Текст книги "Охота для всех"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Англичанин очень храбр под огнем, это само собой разумеется, но он не слишком расторопен и сметлив. Увы, он не способен раздобыть и приготовить себе ростбиф, если не подвезли провиант; он не сможет починить свои башмаки, когда пальцы вылезут наружу; не сумеет он и собственноручно поставить заплату на самое интересное место своих штанов, когда сей необходимейший предмет туалета придет в такое состояние, что будет шокировать самых смелых дам.

Обо всем на свете для английского солдата должен заботиться интендант, а сам солдат должен только сражаться и ни о чем не думать. Вот так-то!

Точно так же обстоят дела и с охотником.

Обычно англичанин охотится в довольно большой компании. Ему неведомы внезапные порывы, он не знаком с непреодолимой тягой отправиться бродить по просторам в одиночку, он не понимает всей прелести тихой охоты в полном молчании, этих длинных прогулок, когда единственным спутником является деловитый трудяга-пес, за которым так интересно наблюдать. Англичанину неведомо то чувство общности взглядов, то ощущение полного слияния с собакой, что возникает на охоте, ибо и хозяин, и его спутник бывают одинаково счастливы при виде вспугнутой и подстреленной дичи, потому что добились они успеха вместе, в результате долгого и упорного труда, подчас при весьма драматических обстоятельствах. А с каким интересом рассматривают оба подбитую дичь, как принюхивается пес, пока хозяин считает в тушке дробинки!

Да, эти маленькие личные переживания и радости для англичанина – закрытая книга.

Кстати, англичанин вообще-то не охотится, а стреляет, потому что он вовсе не мастер маневра, а просто искусный стрелок.

Отправляясь на охоту, англичанин садится вместе с друзьями в свой экипаж с открытым верхом, прибывает на заранее подготовленную егерями местность, где и находит слуг с собаками. Он получает из рук личного слуги заряженное ружье, приказывает своим людям выстроиться в ряд и бросает свое сакраментальное: «Go ahead» (Вперед).

Каждого стрелка сопровождают: бегущий впереди пойнтер, за которым по пятам следует вторая собака, обычно ретривер из рода спаниелей, и слуга с запасным ружьем и жуткой сумкой, предназначенной для транспортировки добытой дичи.

Теперь вы видите, с какой пышностью снаряжается охотник-англичанин на поле битвы.

Стрелки двигаются по полю, выстроившись в ряд, держась друг от друга на расстоянии в 40 метров. Пойнтер делает стойку, дичь вспархивает или убегает, грохочет выстрел, дичь падает, ретривер хватает ее и приносит слуге, а тот укладывает добычу в сумку, в то время как сам охотник даже не глядит на нее и не скажет ни слова похвалы ни пойнтеру, ни ретриверу.

Англичанина не волнует отсутствие дичи. Он ведь ее даже не ищет, не выслеживает, а спокойно идет вперед, не нарушая ряда, ибо дичь должна быть здесь непременно, потому что слуги обязаны были обеспечить ее присутствие.

На войне интендантство заботится об удовлетворении насущных потребностей солдат, а на охоте о добыче хозяина должны позаботиться слуги.

Я весьма далек от того, чтобы осуждать сей способ охоты, вполне, быть может, и оправданный для Англии. Скажу только, что у охотников там очень большие своры собак, так что обычно для охоты на каждый вид дичи имеется своя специально натасканная собака.

Я рассказывал о том, в каком виде и с кем отправляется на охоту англичанин, только для того, чтобы объяснить, какую роль в этом спектакле призван сыграть четвероногий слуга по имени ретривер.

Наши соседи, люди более утонченные, чем мы, утверждают, что нюх легавой собаки ослабевает, если она вынуждена приносить дичь. Они также уверены, что обучение этой обязанности слишком усложняет дрессуру и даже приводит к тому, что собака утрачивает многие свои природные положительные качества.

Оставляю право судить о справедливости или несправедливости этих умозаключений более авторитетным специалистам в вопросах воспитания собак, чем я.

Итак, англичане, сделав соответствующие выводы из своей теории, вывели новый подвид спаниеля, названный ими весьма многозначительно ретривером и предназначенный для обнаружения и доставки подбитой дичи.

Найти – вот в чем заключается функция ретривера. Ему не позволяется искать и вспугивать живую дичь, ибо эта более благородная работа предназначена для пойнтера, чисто легавой собаки. Таким образом, пока пойнтер делает стойку, ретривер остается около хозяина и не охотится. Он начинает действовать, только когда дичь уже сбита. Вот тут он устремляется вперед, хватает добычу и приносит ее, в то время как пойнтер так и стоит на месте, где застал его грохот выстрела.

