Текст книги "Неоконченный роман одной студентки (другой перевод)"

Автор книги: Любен Дилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Загадочная пилотка неожиданно клюнула на эту банальную, словно дождевой червь, приманку и остановилась, явно готовая к разговору.

– Не я, мир жесток. Очень жесток!

Она расстегнула кокетливый шлем и высвободила роскошные блестящие волосы, придавшие ее лицу женственность и завершенность, отчего оно стало прекрасным.

– Есть ли поблизости другие люди?

– Нет, даже таких, как я, нет.

– А вы кто будете?

– Рыболов.

– А что это такое?

Возможно ли, чтобы она и в самом деле не знала, а может, просто не знала такого слова? Кирилл ответил шуткой, сбиваясь на легкий флирт:

– Не бойтесь, они только с виду похожи на людей и даже размножаются вроде них, но вообще-то совершенно безобидные.

Она посмотрела ему прямо в глаза долгим, по-детски серьезным взглядом, пока до нее не дошел, наконец, смысл шутки. Кирилл отступил назад в кусты, почувствовав, что она последует за ним.

– Удочки во-о-он там! Пойдемте, я покажу вам!

– Если я вам не помешаю… – ответила она. – Мне нужно отдохнуть хотя бы минуточку…

Девушка пошла за Кириллом, комично стараясь не помять мягкими серебристыми сапожками бурьян и кусты.

4

Темпоральная машина, как блестящий металлический цветок, засверкала на стометровой высоте, совершая переход от полета во времени к полету в пространстве, и бесшумно опустилась на белую летную площадку. Ее ждали профессор – руководитель темпоральных полетов, и инженер – специалист по техобслуживанию машин. Как только она приземлилась, люк автоматически открылся, но из него никто не показался.

– Циана, ты почему не выходишь? – крикнул профессор. – Циана!

Вернувшаяся из учебного полета студентка, словно самоубийца, прыгнула головой вперед, но в последний момент ловко извернулась и ступила на ноги, обутые в элегантные сапожки. Затем из люка высунулись и свесились совсем другие сапоги – длинные, грубые, грязные. Студентка с виноватым видом показала на них пальцем.

– Он помог мне починить машину, все произошло совершенно случайно.

Профессор открыл было рот, чтобы сделать ей выговор, но вовремя вспомнил, что прежние случаи стерты в памяти незадачливой студентки, заварившей эту кашу, и, скорее с досадой, чем с укоризной, сказал:

– Не говори глупостей, девочка, этим ты только усугубляешь свое положение! Ну ладно. Эй, вы там, слезайте! – все так же раздосадованно крикнул он Кириллу Моневу.

Досадно было и все то, что должно было последовать дальше, потому что на памяти профессора, кстати говоря, не корригировавшейся, все происходило в третий раз. Уже дважды инженер по техобслуживанию темпоральной техники возвращал назад своего коллегу из двадцатого века, но машина давала какой-то сбой и высаживала его накануне, в четверг, а не в воскресенье. Да, теперь все предстояло совершить в третий раз – слово за словом, жест за жестом! Пра-прародитель будет снова протестовать, требуя, чтобы ему вернули студентку, его придется долго увещевать. Ничего не поделаешь, нужно ведь как-то корригировать его память… Даже идиотская засечка в движении институтского поезда будет той же, что и в предыдущие два раза, а профессор темпоральных полетов будет все так же бессилен перед путаницей времен.

Когда они вошли в одну из кабинок институтского метро, чтобы направиться в психолабораторию, инженер из прошлого уже смирился со своей участью и заглядывал куда только мог с профессиональным интересом, хотя профессор снова напомнил ему, что это бесполезно, – все равно через некоторое время он все забудет. На беду поезд остановился где-то между третьей и четвертой остановкой. Тут же стало нестерпимо душно, потому что климатическая установка тоже перестала работать. Однако контролирующий движение робот не замедлил отреагировать, и в скрытых динамиках послышался его голос: «Просим пассажиров извинить за непредвиденную остановку. Поезд находится не на станции…» – как будто пассажиры сами не знали этого.

