Текст книги "Том 3. Грабители морей. Парии человечества. Питкернское преступление (с илл.)"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 44 страниц)

IX

Полярная буря. – Йорник и Густапс. – Часы бесед. – Почему?

В ЭТУ САМУЮ НОЧЬ РАЗРАЗИЛАСЬ СТРАШНАЯ буря, свирепствовавшая подряд трое суток. Пэкингтон, явившись на клипер с двумя своими эскимосами, Густапсом и Йорником, которых пожелал видеть и расспросить Фредерик Бьёрн, не мог все три дня возвратиться на свою яхту. Несмотря на то что ртуть упала до тридцати шести градусов ниже нуля, океан не замерзал: ему мешала буря.

Почтенный янки по-своему боролся с ветром и холодом. Он постоянно тянул стаканами то виски, то джин, то бренди, то херес. Этот прилежный труженик, как и большинство американцев того времени, не умел ни на что больше употреблять свой досуг, как на то, чтобы пить и пить.

В течение трех суток, пока продолжалась полярная буря, он только этим и занимался.

На вопросы, обращенные к эскимосам, Густапс и Йорник отвечали, что лет девять или восемь тому назад они провожали одного европейца со свитой до ледяной стены, через которую еще не переступил ни один человек. Эскимосов послали обратно за помощью, которую европейцы просили у их племени, но, когда они возвратились, европейцев уже не было в живых никого: все они погибли от голода и холода. Впоследствии, правда, Густапс и Йорник слышали от других эскимосов, что двое или трое из членов экспедиции перебрались-таки через ледяную стену, за которой действительно лежала земля, свободная ото льда, куда улетают водяные птицы; но эта земля так же холодна, как и соседние страны, и потому те два или три европейца тоже, по всей вероятности, погибли, как и их товарищи.

Ответы эскимосов не только не разъяснили, но скорее даже запутали вопрос.

Живя на клипере, эскимосы ничем не возбудили против себя подозрений. Йорник выказывал себя очень услужливым и распорядительным; мысль Фредерика учреждать по дороге промежуточные пункты он одобрил вполне. Скоро даже Готшальк и Рескьявик прониклись уважением к его опытности, и без его совета на клипере не делалось уже ничего.

Таким образом негодяй создал себе прочное и почетное положение среди членов экспедиции, облегчавшее исполнение его гнусных замыслов.

Йорник говорил обычно за себя и за Густапса, своего родственника. Последний играл роль немого и так удачно, что никогда ничего не говорил, по крайней мере, при других. В то же время, Густапс начал ухаживать за старым Грундвигом и всячески подлаживался к нему. Заметив слабость старика к табаку, он подарил ему несколько пачек самых разнообразных сортов. Старик умилился и сказал однажды своему другу Гуттору:

– Знаешь, этот эскимос, по-видимому, вовсе не дурной человек… Очень часто нам с первого взгляда кажутся несимпатичными люди, в сущности честные и… и…

– И имеющие очень хороший табак, – договорил не без коварства Гуттор, насмешливо поглядывая на друга.

На этот раз враги Бьёрнов выбрали для исполнения своих целей чрезвычайно ловких людей.

Эти люди умели ждать, а это всегда имеет очень большое значение для успеха задуманных дел.

Фредерик и Эдмунд верили Густапсу и Йорнику безусловно, а Пэкингтон беспрестанно хвастался:

– Что, каков я? Каких молодцов нанял!..

Грундвиг дряхлел. Это был уже не прежний Грундвиг, угадывавший все с первого взгляда. Конечно, он не утратил еще своей обычной проницательности, но зато действовал с меньшим тактом и, вечно твердя и повторяя одно и то же, начинал надоедать своим господам. Почти все на корабле, за исключением одного Гуттора, говорили про старика:

– Он завирается!

Таким образом, Густапс и Йорник – читатели уже догадались, конечно, что это были переодетые агенты «Грабителей», – почти не имели на клипере серьезных противников.

При таких условиях опасность, грозившая норландцам, была чрезмерна и едва ли отвратима.

* * *

Буря утихла. Льдины быстро спаялись и образовали сплошное ледяное поле. Солнце появлялось на горизонте лишь на самое короткое время. Наступила пора покинуть корабли и двинуться в путь.

