. Он завтра в МТС уезжает!
Катерина крепче затянула полушалок, накинутый на плечи, внимательно посмотрела в простодушные Анкины глаза и опустила ресницы.
– А зачем мне идти? – сказала она как могла спокойно. – Не обязательно. На гулянье и без меня не скучно…
– Но ведь он же меня за тобой послал! – горячо возразила Анка. – Сам послал! Ну что я, врать буду?!
– А если послал, так мне и бежать надо? А ты ему скажи: она не может. Мы теленка ждем!
– Ну что ж такого? Тут вон и тетка Аграфена и Дроздиха. И дед Антон придет. Что, без тебя не обойдутся? Ах, Катерина! Какой парень! Бели б он меня так-то позвал, да я бы двадцать километров по острым камням бежала к нему! Ну, да ведь что делать? Меня-то не зовет!..
Катерина, молча уткнувшись подбородком в полушалок, глядела на темную осеннюю улицу, на огоньки маленьких окон, мерцающих вдоль посада, на далекий, качающийся от ветра электрический фонарь, висящий на столбе около избы-читальни. Там уже поют гармони, там уже слышатся веселые голоса.
Всю силу своей воли пришлось собрать Катерине, чтобы не схватить Анку за руку и не припуститься на тот конец деревни. Знакомые мотивы песен неудержимо звали и манили подхватить, запеть…
– Нет, Анка, нет! Первого теленка принимаю сегодня. Не могу таким делом рисковать, нет, не могу! Простись за меня с Сережкой сама. Пожелай ему счастливого пути.
На последней фразе голос Катерины сорвался и погас.
– Не пойдешь?
– Нет.
– Ну, смотри! – пригрозила ей Анка. – Вот пойду да и отобью у тебя Сережку!
– А чего отбивать, если не прибито?
Анка, уже отбежав на несколько шагов, вернулась и обняла Катерину:
– Если б я могла отбить, так и то никогда бы не сделала! – сказала она. – И не сделаю никогда!
И побежала по дорожке мимо пруда, постукивая каблуками, маленькая, крепкая, – в красной шапочке подосиновый грибок.
Катерина стояла и смотрела ей вслед. Рванул ветер, с большой старой ветлы слетела и пронеслась над головой целая стайка узеньких листьев. Катерина вздрогнула от холода и вернулась на скотный.
Тускло горела лампочка под потолком. Сонно и тяжело дышала корова. Аграфена устроила постель на сене в пустом стойле.
– Ложитесь, поспите, – сказала Наталья, – а мне все равно не спать. Когда понадобитесь – разбужу.
И неизвестно, наяву это было или ранняя зорька наворожила такой веселый сон Катерине. Будто праздник на улице, будто играет гармонь около самых окон. Играет, рассыпается серебром… И подходит Сергей к окну и зовет тихонько: «Катерина! Катерина!» И Катерина видит его яркие глаза и темные брови вразлет… Радостно и тревожно Катерине, не знает, что ему ответить.
«Твоя мать не любит меня, – шепчет она, – и для тебя я тоже нехороша. А зачем ты стоишь здесь?.. Ты же найдешь себе тихую, хорошую…»
А гармонь звенит и заглушает ее голос. И сквозь мелкие, частые ее переборы слышится только ее имя:
«Катерина! Катерина!..»
Катерину тряхнули за плечо, и она проснулась.
– Ну, крепко спишь! – сказала Наталья. – Раз пятнадцать тебе крикнула. Вставай, принимай прибыль!
Несколько мгновений Катерина не могла различить, где сон, а где явь: гармонь еще играла за стеной, постепенно удаляясь.
– Ишь, гулянку устроили возле скотного двора! – проворчала Наталья отходя. – Да еще к окошку кто-то совался… Места им нет!
Катерина вскочила и побежала к корове. В маленькие окошки глядела холодная заря.
Клетку с теленком перетащили в Катеринин телятник. Катерина густо настлала ему чистой соломы и сверху тоже прикрыла соломкой, как одеялом. Через минуту в телятник вошел дед Антон.
