Текст книги "Софья Ковалевская"

Автор книги: Любовь Воронцова

Жена Достоевского, Анна Григорьевна, писала потом: «Когда лет пять спустя после свадьбы я познакомилась с Анной Васильевной, то мы подружились и искренно полюбили друг друга. Слова Федора Михайловича о ее выдающемся уме, добром сердце и высоких нравственных качествах оказались вполне справедливыми; но не менее справедливо было и его убеждение в том, что навряд ли они могли бы быть счастливы вместе. В Анне Васильевне не было той уступчивости, которая необходима в каждом добром супружестве, особенно в браке с таким больным и раздражительным человеком, каким часто, вследствие своей болезни, бывал Федор Михайлович. К тому же она тогда слишком интересовалась борьбой политических партий, чтобы уделять много внимания семье…»

Мир снизошел в душу Сони. Федор Михайлович пришел еще раз проститься, сидел недолго, был прост с Анютой, а Соню даже поцеловал. Горе ее забылось. Дорога удалила последние следы пронесшейся бури.

…В Палибино Крюковские уезжали в апреле. В Петербурге была еще зима, а в Витебске ручьи и реки выступили из берегов; снег таял.

Поздним вечером проезжали они через бор. Ни Соня, ни Анюта не спали. Они сидели молча, вдыхая весенние пряные запахи, а сердца их щемило томительное ожидание.

В бору было темно, глухо. Вдруг при выезде на поляну из-за леса показалась луна и облила все ярким светом. Девушек охватило чувство беспредельной радости. Жизнь влекла их, манила, таинственная и прекрасная, полная щедрых обещаний.

Сестры порывисто обнялись и почувствовали, как близки друг другу. Детство Сони кончилось…

ФИКТИВНЫЙ БРАК

 
Священный союз заключили
Горячие наши сердца —
И тесно друг с другом сомкнулись.
Чтобы биться вдвоем до конца!
 

М. И. Михайлов

ЗРЕЕТ РЕШЕНИЕ

На следующий год Василий Васильевич отпустил Елизавету Федоровну с Анютой и Соней за границу. Он решил, что девушку надо полечить и рассеять в новой обстановке. Но не столько здоровье Анюты расшаталось, сколько пугали отношения ее с Достоевским, с которым она продолжала переписываться, а писатель напрашивался даже на визит в Палибино.

По дороге в Швейцарию Крюковские заехали в Штутгарт к сестре Елизаветы Федоровны – Аделунг – и провели в ее имении несколько дней. Соня выглядела пробудившейся юной девушкой, носила длинные, с волочащимся по полу шлейфом платья.

Своих немецких родственников сестры поражали не только красотой. Анюта отличалась необыкновенным красноречием, страстным и убедительным. Ее занимали политические вопросы и социальные идеи. Она критиковала мир, плохо задуманный и плохо созданный богом, и намеревалась исправить ошибки творца.

Если в ее присутствии произносили слово «жандарм», она приходила в негодование, и с ней долго нельзя было ни о чем разговаривать. Она могла часами молчать, погруженная в свои мысли, но едва охватывал ее огонь вдохновения, она говорила с величайшим воодушевлением; часто повторяла довольно пессимистические слова, распространенные тогда среди молодежи: «…Tout casse, tout lasse, tout passe»[4]4
  Все разрушается, все надоедает, все проходит (фр.).


[Закрыть].

Вечерами она садилась за рояль, пела теплым меццо-сопрано русские песни, любила «Казачью колыбельную», часто декламировала стихи шотландского поэта Роберта Николль «Все люди – братья»:

 
О, как бы он счастлив был, свет этот старый —
Да люди друг друга понять не хотят.
К соседу сосед не придет и не скажет:
«Ведь люди все – братья! дай руку мне, брат!»
 
 
Зачем мы разлад и вражду не покинем,
Зачем не составим одну мы семью!
Один бы другому сказать мог с любовью:
«Приди! Мы все – братья! дай руку свою!
 
 
Богат ты и носишь нарядное платье;
Я – беден, на мне кафтанишко худой;
Но честное сердце в груди у обоих —
Так дай же мне руку, мы – братья с тобой!»
 

