Текст книги "Лукавый взгляд с любовью"
Автор книги: Любовь Овсянникова
Соавторы: Юрий Гах
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Статья посвящена книге В. Чемериса «Жизнь и смерть Владимира Глебовича, князя переяславского, о котором Украина много поплакала». Опубликована в мартовском номере «Борисфена» за 2001 год на украинском языке. Сопровождается прекрасным снимком, сделанным на презентации книги в Днепропетровске, но, увы, оригинал этого снимка не сохранился.
На снимке – Любовь Овсянникова в период работы над рукописью этой статьи.
***
Было это в седую древность, еще когда Русь окружали с востока и юга кочевые тюркские племена половцев, жившие набегами и грабежами.
В марте 1187 года киевский князь Святослав Всеволодович получил от своих разведчиков тайные вести, что погане уже идут походом от Сулы до Днепра, намереваясь опустошить Переяславщину, и ведет их сам Кончак – великий коназ, называемый у них ханом. Долго или нет размышлял Святослав, но посоветовался со сватом своим Рюриком Ростиславовичем и решил помочь соседям. Тогда организовали они легкий конный поход, без телег, чтобы напротив Зарубского брода объединиться с дружиной переяславского князя Владимира Глебовича, а оттуда вместе идти, тоже налегке, к броду Татинца, перехватить возле Днепра этого летучего Кончака.
Так и сделали. На совете возле Зарубского брода договорились, что дальше до Татинца впереди русского войска пойдет Владимир Глебович, ибо он, хоть и молодой еще, но на самом деле опытный, тертый в переделках, отважный и доблестный и положиться на него, как на кремень, можно.
Забрал Переяславский князь своих 2100 ратников и пошел наперерез неприятелю. А в степи над Днепром, на всем южном порубежье, ранняя весна стояла, вдохновляла на мысли приятные, что стоит объединить русские княжества в единую крепкую державу с центром в Киеве, как это было при прадеде его Мономахе, и не страшны станут славянскому люду степняки. Так текло время, уже и до места добрались, а половцев, которых должны были застичь внезапно, все не было.
Поняли князья русские, что, как задумывалось, – не вышло. Очевидно, кочевников кто-то предупредил из «своей погани», жили такие на Руси – остатки разбитых печенегов, которых называли черными клобуками. Исчезли-пропали вдруг враги – как сквозь землю провалились.
А Кончак уже было одолел Днепр. Но, получив весть об опасности, хоть и воинственный, но осторожный, повернул назад и успел снова перейти реку, оказавшись на своем берегу. Может, и погналось бы за ним княжеское войско, но на Днепре началось вскрытие льдов, рисковать было уже поздно.
Битва не состоялась. Но… из последнего похода полк привез тело Владимира Глебовича под знаменами боевыми, и никто не верил: вроде бы и боя не было, и врага тоже, все живы-здоровы возвратились, а князя не стало.
***
Об этом говорится в новой исторической повести известного украинского прозаика Валентина Чемериса «Жизнь и смерть Владимира Глебовича, князя переяславского, о котором Украина много поплакала», презентация которой, организованная силами журнала «Борисфен», состоялась в музее «Литературное Приднепровье».
Хорошо обоснованное исторически, с интересным сюжетом, новаторское по толкованию реальных событий, глубокое в плане психологического изображения образов, произведение вызвало живое обсуждение, в котором участвовали научные работники – доцент кафедры языка и литературы Днепропетровского национального университета Валентин Мороз, доцент кафедры истории юридического института МВД Украины Ростислав Васьковский, поэты – Юрий Кибец, Анатолий Шкляр, краевед Владимир Панченко, известные журналисты, читатели.
И каждый пытался ответить на вопрос: почему внимание художника сосредоточилось именно на фигуре Владимира Глебовича?
Не потому ли, что он рано, в двенадцать лет, сел на княжий престол, о чем свидетельствует летопись: «И надумали они раньше идти до Переяславля, оберегая Переяславль – ибо князь переяславльский Владимир Глебович в то время малым был малый, каких-то двенадцати лет», и это является исключительным историческим фактом?
Или потому, что о нем вспоминается в «Слове о полку Игореве», хоть и одной строкой, но такой, что вписывается в историю Руси навечно: «Се в Риме кричат под саблями половецкими, а Владимир под ранами», и нельзя проигнорировать даже короткое слово этого наследия?