– Уже управились? А я думаю, дай схожу взгляну, как тут дела.
– Все хорошо, дедушка Антон! – еще сильно взволнованная, ответила Катерина. – Телочка!
– Ну, в добрый час! Идите спать теперь.
Аграфена зевнула:
– И то пойду! – И вышла из телятника.
Но Катерина все стояла у клетки и смотрела на маленького черного с белым теленка.
– Племенная, дедушка Антон!
– Это что за чудеса такие? – раздался вдруг голос Дроздихи. – На окне цветы какие-то…
Наталья вошла с веткой пышного розовато-белого ночного левкоя. Тонким прохладным ароматом потянуло от густых лепестков.
– Хм!.. – усмехнулся дед Антон. – Не иначе, у тебя, Наталья Гавриловна, какой-то ухажёр завелся. Цветы носит!..
– Да ты, знать, одурел, старый! – удивилась Дроздиха. – Да на что мне цветы? Куда мне их?
– Ну, не тебе, так, значит, мне! – продолжал дед Антон. – Знать, влюбилась какая-нибудь…
– Ох, старый кочедык! – засмеялась Дроздиха. – Ишь, что городит!.. Выдумал тоже: будут ему цветы дарить!.. – И вдруг, словно ее осенило, Дроздиха уставилась на Катерину: – Ба!.. Да это, видно, тебе!..
– Вот так! Проснулась! – закричал дед Антон. – Да неужто, голова, нам с тобой будут цветки подбрасывать? Эх, матушка, соображать надо!
Катерина, чувствуя, как горячая кровь заливает ей лицо, взяла цветок. Она знала, откуда он: такие цветы растут только в палисаднике у Рублевых. Они до самых заморозков цветут у них за высокой загородкой. И, не в силах сдержать счастливую улыбку, сказала:
– Дедушка Антон, надо нам из телятника уйти. Пусть телочка спит!
И, когда вышли все в тамбур, напомнила:
– Дедушка Антон, значит я в этом телятнике хозяйка. Ты помнишь это?
– А кто же? Так и договорились. Хозяйка ты, и ответчик ты.
– Ну, тогда так. Запиши, дедушка Антон, в наши правила: чтобы никто, кроме меня и кроме ночного сторожа, не входил в телятник, даже бригадир. Даже ты. Только ночной сторож может входить и я. Принимаешь?
– Ну что ж, правильно! И в Караваеве так.
– Да ведь я оттуда и вычитала. И чтобы посуда у меня была отдельная. И чтобы корма мне в тамбур подавали, а телят кормить буду только я. Принимаешь?
– Принимаю.
– Ну вот. И напиши это, дедушка Антон, в наши правила. Чтобы на ферме все об этом знали.
– Обязательно напишу.
Тусклая заря желтела на небе. По небу шли тяжелые, медленные облака. Кое-где еще сквозили чистые осенние звезды.
– Ну, иди, голова, иди спи! – сказал дед Антон. – А уж мне идти не к чему – скоро доярки придут.
Шел день за днем. Отшумела листва на деревьях. Улетели птицы. Скотину выгоняли поздно, пригоняли рано. А скоро и совсем поставили в стойла – заморозки начались по утрам.
Телятница Паша, растапливая в большом телятнике печь, вздыхала и охала.
– Ах, вы подумайте, вы подумайте только – ведь не топит Катерина-то! И от дров отказалась!
– Хоть бы ты, Марфа Тихоновна, в это дело вмешалась, – сказала однажды молчаливая Надежда. – Ну что это, поморозит всех телят! Простудит, а куда их потом? Ты же все-таки бригадир!
– Не мое дело. – с напускной беззаботностью ответила Марфа Тихоновна. – Читала, небось, правила? Никому не входить. Вот как! Ну и хорошо. Я и не войду. Зачем я пойду? Пускай одна в своем телятнике царствует.
И спустя несколько минут с язвительной усмешкой добавила:
– Зато и отвечать будет одна!