Говорят, что ретривер был выведен при скрещивании маленького водяного спаниеля с небольшим черным ньюфаундлендом. Выше всего ценятся крупные особи с черной и блестящей шерстью. Вообще шерсть у ретриверов очень мягкая, волнистая на спине и животе, менее густая на лапах, чем на других частях тела. Голова у ретривера обычно такого же размера, как у сеттера, но уши короче и менее мохнаты.

ГРИФФОН

Это собака среднего роста, костистая, крепкая, сухая, несколько угловатая, с темно-рыжей, блестящей и очень жесткой шерстью. Вид у нее, надо признать, довольно суровый и неприветливый. На бородатой, усатой, заросшей спутанной шерстью морде виден только кончик носа да из-под густых взлохмаченных бровей поблескивают озорные, хитрые глазки. Ну точь-в-точь какой-нибудь старый ворчун с картины Никола Шарле![74]74
  Шарле Туссен Никола (1792–1846) – знаменитый французский рисовальщик и литограф. Известность получил своими батальными сценами и типажами старых солдат.


[Закрыть]

И в самом деле, гриффон мог бы претендовать на имя брюзги и ворчуна в собачьем мире. Он великолепен, несмотря на все свое кажущееся безобразие, всегда спокоен, отважен и упрям. К любым превратностям погоды: жаре, снегу, проливному дождю – он относится совершенно невозмутимо, точно так же ему абсолютно безразлично, где охотиться: в лесу, в поле, на болоте, в зарослях колючего кустарника, например терновника или ежевики.

Характер гриффона соответствует его ершистому внешнему виду пса строптивого и непокорного, иногда он даже плохо поддается дрессуре, но когда хозяин, отдавая себе отчет в особенностях этого диковатого характера, начинает приобщать пса к радостям охоты, он получает чудесное животное, сочетающее в себе все положительные качества прочих охотничьих собак.

Про гриффона можно сказать, что он либо очень хорош, либо очень плох. Однако каждому, кто отважится завести себе представителя этой породы, не стоит отчаиваться при первых неудачах. Да, при воспитании гриффона нужно запастись терпением. Излишняя суровость и беспрестанные наказания не смогут помочь вам преодолеть его природную диковатость, здесь скорее может помочь доброта и ласка. Гриффон очень умен, и человеку достаточно лишь пробудить в нем инстинкт охотника, который впоследствии разовьется сам собой, легко и просто, на что вначале нельзя было надеяться. Но в том-то и суть, что надо преодолеть первые трудности! К счастью, большинство гриффонов не слишком строптивы и подчиняются хозяину с самого начала.

Один богатый землевладелец из Нормандии и большой любитель охоты, господин Буле д’Эльбер, пораженный отличными качествами гриффона, ценой огромных усилий, в результате длительной и тщательной селекционной работы, сумел вывести новый подвид легавого гриффона, который без ложной скромности можно назвать превосходным.

Его знаменитый эталонный кобель Марко, являющийся сегодня родоначальником бессчетного потомства, стал и родоначальником французских легавых гриффонов. Он получил первый приз на выставке собак в Тюильри в 1882 году, а также множество всяческих наград на других выставках.

Как охотник и как француз я просто счастлив оттого, что могу противопоставить сеттеру лорда Гордона гриффона Буле.

БАРБЕТ[75]75
  В XIX веке правильным считалось чтение «барбе». Речь идет о разновидности спаниеля с длинной курчавой шерстью, которую французы в обиходе называли пуделем (Ie caniche).


[Закрыть]

Я хотел бы только напомнить о существовании незаслуженно забытой породы, ведь ее представители очень умны, верны и обладают прекрасным добрым нравом.

Я говорю о барбете, который один из всех собак способен к самому полному обучению благодаря своим удивительным природным качествам. Он не убегает далеко от хозяина, хорошо идет по следу, прекрасно делает стойку, всегда беспрекословно приносит дичь, плавает как настоящая амфибия и легко поддается дрессуре.

Я еще раз спрашиваю себя, почему этой породе позволяют угаснуть, и не нахожу ответа. Быть может, ее приносят в жертву моде?

Что касается меня, то я хотел бы завести барбета.

ИСТОРИЯ ДВУХ СОБАК

Наверное, правильнее было бы назвать эту главу иначе, а именно – «Две истории собак».

