Текст книги "Неоконченный роман одной студентки (другой перевод)"
Автор книги: Любен Дилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Любен Дилов
НЕОКОНЧЕННЫЙ РОМАН ОДНОЙ СТУДЕНТКИ
Все, что может испортиться, – портится.
Закон Мэрфи
В этом романе мы расскажем о приключениях одной студентки из двадцать четвертого века, специализировавшейся на истории древних веков. Речь пойдет также о машинах времени и путанице во времени, которая не может не возникнуть, если в его ход вмешиваются люди и машины. Пусть читателя не смущает, если кое-какие вещи в романе покажутся ему неясными и недостаточно мотивированными, они и автору представляются такими же. Время-основа ясности и определенности в нашей жизни, запутается оно – смешается и естественный ход вещей.
Однако так называемый естественный ход вещей – отнюдь не природное явление. Человек сам придумал себе время, понаделал из него разных полочек, этажерок, ящиков и ящичков, чтобы раскладывать в каком-то порядке свои рукотворные и нерукотворные дела, в то время как истинное, вселенское время, вероятно, представляет собой всего-навсего одну единственную полку, у которой нет ни начала ни конца. Что ни положи на нее, ни за что не отыщешь. С изобретением машины времени человек запутался бы только в своем собственном времени, вселенское же время осталось бы неизменным. Вот почему в рамках вселенского времени не будет ничего противоестественного, если какой-нибудь роман вроде этого вообще не будет походить на роман или, к примеру, начнется с третьей главы, а не с первой. Ничего нелогичного не будет и в том, если он окажется незавершенным, потому что даже по законам нашего мышления не может быть завершенным, по крайней мере для нынешнего читателя, какое-либо действие или событие, которое разыграется только через несколько веков.
Итак, не судите автора строго за то, что он решился преподнести вам эту путаницу! Она наша, человеческая.
Глава третья
ПАСТОРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Отгоняя собак от девушки, Петр Чабан сразу понял, что она из другой цивилизации. Однако осознал он это гораздо позднее. А тогда он только сказал себе: эта красотка не из нашего ансамбля!.. Потому что в ансамбле их клуба таких богатых костюмов не водилось. Да и такую красавицу во всей округе не сыщешь.
Артистка робко подошла к нему, и Петр пришел в умиление при виде ее необыкновенно маленьких яично-желтых царвулей[1]1
Царвули – крестьянская обувь из сыромятной кожи (прим. пер.).
[Закрыть]. Танцовщица, наверное, подумал он про себя, а может, певица. А может, и то, и другое… И в голове у него завертелась известная народная песня: «Она ходит, словно пава…»
Девушка тоже смотрела на него во все глаза. Так они и стояли друг против друга, словно зачарованные, пока Петр Чабан не смутился, пристыженный своим видом: щетина трехдневной давности, на галошах засохшая грязь, куртка порвана на рукаве. Девушка улыбнулась ему и несколько гнусаво, будто у нее насморк, что-то сказала. Видимо, испугавшись, что он не понял, она показала себе под ноги:
– Блгария?
– Болгария, Болгария! – с готовностью подтвердил Петр, но тут чужеземка бросилась ему в объятия, потому что собаки зарычали на нее с несвойственной им яростью.
Возможно, их раздражали все эти пряжки, медальоны и серьги, вся эта сверкающая на ней золотая и серебряная мишура. А может, какое-то неземное благоухание, исходившее от нее?
– Цыц! – прикрикнул он на собак, прижав девушку к себе, но тут же отпустил, чтобы она не подумала, будто он пользуется своим служебным положением.
Однако, загнав сверкающую добычу бруки хозяину, собаки тут же угомонились и отошли, довольно помахивая хвостами.
– Страшу сен зверем оужасным, – произнесла она гнусаво и посмотрела на него снизу вверх, пощупала рукав его куртки, ощупала и мышцы под рукавом и снова прогнусавила: «Еда ты монж еси?»
Ему показалось, будто она спросила его, мужчина ли он, и эта нелепость настолько смутила его, что он весьма неуверенно ответил «да», хотя немало из пасущихся позади овечек могли бы тотчас это подтвердить.
– Ты еси монж красноляпен и прясилен, – сказала она и погладила его по щеке. – Ау, како бодль ест!
– Да, чего там… небритый. Не для кого здесь бриться, – сказал Петр и виновато показал на отару. – А вы откуда будете, сударыня?
Высвободившись из его объятий, девушка сказала на хорошем болгарском, хоть и с довольно сильным акцентом:
– А вы почему так говорите? Не так, как пишется в ваших книгах?