А в Катеринином царстве пока все было тихо, чисто и весело. Восемь маленьких теляток стояло в клетках. Восемь голосов встречало ее, когда она приходила их кормить. Катерина и кормила их, и чистила, и обмывала, если запачкаются… Но когда стали выпадать заморозки, у Катерины затревожилось сердце. В один из холодных октябрьских дней, когда под дождем вздувались и плыли по лужам пузыри, Катерина зашла к деду Антону. Бабушка Анна сидела с газетой у окна перед накрытым столом и ждала деда обедать.
Увидев Катерину, она отложила газету:
– Что, Катюша? Все ли у тебя благополучно?
– Все хорошо пока, бабушка Анна!
– А, ну и в час добрый! А тут вот опять, вишь, что делают – изничтожают Корею-то! Ни совести, ни жалости… Ну есть же звери!
– А у нас в Союзе как дела? Ты про новостройки, бабушка Анна, тоже читаешь?
Бабушка Анна оживилась, подняла очки на лоб:
– А как же? Ну, у нас в Союзе работа как в котле кипит: буровые вышки ставят, землю изучают, дороги прокладывают – это где канал должен пройти. А на канале, видишь, плотину выстроят… Уж не знаю, на сколько километров, только очень далеко вода разольется… А электричества будет сколько! Ведь, небось, везде электрических станций на каналах-то понаставят!
Да, – мечтательно вздохнула Катерина, – большие работы. Есть где развернуться человеку. Знаешь, бабушка Анна, меня иногда прямо так и подзуживает: эх, поехать бы туда, подсобить бы людям!
– Э! Катерина! – махнула рукой бабушка Анна. – Если каждый туда ринется, кому же дома работать?..
В избу вошел дед Антон, отряхнул мокрую шапку у порога.
– А кто же это куда собирается? – спросил он, снимая пиджак. – Уж не ты ли, Катерина?
– Я, дедушка Антон, – улыбнулась Катерина. – Вот как читаю я про новостройки, так даже сердце рвется – тоже как-то помочь хочется, поработать бы там!
Дед Антон с усмешкой покачал головой:
– Эко ты! А что ж, помогать разве только там можно? Помогать и дома можно. Вот, скажем, на заводах какие-нибудь мощные самосвалы делают для новостроек – помогают они или нет? Помогают. Железнодорожники везут груз на новостройки. Помогают они или нет? Помогают. На Алтае вот лес валят да сплавляют по Оби, гонят для новостроек – помогают? Помогают! Ну, а мы, колхозники? Мы хлеб даем. Мясо даем. Молоко даем. Кормим людей, которые на новостройках работают. Помогаем мы им или нет? Как скажешь, голова?
Катерина смутилась, засмеялась.
– Вот покажи настоящую работу на своем телятнике, сохрани всех, вырасти – пожалуйста, вот уж и ты помощник на новостройках! А как же, голова?.. Ну, как, живы твои-то?
– Живы! – радостно ответила Катерина. – Как рыбки!
Бабушка Анна, как только вошел дед Антон, сразу захлопотала, принялась накрывать на стол.
– Садись, Катерина, с нами! Раздевайся, садись!
– Нет, нет, спасибо! – застеснялась Катерина. – Я только вот к дедушке Антону. Дедушка Антон, попроси председателя на фланель денег выписать, надо бы телятам попонки сшить… Побаиваюсь мороза.
– Вот вы с дедом-то выдумщики какие! – сказала бабушка Анна. – Теперь попонки вам понадобились. А истопили бы печку, когда холодно, вот тебе и все!
– Нет, уж ты, голова, нас не сбивай, – возразил дед Антон. – Уж взялись за новое дело, так со старым его путать нечего. А мне председателю только слово сказать, расход невелик. Он об этом и сам знает. Он у нас человек неглупый. С ним сговориться просто, дело с двух слов понимает!.. А шить-то кто эти попонки будет?
– Вот еще! – весело воскликнула Катерина. – Сами сошьем! Девчат позову, да за один вечер и сошьем!
– Принеси и мне штуки две, – снисходительно сказала бабушка Анна. – Хоть и слепа стала, а сошью.