Как обычно, ремонтные роботы быстро устранили неисправность, но зато с контролирующим роботом случилась какая-то, засечка, и этот говорящий идиот заладил: «Просим пассажиров извинить за непредвиденную остановку», хотя поезд уже мчался с бешеной скоростью. Пока аварийные роботы засекли сбой, у пассажиров вспухли головы от механического голоса, умолявшего извинить за непредвиденную остановку.

Только на инженера и это досадное происшествие ничуть не подействовало, или, точнее, подействовало каким-то трудно объяснимым образом: он злорадно ухмылялся, а под конец выразил желание помочиться, только почему-то непременно на их технику. При этом он употребил какое-то странное, не известное профессору выражение. Этого, конечно, никак нельзя было позволить, потому что было бы вмешательством в современность. Профессору очень хотелось понять механизм такого странного желания, но он не позволил себе расспрашивать инженера – это тоже было бы недозволенным сбором информации. Итак, он удовлетворился своей гипотезой о том, что, вероятно, частые поломки примитивной техники в том далеком двадцатом веке действовали на людей того времени мочегонно.

На этот раз профессор темпоральных полетов лично присутствовал на предстартовой проверке машины, собственноручно запрограммировал полет и лично переправил уснувшего инженера в прошлое. В пространственном отношении они снова безошибочно приземлились на берегу злополучного омута, но и на этот раз в предыдущий четверг. А в следующее воскресенье Циана, студентка третьего курса, в четвертый раз привезла им этого досадного типа, который, хоть и не был ни в чем виноват, становился им все более антипатичным.

Упорство – одно из самых ценных качеств человека, во всяком случае, человеческий прогресс в большой мере обязан именно этому качеству, и в будущем его значение будет только возрастать. Вот почему профессор понял, что невозможно замять скандал, вызванный легкомыслием студентки, только когда Кирилл Монев в одиннадцатый раз спрыгнул в своих грязных рыбацких сапожищах на белую взлетную площадку. Хоть бы вымыл их, что ли, а то приходится после него мыть весь полигон, но как было ему это внушить, если в психолаборатории стирали в его памяти все, что связано с полетом!

Профессор запросил для Института новую темпоральную машину, для чего пришлось давать неприятные объяснения и вытерпеть обследование специальной комиссии, которая должна была лично установить, что машина дает сбой в настройке. Комиссия дождалась, чтобы Циана и Кирилл прибыли в двенадцатый раз, и только тогда дала разрешение на новую машину. Она ничем не отличалась от первой и, естественно, также вернула инженера в четверг, а в воскресенье доставила его обратно. И только когда третья машина в семнадцатый раз проделала то же самое, комиссия пришла к заключению, что не в машине дело. Иногда, хоть и очень редко, в самом времени наступают деформации – ученые называют их «порогами» или «зевами», которые вызывают большой разброс в движении машин во времени. Явление еще недостаточно изученное, следовательно, современные темпоральные машины не имеют возможности корригировать эти деформации, которые, вполне возможно, они сами и вызывают – точно так же, как сверхскоростные самолеты деформировали перед собой воздушное пространство.

Пришлось ученому совету Института древней истории собраться специально для того, чтобы решить, как восстановить нормальное положение вещей. И – сколь это ни противоречит законам и сколь ни вредно для психического состояния человека прошлого – за отсутствием иного выхода пришлось вернуть инженера, ничего не стирая в его памяти, взяв с него клятвенное обещание не ходить по воскресеньям на реку. Корригировать же только память студентки.