Оставалось докончить последние приготовления, удостовериться, не забыто ли что-нибудь, и окончательно установить маршрут.

Однажды после обеда, когда все прочие ушли, за столом остались братья Бьёрны, Пэкингтон и Гуттор с Грундвигом.

Разумеется, беседа шла, как и всегда, о предстоящей экспедиции.

– Итак, – проговорил Пэкингтон, – солнце скроется здесь на целые полгода?

– Любезный Пэкингтон, вы ошибаетесь, – возразил герцог Норландский. – В этой части Гренландии полярная ночь продолжается только три месяца, да и то она озаряется северным сиянием.

– Господа, – объявил янки, – у меня есть идея… Не позволите ли вы мне сообщить ее вам?

– Говорите, пожалуйста. Мы вас слушаем.

– Что касается меня, – начал янки, – то я очутился здесь в такую пору совершенно случайно, потому что главным образом подсказали эту мысль нанятые мною в Исландии проводники. Но вы – другое дело. Вы готовились к экспедиции заранее, вы заранее выработали план. Скажите, пожалуйста, почему вы выбрали именно это время года?

– Очень просто, любезный Пэкингтон: мы хотели вступить в борьбу с суровым климатом в то время, пока мы еще полны сил и не истомлены путешествием. Мы готовились встретить все трудности в самом начале и победить их. Затем, когда мы уже порядком утомимся и измучаемся, солнце вернется, а с ним возвратятся к нам и утраченные силы.

– Боже мой, какое простое и в то же время глубоко верное рассуждение! – вскричал Пэкингтон, искренне пораженный ответом норландца.

– Все прежние путешественники, – продолжал герцог Норландский, – поступали как раз наоборот, и в конце концов что же выходило? Истратив все свои силы, они натыкались на препятствия и погибали, не будучи в состоянии ни превозмочь их, ни вернуться назад. Мы же обеспечили себе и возможность борьбы, и свободное отступление на случай неудачи.

– Если после этого мы не достигнем цели, – воскликнул в восторге Пэкингтон, – то я уж и не знаю, кому удастся ее достичь когда-нибудь!

Несколько минут еще продолжалась беседа на ту же тему, наконец собеседники разошлись по своим каютам и легли спать.

X

Густапс и Йорник. – Придворный куроед великого курфюрста. – Ночное покушение. – Северное сияние. – На оленях.

ОДНОВРЕМЕННО С ЭТОЙ БЕСЕЩОЙ, происходившей в кают-компании клипера, на американской яхте велся разговор между двумя эскимосами Пэкингтона.

Густапс и Йорник обсуждали свои злодейские планы.

– Вполне ли надежно устройство твоей машины? – говорил Густапс. – Ты ведь знаешь, что клипер не должен взорваться раньше, чем через десять дней, потому что именно такой срок нужен тебе на уничтожение четырех человек, которых я тебе указал: Грундвига, его товарища и обоих Бьёрнов.

– Это правда, что вы дадите мне двадцать тысяч пиастров за обоих братьев?

– Я дал тебе слово, Йорник.

– Ладно, я их скоро заработаю.

– Затем ты должен сделать так, чтобы остальные норландцы лишились всяких средств для возвращения на родину. Ни один из них не должен вернуться и рассказать о том, что случилось здесь. Если это узнается, вся вина будет приписана мне, и норландцы восстанут, как один человек, под начальством Эрика, чтобы отомстить мне.

Густапс не знал, что против Розольфсе уже предпринята новая экспедиция уцелевшими «Грабителями», которые не сочли нужным посвятить его в эту тайну.

– Не беспокойтесь, господин мой. Я устрою все как следует и в самую надлежащую пору.

– Вот я и спрашиваю тебя, уверен ли ты в успехе?

– Уверен, как в том, что я существую в данную минуту. Видите ли, я устроил фитиль, время горения которого рассчитано в точности. Конец его приведен в кают-компанию яхты. Через две недели яхта взлетит на воздух, а с ней и клипер, который стоит бок о бок.

– А разве не может случиться, что яхта взлетит, а клипер уцелеет?