Теперь, когда мы вместе изучили основные породы легавых, существующие во Франции и Англии, позвольте мне, дорогие читатели, перед главой «Воспитание» представить вам в качестве небольшого развлечения историю двух необыкновенных животных, равных которым мне, за время моей охотничьей карьеры, быть может, не доведется встретить больше никогда.

В начале мая 1883 года один мой сосед из сельской местности подарил мне двухмесячного щенка, происходившего, по его словам, от очень достойных родителей, о чьих подвигах он мне поведал немало занимательных историй.

Хотя у меня и были веские основания не слишком доверять восторженным рассказам соседа, который, кстати, не был охотником, я все же машинально согласился принять подарок.

На следующий день слуга принес мне странноватое существо: толстого коротышку, эдакого увальня с короткими лапами, толстой шеей, хвостом трубой, с жесткой шерстью с проседью – короче говоря, маленькое чудовище.

Я подумал, что меня разыграли.

Я не знал, что делать с этим несчастным, обездоленным жестокой судьбой животным, и оставил его у себя, раз уж согласился принять подарок.

Я назвал его Пато[76]76
  От фр. pataud – увалень, толстяк. (Примеч. перев.)


[Закрыть] из-за его толщины.

Щенок быстро рос и, несмотря на свой совершенно непривлекательный внешний вид, выказал наличие живого ума. Я привязался к нему, а он в свою очередь проникся ко мне безграничной любовью.

За два дня он на диво легко научился носить поноску[77]77
  Поноска – любой предмет, который заставляют приносить хозяину.


[Закрыть], но при этом был невероятно серьезен для своего возраста, ибо он никогда не играл, хотя к тому времени ему исполнилось всего четыре месяца.

В возрасте пяти месяцев Пато превратился в большую неуклюжую собаку, нескладную и несуразную, с длинной горбоносой мордой, с обвислыми ушами. Шерсть у него была густая, длинная, жесткая, какого-то неопределенного цвета, с явным оттенком желтизны на ляжках. Хвост Пато напоминал то ли метлу, то ли швабру. Бедняга выглядел бы просто дураком среди прочих собак, если бы не чрезвычайно острый ум, светившийся в больших желтых глазах, чей проницательный взгляд порой приводил в смущение.

Мои друзья считали, что это гончая собака, что касается меня, то я не имел ни малейшего представления о его склонностях и способностях.

Впрочем, в неведении мне оставалось пребывать недолго. Спустя три дня после начала сезона, когда Пато было шесть с половиной месяцев, я, устав от интенсивной охоты, решил спокойно побродить по пересохшим болотам, что тянутся вдоль берегов Эсона[78]78
  Эсон – река в департаменте Луаре, приток Сены.


[Закрыть] около городка Малерба.

Я взял с собой Пато, это был его первый выход на охоту. И вот мы на болоте. Побегав взад и вперед среди высоких трав, мой песик, бывший тихим и смирным, внезапно стал проявлять живейшее беспокойство. Он вдруг весь как-то вытянулся и осторожно, бесшумно заскользил среди высоких камышей, а затем остановился как вкопанный и замер, словно статуя.

Я тоже осторожно двинулся вперед. Пато сделал шаг, остановился, вновь крадучись, бесшумно и медленно пошел вперед, делая внезапные остановки, чтобы я мог его догнать, и в конце концов, преодолев метров сто, вывел меня к берегу реки.

Я уж не знал, что и думать по поводу столь странного поведения Пато… как вдруг совсем рядом захлопали крылья, и великолепный фазан выпорхнул у меня буквально из-под ног! Даже появление волка удивило бы меня ничуть не больше!

И все же, несмотря на все мое безмерное изумление, я не терял времени даром и метким выстрелом сразил птицу, которая комком полетела вниз.

Пато бросился за добычей, но не пробежал и половины пути, как вдруг вновь остановился и, напрочь забыв об убитой дичи, сделал стойку, которой позавидовал бы любой пойнтер. О, чудо! Еще один фазан! Вновь грянул выстрел… Еще одна жертва камнем полетела к земле…

Пока я подбирал окровавленный трофей, Пато куда-то исчез. С любопытством и нетерпением ждал я дальнейшего развития событий. Пато все не появлялся… Прошло минут десять… Я начал терять терпение и отправился на поиски собаки и дичи. На том месте, куда предположительно должен был упасть второй фазан, я нашел только несколько окровавленных перышек, из чего сделал вывод, что птица всего лишь подранена, а не убита.