Или потому, что о смерти князя игумен Моисей под летом 1187-м оставляет запись: «Он бо любил дружину, и злата не собирал, имущества не жалел, а давал дружине; был же он князь доблестный и сильный в бою и мужеством крепко отличался, и всяких добродетелей был исполнен. За ним же Украина много поплакала», в котором впервые летописно вспоминается название нашей державы – Украина?
А Валентин Чемерис тем временем обратил внимание на несоответствие обстоятельств смерти Владимира Глебовича правде жизни. Официальная версия гласила, что он умер от простуды, захватив ее на мартовских ветрах. Эта версия абсолютно не вписывалась в реальность событий.
Простудился? И в походе умер? Но сколько же продолжался этот поход, если и битвы не было? Мог ли молодой тридцатилетний мужчина – закаленный всадник, воин – в течение дня или двух умереть, даже и простудившись?
Что случилось с ним, как это сталось вдруг, ведь он был опытный и мудрый, ибо с тринадцати лет уже ходил на сечь?
И возникла гипотеза раковой интоксикации. Автор шаг за шагом исследует возможность именно такого развития событий, такого диагноза смерти молодого князя на основании аккуратно собранных фактов его участия в кровавых стычках: 1181, 1184, 1185 годы. В походе 1185 года, как свидетельствует приведенный выше отрывок из «Слова о полку Игореве», Владимир Глебович был тяжело ранен и болел аж до весны 1187 года, когда снова пришла беда и о ранении и болезни думать было не время.
Литературное исследование изложенной гипотезы базируется не только на изучении дат и соответствующих им событий, но и на сопоставлении их, на изучении отрезков времени, лежащих между ними. К этому инструментарию автор добавляет еще одно: интерполяцию аналогичных ситуаций из современности в то далекое прошлое.
Что легло в основу авторских наблюдений, каким был толчок к таким токованиям?
Когда-то, еще когда автор не достиг возраста потерь, он писал: «Оказывается, если радость приносит счастье и утешение, то страдание дает больше – оно очищает зачерствевшую душу, делает ее чувствительнее, богаче, добрее, человечнее». Теперь бы, наверное, он дописал, что страдание закаляет душу, делает ее более прозорливой и мудрой.
Дело не в том стечении обстоятельств, что Владимир Глебович умер в день, по новому стилю выпадающий на 6 марта, и что приблизительно в этот день прошлого года произошла в жизни автора такая же непоправимая потеря – умерла его любимая жена Клавдия Ивановна, а в том, как подступала к ним смерть, и как они прожили последние мгновения. Существует так называемый метод аналогий, метод сравнений, правда, чаще он применяется при определении тенденций в объективных процессах, протекающих в природе или обществе. Но, в конце концов, жизнь отдельных людей, выдающихся или просто дорогих нам, это тоже история, это маленькая составляющая общества. Из таких историй – как из капли воды возникают моря – составляется жизнь народа, и ими же обретается его бессмертие. Этот метод, опосредованно использованный в повести, принес свои плоды.
Именно из него взял исток и подвиг нагоревавшегося человека, ведь если бы не трудился в поте и крови – помер бы; и чудо исследовательского озарения, когда вдруг становится понятным, очевидным то, чего другие не замечают; и погружение в психологию людей, попавших в трагедию преждевременных и внезапных расставаний и понимающих это.
Новое произведение Валентина Чемериса попало мне в руки тогда, когда истекал девятый день по смерти моего отца. Я провела рядом с ним последние два месяца его жизни, обрывающейся от страшной неумолимой болезни. Мы о многом беседовали, но больше было того, о чем молчали. В те дни, в те адские минуты молчания я узнала и смысл жизни, и цену смерти. И вот эта повесть… Словно я там, и снова умирает мой отец, а я поднимаю его, поддерживая под спину, чтобы легче было ему еще раз глотнуть воздуха.
Поразительная достоверность образа князя Владимира Глебовича проистекает не только из колоритной истинности – она вообще свойственна Валентину Чемерису как художнику, – а из тех мелких деталей, что связывают в одно целое события, эмоции и чувства, а также логику неусыпной мысли, перебрасывающей между всем этим мостики диалектики и динамики жизни, и психологизмов, из которых он создает ткань его жизни.