Внешне Соня казалась полной противоположностью Анюты. Ее круглое лицо с прелестной ямочкой на подбородке матово светилось, живые глаза вопрошающе смотрели на всех и на все; движения ее были порывисты; речь быстрая, слова перегоняли друг друга. При незнакомых людях она держалась робко и застенчиво, предпочитала темные углы; если же оказывалась в центре внимания, сразу привлекала к себе всех. Девушка свято верила политическим идеалам сестры и готова была идти за Анютой куда угодно.

Во время пребывания Крюковских в Швейцарии там происходили 1 и 2 Конгрессы Интернационала и 1 Конгресс Лиги мира и свободы. Выступления признанных вождей разных революционных групп печатались и обсуждались в газетах и давали сестрам обильную пищу для размышлений и о своей судьбе и о судьбе их поколения.

Соня считала, что для развития писательского таланта Анюте следовало бы походить по России пешком, как ходят богомольцы, например. Какие богатые впечатления могла бы получить она! Но разве отец позволит отправиться в такое путешествие?! Сама же Соня стремилась к науке, хотя и не решила еще, будет ли это увлекшая ее математика или нужная народу медицина.

Первую медицинскую практику она получила в деревне, где каждый день к ней приходило до десятка человек за лекарствами. Она читала лечебник, злилась, что еще не доктор: как ни прельщала наука, ей все же казалось, что со временем у нее разовьется страсть лечить…

В Вернэ-Монтре Соня всю зиму прилежно изучала ботанику, физиологию, купила себе маленький микроскоп и рассматривала клетки растений, кровяные шарики и т. п.

Весной 1868 года Крюковские вернулись в Россию и погостили недолго в Петербурге.

Идеи новой, свободной жизни, новой России, провозглашенные Чернышевским, Добролюбовым и их последователями – лучшей частью мыслящей молодежи, распространялись все шире. Даже в петербургских великосветских гостиных молодежь непостижимо верно отличала единомышленников. Им достаточно было намека, взгляда, жеста, чтобы понять друг друга, узнать, что они среди своих.

– И когда мы убеждались в этом, – говорила Софья Васильевна, – какое большое, тайное, непонятное для других счастье доставляло нам сознание, что вблизи нас находится этот молодой человек или молодая девушка, с которыми мы, быть может, раньше и не встречались, но которые, мы знали, воодушевлены теми же идеями, теми же надеждами, тою же готовностью жертвовать собой для достижения известной цели, как и мы сами!

Главной целью женщин была борьба за право посещать университет, изучать те науки, которые изучали мужчины, работать в тех же областях, какие были открыты мужчинам. И если Анюта жадно поглощала труды по философии и политической экономии, Соня больше верила в преобразующую силу точных наук. Но кем бы ни суждено было стать сестрам в их жизни – писательницей ли, как Анюта, математиком, как Соня, – все равно нужно учиться! А для этого необходимо стать независимыми, вырваться во что бы то ни стало из-под надзора родителей!

В свои короткие приезды в Петербург сестры Крюковские познакомились со многими поборницами женского просвещения.

Они узнали о тех препятствиях, какие воздвигало на пути женщин правительство.

В 1863 году при Мариинской женской гимназии были открыты педагогические курсы с отделениями – естественно-математическим и словесным. Преподавателями на курсах были профессора высших учебных заведений Петербурга: Э. К. Брандт из Медико-хирургической академии, Ф. Ф. Петрушевский – из Артиллерийской, Н. Н. Тыртов – из Морского корпуса. Они не ограничивались лекциями, но вели и лабораторные занятия, ставили опыты. В обществе с недоверием смотрели на «странную затею» – создать высшее учебное заведение для женщин, призванных быть женами и матерями.

Преподавание анатомии и физиологии вызвало обвинение в пропаганде нигилизма и безнравственности. На специальной конференции разбирался вопрос: какие статьи из зоологии и анатомии должно обойти, дабы не оскорбить девичью стыдливость. Принц Петр Ольденбургский, председатель Главного совета женских учебных заведений, в разосланном по гимназиям секретном циркуляре указывал: «Вследствие появившихся в новейшее время заграничных сочинений, в которых видно ясное стремление к материализму, внимание всех начальствующих лиц должно быть обращено на то, чтобы естественные науки преподавались не иначе, как с всегдашним указанием на премудрость божью как единственный источник блага». А в своей речи, обращенной к выпускницам педагогических курсов, советовал «не вдаваться в лжеучение материализма и нигилизма».