Однако перед этим нужно было снова объяснить инженеру, что как раз Институт истории не может позволить себе такую путаницу в истории, которая наступит, если дать ему в жены студентку из двадцать четвертого века. Они увидели, что им придется до конца раскрыть, почему ему не следует ходить на реку по воскресеньям. Однако Кирилл Монев, раздосадованный отказом, встал в позу и заявил им, что они не имеют права вмешиваться в дела их века, что не у них будут отнимать дни отпуска за прогулы и что он будет ходить на рыбалку, когда пожелает. Узнав же истинную причину, он ехидно заулыбался, как это делал семнадцать раз в институтском метро, и в восемнадцатый раз заявил – на этот раз перед всем институтским советом! – о своем странном желании помочиться на их темпоральные машины, которые только мешают людям жить. По-видимому, гипотеза профессора о мочегонном эффекте поломок находила свое подтверждение.

Ученый совет также не понял сущности его необычайно странного желания, но, в конце концов, людям двадцать четвертого века простительно не понимать каких-либо желаний своих далеких предшественников. Только молодой инженер, специалист по техобслуживанию темпоральных машин, почувствовал себя уязвленным и сказал Кириллу, стараясь не выдать своей ревности:

– Коллега, насколько нам известно, именно в ваше время был открыт так называемый закон Мэрфи, который гласит: все, что может испортиться, – портится.

Однако в ответ инженер из прошлого снова ехидно улыбнулся:

– А вы принимаете этот закон всерьез?..

Они не получили разрешения на продолжение спора ввиду того, что память инженера корригироваться не будет, а значит, дальнейший обмен какой бы то ни было информацией тем более недопустим. Не теряя надежды, они засунули своего далекого предка обратно в машину, заклиная его еще и еще раз не ходить в скором времени на реку. А тот хихикал, как сумасшедший, и кричал:

– А как же сом? Ладно, нашу память вы стерли, но ведь беднягу сома вы совсем с ума свели! Семнадцать раз, подумать только! Ну разве это не вмешательство, скажите на милость! Разве не вмешательство…

Эти прощальные минуты впоследствии стали для инженера Кирилла Монева единственным утешением, потому что ему пришлось выстрадать свою встречу с будущим, не имея возможности поделиться мукой, – ведь любой его современник, услыхав такое, немедленно позвонил бы в «Скорую»! А страдания инженера начались немедленно. Три дня он колебался, стоит ли соблюдать уговор и не ходить в воскресенье на рыбалку. А что произойдет, если он попытается силой задержать студентку с ее машиной?..

Однако в последний момент под напором любопытства слово джентльмена отошло на задний план, и Кирилл прибыл в свое любимое местечко, когда Циана уже обернулась к реке с маленьким компасом в руке. Он хотел было броситься к девушке с раскрытыми объятиями, как вдруг остановился, вспомнив, что его образ стерт в ее памяти, что она его не узнает и совсем не обрадуется его появлению. Пока он раздумывал, стоит ли что-либо предпринимать или вообще больше не вмешиваться в эту путаницу с историей, как из-за кустов рядом с его омутом показался другой рыбак.

Циана подождала, пока он подойдет поближе. Они о чем-то поговорили, потом она исчезла с ним в вербняке. В Кирилле Моневе взыграли ревность и злоба. Он использовал возможность и с мстительным чувством зарисовал во всех деталях темпоральную машину в блокноте, который специально прихватил с собой. Потом еще долго потел в тайнике, пока, наконец, из кустов не появилась парочка с видом молодоженов, направляющихся в спальню. Они поднялись в машину и улетели.

– Черте вами! – сказал им вслед Кирилл, почувствовав, однако, что он несправедлив.

Природа – а оказалось, что вместе с нею и время – не терпит пустоты, да оно и на реке так: кто первый придет, тот и поймает!

Он пошел проверить, что с удочками коллеги и не согласится ли сом в восемнадцатый раз заглотить крючок. Однако под вербой он увидел разостланный старый плащ, а на нем самую обыкновенную сумку-однодневку и два нейлоновых мешочка с грибами. Молодой мужчина, которого Циана увезла с собой вместо него, оказался грибником.