Как и переяславский князь, мой отец был ранен в бою, и тоже в грудь; как и у того далекого витязя, его раны зажили и не просыпались какое-то время (у князя они дремали три года, а у моего отца пятьдесят пять лет, ведь медицина стала другой); как и у Владимира Глебовича, самочувствие отца было неровным: то улучшалось на какое-то время, то болезнь наступала. А потом настало стойкое и быстрое ухудшение. Но «… держал себя в узде, в кулаке, был собранным и как-то держал в себе постоянную боль, не затихающую ни на мгновение. Даже клочка тела не было, который бы не болел».
Читаю это и вспоминаю слова отца:
– А помажь-ка мне мазью поясницу, потому что еще и радикулит вдобавок прихватил.
Или в другой раз просит руку ему растереть настойкой из трав:
– От пальцев до плеча болит. Может, на погоду? – не терял надежды.
«Но плохо ему сейчас стало, ой плохо!
Хватал ртом воздух, а его не было. И где? Над Днепром, где вольно шумели весенние ветры, и там не было воздуха?»
Осень этого года была теплой и долгой, собственно, как и зима, пришедшая ей на смену. Еще на Крещение солнце сияло, и теплый ветерок не давал замерзнуть на улице. Я раскрывала все форточки, распахивала все двери, только бы впустить в комнату, где лежал отец, побольше свежего воздуха. А ему все равно его не хватало, дышал тяжело, натружено.
А как же тем, кто рядом с больным находится, как им быть? Что говорить, как облегчить последние мгновения жизни, чем заполнить их? И седая мудрость подсказывает одно – поддерживать надежду.
«Больные легкие, а он еще и простудился, – бормотал травник. – Над Днепром его где-то сырым ветром протянуло, вот и горит.»
Не от этой ли святой лжи до нас дошла побасенка о смерти князя от простуды? Наверное, так и есть, ведь сама говорила отцу:
– Ездил траву косить в галошах на босу ногу, вот и простудился. Не думай о грустном, у тебя только воспаление легких.
«Во всем теле князя огонь горел, пеком его пек. Хрипел:
– Воды… Не этой… Теплая зело. Мне бы из студенца…
Княжьи люди засуетились, помчались во все стороны искать родник.
Вскорости нашли ручей-студенец, привезли воды, от которой зубы ломило…»
Эта холодная вода не только образ приобщения человека к сокровищам земли, как отметили выступающие на презентации, но и штрих, придающий достоверность событиям, приземляющий наши высокоумные размышления об идеалах, о жизненных ценностях. Глоток холодной воды! – вот самая роскошная и последняя услада человека, последняя его потребность.
В нашем Славгороде, где жил отец, колодезная вода не вкусная, с примесью солей. Поэтому он нашел где-то в верховьях Осокоревки родничок, обустроил его, чтобы можно было набирать воду, назвал эту воду Вкусной и только ее пил, привозил домой в бидоне, держал бидон в погребе.
Звучит в памяти его голос:
– Воды… Вкусной водички подай, холодной…
И я бегу!
Впрочем, достаточно параллелей. Их, убеждена, в жизни каждого из нас достаточно. Вернемся к произведению Валентина Чемериса.
Стоит отметить, что в нем, кроме вышеизложенного, совершенная художественная форма удачно сочетается с научным исследованием по теме, избранной писателем. Соответственно этому он действовал как ученый и в вопросе выяснения даты рождения Владимира Глебовича – 1157 год, которая раньше не была определена точно. Утверждение о научной направленности произведения базируется не только на том новом, что нашло в нем свои доказательства, но и на избранной методологии исследования: кропотливый (для автора) и интересный (для читателя) анализ фактов, изложение доказательств, а между ними – безупречные логические цепочки.
Многообещающее название произведения «Жизнь и смерть…» вполне оправдано, потому что жизнь – это то, что может вместить в себя смерть, надо только уметь об этом рассказать.
Предчувствует ли человек свою смерть? Если да, то что он делает, как готовится к ней? Кто об этом скажет? А получается, что сказать может внимательный, психологически чуткий мастер слова.
Отправляясь в последний поход, из которого – он почему-то знал это – возвращения не будет, Владимир «княгиню, чтобы не тужила преждевременно утешал:
– Я вернусь, как всегда из походов возвращался, – еще увижу Переяслав.
– А меня? – с тревогой княгиня.
Но он ничего не ответил, молчал, засматриваясь в далекую темно-синюю степь за Днепром».
Предчувствие… И развернуло оно перед Владимиром воспоминания о том, что и составляло основную ценность его жизни.