– Какой дурак станет говорить, как пишется в книгах, разве что какой-нибудь чокнутый? А ваша милость откуда знает болгарский? – все же постарался он говорить по-книжному.
– Аз есмь былгарка, – ответила она гнусаво, но тут же поправилась: – Значит, теперь надо сказать: я болгарка, так? – голос ее уже не звучал гнусаво.
– Так и скажите, а то – аз есмь, точно поп в церкви! А как вас звать-то?
– Циана.
– Цана! Неплохо…
– Нет-нет, Ци… а… на…
– Э, теперь модно выдрючиваться с именами.
Она внимательно слушала его, но, видимо, не все поняла. И сказала:
– Я то же самое говорила профессору. Этот язык, сказала я, всего лишь литературный. Население же, положительно, говорит иначе. Но как говорит население, у нас никто не знает… Впрочем, разговорный язык претерпел совсем незначительные изменения… Ооо!.. – она снова прижалась к нему, потому что несколько овечек подошли к чабану, ревниво подняв морды. – Сие животные не сонт ли овцен?
– Овцы, овцы, – исправил он ее, и на этот раз не посмев воспользоваться служебным положением.
– Еда не поендайонт они человека?
Петр легонько отстранил ее от себя, решив, что девушка просто подшучивает над ним.
– Они не кусаются, зато я могу укусить!
– Ха-хооо-хиии, – засмеялась она картинно, как будто участвовала в телепередаче, и довольно откровенно смерила его взглядом с головы до ног, до самых галош. Теперь он окончательно убедился, что она вовлекает его в какую-то непонятную игру… – Извини, но я столько времени учила этот язык! Ты мне нравишься, потом мне покажешь, как ты кусаешься, да? А сейчас мне нужна твоя помощь. Ты умеешь хранить тайну? Если ты настоящий мужчина…
– Могу, если надо, – ответил он нерешительно, испугавшись намека, таившегося в ее словах.
– Присядем в тени. Здесь очень жарко.
Было не так уж жарко, даже овцы еще не прятались в тень, но она энергичным шагом направилась в ближайший лесок, и Петру волей-неволей пришлось последовать за ней.
– Чудесно тут у вас! Какая красота! – вертела во все стороны головой чужеземка, а золотые подвески на лбу и монисто на груди нежно позвякивали.
Ничего особенного, поле как поле – самое обыкновенное, думал про себя Петр. Но кто знает этих городских… может, и в самом деле ей так кажется. Идя вслед за девушкой, он смотрел на ее тонкую талию, перехваченную широким златотканым поясом, и чувствовал, как в нем поднимаются, напирают, требуют выхода какие-то страшные темные силы.
Чужеземка выбрала укромное местечко в кустах на опушке леса. У Петра зашлось сердце, и лишь ум его отчаянно и храбро противился этим самым темным и страшным силам: «Только бы черт не попутал!»
Садясь на траву, она взяла его за руку и притянула к себе:
– Ты ведь не будешь сейчас кусаться? Ха-хоо-хиии!
– И чего ты ломаешься! – сказал он, решив перейти с нею на «ты». Что из того, что он чабан, не скотина же!
– Как это – ломаешься? – насторожилась девушка, явно не поняв слова, но почувствовав в нем нечто обидное.
– Так ни одна женщина не смеется, так только в книгах смеются. Но я все же не понял, откуда ты?
Она сделала широкий жест, обведя рукой вокруг себя, и подняла глаза к небу.
– Издалека… – девушка прислушалась, но вокруг было тихо, только мелодично позвякивали колокольцы в отаре, и вздохнула: – Какая тишина!
Потому что воскресенье, ответил про себя Петр Чабан, завтра как заревут трактора и насосы на водохранилище, тогда посмотришь. Но течение его мысли нарушили прямо-таки невероятные слова девушки:
– Если я тебе нравлюсь, если я тоже тебе нравлюсь…
– Петр я, зови меня Петей, – выдохнул он, – ну так что, если ты мне нравишься?
– А ты никому не скажешь? – склонилась она головой ему на плечо.
Только теперь, когда меж лопатками потекли струйки пота, Петр почувствовал, какая стоит жара.
– Да ведь я холостой. То есть хочу сказать, пора мне, и если мы нравимся друг другу, почему бы нам и не сказать об этом, а?
– Нет, нет, нет! – золотое монисто на груди красавицы зазвенело. – Этого никто не должен знать!