– Несчастный! – вздохнул Кирилл Монев, сам не зная, почему он жалеет своего преемника: за то, что тот был грибником, или за будущее, в котором он сейчас находился. Интересно, как на него таращатся сейчас профессор или тот инженер, который, кажется, влюблен в Циану?!..

Он взял грибы в подарок хозяйке (если грибника вернут из будущего в предыдущий четверг, они еще не успеют вырасти!) и окончательно вернулся в нормальное измерение времени и пространства: нынешним вечером в давно распахнутые для него объятия хозяйки (а почему бы и нет, раз и в далеком будущем женщины останутся такими же легкомысленными и ветреными!), а с понедельника – в свой институт.

Но тоска остается тоской, а желание желанием, и ни несчастье грибника, ни счастье в объятиях хозяйки не могли утолить его тоски и желаний. Время от времени ему продолжала являться во сне машина времени, а из люка высовывалась голова громадного сома. Сом глотал воздух широкими губами и вроде бы человеческим голосом что-то говорил ему, а он все равно ничего не понимал…

После таких снов инженер-конструктор Кирилл Монев целый день уныло рисовал какие-то странные кофейники. Когда однажды его спросили, что это такое, он задумчиво ответил: это темпоральная машина. И тут же разъяренно крикнул:

– Да что здесь такого? Вы целыми днями рисуете человечков, потому что никто не покупает ваших изобретений, а мне нельзя конструировать машину времени?

Коллеги согласились с ним, но Кирилл Монев долго не мог успокоиться:

– Эх, как мы теряем здесь время, черт побери! Как теряем время!..

Глава вторая
НЕ УЗНАВАЙ СВОЕГО БУДУЩЕГО

Сразу было видно, что этот мужчина не из ее века. Одежда на нем была грубая, обувь тоже грубая и грязная. На левой щеке розовел большой шрам. В начале двадцать четвертого века вряд ли найдется человек с такой внешностью. Да и природа вокруг, суровая и запущенная, соответствовала его виду. Трава на поляне, где приземлилась ее машина, была усеяна ржавыми консервными банками, обрывками бумаги, старыми пластиковыми пакетами, немного поодаль валялась старая черная автопокрышка.

Ее попытка установить по приборам, где и когда она привременилась, оказалась безуспешной, и Циана решила обратиться к этому человеку. Несмотря на страшный шрам, лицо мужчины светилось умом и добротой. Правила обязывали ее избежать этой встречи, но студентка предпочитала творческий подход, а не бездумное подчинение. Раз машина дает такой большой, причем не регистрируемый аппаратурой, разброс во времени, необходимо прежде всего определить, какое отклонение она дала, чтобы соответствующим образом корригировать программу. Иначе на обратном пути можно оказаться бог знает где.

– С прибытием! – сказал мужчина на неожиданно хорошем болгарском, и Циана вздохнула, рассеялись ее напряжение и страх: она находилась у себя на родине, хоть и в ее далеком прошлом. – Откуда вы? Вам нужна помощь?

Вероятно, он наблюдал за ее приземлением. Наверное, он смелый человек, раз так бесстрашно подошел, хотя он явно ожидал чего-то другого. От разочарования он чуть было не начал заикаться, когда на его вопрос:

– Разве вы не инопланетянка? – она уклончиво ответила:

– Можно сказать и так. Скорее из другой цивилизации, но в общем-то человеческой, болгарской.

Что бы она ему ни открыла, все равно в эти древние времена никто ему не поверит, так что любая информация, которую он получит, не может быть использована для опасного вмешательства.

– Значит, это… это не летающая тарелка?

– Разве она похожа на тарелку?

– Нет, но… судя по тому, как она приземлилась…

– Это вы по своей технике судите… Извините, какой сейчас год? – спросила Циана и чуть не присвистнула: она попала в двадцатый век, строго запрещенный для посещений.