Я принялся звать Пато и свистеть на все лады. Примерно в 200 метрах от меня раздался какой-то шум, потом до меня донеслось чье-то жалобное рычание. Я бросился на голос… Вообразите мое изумление, когда я нашел моего пса лежащим около убитого им и совершенно не поврежденного фазана, которого он не решился мне принести, потому что тот был слишком велик.

Такое начало в столь нежном возрасте сулило в будущем гораздо большие успехи, чем я сумел бы надеяться иметь у собаки даже с очень хорошей родословной.

Пато не только оправдал все мои ожидания, но и намного превзошел все самые смелые мечты.

Через неделю я взял его с собой в Солонь. Приехав раньше друзей, я в четыре часа пополудни отправился побродить по вересковым зарослям на берегу пруда. Пес мой тут же сделал стойку, и у него из-под ног взлетел целый выводок молоденьких куропаток. Я подбил одну птичку, и она скрылась в густой траве у самой кромки воды. Пато бросился вперед, нашел куропатку, придушил ее и лег рядом. Мне представится удобный случай обучить собаку приносить убитую дичь, ибо до сих пор он носил только поноску, например мои тапочки.

Я взял куропатку и бросил в сторону:

– Аппорт, Пато!

Славный пес все тут же понял и безо всяких колебаний сделал то, что я от него требовал.

Первый урок был столь успешным, что в последующие пять часов я убил еще шесть куропаток, и Пато мне их приносил без малейшей просьбы с моей стороны.

На следующий день мои друзья-охотники не смогли удержаться и обрушили на голову моего бедного песика град язвительных насмешек и грубоватых шуточек. И в самом деле, мой чудачок выглядел ужасно жалко по сравнению с их роскошными пойнтерами и спаниелями.

С невозмутимым видом выслушал я все насмешки, ибо был уверен, что очень скоро Пато им всем покажет, кто из нас прав.

Черт побери, ждать мне пришлось совсем недолго! Представьте себе изумление моих друзей, когда Пато сначала выпугнул мне под выстрел зайца, затем тотчас же сделал стойку над куропаткой, принес мне их, как взрослая двухлетняя собака, потом бросился в заросли преследовать подраненную куропатку и с победоносным видом положил ее, уже придушенную, но совершенно целую к моим ногам. Подвиги Пато были встречены всеобщими одобрительными и восхищенными криками:

– Браво, Пато. Браво, собачка!

В течение трех последующих дней Пато действовал на диво успешно, к вящему удовольствию моих друзей, ибо он стал всеобщим любимцем.

И вот я вернулся домой счастливым обладателем шестимесячной собаки, существа ужасно неказистого, беспородного, которое без всякой дрессуры и натаскивания проявило несравненную смекалку и поразительную ловкость.

Увы, мне следовало бы его пощадить, обращаться с ним более бережно, кое-чему научить…

Но Пато так полюбил охоту, он так заливисто лаял, когда видел, что я не хочу брать его с собой, что я уступал, частично из сочувствия к его переживаниям, частично из собственного эгоизма, ибо благодаря стараниям Пато я никогда не возвращался домой с пустыми руками.

Достаточно сказать, что в течение трех недель я добыл 14 фазанов и не потерял ни одного!

Пато превосходно искал дичь, шел по следу медленно и осторожно, прекрасно делал стойку, и к тому же мне совершенно не приходилось беспокоиться о подраненной дичи.

Пато много трудился, и притом ежедневно, аппетит у него был отменный. Сам он был всегда бодр и весел.

В конце октября я вновь привез Пато в Солонь, где он еще больше поразил моих друзей своими успехами.

На третий день нашего пребывания в Солони Пато внезапно отказался от похлебки и не пожелал покинуть мою комнату. Я приказал принести молока, его излюбленное лакомство, он немного полакал из миски и снова лег на коврик.

Я пошел на охоту один. Пато даже не шелохнулся, не сделал попытки подняться и следовать за мной. В тот день я охотился безо всякого удовольствия, безо всякого интереса, хотя дичи в наших угодьях было очень много. Нет, ничто не радовало меня, настолько я был обеспокоен и вернулся домой аж в три часа дня. Все в доме были чрезвычайно обеспокоены и огорчены: оказалось, что два часа спустя после моего ухода у моего бедного песика начались страшные судороги. Все считали, что у Пато бешенство. Бедняга даже не узнал меня…

В течение двадцати четырех часов приступ следовал за приступом… Пато корчился в страшных муках… Затем он в последний раз дернулся и застыл…

Бедный Пато! Он был мертв…

Следующий мой рассказ тоже посвящен существу совершенно необыкновенному как по происхождению, так и по способностям.