В 1865 году распространились слухи о закрытии педагогических курсов, слушательниц которых правительство считало вредными для общества. Желая сохранить курсы, организаторы вовсе изъяли из программы физиологию и анатомию.

И Соня и Анюта узнали первых женщин, начавших посещать лекции в университете: М. Богданову, сестер Корсини, с одной из них – Натальей Иеронимовной – Анюта сдружилась. Они слышали о «счастливице» Варваре Алексеевне Кашеваровой, единственной, получившей позволение слушать лекции в Медико-хирургической академии на равных правах с мужчинами – лишь потому, что она должна была стать акушеркой в Башкирии, где мусульманский закон запрещал женщинам обращаться за медицинской помощью к врачу-мужчине. На экзамене, который Кашеварова сдала с отличием, она объявила, что убедилась в невозможности изучать одну какую-нибудь отрасль медицины, не зная всей науки, и просила позволить ей учиться в академии. Разрешение ей было дано. Ходили на лекции и другие желающие, но после студенческих волнений это право отняли, и многие девушки уехали учиться в Цюрих.

Некоторым приходилось для этого вступать в фиктивный брак: по закону замужняя женщина получала от мужа отдельный вид на жительство и больше не зависела от родителей. Сразу же после венца фиктивные супруги расставались. И хотя они не имели права потом, полюбив кого-либо другого, выйти замуж или жениться, эта жертва их не останавливала. Личное счастье казалось чем-то второстепенным, главным в жизни было «дело»: юноша, дав свое имя девушке, помогал ей завершить образование, а затем служить родине, участвовать в освободительной борьбе с самодержавием. Так поступила землячка Крюковских – девятнадцатилетняя Елизавета Лукинична Кушелева.

Ей дал свое имя полковник Томановский. Елизавета Лукинична уехала в Швейцарию, связалась с революционерами-эмигрантами и приняла живое участие в основании русской секции Интернационала. Она проявила такие недюжинные организаторские способности, что на нее пал выбор, когда надо было передать К. Марксу программное письмо членов секции. Встреча состоялась, и вскоре Елизавета Томановская, принявшая псевдоним Дмитриева, стала другом семьи Маркса и одним из верных его последователей.

Так добывала себе свободу и Мария Александровна Обручева, дочь генерала, сестра одного из преданнейших сподвижников Чернышевского – Владимира Обручева. Она обвенчалась с близким Чернышевскому врачом Петром Ивановичем Боковым. Полюбив затем своего учителя, великого русского физиолога Сеченова, долго переносила тяжесть положения «гражданской жены».

Мария Александровна Бокова училась медицине в Цюрихе вместе с другой замечательной женщиной, Надеждой Прокофьевной Сусловой – дочерью крестьянина-самоучки, управляющего имением графа Шереметева. С ней Бокова встретилась в Медико-хирургической академии, а после удаления женщин оттуда они вместе уехали за границу.

Анюте очень нравилась ее сверстница Надежда Прокофьевна. Небольшая, крепкого сложения, со смуглым, бледным, монгольского типа лицом, коротко подстриженными волосами, она казалась на первый взгляд почти дурнушкой, деревенским парнишкой, но все ее существо дышало такой энергией, серые живые глаза смотрели так прямо и смело из-под черных сросшихся на переносице бровей, что нельзя было не поддаться неотразимому очарованию девушки, не счесть ее красавицей. Во всяком случае, пройти мимо нее было невозможно: каждый, кто узнавал Суслову, полагал, что она способна на великие дела. Надежда Прокофьевна знала Чернышевского до его ареста, восторженно разделяла его свободолюбивые идеи, участвовала в деятельности радикальных кружков и после ареста вождя революционных демократов была «удостоена» в свои двадцать два года надзора полиции «за открытое сочувствие нигилизму и за сношение с неблагонадежными лицами». Успешные занятия Сусловой в Швейцарском университете побудили многих женщин последовать ее примеру.

Анюте удалось познакомиться и с Сусловой и с Боковой. Разговор с ними окончательно убедил ее в том, что иного выхода, кроме фиктивного брака, нет. Неважно, кто заключит такой союз – она или ее подруга Анна Михайловна (Жанна) Евреинова, тоже мечтавшая о высшем образовании. Родители разрешат дочери отправиться за границу с замужней подругой! Даже маленькая Соня, эта тень сестры своей, тоже сможет поехать с ними.