Нужно было немедленно улететь, но из страха перед обратным полетом она не могла шелохнуться, а от этого мужчины, хоть и выглядевшего несколько испуганным, исходило ощущение спокойствия и уюта. Он будто угадал ее состояние:

– Я постелил вот там! Очень хорошее местечко, тенистое и прохладное…

– Да, пожалуй, мне нужно немного отдохнуть… Я вам не помешаю?

Солнце палило нещадно, и Циана расстегнула пилотский костюм до самого пояса. Даже эта небольшая нагота повергла мужчину из двадцатого века в смущение, но оно было таким милым, что она решила позабавиться.

– Ох, если у вас это не считается неприличным, я бы искупалась. Вода кажется чистой.

– А что здесь неприличного? Я не буду на вас смотреть.

– Ну, я вам не верю. Вы выглядите любопытным мужчиной и, наверное, не прочь посмотреть, как купается женщина.

Шрам на щеке мужчины побагровел, но он ответил с достоинством:

– Мужчина не будет мужчиной, если он не проявляет любопытства в отношении женщины.

Она села на расстеленный у самой воды старый плащ и обеспокоенно показала на два пластиковых мешка с грибами:

– Зачем вы это собрали?

– Чтобы есть. Хотите, испеку на костре?

– Но ведь они ядовитые!

– Не беспокойтесь, я с детства собираю грибы.

– А у нас уже нет неядовитых. Все грибы давно мутировали и вырабатывают яды.

– Где это – у вас?

– В двадцать четвертом веке.

– Ага, ясно! – сказал он. – Так, значит, это машина времени, да?

Она сама ему подсказала, но тем не менее его догадливость ей была неприятна.

– Понимаю, вам трудно поверить. Впрочем, вам тоже не удалось бы убедить меня попробовать ваших грибов…

– А я было подумал что вы – Мата Хари, – сказал он насмешливо, доставая из сумки термос.

От кофе она тоже отказалась, но настояла, чтобы он рассказал ей, кто такая Мата Хари, и не успокоилась, пока он не выложил ей все, что знал о знаменитой красавице-шпионке времен первой мировой войны.

– А вы почти угадали, ведь мы, историки, – тоже нечто в этом роде, – засмеялась она и добавила: – Значит, вы находите меня красивой?

Он забыл повторить свой комплимент.

– Значит, вы историк?

– О нет, еще не совсем. Я только на третьем курсе. Моя будущая специальность – история древней Европы.

– А я кандидат исторических наук! – похвастался он.

– Чудесно, значит, мы будем коллегами! А когда вы будете кандидатствовать?

Произошла небольшая заминка, так как он решил, что она смеется над ним. Потом ему пришлось объяснить сущность этого труднообъяснимого титула, которого удостаиваются не новички в науке, а как раз наоборот, зрелые ученые. Но девушка и не думала смеяться. Она уже знала, что слишком многое в веках минувших непонятно жителям двадцать четвертого века.

После того как недоразумение было выяснено, кандидат наук стал смелее:

– Вы мне позволите называть вас Матой, или у вас есть свое имя?

– Называйте меня Цианой.

– Красиво звучит! Оно что-нибудь означает?

– Отец у меня химик, и когда он работал с цианитами… Почему вы смеетесь?

– Извините, но… я представил себе, что вашего отца зовут Калий, и тогда вы получитесь Циана Калиевна. Я тут же ощутил запах горького миндаля.

Она смеялась до слез.

– О прекрасная отравительница, не раскроете ли вы мне свою тайну? – сказал он в стиле тех времен, которые они оба изучали.

Она подробно рассказала ему о темпоральной машине, о том, как с ее помощью они посещают те времена, о которых сохранилось мало источников, и еще многое из того, чего он не должен был знать. Однако кандидат наук все равно не поверил ей ни на грош, потому что расценил ее россказни как «красивую мечту историка», хотя при этом галантно извинился: хороший историк должен быть всегда начеку перед лицом очевидных фактов.