– Ну раз ты так считаешь… – вздохнул Петр. Ну разве это не мука горькая: такая красавица попалась, а похвастаться не моги! И себе в утешение он одной рукой обнял ее за талию, а другую, вроде бы трогая монисто, положил ей на грудь. – Ну и нарядилась же ты, точно невеста в старое время! Вот если бы это монисто было золотое, а?
– Оно золотое, – ответила она так спокойно, что он испугался: ничего себе, три низки тяжелых золотых монет! А если посчитать и те мелкие, что позвякивают на лбу и в косичнике!
– Зачем было навешивать на себя столько золота? Возьмет кто-нибудь и удушит за него!
– А у вас много разбойников? – испугалась она.
Петр засмеялся и, чтобы успокоить ее, обнял покрепче.
– Разбойников сколько угодно, но ты не бойся, раз я рядом…
– Ты меня будешь беречь, да, Петя? Очень беречь! Ведь я почти не знаю вашей жизни.
Темные силы тут же переплавились в готовность ринуться в бой за девушку. «Надо же, вот повезло-то! Такая девка сама идет в руки, да еще с золотым монистом в три ряда!.. Боже мой!» – мысленно воскликнул он, хоть и не верил в бога.
– А ты так и не сказала, откуда ты?
– Из Болгарии. Только из другой Болгарии, совсем другой. Поклянись, Петя, что никому не скажешь! Перекрестись!
– Но ведь я неверующий, зачем мне креститься? Я тебе обещал, и все тут.
Она посмотрела на него озадаченно.
– Еретик?
– Нет, комсомолец.
Ему показалось, что она не поняла, потому что смущенно начала ощупывать пряжки на одежде.
– Послушай, Петя, я действительно болгарка. Только из того мира, который лежит далеко-далеко в будущем. Я из двадцать четвертого века. Сюда прибыла на одной специальной машине. Ты знаешь, что такое машина?
– А чего тут знать! – почувствовал себя уязвленным Петр.
– Никто не должен видеть эту машину, понимаешь? Потому что ее объявят изобретением дьявола. Нужно ее спрятать, причем немедленно!
Вскочив, она повела его через кусты в глубь леса. Ветки пытались задрать ей подол сарафана, тяжелый от золотого шитья. Только один раз соблазнительно мелькнул пестрый чулок и маняще улыбнулась ему белая складочка тела под коленом. Только бы не что-нибудь антигосударственное, молил про себя бога Петр, поспешая за девушкой. А вообще-то с красавицей явно можно найти общий язык, особенно если оказать ей услугу…
Они вышли на поляну. Петр хорошо знал это место. В центре поляны и в самом деле торчала какая-то странная машина. Блестящая, как скороварка, в которой дома варили фасолевую похлебку. Да и по форме она походила на скороварку или скорее на громадный кофейник.
– Что это?
– Машина для путешествий во времени. На ней я прилетела и только на ней могу вернуться.
Петр начал соображать, где бы ее спрятать. В загон для овец не спрячешь, туда заглядывают все, кому не лень – жены чабанов, бригадиры, начальство… Закопать – слишком много работы.
– О чем ты думаешь? – подтолкнула она его, будто сомневаясь в его способности мыслить.
– Сейчас закидаю ее сеном, а там посмотрим. А не найдется ли у тебя какой-нибудь другой одежды, а то…
Она где-то что-то нажала, и в металлической стене открылось круглое отверстие – ни дверь, ни окно. Потом подпрыгнула, подтянулась, сунула голову в отверстие и через некоторое время вытащила что-то вроде задрипанного сарафана. Петр возмутился:
– Ты что себе думаешь, если мы деревенские, так совсем отсталые? – В глазах девушки отразилось искреннее непонимание, к тому же они были так красивы, что он смягчился. – Ладно, надевай пока, а там я постараюсь раздобыть что-нибудь поприличнее.
А она – словно они давным-давно женаты – тут же разделась. Ему стало неловко, и он отвернулся, но, не в силах устоять перед искушением, то и дело поглядывал через плечо. Петр Чабан и в самом деле был неверующим, но и на этот раз он повторил с истым благоговением: «Господи, какая красота мне досталась!» И вдруг, испугавшись, как бы не потерять ее, разозлился:
– Ну-ка спрячь свои побрякушки! – потому что она и старый сарафан перетянула дорогим поясом с громадной пряжкой.
– Не могу без них. Это не просто украшения, в них скрыты специальные аппараты, с помощью которых я буду изучать вашу жизнь.