– Спасибо вам! – сердечно поблагодарила Катерина и, веселая, несмотря на дождь и ветер, побежала домой.
На другой же день, как поставили коров на зимовку, Петр Васильич проводил в избе-читальне первое зоотехническое занятие. Все работники молочной фермы, все конюхи, все овцеводы и куроводы явились на это занятие. Никого не пришлось уговаривать, только оповестили: так давно уже в повседневной работе, в неудачах, в заботах созрело у людей чувство необходимости учиться, понимать, знать. Первым пришел дед Антон и сел в переднем углу, во главе стола. Петр Васильич благодарно улыбнулся ему. Вслед за ним притащилась Наталья Дроздова.
– Во! Глядите, а он уж тут! – удивилась она, увидев деда Антона. – Я думала: куда, старая, иду? На смех, что ли? А старик вперед меня пришел! Чего тебе учиться-то, старый кочедык? Нам с тобой в могилу пора!
– А неученые-то и там, говорят, не нужны, – ответил дед Антон, расправляя усы. – В рай и то, говорят, теперь только ученых принимают…
Собралась и вся молодежь колхоза, все комсомольцы пришли. Ни единого пустого места не осталось в избе-читальне. Не было только Марфы Тихоновны.
– Подождем? – спросил Петр Васильич.
– Да что ж она там? – раздались нетерпеливые голоса. – Послать надо за ней… Девчонки, сбегайте!
Среди девочек-юннаток, тоже пришедших на занятие, сидела Настя Рублева.
– Бабушка не придет, – сказала она, опуская ресницы, – она устала…
Негромкий говор пошел по избе. Но Петр Васильич тут же попросил тишины и начал занятия.
– А что, бабы, я гляжу, – прогудела тетка Таисья: – наш Петр Васильич совсем другой человек стал. Будто его живой водой спрыснули.
Но ее тут же кто-то толкнул в бок и сказал, чтобы она помолчала да послушала, что Петр Васильич говорит.
Тихо – в делах, в ласковых заботах, в песнях и неясных мечтах – проходили дни и вечера Катерины. В одной из книг лежал засохший цветок левкоя – желтый, прозрачный. Но Катерине казалось, что слабый аромат и прохлада звездной ночи все еще хранятся в его густых лепестках. Говорят, что человек – кузнец своего счастья. Но Катерине казалось, что она очень плохой кузнец – счастье прошло мимо рук, а она и попытки не сделала удержать его… Огорчала ее и Марфа Тихоновна: она попрежнему еле-еле отвечала на ее поклоны.
– Смирится, смирится! – убеждала Катерину Анка. – Не век же молчать, ведь на одной работе работаете. А ты тоже на нее не сердись. Ну что – старуха ведь. Лишний раз поклониться – голова не отломится!
– А я и не сержусь на нее, – отвечала Катерина, – я и никогда на нее не сердилась… Я ее даже как-то жалею.
– Ну и помиритесь! Еще и дружбу заведете!
– Да, я надеюсь…
Но пришел час, и эти Катеринины надежды разбились, как волна о камень.
Еще с вечера начало крепко примораживать. Полетел снег. Резные косматые снежинки, гонимые ветром, невесомо ложились на твердую землю.
– Смотри, Катерина, – предостерегающе сказала бабушка, – мороз сегодня будет как следует. Выдержат твои-то?
– Выдержат, – ответила Катерина, – привыкли уже. Да ведь у них и не так холодно – надышали.
Но перед тем как лечь спать, она вышла на крыльцо, постояла… Морозно!
Легла, а заснуть не могла. Первый осенний мороз… Повернулась на один бок, повернулась на другой… и встала.
– Ты куда? – спросила мать.
– Пойду телятам попонки надену, – ответила Катерина, торопливо одеваясь при свете побелевших окон, – а так что-то мне боязно…
– Ох, нажила заботу! – вздохнула на печи бабушка. – И все сама себе… Ведь никто не просил!