Циана отомстила:

– Значит, и я не должна доверять своим чувствам, ибо вы показались мне красивым и приятным мужчиной? Жаль, а я думала пригласить вас на прогулку в машине!

Он снова очень мило смутился, и она спросила себя, а не является ли это общим свойством мужчин двадцатого века или это свойство только историков и грибников. Циана вскочила и начала раздеваться, точно вспарывая свой пилотский костюм.

– В этой реке нет крокодилов?

При виде ее обнаженного тела кандидат наук совсем растерялся.

– Мне отвернуться или отойти подальше?

– Поступайте так, как требуют нравы вашей эпохи, – ответила она и, поеживаясь, вошла в воду.

– Я здесь единственный крокодил, – сказал он, не отворачиваясь и не отходя подальше, видимо, начисто позабыв о правилах приличия, предписываемых нравами его эпохи.

Ее обнаженная грудь показалась над водой.

– А почему бы и вам не искупаться? Знаете, это просто не коллегиально, вы меня изучаете, а я не знаю, как выглядит мужчина прошлого. Это противоестественно, потому что только будущему дано право знать прошлое, обратное же – запрещено.

Изучая более древнюю историю, она, естественно, не могла знать, что, если такое сказать мужчине двадцатого века, потом не заставишь его раздеться. В двадцатом веке мужчины все еще очень боятся сравнения с другими мужчинами.

– А мне не жарко, – ответил он, обтирая потное лицо довольно несвежим носовым платком.

Циана не обратила внимания на его носовой платок, но зато была тронута его наивной ложью. Возможно, это было признаком того, что она готова влюбиться. Особенно ее забавляло то, как он краснеет, поэтому она решила выйти из воды прямо напротив него.

– Как, по-нашему я отвечаю вкусу мужчины вашего времени?

– Вы просто богиня! Настоящая Фрина!

Ну что за человек, опять сравнивает ее с какой-то неведомой ей женщиной! – взыграла в ней ревность.

– Кто она? – воскликнула Циана, смахивая ладонью воду с тела, чтобы быстрее обсохнуть.

Эти безобидные движения в глазах мужчины двадцатого века были равноценны самопредложению, но Циана и этого не знала, а потому очень удивилась, когда он повернулся к ней боком и высказал свое возмущение, хоть и совсем по иному поводу:

– Эх вы, горе-историк, какой же вы специалист по древней истории, если Пракситель и Фрина для вас…

Она напомнила ему, что выросла на три века позже него, а это значит, что настолько же увеличился объем информации, тогда как мозг человека за эти три века не увеличился и на три милиграмма. Вполне понятно, что отбор информации становится все более жестким. В их время уже половина людей в той или иной форме занята тем, что регистрирует в электронной памяти человечества накопленную информацию. Так что нечего задирать нос, если в двадцатом веке историк все еще представляет собой какую-то фигуру в общественном плане, – разозлилась она под конец, увидев, что он ее не слушает. Внимание его раздвоилось между ее телом и пилотским костюмом, который она застегивала, склеивая его полы. Но раз он снова сравнил ее с другой женщиной, ее, считавшую себя несравненной, должен же он, в конце концов, хотя бы сказать, что это за женщина!

И он снова показался ей очень милым и приятным. Он сразу оценил ее элегантную самоиронию и преподнес ей необыкновенно живописный рассказ о великом древнегреческом скульпторе Праксителе и его модели Фрине. Когда он кончил, она всплеснула руками, как это делали девушки задолго до двадцать четвертого века:

– Ах, наверное, очень интересно быть гетерой! Для получения первой научной степени непременно возьму тему по Праксителю! А что это такое у вас на лице – герб?

Шрам на его левой щеке действительно напоминал немного стершийся отпечаток герба.

– Нет, это след подковы. На счастье, – ответил он, а его деланная улыбка, очевидно, прикрывала какие-то комплексы, связанные с этим шрамом.

– А что такое подкова?