– Но ты пойми, сейчас ни одна женщина не ходит в таком виде!
Она всплеснула руками, готовая расплакаться:
– Ну как это возможно, чтобы наши историки так ошиблись!
Петр снова уступил.
– Ладно, принесу тебе какой-нибудь плащ, хотя посреди лета в плаще… ладно, поищу рабочий халат.
– Петя, прошу тебя, побыстрее! Кто-нибудь придет! – забеспокоилась она вдруг.
Он сделал ей знак спрятаться в кустах и бросился к кошарам. Нагрузил телегу сеном, впряг осла и, понукая, погнал его. Однако одной телеги не хватило, пришлось шесть раз обернуться, пока машина не стала походить на настоящую копну. Подперев ее с нескольких сторон шестами, он остановился перевести дух, чтобы полюбоваться делом своих рук. Надо же, какую хорошую копну поставил, не каждый справится с таким делом, да еще в считанное время! Чужеземка восхищенно всплеснула руками, и на этот раз картинно, как артистка в телепередаче, потом вынула из-за пазухи шелковой кружевной платочек, из тех, что иностранцы покупают в сувенирных магазинах, и нежно обтерла ему лоб.
– Господи, какой же ты мастер! – воскликнула девушка, и он снова смутился: вроде бы из далекого будущего, а «господи» то и дело у нее на языке, да и в том, как ставятся копны, тоже, видать, разбирается.
Однако вскоре ему пришлось отбросить тревожные сомнения и совершить нечто такое, на что далеко не каждый решится. Он вернул телегу на место, старательно скрыл следы кражи, вымылся до пояса, разыскал большую крестьянскую торбу и стал кидать в нее самое лучшее, что нашлось в шкафах: свежую брынзу, копченую колбасу, коробку лукума с орехами. Прихватил и котелок с айраном. На плечо набросил пару одеял.
– Видишь ли, – сказал он, вернувшись. – Этой ночью придется остаться здесь, потому что туда придут другие чабаны, а ты в этой одежде…
Готовый к ее отказу, он говорил, смущенно глядя в сторону леса, потому что совсем не умел притворяться, но она обрадовалась, как ребенок:
– Чудесно, мне никогда не приходилось спать под открытым небом!..
Они постелили себе на опушке леса, откуда можно было наблюдать за отарой и за дорогой, ведущей к кошарам. Как только они легли рядом, она тут же прильнула к его плечу.
– Ты будешь мне добрым другом, да? Мне так нужна твоя защита. Ты будешь меня учить, помогать изучать вашу жизнь?
Она сказала это так мило, что темные силы, дремавшие в нем, совсем затаились.
– Жизнь как жизнь, чего в ней особенного? – сказал он.
– Я историк, но еще очень неопытный. Ты, может, знаешь, что это такое…
– Давай не будем начинать с обид, а?
Она обрадовалась и в то же время удивилась.
– Знаешь, ты сразу показался мне очень интеллигентным парнем. У тебя даже вшей нет! – сунула она свой пальчик ему под мышку.
– Придумала тоже – вши! – сначала он возмутился, а потом рассмеялся. – Вши теперь развелись у городских!
– Ты, наверное, гайдук, – таинственно шепнула она ему на ухо с ноткой восхищения в голосе, а он дернулся, боясь щекотки. Возможно, поэтому она засомневалась: – Погоди-погоди, гайдуки вроде были позже! Мы ведь в тринадцатом веке? И еще нет турок, правда?
Тут Петр совсем развеселился.
– Тринадцатый кончился в прошлом году, теперь у нас четырнадцатый.
– Неужели? Значит, эта машина продолжает давать разброс во времени! – она внимательно посмотрела на него, погладила свежевыбритую щеку юноши, пахнущую виноградным первачом – какой дурак станет в кошаре тратить одеколон на щеки? – Чем ты так хорошо побрился?
– Я употребляю только «Жиллет»! – похвастался он.
– Ты покажешь мне завтра? Мне очень любопытно, ведь для этого я и прибыла к вам, – она снова начала ластиться к нему. – Ты чудесный парень. А ты, случайно, не богомил?
– Я же сказал тебе, что я Петр, – ответил он, и темные силы снова зашевелились в нем.
Они уже повели его руку, попытавшуюся было забраться за пазуху девушке, но чужеземка ласково отстранила ее.
– Есть хочется. А что это в горшке, а?
Он дал ей отпить холодного айрана, и она снова пришла в восторг:
– О, как хорошо вы живете! А едите только натуральные продукты?