Жанна Евреинова, дочь инженер-генерал-лейтенанта. коменданта Петергофского дворца, пользовалась еще меньшей свободой, чем сестры Крюковские. Она с трудом доставала книги по естествознанию и праву, новые журналы, в которых революционные публицисты, несмотря на тиски цензуры, говорили с читателем о самых насущных вопросах общественной жизни. Ей были невыносимы выезды, балы, наряды. Она хотела учиться, но отец пообещал отпустить ее за границу через три года, очевидно надеясь, что за это время «блажь» пройдет. Жанне удалось получить его разрешение на занятия немецким языком, принятым при дворе, и уговорить учителя заменить немецкий древними языками.

Нередко приходилось ей после бала при тусклом огоньке свечи твердить греческие и латинские тексты, дрожа от страха перед родителями. И все же никакие запреты не могли заставить девушку отказаться от своих мечтаний.

Подруги усвоили передовые для них идеи и уверовали, что «только научно-экономическим путем возможно достичь переворота к лучшему» и «неопровержимая аксиома политической экономии – это что единственный регулятор в определении богатства – труд, который находится в рабской зависимости от капитала», что «честные научные люди поняли – первая забота их должна заключаться в освобождении труда, так как иначе регулируется он неверно», как объясняла Жанна Евреинова кузине Ю. Лермонтовой свое влечение к экономическим вопросам.

Девушки даже изучили стенографию, чтобы сократить затраты времени при занятиях. Читать приходилось много.

Большое впечатление произвела на них наделавшая шуму статья Петра Никитича Ткачева, человека известного среди передовой интеллигенции. Под видом рецензии на романы Шпильгагена, Жорж Санд, Джордж Элиот и Андре Лео, в которых эти писатели затрагивали вопросы современной жизни, показывали человека не только таким, какой он есть, но и каким он должен быть в представлении мыслящего человечества, Ткачев говорил о «людях будущего и героях мещанства».

С глубоким уважением отзывался он о женщине и ее месте в борьбе за новую жизнь.

Жанна Евреинова откликнулась на статью восторженным письмом Ткачеву. Она тайком познакомилась с ним и сообщила своей двоюродной сестре Юлии Лермонтовой, что «личность эта далеко не обыкновенная, но хорошая и глубоко сочувствующая женскому делу», что он «крайний радикал» и что они сходятся во многом, касающемся дела. У Ткачева, к которому она заходила всякий раз, как бывала у сестер Крюковских, Жанна встречалась с людьми, готовыми оказать рвущимся к образованию девушкам услугу – заключить фиктивный брак. Но «жених» должен был отвечать тем требованиям, которые предъявляли родители – обладать положением, быть непременно дворянином, а кружок Ткачева состоял главным образом из необеспеченной молодежи.

Анюта и Жанна остановили свой выбор на одном профессоре университета. Они были едва знакомы с этим ученым, но знали его как человека честного, преданного «общему делу».

Однажды подруги в сопровождении Сони отправились к нему на квартиру. Профессор не скрыл своего удивления, увидев перед собой трех девушек. Тогда Анюта очень серьезно и деловито спросила, не желает ли профессор доставить им свободу, женившись фиктивно на одной из них, так как они намерены поехать в Швейцарию или Германию учиться?

Столь же серьезно, по-деловому профессор ответил, что не имеет ни малейшего желания.

Девушки, нисколько не обидевшись, удалились. Пятнадцать лет спустя Софья Васильевна, находясь в расцвете своей славы, встретилась с профессором в Петербурге, и они оба со смехом вспоминали этот случай.

А в ту пору, когда одна из подруг Анюты, дочь военного министра Лиза Милютина, позволила себе выйти замуж по любви, до чего же презирали и жалели ее сестры Крюковские, как негодовала Соня на такую черную измену идеалам! И новобрачная стыдилась своего столь «неблаговидного» поступка, не осмеливаясь как-либо показать, что она счастлива. Таково было время, таковы были убеждения…

Поиски женихов продолжались долго. Среди молодых людей, желавших помочь девушкам, находились такие, как попович Иван Рождественский, бедный студент, не имевший даже приличного костюма. Он явился к генералу Крюковскому просить руки его старшей дочери во взятом напрокат потертом фраке!

Василий Васильевич, пряча усмешку, спросил, а на какие средства он собирается содержать свою жену? Студент без заминки ответил, что он «занимается свободной педагогией». Ответ рассмешил генерала. Едва владея собой, он постарался деликатно отказать претенденту, ссылаясь на то, что дочь его якобы еще очень молода.