У них в заповедниках были лошади, но ей впервые довелось услышать, что когда-то приходилось их подковывать. Потом он добавил, что, к сожалению, подкова была ослиная, так что и счастье ему выпало ослиное. Однако Циана не поняла шутки.

– А это что, какой-то обычай?

– Какой там обычай! Просто, когда я был маленьким, меня лягнул осел.

– Настоящий осел? – восторженно пискнула Циана, будто нет на свете большего счастья, чем получить отметину от ослиного копыта.

– Другие ослы лягаются иначе, – сказал он, и снова двадцать четвертый век не понял век двадцатый.

– Можно мне потрогать ваш шрам? – протянула руку девушка из двадцать четвертого века и грустно вздохнула. – А у нас уже невозможны никакие шрамы. У нас есть очень эффективные средства для регенерации кожи, так что любой шрам исчезает бесследно.

Шрам на лице мужчины покраснел, хотя девушка еще не успела его коснуться. Да и все лицо его залилось краской, так что шрам почти слился с общим цветом лица.

– Вам в самом деле нравится? – смущенно шепнул мужчина из двадцатого века и зажмурился в ожидании ласки.

– Сначала я подумала, что это какой-то отличительный знак. Ведь когда-то рабам выжигали клеймо, чтобы не могли бежать. Но так тоже хорошо.

– Ну и путаница же у вас в голове, коллега! Ваше счастье, что вы не сдаете мне экзамен! – засмеялся он, а девушка встревоженно вскочила.

– Конец контакта!

– Извините, не понял, – переспросил неприятно удивленный кандидат исторических наук.

– Я сказала: конец контакта. Мне нужно возвращаться. А вы слишком хорошо рассказываете. Для историка это опасно. Все-таки он должен полагаться больше на очевидные факты, а не на собственное воображение, – снова посмеялась она над его предыдущей сентенцией.

Ей было приятно дразнить его, а это лишний раз доказывало, что, возможно, она влюбилась.

– Останьтесь еще ненадолго, прошу вас! – пошел он за нею следом.

– Нельзя. Если при программировании обратного полета не удастся скрыть этот час, – пиши пропало, провалилась на экзамене.

Кандидат наук не понял девушку, но это ему было простительно, ведь он ничего не смыслит в темпоральных машинах.

– Разве этот час не был прекрасен, зачем же его стирать?

Видимо, ей тоже этого не хотелось, поэтому она пустилась в подробные объяснения, что это ее первый самостоятельный учебный полет, что ей надлежало привремениться где-то совсем в другом месте (он не сразу сообразил, что машина времени не приземляется) и что она должна была немедленно отправиться обратно, не вступая ни в какие контакты с эпохой, в которую она попала случайно. Но только лишь выпалив все это, она поняла, какую жестокую ошибку совершила.

– Но я вас очень-очень прошу, не верьте этой нашей встрече! Скажите себе, что все это сон, иначе вы вообразите, что сошли с ума, и будете страдать!

Он с жаром схватил ее за руки.

– Циана, уничтожать события для историка – кощунство! Неужто сердце позволит вам стереть час, в который я познал любовь?

У девушки на глазах выступили слезы, так очарователен был этот архаический способ признания в любви.

– Да, наша встреча поистине принадлежит истории! Но это история, на которую человечество не имеет права.

Она выдернула свою левую руку, сунула ее в карман и подала ему маленькую мягкую капсулку.

– Проглотите это!

Он испугался, наверное решив, что Циана, у которой отец химик, не станет раздавать капсулы с безобидными веществами.

– Таким образом вы хотите уничтожить историю нашей встречи?

Она весело обняла его:

– Дурачок ты мой милый, проглоти! Я хочу поцеловать тебя.

– Чтобы потом я все забыл, да?

– Да нет же, это против вирусов, которые я могу тебе передать. Чтобы ты не заболел. Ну давай же, а то я теряю терпение!

