355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Луи Анри Буссенар » Приключения знаменитых первопроходцев. Америка » Текст книги (страница 18)
Приключения знаменитых первопроходцев. Америка
  • Текст добавлен: 20 марта 2017, 11:00

Текст книги "Приключения знаменитых первопроходцев. Америка"


Автор книги: Луи Анри Буссенар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 18

БАРОН Д’УОГАН

Открытие золота в Калифорнии капитаном Суттером, гвардейским офицером Карла X, вызвало не только интенсивный поток эмиграции, но еще, как говорят американцы, rush[460]460
  Стремительное движение, бросок, натиск (англ.). Наряду с этим основным значением в словарях приводятся и другие значения, в том числе «стремление к чему-либо, погоня за чем-либо». Именно в этом последнем значении возникло словосочетание «gold rush», переводимое на русский язык как «золотая лихорадка».


[Закрыть]
,
то есть массовое нашествие людей, сбежавшихся со всех стран на добычу драгоценного металла.

Суттер нашел в 1841 году первое золото; поставя мельницу на реке Ла-Фурш, он заметил желтые крупинки: вода, приводя в действие колесо, размывала землю и высвобождала из нее металл[461]461
  Золото в Калифорнии было найдено 24 января 1848 года. Именно в этот дождливый день работник Джон Маршалл, углубляя водоотлив лесопилки на южном притоке реки Американ, впадающей, в свою очередь, в реку Сакраменто, нашел несколько крупинок золота. Владельцем земли был швейцарский переселенец Йоханн Суттер (правильнее – Зуттер; американизированные имя и фамилия – Джон Саттер), бежавший за океан от преследований кредиторов и основавший в калифорнийской долине поселение Новая Гельвеция. Суттер не подозревал о размерах россыпи и не пытался ее разработать; он даже запретил своим работникам распространяться о находке. Однако слухи о золоте все-таки достигли Сан-Франциско, откуда к месту открытия поспешил профессионал-золотоискатель («проспектор») Айзек Хемфри. Через месяц, в начале марта, Хемфри уже намывал по 60–90 граммов драгоценного металла в день, а в мае 1848 года россыпи разрабатывались уже на протяжении 30 миль вдоль реки. Первое сообщение о «золотой лихорадке» опубликовала сан-францисская газета «Калифорниен» 29 марта 1848 года.


[Закрыть]
.

Новость тотчас распространилась по всей Америке, потом по всему миру, слухи росли, без сомнения преувеличенные, но по сути правдивые. Тотчас искатели золота нахлынули в долину Сакраменто. Очень быстро были сколочены значительные состояния благодаря открытиям, сделанным неопытными людьми случайно, и рассказы об этих изумительных удачах разошлись по свету, еще больше увеличивая алчность, толкавшую людей стремиться туда за удачей, как в колоссальный игорный дом.

Все слои общества приняли участие в этом безумии: торговцы, рабочие, адвокаты, лесорубы, матросы, врачи, землекопы, пахари, бедняки, мечтающие разбогатеть, богатые, которые хотели стать еще богаче, и бандиты, намеревающиеся собирать с золотых полей свою десятину за счет грубой силы.

Иногда выручка была значительной, но для золотоискателей она стоила тяжелого труда и большого риска. Давила усталость, неслыханные лишения, абсурдная дороговизна, а кругом подстерегали всевозможные опасности, не считая уже грабителей, от которых приходилось беспрерывно защищаться. А еще индейцы, озлобленные вторжением на их земли, скрытно подстерегали день и ночь пионеров золотодобычи и убивали их без жалости. Беда всякому белому, который имел неосторожность удалиться от обжитых мест. Внезапно из кустарников возникали монстры, бесшумно следуя по пятам, бросались на него с поднятым топором, рыча как сумасшедшие, убивали, если не могли захватить живьем, а в последнем случае держали у столба пыток, где он находил медленную жестокую и мучительную смерть.