Катерина вышла на улицу. Все кругом смутно белело. Выпал снег. Катерина быстро зашагала к скотному, в большую деревню. Лишь подойдя к оврагу, она издали увидела в окошках своего телятника свет.
«Что такое? – с тревогой подумала она. – Там ведь и проводки-то нет! Неужели я лампу оставила? С ума сойти!.. Или это мне чудится?»
Катерина припустилась бегом. Поднимаясь к скотному, она убедилась, что свет в телятнике действительно горит. Катерина, задохнувшись, вошла в тамбур и рванула дверь. Дверь оказалась отпертой. В телятнике горела лампа и топилась печка. Дроздиха поправляла и подкладывала дрова. Возле нее, опершись на кочергу и глядя в огонь, стояла Марфа Тихоновна.
– Что это? – задыхаясь от бега и от гнева, еле вымолвила Катерина. – Почему?..
Марфа Тихоновна и Дроздиха разом обернулись к ней.
– Ну зачем же вы это делаете?! – закричала Катерина.
И, не найдя больше слов, она решительно подошла к Дроздихе, отняла и отбросила из ее рук полено, которое та собиралась сунуть в печку. Быстро оглянувшись, она схватила бадейку, из которой поила телят, выбежала на улицу, зачерпнула в пруду воды и, вернувшись, выплеснула воду в разгоревшуюся печку. Зашипели, затрещали дрова, густой дым ринулся в трубу.
И лишь теперь все трое посмотрели друг на друга. Первой опомнилась Наталья.
– Вот так бешеная! – изумленно сказала она. – Во как командует!
Марфа Тихоновна глядела на Катерину огненным взглядом. Но Катерина, сама рассерженная, твердо встретила этот взгляд.
– Вы зачем же пришли сюда, Марфа Тихоновна? – сдерживаясь, чтобы не кричать, сказала Катерина. – Зачем вы сюда пришли, да еще и хозяйничаете?
– А ты кого выгоняешь? – резко ответила Марфа Тихоновна. – Я кто здесь? Может, я уж и не бригадир в телятнике?
– А мне все равно, кто вы. Есть правила, им и подчиняйтесь, – так же резко возразила Катерина. – За этих телят я отвечаю, а не вы. Зачем же вы мне мешаете? – И, захлопнув печку, холодно заявила: – Уходите, Марфа Тихоновна, здесь посторонним находиться воспрещается.
Марфа Тихоновна, грозно блеснув глазами, повернулась и молча вышла. Дроздиха, подобрав оставшиеся поленья, поспешила за ней.
Катерина плотно закрыла за ними дверь. Потрогала печку: нет, не нагрелась еще. И вдруг, не выдержав внутреннего напряжения, оперлась на телячью клетку и заплакала.
В клетках то тут, то гам завозились телята. Один встал, отфыркиваясь спросонья.
– Вот и теляток перебудили, – прошептала Катерина, утираясь концом платка.
Катерина заботливо осмотрела стены – не выступила ли где сырость от внезапного тепла. Но она пришла вовремя: температура в телятнике была низкая – пять градусов ниже нуля.
– Что делают! – всхлипнула Катерина от горя и негодования. – Вот проспала бы, и напустили бы мне сырости!.. А уж где сырость, там и болезни, разве я не знаю! Ну что им надо? Что им не терпится! Я вот деду Антону скажу!
Еще раз взглянув на градусник, Катерина пошла в кладовку за попонками. Ночь холодает. Лучше одеть телят, будет спокойнее.
– Как будто я без них не знаю, что телята озябнуть могут! – всхлипнув в последний раз, горько упрекнула она.
Марфа Тихоновна забыла, что уже полночь на дворе. Она даже не взглянула в окно деда Антона – есть у него свет или нет, – но взошла на крыльцо и громко застучала в дверь.
Бабушка Анна торопливо соскочила с лежанки и включила свет. Дед Антон высунул голову из-под одеяла:
– Что там такое?
И тотчас, встав с постели, принялся торопливо одеваться: если будят среди ноли, значит что-то на скотном случилось.