– Разве вы не помните, что мы уговорили этого дурака Пэкингтона взять с собой десять тысяч килограммов пороха? Тут есть чем взорвать даже целых пять кораблей!

– Твоя правда, Йорник. Взрыв будет ужасный. Можно вполне надеяться, что наши враги погибнут до единого, после чего мы уедем в санях на южный берег, где и будем ждать корабля, который должен за нами прийти. И тогда Йорник будет богат и не вернется на землю своих предков, а станет жить с белыми людьми, есть ростбиф, пить водку, курить глиняную трубку.

Читатель, вероятно, уже понял, что из двух злодеев только Йорник был настоящим эскимосом. Он действительно служил однажды проводником в одной экспедиции, предпринятой компанией молодых англичан с целью поохотиться на белых медведей. Компания осталась очень довольна его услугами и привезла его с собой в Лондон, где он имел большой успех в качестве первого эскимоса, появившегося в Европе. С ним одно время много носились, заставляли его есть сырых, неощипанных кур и тому подобное. Но все на свете надоедает, надоел публике и эскимос. Между тем он успел привыкнуть к европейскому комфорту и полюбил денежки. Тщетно показывался он на подмостках цирков и балаганов в качестве «куроеда великого курфюрста Прусского» – на него перестали смотреть. Бедному эскимосу грозила в Европе голодная смерть. Наконец над ним сжалился капитан одного корабля и отвез его в Исландию. Там его отыскал таинственный незнакомец, которого мы пока знаем лишь под именем Густапса, и нанял его для своих целей. Дикарь, почувствовавший жажду денег, ради них всегда бывает готов на все…

В эту ночь Йорник, докончив устройство своего фитиля, вернулся в каюту, где он помещался со своим товарищем. Густапс крепко спал. Тогда у эскимоса явилась мысль: а что, если враги Густапса богаче его и заплатят Йорнику за смерть Густапса гораздо дороже, чем тот обещал заплатить за убийство их?

Эта мысль быстрее молнии промелькнула в голове дикаря, но он успел ей поддаться. Взяв пистолет, он подкрался к спящему товарищу и прицелился ему в затылок.

Но Густапс никогда спокойно не спал; он постоянно бредил разными ужасами. Так и в этот раз его посетили тревожные сны; он стал метаться и кричать:

– Измена!.. Не смейте!.. Горе тому, кто меня тронет!..

Йорник подумал, что это дух-покровитель предупреждает Густапса о грозящей ему опасности. Дикарь испугался, бросил в сторону пистолет и встал на колени, громко крича:

– Простите!.. Простите!.. Это злой дух меня смутил!.. Никогда больше не буду!.. С этой минуты я буду вам верен, как собака!..

При первых же словах эскимоса Густапс проснулся и понял все.

– А, господин Йорник, – сказал он, – вы хотели продаться тому, кто дороже заплатит? Подойди ближе, – прибавил он повелительно.

Эскимос подошел.

Густапс прицелился в него из своего пистолета.

– Стрелять или нет? – спросил он.

– Как угодно, – смиренно отвечал Йорник, весь трепеща. – Злой дух ввел было меня в искушение, но я удержался.

– Ну, на первый раз я тебя прощаю, – объявил Густапс, – но помни, что если что-нибудь подобное повторится – пощады тебе не будет… Запомни это!

Эскимос отошел прочь, как побитая собака, и лег спать в углу.

Эта ночь была последней перед выступлением в поход. Наутро все норландцы должны были уехать на санях по льду, за исключением десяти человек, которые оставались для охраны клипера.

В эту ночь весь горизонт осветился великолепным северным сиянием, которым норландцы так залюбовались, что долго не ложились спать. Особенно восторгался Пэкингтон, никогда не видавший ничего подобного.

Утром, в назначенный час, состоялось выступление.

Весь караван разделился на три части: норландцы шли под начальством Эдмунда, американцы – под начальством Пэкингтона, а эскимосы – под начальством Готшалька и Рескьявика.

Экспедицию сопровождали пятеро саней, нагруженных вещами и припасами. Предполагалось, что один день сани будут везти олени, на другой день собаки – по очереди, во избежание утомления тех и других. Собаки были эскимосской породы, с превосходным чутьем и замечательно дрессированные.