Девушки пришли в отчаяние, не зная, как быть. Неожиданно помогли Мария Александровна Бокова и Надежда Прокофьевна Суслова. Они познакомили Анюту со своим приятелем Владимиром Онуфриевичем Ковалевским.

ВЛАДИМИР ОНУФРИЕВИЧ

Анюта и Жанна встретились с Ковалевским в одной из церквей Васильевского острова, куда только и могли ходить без старших. Подруги рассказали Владимиру Онуфриевичу, чем хотят заниматься: Жанну привлекают юридические науки, Анюту, как писательницу, – политическая экономия, основа социальных наук. Анюта захватила с собой даже два номера журнала, в которых были напечатаны ее повести, и просила Ковалевского прочитать их и сообщить свое мнение.

Девушки произвели на Ковалевского хорошее впечатление. Он с готовностью заявил им, что согласен стать мужем любой из них. Решили попытать счастья с Анютой. Жених происходил из дворян Витебской губернии, почти сосед по имению; для генерала Крюковского он более приемлемая «партия», чем для коменданта Петергофского дворца Евреинова, связанного с придворными кругами и мечтавшего о более родовитом муже для Жанны. Надо было только подыскать таких общих знакомых, в доме которых произошло бы официальное знакомство Анюты с Ковалевским, после которого возможно представить Владимира Онуфриевича родителям.

А это-то и оказалось самой трудной задачей. У генерала Крюковского и вольнодумца Ковалевского не находилось общих друзей, времени на поиски недоставало: в Петербург девушки приезжали нечасто и ненадолго.

Озабоченные подруги изредка встречались с Владимиром Онуфриевичем в условленных местах. На одно из таких свиданий Анюта пришла с Соней, которая знала о переговорах, но еще ни разу не видела «жениха».

Она с любопытством смотрела широко раскрытыми глазами на невысокого, тщедушного молодого человека. Его бледное лицо с мясистым носом, рыжеватыми усами и светлым пухом на подбородке нисколько ей не понравилось. Не очень привлекательной казалась и его суетливость и какая-то чрезмерная услужливость. Но она с интересом вслушивалась в его разговор с сестрой. Ковалевский сказал Анюте о своем впечатлении от ее повести «Михаил»:

– Я нашел у вас признаки писательского таланта и очень хотел бы дать оттиск повести Марии Александровне Боковой. У нее чрезвычайно тонкое чутье на подобные произведения… Вы должны непременно писать, – продолжал он. – Но нужно приняться серьезно изучать иностранные литературы и сочинения критиков. Особенно английских. Только такой серьезный труд делает человека истинным беллетристом. Все великие таланты не изливали своих произведений вдруг, как бы по вдохновению, но много работали над ними.

– Да ведь это нужно всегда, во всяком деле, если хочешь добиться чего-нибудь хорошего, – не удержалась Соня и заговорила о математике и естествознании. Глаза ее загорелись. Смуглое лицо порозовело.

Владимир Онуфриевич с трудом отводил от нее взгляд.

На следующем свидании он заявил Жанне и Анюте, что он, конечно, готов вступить в брак, но только… с Софьей Васильевной.

Это было как гром в ясном небе: младшую Крюковскую, несмотря на ее семнадцать лет, никто не принимал в расчет, считая ребенком, «воробышком». Соня меркла рядом со своей блестящей сестрой. Она сама безмерно восхищалась Анютой, находила ее недосягаемой по красоте, уму, таланту. И вдруг такая неожиданность! Главное же, из-за этого предстояла борьба с отцом: вряд ли он согласится выдать замуж юную Соню прежде двадцатичетырехлетней Анюты.

Но Владимир Онуфриевич упорствовал:

– Как угодно. Я женюсь только на Софье Васильевне.

– Уговорить папу берусь я сама, – решительно вмешалась Соня.

И с этого дня произошло чудо: Соня стала открывать в Ковалевском множество достоинств. То она нашла, что у него приятная улыбка; то ей понравились его глаза, потом полюбились даже потешные морщинки на носу, возникавшие при смехе. Могла ли она остаться равнодушной, если Ковалевский – такая выдающаяся личность, какой Соня до сих пор не встречала, – отличил ее!

Владимир Онуфриевич поразил воображение молодой палибинской барышни. Жизнь его была увлекательнее любого романа.