Бабушка Анна впустила Марфу Тихоновну, с удивлением и тревогой поглядывая на нее. Марфа Тихоновна, бледная и гневная, поклонилась, войдя, и тут же обратилась к деду Антону:
– Антон Савельич, ты мне скажи: я бригадир или нет? Или я и вправду посторонний человек в телятнике? Но если я посторонний человек, то за что же вы мне трудодни платите? И за что же вы меня на доску почета пишете? А если я бригадир, то как же смеет каждая девчонка, которая только вчера наш порог переступила, как она смеет меня из телятника выгонять? И что же ты за хозяин такой на скотном, если своих бригадиров так обижать позволяешь?
Он слушал, покачивая головой, и недовольно крякал.
– Ну, а чего кричать-то, голова? – наконец прервал он Марфу Тихоновну. – Сама же ты и виновата. Ну, а зачем тебя леший к ней в телятник понес? Чего ты там забыла?
– Да ведь не могу же я спокойно смотреть, как телята гибнут! Это ты можешь, а я не могу! – снова закричала старуха. – Ведь мороз на улице, снег выпал! А они, такие-то маленькие, в нетопленом телятнике стоят!.. Это у тебя сердце каменное, а я не могу!
Дед Антон живо взглянул на нее:
– Ну, и что же ты?
– Ну и что? Хотела печку истопить. Согреть их немножко!..
Дед Антон мгновенно вспылил:
– А вот уж это тебя делать не просили! Выгнала тебя Катерина? Правильно сделала! Ты бригадир, а правила нарушаешь! Сказано – к молочникам никому, кроме телятницы, не входить, а ты зачем пошла? Да еще и печку топить задумала! Это что ж, мы – свое, а ты – свое? Лебедь в облака, а щука в воду?
– Я не позволю, Антон Савельич, чтобы моих телят простужали!
– Твоих телят? А ты что за помещица такая, что у тебя – целый двор собственных телят? Они и твои, и мои, и Катеринины, и каждого колхозника одинаково.
Марфа Тихоновна отвернулась, не зная, что сказать.
– Ну, и что ты прибегла, голова? – уже мягче продолжал дед Антон. – Что делить-то? Дело общее. Берем пример с хороших хозяйств, первый опыт делаем. А кто, по-настоящему, этот опыт-то делать должен был? Ты! А приходится это делать вон кому, девчонке! Но ты же хоть не мешай, а ведь ты еще и мешаешь! А все почему? Гордость тебя заела. Делай так, как ты прикажешь. Ан иногда мы находим нужным по-другому делать. Значит, подчиняться нужно. Хочешь управлять – умей подчиняться! А вот этого ты, голова, еще и не умеешь никак.
– Что ж мне… значит, из телятника уходить? – помолчав, спросила Марфа Тихоновна.
– Никуда тебе не уходить. У Катерины восемь телят, а у тебя пятьдесят с лишним. Что ж, тебе работы мало?
Наступило неприятное молчанье. Но тут поспешила вступить в разговор бабушка Анна.
– Вот и зима наступила, – мирным, добрососедским голосом сказала она, – сейчас бы снегу побольше… – И, словно никакого раздора не было, дружелюбно спросила: – Дров-то навозили, Тихоновна?
– Маловато, – неохотно, но уже понизив голос, ответила Марфа Тихоновна, – еще возочков пять надо бы.
– И у нас маловато… маловато… Прошу, прошу старика, да ведь разве допросишься? Все некогда да некогда… Капусты много ли нарубили?
Постепенно крик перещёл в мирную беседу. Дед Антон, докурив цыгарку, откровенно зевнул.
– Ох, что же это я? – спохватилась Марфа Тихоновна. – Уж ночь на дворе, а я сижу и людям спать не даю…
Она встала и поспешно направилась к двери.
– Ничего, ничего, что ж такого? – любезно возразила бабушка Анна, провожая ее. – Выспимся еще, ночь-то с нами!