Йорника и Густапса возвели в сан главных проводников. Фредерик Бьёрн взял на себя главное командование экспедицией.

В первое время после выступления норландцы пели веселые песни, но потом унялись. Экспедиция двигалась среди глубокой тишины, которую нарушал только скрип полозьев по мерзлому снегу да по временам лай собак.

XI

Первая станция. – Мамонт. – Тревога. – Белый медведь. – Лже-эскимос. – Злые умыслы. – На санях. – Говорящий немой.

ПУТЕШЕСТВЕННИКИ УПОТРЕБИЛИ РОВНО неделю на переезд через мыс Парри, имеющий около сорока миль ширины. По ту сторону мыса снова тянется Ледовитый океан вплоть до земли, покрытой вечным снегом и известной под именем Ледовых берегов.

Фредерик Бьёрн решил устроить в этом месте первую станцию. Хоть от бухты Надежды тут было еще недалеко, но герцог считал целесообразным, чтобы расстояние между станционными пунктами было вообще как можно меньше.

По приказанию герцога матросы отыскали удобное место и немедленно принялись вырубать топорами пещеру в ледяной массе.

Работа подвигалась быстро. Сильные, могучие норландцы делали просто чудеса. В несколько часов они вырубили во льду значительное углубление, так что снаружи не было видно работавших в нем.

Вдруг один из них выбежал оттуда и крикнул герцогу:

– Ваша светлость, пожалуйте взглянуть… Во льду нашелся какой-то огромный зверь…

Оба брата и Пэкингтон подбежали к выдолбленной пещере и остолбенели от изумления.

Во льду они увидали огромную черноватую массу, величиной на целую треть больше индийского слона. Это был не скелет, а целое животное – с мясом и кожей.

– Может быть, он тут пробыл более ста тысяч лет, – заметил Фредерик Бьёрн. – Эти животные давно исчезли с лица земли и превратились в ископаемых.

– Это как будто слон, – произнес американец.

– Действительно, это слон, но только допотопный, или так называемый мамонт.

– Но как же он мог так хорошо сохраниться, если он допотопный?

– Лед сохранил его в целости. Вообще мамонтов находят почти всегда в нетронутом виде.

– Я в первый раз слышу об этом.

– О нет, дорогой Пэкингтон, это уже много раз бывало и прежде. Мы в этом случае ничего не открыли нового.

Фредерик Бьёрн велел вытащить мамонта из льда. Когда тушу разрубили, мясо оказалось розовым и свежим. Его отдали собакам, которые с жадностью на него набросились.

На устройство станции понадобилось два дня времени. Внутренние стены ледяной пещеры были обиты звериными шкурами, пол устлали рогожами, скамейки обтянули мягкой кожей, под которую подложили водорослей. Снабдив это жилье всем необходимым, устроили в честь открытия станции вечеринку. Затем оставалось только выбрать несколько человек для того, чтобы вверить им охрану станции.

Фредерик не желал брать на себя ответственность за выбор и сказал своим людям, чтобы они посоветовались между собой и выбрали сами, кого хотят, а на следующее утро доложили бы ему имена выбранных.

Вскоре все легли спать. Часа через два сон путешественников был вдруг потревожен глухим рычанием где-то недалеко от лагеря.

– Это какой-нибудь белый медведь напал на наш след, – сказал Фредерик. – Пусть никто не выходит на разведку. Это опасно, а мне не хочется, чтобы день открытия первой станций ознаменовался какой-нибудь бедой.

Ночевали путешественники эту ночь в новой своей пещере. Среди сна им казалось иной раз, что какой-то громадный зверь, рыча, царапается в массивную дверь пещеры, сработанную из толстых бревен.

Утром первый из норландцев, отворивший дверь, сейчас же захлопнул ее в простительном испуге: у порога ее лежал огромный медведь.

У Эдмунда явилось предчувствие. Он подбежал к двери, отворил ее и сейчас же воскликнул радостно:

– Друг Фриц!.. Друг Фриц!..