Ее красоты и объятий оказалось достаточно для того, чтобы заставить мужчину из двадцатого века что-то проглотить, пусть даже это цианистый калий. А губы ее действительно чуть не свели его с ума. Потом Циана воскликнула дрожащим голосом:

– Да, я действительно люблю тебя! Это равносильно эллинской трагедии!

Непонятно почему, ее признание вызвало у него горькую усмешку:

– Да ладно тебе! И когда тебе удалось это понять?

– Раз я способна так целовать… – и она снова прильнула губами к его шраму.

– Наверное, тебе не раз приходилось целовать мужчин…

Циана разозлилась:

– Послушай, больше всего на свете меня интересует древняя история – это верно, но все же я помню кое-что и из своей собственной. – Боже, какая трагедия! – кажется, так говорили древние?

– «Боже» – это говорили, но не объявляли трагедией свои случайные знакомства.

– Но ведь именно в этом и заключается трагедия! – чуть не заплакала Циана. – Я для тебя – не больше чем эпизод, который ты должен немедленно забыть, а я буду любить тебя до смерти. О, Афродита, какой смертный грех совершила я перед тобой? За что так жестоко ты караешь меня?

Историку двадцатого века, вероятно, должно было показаться слишком необычным, чтобы ему объяснялась в любви девушка из двадцать четвертого века, причем в выражениях, употреблявшихся в четвертом веке до нашей эры, и потому он сказал:

– Милая моя, давай без банальных фраз!

Циана трагически воздела руки к небесам:

– Боже, что же мне теперь делать! Подай мне знак, о мудрая волоокая богиня!

– Ты сказала: войдешь в машину и сотрешь этот час. Можно мне посмотреть, как ты это сделаешь? – сказал он и, не дожидаясь ее согласия, ухватился двумя руками за края открывшегося люка и ловко проскользнул в кабину.

Удрученная своей трагедией, Циана слишком поздно осознала опасность и бросилась за ним.

– Эй, не смей ничего трогать!

Она так и не узнала, трогал ли он что-нибудь и что именно. Люк автоматически захлопнулся вслед за девушкой, что-то тихо щелкнуло, и уже в следующий миг оба они оказались в пилотских креслах, потому что машина очень резко перешла от полета в пространстве к полету во времени.

Как ни пыталась Циана остановить полет, чтобы вернуть историка-грибника обратно, все было тщетно. Непонятно почему, систему управления машиной блокировало, и ТСП мчало их в неизвестном направлении во времени, не имевшем ни конца, ни края. Поэтому когда на мониторе появилось изображение посадочной площадки институтского полигона, девушка обрадовалась. Однако на лицах профессора по темпоральным полетам и его ассистента радости не было и в помине.

– До каких пор ты будешь таскать сюда мужиков? – крикнул в сердцах профессор, забыв, что предыдущие случаи стерты в ее памяти, так что этот для нее первый. – И все в грязной обуви!

Ассистент деликатно подтолкнул профессора, но тут вспыхнула Циана:

– Я не виновата! Он сам залез в машину, я не смогла его остановить, и машина тоже сама тронулась. Как можно проводить эксперимент на машине, которая дает разброс во времени в три века!..

Мужчина из двадцатого века осматривал то бранящихся, то полигон с таким видом, будто попал в ловушку.

– Вы, коллега, держитесь вызывающе, – сказал уже примирительным тоном профессор. – Мне трудно будет дать положительный отзыв о вашей способности работать с темпоральными машинами.

– Но ведь она действительно… – попытался было защитить девушку инженер – специалист по темпоральным машинам, поглядывая на нее с ласковой укоризной.

– Ты и в самом деле нарушила все, абсолютно все правила! Полет был задан в автоматическом режиме, Циана, ручное управление служило только для проверки твоего умения справляться с ним. От тебя же требовалось только выйти из машины и определить, какого порядка разброс, все остальное было поручено автопилоту. В конце концов, если бы тебе не удалось устранить запрограммированные неполадки, автопилот сам устранил бы их в заданное время, а ты…