– Ах ты, скажи пожалуйста! – вздохнул дед Антон. – Уж вроде и не крупное новшество в жизнь проводим, а и сколько же разговоров, да криков, да волненья! Трудно, трудно тем, кто дорогу прокладывает, как той лошади в обозе, что впереди идет…
– А ведь лошади-то соображают, – заметила бабушка Анна. – Идет, идет передом да устанет, а как устанет, так и свернет в сторону, другую вперед пропустит. Не пора ли и тебе, старик, так-то с дороги свернуть?
– Вот ноги не будут ходить, тогда и сверну. – ответил дед Антон.
И, снова улегшись, укрылся одеялом и тотчас захрапел.
Еще задолго до праздника Октябрьской революции колхозники интересовались:
– А как нынче праздник будем справлять?
Председатель, прищурившись, поглядывал на них и отвечал уклончиво:
– Посмотрим, сколько заработали. Может, еще и справлять-то будет не на что!
Но свезли хлеб государству, посеяли озимые, засыпали семенные фонды, а в кладовой еще полным-полно. В этом году хорошо досталось на трудодни, и вопрос о празднике сам собой решился.
Тяжкие ноябрьские тучи висели над деревней. Тусклые, серые стояли дни. Да и дня-то почти не было; утро еле-еле раскроется к полудню, а не успеешь пообедать, как уж и снова темно, уж и свет включай. Тяжелая грязь мешалась со снегом – ни осень, ни зима, самая глухая пора в году…
А в деревне по избам кипело веселое предпраздничное оживление. Тетка Пелагея Груздева, да вдова Марья Хомутова, да бабушка Анна Шерабурова ставили пиво. Все они славились уменьем варить пиво, вот им и поручили это ответственное дело. Василий Степаныч распорядился, чтобы пива варили побольше, – уж праздновать так праздновать! А что ж скупиться? Не бедный колхоз, не на последнем месте в районе!
Продавцу в кооперации приказали привезти хорошей колбасы, хороших селедок, хорошего вина и конфет хороших побольше. Хозяйки торопливо шили ребятам рубашки, а девушки осаждали портниху Ольгу Дмитриевну – каждой хотелось принарядиться на праздник. Анка Волнухина не нашла в своей кооперации подходящего материала и уехала за нарядами в Москву.
– А ты о чем думаешь? – опросила у Катерины мать. – Или и гулять не собираешься?
– А у меня же есть розовое, – ответила Катерина, подняв от книги глаза. – Выглажу, да и всё…
Мать с задумчивой улыбкой покачала головой:
– Ведь нужно же, чтобы дети так в родителей рождались!
Вот и отца твоего бывало еле заставишь новую рубашку надеть! – Она смахнула светлую слезу и усмехнулась: – Делай как знаешь.
Накануне Октябрьской с вечера завернул крепкий мороз. Грязь заковало так, что она звенела под копытом. И крупный снег, медленный и обильный, торжественно повис над деревней.
Настя шла из школы. Ее подружка Дуня Волнухина подставляла теплые ладони, ловила снежинки и смотрела, как они тают. А Настя была задумчива. Падающий снег, такой бесшумный, красивый и какой-то праздничный, всегда навевал на нее неясные мечты. Недавно Настя прочла сказку о Снежной Королеве, и теперь она шла и приглядывалась к пушистым звездам: какая из них королева? И сама улыбалась своей такой детской мечте…
В доме уже было все по-праздничному прибрано. На чисто промытом, еще влажном у порога полу ярко пестрели новые дорожки. В горнице на столе сверкала белая скатерть с желтой каймой. Мать, стоя у кухонного стола, готовила студень, из большого чугуна поднимался горячий вкусный запах.
Настя уже собралась подсесть к матери, поглодать косточки из студня, как вдруг увидела стоящую в горнице на диване гармонь. Гармонь эта нарядно светилась резными планками и светлым перламутром басов. Настя обрадовалась:
– А! Дядя Сергей пришел! Уже пришел! Мама, а где же он?
– Да вот, не успел появиться, уж и увели его! – весело ответила мать. – Василий Степаныч прислал. Хочет доклад делать, так нашего дядю Сергея на совет позвал.