Медведь тотчас начал ласкаться к своему господину. Дело в том, что по совету эскимосов, опасавшихся, что друг Фриц будет привлекать диких медведей, его оставили было на «Дяде Магнусе», к великому огорчению Эдмунда. Гаттору, который назначен был начальником охраны клипера, поручено было следить, чтобы друг Фриц как-нибудь не вырвался и не убежал. Шесть дней медведя держали на привязи, на седьмой день, видя, что он тих и смирен, спустили с цепи. Тогда друг Фриц сейчас же пустился наутек и догнал своего господина. Не отводить же его было теперь назад! Пришлось примириться с его присутствием и принять в состав полярной экспедиции нового члена.

Друг Фриц словно почувствовал, что его оставляют, и весело прыгал около Эдмунда.

Вообще медведи всех пород очень умны и привязчивы к людям. Это единственные из зверей, способные сделаться вполне ручными и не представлять ни малейшей опасности для своего хозяина, – разумеется, в том лишь случае, если они взяты маленькими.

До сих пор у Эдмунда ни разу не было повода жаловаться на своего медведя, хотя тот и обнаруживал иногда ни на чем не основанную антипатию к некоторым людям. Например, еще на «Дяде Магнусе» был однажды такого рода случай. Грундвиг подозвал друга Фрица и велел ему протанцевать перед эскимосом Йорником. Но медведь, всегда послушный, на этот раз лишь сердито заворчал.

– Что это тебе не нравится бедный Йорник? – засмеялся Грундвиг. – Ну, уж так и быть. Если ты не хочешь показать свое искусство перед ним, то попляши хоть перед господином Густапсом.

Медведь подошел к немому эскимосу, обнюхал его и заворчал еще сердитее.

– Ах, какой ты странный зверь! – сказал Грундвиг. – Ну, чем тебе не нравятся господа эскимосы? Что они тебе сделали? Правда, они неказисты с виду, но ведь и ты не лучше. Они похожи на тебя, как две капли воды.

Эскимосы чувствовали себя очень неловко во время этой сцены и поспешили удалиться с клипера на яхту.

Грундвиг не оставил без внимания антипатию медведя к эскимосам и окончательно утвердился в своем предубеждении против них. Он решил следить за ними в оба глаза, не говоря, однако, об этом никому: он знал, что на его слова все равно не обратят внимания.

И как основательны были его подозрения! Густапс и Йорник уже назначили и ночь для убийства братьев Бьёрнов и Грундвига с Гуттором. Их предположено было заколоть ножом в первую же ночь после отъезда с вновь устроенной станции.

Исполнению этого намерения помешало только случайное обстоятельство.

Норландские матросы, собравшись на совет для избрания лиц, которых предполагалось оставить для охраны станции, остановили свой выбор на Гутторе и Грундвиге и объявили об этом герцогу.

Грундвиг горячо протестовал.

– Мы с Гуттором офицеры, – говорил он, – нами не могут распоряжаться простые матросы. Нашего согласия нужно было спросить.

– Не упорствуй, Грундвиг, – возразил ему Эдмунд. – Поверь, что ты будешь нам тут полезнее. Ведь ты уже стар, ты можешь не вынести путешествия к Северному полюсу. Подумай, как мне будет горько, если с тобой что-нибудь случится. Ведь я теперь смотрю на тебя, как на своего второго отца, после того как умер мой батюшка.

– О, Эдмунд! – вскричал, рыдая, старик. – Зачем вы мне это говорите? Вы довели меня до слез, как малого ребенка. Делайте со мной, что хотите!.. Если вы приказываете – я остаюсь!..

Эдмунд бросился в его объятия.

– Спасибо, спасибо, старый и верный друг! – воскликнул он. – Ну, а ты, Гуттор, согласен остаться? – обратился он с вопросом к богатырю.

– Как скажет Грундвиг, так я и сделаю, – отвечал тот. – Дайте нам с ним посоветоваться.

Пока происходили эти разговоры, поднялась ужасная северная буря. Ехать было опасно, и потому Фредерик Бьёрн отложил отъезд до следующего дня.

Когда об этом узнали эскимосы Пэкингтона, Йорник явился к герцогу и предложил:

– Господин мой, так как вы отложили отъезд, то у нас впереди свободный день. Мне пришла по этому поводу одна мысль, которую я и прошу у вас позволения осуществить.