– Ага, – подтвердил Петр, расстилая небольшую скатерку и раскладывая на ней лакомства из торбы. – А ты знаешь, сколько мы здесь зашибаем! С тех пор, как пошла мода на грубую домашнюю шерсть, да еще с этим новым экономическим механизмом… А ну-ка, где тут у нас музыка? – вспомнил он о транзисторе и сунул руку в сумку-однодневку. – Позавчера сменил батарейки.
– Что это? – испугалась она, когда он вытащил свой маленький транзистор. Возможно, она ожидала увидеть свирель, да только зачем современному чабану свирель? – Откуда это у тебя?
Гордый, что ему удалось наконец изумить ее, он включил радио, которое тут же изрекло что-то об империалистах. Естественно, ничего подобного свирель не смогла бы изобразить.
– У меня и телевизор есть, даже два – цветной и портативный. Я же сказал, что мы здесь здорово зашибаем.
Она потянулась к транзистору, уверенно настроилась на другую волну, послышались другие голоса, музыка… Побледнев, она спросила:
– Петя, а какой теперь год?
– Ммм… тысяча девятьсот восемьдесят второй, а что?
– Ты же сказал, что четырнадцатый век?
– А, да то четырнадцатый век пошел болгарскому государству, у нас и праздники были, торжества. А вообще-то мы в двадцатом веке живем.
Она вскочила, судорожно, как припадочная, вцепилась ногтями себе в щеки и с перепугу снова залепетала гнусаво на своем поповском языке:
– Ооо, и бондет плач и скръжет зомбом… – и бросилась в сторону полянки.
Когда он прибежал, она уже отбросила шесты и панически стаскивала сено с машины.
– Погоди, что случилось?
Раскидав сено, она открыла то ли иллюминатор, то ли дверцу. Крупные прозрачные слезы текли по ее щекам.
– Какая ошибка! Господи боже мой! И бондет плач и скръжет зомбом!
– Что, что?
– Ад, настоящий ад ждет меня в институте, вот что! А в одной вашей книге так пишется об аде: и бондет плач и скръжет зомбом.
Увидев, что он тоже чуть не плачет, она бросилась ему на шею.
– Не сердись на меня, милый! И забудь меня, навсегда забудь, слышишь? И никому не рассказывай обо мне, прошу тебя! Нам строго-настрого запрещено вмешиваться в ход истории, а в ваших веках мы вообще не должны появляться! А теперь отойди, чтобы не зацепить тебя машиной.
Не успел он и слова сказать, как она нырнула головой вперед в круглое отверстие – то ли иллюминатор, то ли дверцу – только мелькнули ее пестрые вязаные носки и яично-желтые кожаные царвули. Когда ему удалось наконец открыть рот и перевести дух, у него запершило в горле от разлетевшегося во все стороны сена, и он закашлялся до слез. Сквозь слезы он увидел, как в сотне метров над верхушками деревьев машина вдруг растаяла в небе. Не улетела, а просто исчезла…
С горя Петр Чабан съел все, что принес. Выпил и весь айран, а под вечер, загнав овец, спустился в село и – прямиком к директору школы. С порога спросил, есть ли на свете машины, способные переносить человека из одного века в другой, и так далее. Директор ответил, что такие машины бывают только в фантастических романах и что не стоит верить всему, что написано. А потом, внимательно посмотрев на него, добавил, что порой во сне или наяву может привидеться нечто подобное, но в таких случаях не следует верить и своим глазам…
– Я так и подумал, – сказал, довольный собой Петр, потому что ему и вправду уже казалось, что красавица привиделась ему в сладкой послеобеденной дреме.
Однако потом, уже на поляне, стоя под ясной полной луной, он озадаченно чесал заросшую шею:
– Но тогда зачем, спрашивается, тащил я сюда это сено? Теперь нужно перетаскать все обратно, потому что…
Все же перетаскивать сено он не стал, потому что другие чабаны могли подумать о нем бог знает что, зато решил пригнать сюда отару – овцы начисто все подберут.
С трудом дождался он рассвета, всю ночь промучавшись в трагическом недоумении: значит, окажись он в тринадцатом веке да еще завшивевший, тогда бы эта неземная красавица… А так, с транзистором и с телевизорами – фиг с маслом!.. Потом он с остервенением погнал отару на поляну.
Однако сена уже не было.
– Сразу видать, то мы в нашем веке, – вздохнул Петр Чабан. – Боже мой, сколько же проходимцев развелось на свете!
И ему снова захотелось плакать.