Белорусский дворянин, Ковалевский родился в августе 1842 года в именин Шустянка, бывшей Витебской губернии. Лет девяти-десяти его отдали в известный петербургский пансион В. Ф. Мегина, где было отлично поставлено изучение иностранных языков. И затем Ковалевского приняли в аристократическое Училище правоведения.

Его брат, Александр, учился тогда в Петербургском корпусе инженеров путей сообщения, а затем на естественном отделении физико-математического факультета в университете. Владимир Онуфриевич подолгу жил у брата, к которому приходило много студентов-естественников, людей передовых, радикально настроенных. Он проявлял к их беседам больше интереса, чем к занятиям в училище.

Вскоре отец не смог поддерживать его материально, и Владимир Онуфриевич в пятнадцать лет сам выхлопотал себе стипендию, а в шестнадцать стал зарабатывать деньги переводами иностранных романов для книготорговцев Гостиного двора. Он поражал всех своей памятью, способностями и необычайной склонностью «участвовать во всяком движении».

Окончив Училище правоведения и получив должность в Департаменте Герольдии Правительствующего сената, Владимир Онуфриевич не захотел служить. Он взял отпуск, уехал в Гейдельберг, где в это время находился его брат Александр вместе с Менделеевым, Сеченовым, С. Боткиным. Бородиным, вскоре прославившими русскую науку.

Ковалевский занялся было юриспруденцией, потом уехал на год в Тюбинген, оттуда – в Париж, в Ниццу, в Лондон. В Лондоне он познакомился с Герценом, около года давал уроки его дочери Ольге, общался с известными русскими эмигрантами.

Во время польского восстания 1863 года по письму своего товарища студента Медико-хирургической академии Павла Ивановича Якоби прибыл во Львов. Якоби послали в Польшу для оказания медицинской помощи имперским войскам, но он присоединился к повстанцам, был ранен, и Ковалевский тайно переправил его за границу, а сам вернулся в Россию.

Служить чиновником Ковалевский не желал и занялся в Петербурге издательской деятельностью.

Он переводил и печатал книги, в которых нуждались передовые люди России: «Гистологию» А. Келликера, «Геологические очерки» Л. Агассиса, «Геологические доказательства древности человека» Чарлза Ляйэлля, классический труд Чарлза Дарвина «Изменения животных и растений вследствие приручений» (раньше чем он был опубликован в Англии), «Жизнь животных» А. Брэма (под редакцией В. Зайцева, А. Путяты и В. Ковалевского), «Начальные основания сравнительной анатомии» Т. Гексли (под редакцией И. М. Сеченова), «Зоологические очерки» К. Фохта и многие другие научные и научно-популярные работы крупнейших прогрессивных ученых Запада.

Огромное впечатление в обществе произвело издание им романа Герцена «Кто виноват?». Хотя книга вышла без фамилии автора, ее узнали. А в ту пору даже простой визит к прославленному писателю-эмигранту царское правительство считало государственным преступлением!

Ковалевский был знаком со многими революционерами, чья жизнь для юной Сони представлялась золотой легендой. Он встречался с другом Чернышевского поэтом Михаилом Илларионовичем Михайловым, которого называли основоположником женского вопроса.

Был в дружбе Ковалевский и с писательницей Людмилой Петровной Шелгуновой – сестрой Евгения Михаэлиса – видного шестидесятника, к которому с нежным вниманием относился Чернышевский. Другая сестра Михаэлиса, Мария Петровна, после гражданской казни Чернышевского бросила ему в карету букет цветов, была арестована за это и выслана из Петербурга в имение родителей. Ковалевский считался близким человеком в доме Михаэлиса, влюбился в Марию Петровну и в сентября 1865 года сделался ее женихом. Свадьба расстроилась странным образом: часа за два до венчания жених и невеста завели какой-то разговор, потом пришли к матери и объявили, что свадьбы не будет. Ни Ковалевский, ни Михаэлис никогда не открыли причину этого разрыва, хотя и говорили, что любят друг друга.

Через два года Мария Петровна вышла замуж за революционера-пропагандиста H. H. Богдановича, подвергалась неоднократным арестам, была заключена в Петропавловскую крепость и после освобождения долго состояла под надзором полиции. Изредка она встречалась с Ковалевским.