Судите сами.

В 1881 году французское правительство поручило мне провести научные исследования в Гвиане. Долгие месяцы я провел на берегу реки Марони, что отделяет Французскую Гвиану от Нидерландской.

Я вел суровый, полный опасностей и лишений образ жизни исследователя, почти первооткрывателя в этих диких дебрях. Я охотился, ловил рыбу, шел туда, куда вела меня фантазия, бродил по девственным лесам, изучая величественную тропическую природу, ел то, что Бог или случай пошлет, спал в роскошном отеле, называемом «Под открытым небом», собирал гербарии и коллекцию насекомых.

Однажды я оказал весьма важную услугу одному из бывших каторжников, и этот человек, прекрасно изучивший всю страну, предложил сопровождать меня в место обитания индейцев племени галиби[79]79
  Галиби – одно из племен гвианских карибов.


[Закрыть].

Бывший каторжник, искупив грехи молодости, возвратился на стезю добра и истины. Главный смотритель тюрем долго расхваливал мне его как превосходного охотника, а кроме всего прочего, заверил, что я могу ему доверять.

Я поверил и потом ничуть не раскаивался.

Мы отправились в путь, наняв в качестве гребцов четырех негров. Пятым членом маленького экипажа стал незаменимый четвероногий помощник, индейский пес по кличке Матао, принадлежавший бывшему каторжнику.

Вскоре я завоевал любовь и доверие Матао, что, по словам его хозяина, вообще-то было просто поразительно, ибо Матао обычно никому не выказывал симпатии, а скорее, напротив, всех ненавидел.

Во время путешествия я мог подолгу наблюдать за Матао, и могу сказать, что почти каждый день мне представлялся случай не только удивляться, но и восхищаться.

Я не могу сделать ничего лучшего, как процитировать здесь отрывок из моего труда под названием «Робинзоны Гвианы», посвященный Матао, ибо я счел своим долгом уделить ему несколько страниц.

«Матао был представителем той прелюбопытнейшей породы индейских собак, которую краснокожие вывели ценой долгих усилий. Индейцы дрессируют этих животных с неподражаемым терпением и добиваются поразительных результатов, ибо своей ловкостью и смекалкой эти собаки способны изумить любого охотника.

Верный спутник совершенно необходим коренному обитателю экваториальных дебрей Америки. Следует сказать, что он абсолютно не похож на наших охотничьих собак.

Да, индейская собака низкоросла и скорее похожа на своего прародителя – шакала, от которого она унаследовала вытянутую, немного сплюснутую морду. Уши у нее короткие и остроконечные, шерсть рыжеватого оттенка, хвост пышный.

Индейская собака недоверчива и неприветлива по отношению к любому незнакомцу. Но какое же это несравненное, восхитительное животное! Какое тонкое чутье! А как она слушается хозяина! Да, это настоящее «второе я» Дикаря, чьи охотничьи угодья простираются на тысячи километров. Индейская собака может молчать и передвигаться совершенно бесшумно, а может очень громко подать голос издали, может красться очень осторожно и медленно, а может нестись как ветер. Она умеет яростно нападать и не менее ожесточенно защищаться, а при необходимости может и отступить. Она легко и свободно чувствует себя как на равнине, так и в горах, в глухих лесах и в топких болотах. Она ведет себя так, как того требует хозяин, и беспрекословно выполняет все команды. Она никогда не совершает грубых ошибок, умеет идти по любому следу и разгадывать все хитрости любого вида дичи; всегда неутомима, никогда не испытывает мук жажды и голода, а если и испытывает, то ни за что не показывает… Такова индейская собака!

Ей совершенно безразлично, где охотиться: на воде или на суше, в зарослях гигантского тростника или в лабиринте чудовищных корней, что служат опорой огромным деревьям экваториальных джунглей. Она выслеживает обезьяну и тапира, утку и агути[80]80
  Агути – род грызунов, семейство агутиобразных. Характеризуются горбатой спиной (за что даже прозваны горбатыми зайцами), короткими ушами и хвостом. Живут вблизи рек в тропических лесах Южной и Центральной Америки.


[Закрыть], ягуара и гокко, рыбу и выдру, ящерицу и каймана[81]81
  Кайманы – род пресмыкающихся из отряда крокодилов; обитают в реках и болотах Южной и Центральной Америки.