Это были воспоминания о сечах славных, как защищал землю русскую и народ свой от вражеских нашествий. Года 1181 «чуть не схватил за хвост» проклятого Кончака, но, хоть и выскользнул тогда волк половецкий, но удалось взять в плен двух сынов его и брата родного. В другой раз, в 1184 году, снова пришел «окаянный и безбожный, и треклятый Кончак», но объединившись, Святослав, Рюрик и Владимир отогнали его от земель русских, разбили его войско – «тех потоптали, а других захватили, а коней и оружия их многое множество набрали», еще и самую молодую жену Кончака прихватили. Вспоминалась и предпоследняя битва в 1185 году, в которой был ранен тремя стрелами вражескими: в бок и в грудь. Тогда он мужеством и отвагой своей ратников вдохновил отбить степняков, что спешили взять град и уже приступом шли на стены Переяслава, трудная была рать…
Встали перед глазами те, перед кем должен был там держать отчет, славные предки его от отца Глеба Юрьевича и до князя Рюрика, основателя княжеской династии Рюриковичей. Видел, как живых, и первых князей Руси – Кия, Щека, Хорива с сестрой их Лыбидью.
Как будто заново пережил знакомство с Забавой, черниговской княжной Ярославною. Высчитал, что восемь лет с ней прожил, а пролетели они, как один день, нежность не прошла, еще хотелось ее. Обеспокоило ощущение вины за мужские шалости.
«…осталось с ним только самое важное, то, что и должно быть с человеком, если он человек, а все мелкое, незначительное, человеческая возня и суета-сует, что до сих пор отягощала, куда-то на веки вечные отошли…»
У княгини, которая по-своему предчувствовала трагедию потери любимого, было другое:
«– Подождите!.. Лада мой, подожди!.. Я сейчас… сейчас прилечу. Я должна успеть…
Не успела она и в последнее мгновение, ибо если при жизни не скажешь любимому человеку самое главное, самое значительное, самое заветное, разве успеешь его сказать в последний миг?»
Такова вина живых перед мертвыми и такова мука за нее. И еще предупреждение: успейте, люди, сказать своим любимым и дорогим при жизни слова самые главные, не мешкайте, не ждите случая.
Вот так, читая это, становишься более уравновешенным и более уверенным в себе, понимаешь, что невзгоды, бессмысленные и мелочные, не имеют решающего значения, а значит, и внимание на них обращать не стоит. Высокая нравственность, незаметно и ненавязчиво текущая через рассуждения автора, рассказ о событиях посредством описания природы и героев, подсознательно впитывается читателем и становится его интуитивным достоянием, чем-то таким, что начинает действовать в нем априори, еще до того, как активизируются установки сознательного воспитания.
А в этом и состоит основная сверхзадача литературы.
Кроме популяризации научно-исторических достижений, кроме познавательности, сильного воспитательного влияния, новая повесть Валентина Чемериса, наконец, несет развитие украинской культуры в целом хотя бы тем, что обогащает не только оперативный лексикон наших современников введением в текст малоупотребительных слов («небавом», «ряст», «раяти», «комонник»), но и возвращением в употребление языка забытого, слов, которых уже нет в словарях («уборзі», «поножі», «бармиці», «вивідник», «налуччя», «наузи», «зелейник», «носилиці», «крозно», «узороччя», «пістряк»).
Меня не оставляет мысль, что повесть можно расширить до рамок романа. Почему-то верится, что так и будет, что автор, спасаясь от боли потерь, создал сжатый, сконцентрированный рассказ. Находясь в том состоянии, он понял что-то такое, что потребовало быстрой реализации, иначе бы оно пропало, отхлынуло. Надо было спешить. Я понимаю: когда душа замерла и просит не трогать ее, тогда не до лирических отступлений, тогда пишется так, словно добывается уголь в шахте: ударил – отколол, ударил – отколол. Но пройдет время, предатель и врачеватель наш, все успокоится, и повесть сама позовет автора подышать полной грудью в совсем иных, расширенных, рамках.
Подытоживая, отмечу, что украинская литература пополнилась еще одним произведением, которое стоит читать. Потому что оно адресовано абсолютно всем, от школьника, впервые знакомящегося с историей Украины, до диссертанта, возвращающего к жизни забытые страницы этой же истории, то есть широкому кругу читателей.
Остается только добавить, что упоминаемая книга – десятая, юбилейная среди изданий журнала «Борисфен», увидевших свет в последнее время.