– Говори.

– Вы видите эти ледники в двух милях отсюда? Они представляют высокую стену, через которую трудно перебраться. Вот я и придумал съездить со своим товарищем и посмотреть, нельзя ли будет эту стену объехать.

– Очень хорошо, мой милый… Вообще я чрезвычайно доволен и тобой, и твоим товарищем. Можешь быть уверен, что я вас обоих щедро награжу за службу.

– Спасибо, господин мой. Вы очень добры.

– Поезжай, куда ты говорил, и осмотри. Возьми мои легкие сани и собак… Ты, разумеется, возьмешь с собой и своего товарища?

– Да, господин мой.

– Прекрасно. Когда вернешься, расскажи мне обо всем подробно.

Несколько минут спустя легкие санки герцога Норландского, запряженные шестью лапландскими собаками, стояли совсем готовые у дверей палатки, в которой жили Густапс и Йорник.

Там их можно было хорошо разглядеть обоих. Йорник был обыкновенный эскимос – с темно-бурой кожей, низким лбом, приплюснутым носом и узкими глазами, но его товарищ… Его товарищ натирал себе в это время лицо медвежьим салом для предохранения от мороза и снял с рук перчатки. Руки у него были белые, той белизны, которой отличается кожа рыжих людей. Лица его разглядеть было нельзя, так как он натирал себе щеки, не снимая с головы капюшона.

– Ну, теперь можно ехать, – объявил Густапс, окончив свой туалет.

– Тише, тише! – предостерег его Йорник. – Разве можно так рисковать.

– Кто же нас может услышать? – возразил с усмешкой «немой» Густапс. – Какой ты, однако, трус!

– Вы вот все не верите мне! – продолжал Йорник. – А между тем за нами постоянно следит тот человек, которого вы называете Гуттором… ну, одним словом, этот богатырь… Я и сейчас не уверен в том, что он не прокрался сюда, в палатку и не подслушивает за нами…

Густапс сделал жест нетерпения: палатка была так тесна, что в ней не мог спрятаться такой великан, как Гуттор.

– Твои глупые опасения просто смешны, – проговорил «немой». – Замолчи, пожалуйста, и поедем.

Йорник не стал больше разговаривать. Оба эскимоса вышли из палатки, сели в сани и с быстротой стрелы понеслись по снежной равнине.

* * *

Едва успели сани отъехать, как из-за палатки поднялась какая-то громадная фигура, лежавшая до того времени на голой мерзлой земле. Этот человек с трудом двигался; все члены его были парализованы от холода. Он сел, но встать на ноги не мог, чувствуя, что замерзает.

То был Гуттор. Он прокрался к палатке бандитов, лег на снег и пролежал там все время, пока злодеи разговаривали. Он слышал весь их разговор. Мало того: большой парусной иглой он проколол в палатке отверстие и, приложившись глазом, имел возможность внимательно разглядеть их.

После долгих усилий он встал наконец на ноги, но не мог ступить ни шагу: холод одолевал богатыря. Он начал кричать, звать на помощь, но страшная буря заглушала его голос.

Палатка бандитов стояла всего шагах в пятнадцати от общего лагеря, но в такую бурю, какая свирепствовала теперь, даже и это расстояние было слишком велико для человеческого голоса.

– О, Боже мой! – стонал несчастный. – Неужели я умру, не дав никому знать об опасности?.. Это ужасно. Я этого не хочу, не хочу, не хочу!..

Он напрягал всю силу своих легких, кричал, звал. Нет, никто его не слышал. Сквозь метель ничего не видно; ветер ревел так, что Гуттор даже сам почти не слышал собственного своего крика.

Несчастный опять присел на снег, не будучи в состоянии стоять. Метель заносила его. Не имея надежды, что его услышат, он даже перестал кричать. Две слезы выкатились из его глаз и замерзли. Он лег на землю, чувствуя, что засыпает, и бессознательно хватаясь за что-то рукой.

В это время дверь станции распахнулась, и раздался чей-то встревоженный голос:

– Гуттор!.. Гуттор!..

Но Гуттор не откликнулся.