Издательские дела связали Ковалевского с выдающейся личностью – Николаем Александровичем Серно-Соловьевичем, другом и сподвижником Чернышевского. Это был человек, воодушевленный благородным стремлением бороться за свободу и просвещение народа. Серно-Соловьевич объездил крупнейшие страны Европы, понял, что на государственной службе он не сможет служить народу, и занялся частной деятельностью.

Обладая средствами, Николай Серно-Соловьевич вместе с братом Александром открыл на Невском проспекте, 24, в доме Петропавловской церкви, книжный магазин. В этом магазине можно было приобрести все издания, имевшие научное или общественное значение. Он снабжал провинциальных читателей книгами, среди которых нередко попадались и нелегальные.

Помощниками Серно-Соловьевича были лицеист А. А. Черкесов и помещик В. Я. Евдокимов, а в московском отделении – П. И. Успенский, образованные, говорившие на многих европейских языках люди.

В роли приказчиков выступали: писательница, переводчица Анна Николаевна Энгельгардт, жена профессора Артиллерийского училища, автора знаменитых «Писем из деревни», лицеист А. Рихтер и двоюродный брат Чернышевского Сергей Николаевич Пыпин. Часть денег на приобретение «товара» давали Александр Николаевич Пыпин, будущий академик, и писатель-шестидесятник Василий Александрович Слепцов.

За связь с Герценом Серно-Соловьевича в 1862 году арестовали и предали гражданской казни на Мытном рынке. Магазины его перешли к Черкесову и Евдокимову, и через них Владимир Онуфриевич сбывал свои издания.

У Сони Крюковской кружилась голова от обилия имен самых славных людей, о которых говорил Владимир Онуфриевич с присущим ему красноречием. Он знал их, он участвовал в поразительных событиях!

Да одна его поездка в армию Гарибальди, о военных действиях которой он писал в «Санкт-Петербургских ведомостях», чего стоила! Он был в главной квартире Гарибальди! Имел пропуск, с которым мог ходить между линиями даже во время драки, конечно, с риском быть подстреленным с той или другой стороны как шпион!

А как захватывающе рисовал Ковалевский их будущую жизнь, труд в науке! Соня верила: ничто так не могущественно, как наука, просвещение! Мрак жандармского произвола рассеется, сгинет перед непобедимым их светом.

Жизнь казалась такой неотразимо прекрасной, что Соня от нетерпения готова была даже бежать из родительского дома. Она чувствовала силу своего таланта.

Знакомство с сестрами Крюковскими воодушевило Ковалевского, он готов был, по его признанию, поверить в сродство душ, до такой степени быстро успели они сойтись и подружиться.

«Последние два года я от одиночества да и по другим обстоятельствам, – писал он Софье Васильевне, – сделался таким скорпионом и нелюдимом, что знакомство с вами и все последствия, которые оно необходимо повлечет за собою, представляются мне каким-то невероятным сном. Вместо будущей хандры у меня начинают появляться хорошие радужные ожидания, и как я ни отвык увлекаться, но теперь поневоле рисую себе в нашем общем будущем много радостного и хорошего. Право, рассуждая самым холодным образом, без детских увлечений, можно сказать положительно, что Софья Васильевна будет превосходным доктором или ученым по какой-нибудь из отраслей естественных наук; далее весьма вероятно, что Анна Васильевна будет талантливым писателем, что Надежда Прокофьевна (Суслова) и Мария Александровна (Бокова-Сеченова) будут отличными докторами, что Ив. М. Сеченов всегда останется (для одних) или сделается (для других) нашим общим другом, что я, Ваш покорный слуга, положу все силы на процветание сего союза; и сами представьте себе, какие блестящие условия для счастья, сколько хорошей и дельной работы в будущем».

Восторженно сливает он свои интересы с интересами новых друзей и просит смотреть на него не как на человека, оказывающего услугу, а как на товарища, стремящегося к одной с ними цели. Он нужен девушкам так же, как они ему. Они могут поручать ему все, что необходимо, так как он будет работать тут столько же для них, как и для себя лично.

Владимир Онуфриевич продумал и план побега, если не удастся брак; написал Евгении Егоровне Михаэлис, матери бывшей его невесты, что встретил удивительную девушку, которая хочет учиться, а родители ее не отпускают, и просил дать девушке приют в имении Михаэлис до отъезда за границу.

Евгения Егоровна охотно согласилась. Однако бегство не понадобилось.