А сделал возможным выпуск произведения член Конгресса азербайджанцев Украины Абузар Джаваншир оглы, который спонсировал издание.
Дилеммы о добре и счастьеЭто отзыв на книгу Ивана Данилюка «Щаслива жінка світові невгодна», опубликованный в февральском номере журнала «Борисфен» за 2004 год на украинском языке.
Иван Владимирович Данилюк – украинский поэт. В книгу «Щаслива жінка світові невгодна» вошла также его первая проза.
***
Когда приступала к чтению книги Ивана Данилюка «Щаслива жінка світові невгодна», мне предвиделось, что оно не будет развлекательным, не будет легким. Так и получилось. Вообще-то автор заранее соответственно настраивает читателя, потому что уже в название книги заложил противоречие, объективно оправданное законами дуально организованной материи. Но почему так повелось и среди людей, где скорее должны бы побеждать моральные законы, создаваемые всеми совместно от начала времен? Это и является темой художественного исследования, предпринятого Иваном Данилюком.
Правда, название книги имеет несколько лирико-пафосное звучание, вроде намекает на поэзию или опоэтизировано возвышенную беседу в прозе. На самом деле из двести сорока страниц только тридцать отведено стихотворениям, остальные занимают три повести и ряд рассказов, толково объединенных неподдельной болью за женщину, попыткой подсказать ей дорожку к счастью даже в таком ненормальном мире, как наш.
Это сочетание «счастья» и «неугодности» имеет тотальный характер: женщины, одинаково счастливые и нет, чувствуют себя в зачерствевшем мире плохо. Что может быть больнее для вполне благополучной подруги? Конечно, воинственная зависть во всех ее разящих проявлениях.
В прозаической части книги автор начинает исследование проблем с понятийных дефиниций. Так что же такое «счастливая женщин» в его понимании? Вопреки стараниям лукавых искателей найти что-то другое, Иван Данилюк видит счастье женщины в традиционной судьбе – муж, дети, работа. И если отсутствует хотя бы одна составляющая, женщина находится в беде. Но что значит «отсутствует»? Те составляющие счастья никто в своем кармане неожиданно не находит, их надо настойчиво выстрадать, то есть обеспечить, приложив собственное старание.
Всегда ли это понимают молодые девушки? Вот Ольга из «Попутная женщина», наверное, имела другие представления о методах достижения счастья, ибо сотворила то, чего вдруг неосознанно захотелось – «отдала в миг ослепления от желанного счастья не только душу», да еще так бессмысленно, что родила ребенка, стала покрыткой, матерью-одиночкой. Трудно понять, какой меркой «измерялось» ее счастье при том, что она еще в девках не засиделась, как раз приобретала специальность, была студенткой и имела жизненную перспективу. Это достаточно замусоленная проблема в украинской народной традиции, болезненная еще со времен Шевченко, если не раньше. Но почему противоядие, разработанное литературой во множестве вариантов, так и не излечило девушек от глупости? Не потому ли, что подавалось неизменно под соусом сочувствия к покрытке, матери-одиночке, осуждения людской черствости по отношению к ней и шельмования искусителя? Не потому ли, что любовь со стороны женщины общими представлениями была возведена в ранг неотменяемого приговора для избранника, что была эта любовь избавлена от таких понятий, как «осознанное решение», «рассудительность», «долг», «ответственность»? В таком случае женщины, которая любит, надо страшиться, ведь это ловушка. а как же тогда удостовериться в стойкости ее характера, в ее надежности, самостоятельности?
Тема матери-одиночки в повести «Попутная женщина» не акцентируется, она, как и тема социального спроса на личность, проходит на втором плане, служит антуражем, фоном для изображения того, как Ольга ищет «защитника»: «Даже проснувшись, она все же не ощущала себя в безопасности, как человек, не нашедший в своей беде спасения от таких же людей, … с отчаянием думала о том, что все было бы иначе, если бы рядом лежал защитник, который мог бы ее, напуганную и растерянную, взять в крепкие объятия». Тем не менее самим тоном рассказ об Ольгиных страданиях приводит к догадке, что все-таки ей, неспособной подумать о себе, априори не заботящейся возможном зачатии ребенка, этот подлый Строменко совсем не изменил, не пренебрег ею, не убежал от трудностей – он просто не доверял женщине с искаженными приоритетами относительно своего будущего. И не зря, когда милосердный автор подводит Ольге спасителя в образе Анатолия, водителя-инкассатора, то вынужден предварительно искалечить его, чтобы не идти супротив закона равновесия, царящего в диалектике изменений.