Итак, нужна была твердая воля тем, кто оставил цивилизованную жизнь для лишений и опасностей поистине адского существования первых золотоискателей. Короткая биография, которую мы приводим в настоящей главе, является красноречивым и достоверным примером. Это биография барона Уогана.

Вот при каких обстоятельствах этот представитель одной из самых старинных и самых знатных семей Франции прибыл в Калифорнию всего лишь через девять лет после открытия Суттера.

«…Не совсем по собственной воле однажды утром, – вспоминал месье д’Уоган, – я сел на корабль, отплывающий в другой мир, в поисках фортуны, как Колумб – континента. Лишившись со смертью отца значительного наследства, исчезнувшего в нечестных руках, я должен был обеспечить моей дорогой жене существование, которое обещал, беря ее в жены, а моим детям воспитание и образование в соответствии со знатным и ко многому обязывающим именем, которое мне завещали Уоганы и Керхоенты, мои предки.

Итак, я не литератор, не профессиональный путешественник; я только искатель приключений, который во всем случившемся нашел, быть может, больше, чем искал, во всех отношениях…»

Месье д’Уоган отправился в конце 1850 года в Калифорнию с тремя компаньонами (двое из которых, как и он, бывшие офицеры Африканской армии, а третий доктор медицины), чтобы начать эксплуатацию недавно изобретенной машины для промывки золотоносных песков, которая обещала дать прекрасные результаты, по крайней мере, не хуже тех, о которых трубили все газеты, опубликовав на своих последних страницах подробные чертежи с разрезами, видом сбоку и спереди, сопровождаемые сногсшибательной рекламой. Четверо компаньонов, высадившись в Сан-Франциско, где в ту эпоху проживало только 25 000 жителей, тотчас направились в Сакраменто, расположенный на левом берегу реки, носящей такое же название.

Они отправились на золотые россыпи Грасс-Валли, которые, как им сказали, были заброшены, установив свою ценную машину на тележку, запряженную четырьмя мулами. Этап за этапом, тщательно охраняя себя от мародеров, компаньоны прибыли в городок Невада-Сити и впервые увидели поселок золотоискателей.

«На дне лощины, казалось, развороченной ураганом, – говорит рассказчик, – из земли было выворочено огромное количество деревьев; среди глубоких рытвин копошились золотоискатели. Склонившись над мотыгами, одни снимали слои золотоносной земли, которую потом относили на расстояние примерно в одну милю к маленькому ручью, где другие, зайдя по пояс в ледяную воду, промывали эту драгоценную землю в деревянных или железных лотках. По обе стороны лощины теснились жилища золотоискателей: палатки всевозможных форм и хижины из кедровых досок».

Посмотрев с любопытством на это зрелище, такое новое для них, и поняв, что их ждет впереди, они отправились в Грасс-Валли, куда и прибыли на следующий день.

Как люди, спешащие разбогатеть и уже охваченные золотой лихорадкой, они поторопились установить свою машину, чтобы как можно быстрее ее опробовать. Компаньоны выбрали себе участок земли площадью в десять квадратных метров, на который имел право каждый старатель, прибывший на золотоносные земли.

«…Сказал ли я, – продолжает месье д’Уоган, – что главным элементом, заложенным в конструкцию нашей машины изобретателем, является ртуть? Каждый раз, когда золото проходит в непосредственной близости от нее, ртуть должна захватить его крупинки, затем мы пропускаем ртуть через замшу и кладем в карман золото, которое в ней останется. Так было задумано. Мы принялись за дело. Слишком долго рассказывать все подробности. Но дело в том, что ни одна пылинка золота не хотела соединяться с нашей ртутью. Поскольку золота хватало, земля была полна им, следовательно, плоха была ртуть.

Тогда мы вспомнили, что во время грозы между Панамой и Сан-Франциско мы одолжили упомянутую ртуть капитану парохода, когда тот пролил свою. Металл он нам, конечно, вернул, но, очевидно, подпорченный. Мы напрасно потратили этот день и несколько следующих.

Бессмысленно было обманывать себя дальше, наша машина ничего не стоила, абсолютно ничего!