[Закрыть], даже человека, если в том есть необходимость.

Таким образом, ее хозяин избавлен от беспокойства о пропитании, что очень важно в девственном лесу, ибо есть-то надо всегда. А ведь мы, охотники, прекрасно знаем, как много времени и сил отнимает добывание дичи для пропитания…

В самом деле, индейская собака, идя по следу и встретив на пути маленькую черепашку, очень, кстати, вкусную, одним-единственным ударом лапы и ловким движением морды переворачивает бедняжку на спину так, чтобы та не могла убежать.

По окончании основной охоты, когда крупная дичь уже убита и подобрана, собака возвращается по своим следам и ведет за собой хозяина, который собирает богатый урожай.

Теперь вы понимаете, что для любого краснокожего такой четвероногий помощник просто незаменим и воистину бесценен.

Нередко индейцы отказываются от самых выгодных и соблазнительных предложений: от сотни литров тростниковой водки, от ружья и патронов, что им сулят в обмен на собаку.

Сегодня, когда благодаря многочисленным экспедициям золотоискателей связь между верховьями и низовьями реки Марони стала более устойчивой, иногда в виде исключения и удается приобрести индейскую собаку за сумму от 250 до 300 франков или скорее за предметы быта или оружие, равные по стоимости этой сумме.

Дело в том, что индеец, воспитывая собаку, преодолевает невероятные трудности, которые и побеждаются-то только его невероятным терпением.

Процесс воспитания и дрессуры сам по себе весьма необычен. Прежде всего индеец принимает меры, чтобы его собака в дальнейшем стала невосприимчивой к укусам змей, делая такую же прививку, как делают в Гвиане индейцы (не знаю, право, эффективна ли она). Если индеец хочет обучить свою собаку охоте на какое-либо животное, он прежде всего добывает это животное: агути, гокко, пекари[82]82
  Пекари – род американских парнокопытных животных, семейство свиней.


[Закрыть] и т. д. Затем он берет его кости, прокаливает их, дробит, смешивает с какими-то веществами, известными ему одному, а затем мажет полученной смесью при помощи палочки нос своей собаке… Эту весьма странную операцию индеец периодически повторяет на протяжении целого месяца. Хозяин утверждает, что таким образом собака привыкает к запаху животного и учится не бояться его.

Когда собака научится безошибочно выслеживать и преследовать какой-либо определенный вид дичи, индеец моет своего питомца в течение нескольких дней специальным составом, секрет которого известен опять же только ему (кстати, каждому виду дичи соответствует свой особый состав или настойка).

Таким образом одна собака «вымыта», то есть натаскана на ягуара, другая – на трубача, третья – на тапира…

Большинство же собак индейцы натаскивают на все виды дичи, так что такая подготовка отнимает много времени.

Таков был и Матао, благодаря которому я мог успешно охотиться и добывать великолепные трофеи, хотя и совершенно не знал этой дикой местности, где все вызывает изумление европейца, а многое представляет для него смертельную опасность.

Что же касается методов натаскивания, я весьма далек от мысли их подробно объяснять, еще меньше я настроен их рекомендовать или осуждать, скажу только, что они такие, как они есть, вот и все. Эффективны ли они? Не знаю, не знаю… Я скорее склонен верить в силу наследственности и инстинкта индейских собак, которые на протяжении многих столетий охотятся на одних и тех же животных.

Безупречная сноровка и бесконечное терпение их хозяев довершают дело.

Я вознамерился забрать Матао с собой во Францию. Сделка уже была заключена, торг совершен. Через два дня мы должны были прибыть в Сен-Лоран на Марони, откуда мне предстояло немедленно отправиться в Кайенну[83]83
  Кайенна – главный город Французской Гвианы, расположен на северо-западной оконечности одноименного острова у побережья Южной Америки. Основан в 1634 году.


[Закрыть].

Мы спускались вниз по реке на пироге. Река здесь была шириной не менее 1800 метров и буквально кишела рыбой.

Матао лежал на корме и мирно спал, одна из его передних лап выступала над бортом пироги и висела над водой. Внезапно одна ужасно прожорливая рыбина, длиной около 70 сантиметров, именуемая туземцами пираньей, выскочила из воды и в мгновенье ока отхватила подушечку лапы несчастного животного.

В Европе его, разумеется, вылечили бы. Но там, в Гвиане, в этих диких краях, любая рана чревата очень опасными осложнениями…

Через три дня Матао умер от столбняка, и мы похоронили его у корней огромного красного дерева…»