Остается только надеяться, что обманутая молодичка наконец поняла истину: если ты безответственна, то довериться тебе никто не захочет.
Конечно, в большой мере женское счастье зависит от мужчины, но не он один его определяет в целом: наш мир дуален.
Наш мир – дуален. С еще большей рельефностью эта мысль отражена в рассказе «Нина-мина». Тут главный герой, терпящая сторона, – мужчина по имени Григорий. Диагноз тот же – безоговорочное и преждевременное доверие к жене, невмешательство в построение собственного счастья. Почему-то ему показалось, что его брачная добросовестность должна восприниматься Ниной, как непререкаемая ценность, как нечто божественное и она должна молиться на него, считаться с ним, обеспечивать его процветание. Так должно быть, но к этому надо прийти, в этом надо убедиться, это надо воспитать друг в друге. А тут женой становится не собственная избранница, а случайная партнерша бывалого Ковнира, опоенного «таврийским портвейном». Единственное, что Григорий нажил собственным опытом, это ошибки, которые, в конце концов, прибавили ему ума, достаточного для того, чтобы устроиться в жизни.
Любовь, которая бывает разной…
Разве не является проблемой поздняя любовь, когда человек выпадает из среды неженатых, попадает в устоявшуюся жизнь и ему трудно встретить пару? Является. Об этом можно прочитать в рассказе «Дело на доследование».
Никакие перипетии семейной жизни не проходят мимо внимания автора книги. Его беспокоит измена, причем опять-таки не каким-то вероломством, а легкомыслием, безосновательностью. В повести «Прощение Марты» речь идет о том, что такую измену легче простить, чем подлую, настоящую, обремененную пылкой любовью к сопернице. Но и она ранит, отравляет мозг. И не является ли намеком, что иногда лишает жизни, болезнь Марты и тяжелая смерть?
Однолюбы, кто они? Возможно те, чья любовь трагически оборвалась на самом взлете, на самом пике, в самом расцвете? Кажется, любовь – это плод души, долго и трудно вынашиваемый. И если этому плоду не дать возможности развиться хотя бы частично, помешать ему, когда он еще не созрел, настает смерть души или ее хроническая болезнь. Асфальт разрывает растущая трава, а не та, что уже выросла. Так и человека изводит любовь, которая еще растет и которой созреть не дали. Она зависает на этапе роста, и нет ей утоления. Мы знаем, как трудно жила Десанка в далекой Болгарии, а Петр тут не пошел на зов Мирославы. Рассказ «Петру-десантнику – от Десанки» является исследованием однолюбия и настоящим гимном однолюбам.
Талантливое произведение всегда многопланово, неоднозначное, каждый прочитывает в нем свое и возникает естественное желание поспорить.
Чем же озабочен Иван Данилюк, против чего предостерегает? Заботится он о надежности отношений, о серьезном, взвешенном отношении к браку, к построению семью, к детям. Он доказывает, что не стоит перекладывать свои провинности на чужие плечи, это бесперспективная позиция, вместо этого лучше не делать глупостей.
Но вот дилемма. Читаю и убеждаюсь в грустной истине, открытой для себя уже давно, – как Ольга из «Попутной женщины», как Григорий из «Нины-мины», так и другие рядовые личности, а таких в жизни большинство, набираются ума от собственных синяков. Почему так? Почему истины от мудрецов мы заносчиво назвали банальными и щеголяем их игнорированием? Зачем мы тогда пишем и читаем книги, делимся своими прозрениями с другими? Но сказал Бог, если хотя бы один из ста не является грешником, тогда сжигать Содом и Гоморру нельзя. Ничтожный процент на исполнение человеческих надежд, ради которых так хочется жить вечно!
К этому маленькому проценту принадлежит и та правда, что миром правит добро и отзвук на него. Автор дает понять в лице Анатолия, что Ольга обретет настоящее счастье, выстраданное, такое, которое она сможет оценить. Но для этого ей надо было много и тяжело страдать, мучиться, познать одиночество, стыд и страх перед завтрашним днем. Именно такой она пригодилась миру – умной, способной на благодарность. Любовь из благодарности как отклик на добро – простой, земной рецепт счастья.
Но кто-то должен первым сделать шаг к нему. Книга Ивана Данилюка учит нас, как на это решиться.