Это открытие, надо признать, не принесло нам радости, ведь единственное, что заставило нас покинуть родину и предпринять столь долгое путешествие, это надежда на огромную добычу. Мои компаньоны были удручены, мне тоже нечему было радоваться; но, поскольку вся моя жизнь была дуэлью с судьбой, я мог более философски переносить это новое невезение.

Так как для существования нашей ассоциации больше не было повода, то она была распущена сразу, как только поступило предложение. Мы разделили оборудование, капиталы, еще остававшиеся в кассе, и разошлись. Мои друзья, не испытывавшие особого стремления к тяжелым работам по добыче золота, решили вернуться в Сан-Франциско. А я, в глубине души довольный, что представился случай окунуться в приключения и бросить вызов судьбе, к чему у меня решительно было призвание, пожал им руки, сердечно пожелал счастливого путешествия и удачи.

Я составил план своей собственной кампании. Мне очень хотелось проникнуть внутрь континента на знаменитый Дальний Запад, по крайней мере, до Скалистых гор. Но для этого были необходимы многие вещи и среди прочего – золото. Итак, я решил еще на некоторое время задержаться в Грасс-Валли и собрать здесь достаточно золота, чтобы хватило средств для моей экскурсии.

Для этой цели я сначала купил хижину, затем позаботился об инструментах золотоискателя, которые достал у одного американца, возвращавшегося в Нью-Йорк, и выбрал себе участок в верховьях долины.

Моя хижина, не очень просторная, около восьми футов на восемь, совсем не изящная, но удобная, располагалась на берегу ручья, заросшего красивыми цветами. Кедр, не менее двадцати футов в диаметре у основания, служил ей контрфорсом[462]462
  Контрфорс – местное усиление стены здания (или другой несущей конструкции) в виде выступа с наклонной или уступчатой внешней гранью; примыкает к стене с наружной ее стороны или соединяется со стеной аркой.


[Закрыть]
, ветки заменяли каменную кладку; крыша из дощечек того же дерева, наколотых топором и уложенных одна на другую ласточкиным хвостом, достаточно хорошо защищали меня от солнца и дождя, в середине возвышалась маленькая жестяная труба, глубокая сковорода составляла всю мою кухонную утварь и служила как для приготовления супа, так и поджаривания дичи. Что касается постели, то в ее роли выступал походный мешок, наполненный дубовыми листьями. В головах, как эгида[463]463
  Эгида – щит древнегреческой богини Афины Паллады, покрытый кожей козы Амальтеи (откуда и название, так как «айгос» по-гречески значит «коза») и украшенный головой чудовища Медузы Горгоны, отрубленной героем Персеем. В переносном смысле слово «эгида» давно стало символом защиты, покровительства.


[Закрыть]
, висел медальон с портретом моей жены, а на стенах оружие: прекрасный карабин и револьвер. За хижиной я разбил садик, где посадил цветы и овощи из Франции, которые смог здесь достать, а рядом построил маленькую печь для выпечки хлеба, казавшегося мне очень вкусным. Золотоискатель, продавший хижину, уступил еще и сорок фунтов муки, которая, даже испортившись, имела огромное значение для такого любителя хлеба, как я.

Обустроившись таким образом, я занялся установлением добрососедских отношений. Примерно в миле от моего жилища я обнаружил маленькое общество канадских золотоискателей французского происхождения, с которыми не замедлил завязать дружбу. Они почти не получили воспитания, но это были храбрые и честные молодые люди, я потом часто хвалил себя за отношения, которые у нас установились, благодарен счастливому случаю, когда невольно поспособствовал их удаче.

Я уже рассказал, из чего состояла моя постель. Итак, однажды, собираясь обновить свой тюфяк, я вышел с мешком и ружьем поискать сухой листвы и заметил заполненную ею яму, спустился в нее и, работая руками и ногами, набил полный мешок, после чего отправился пострелять дичи и вернулся в хижину уже глубокой ночью. Слегка перекусив, я бросился на постель и вскоре заснул.

Примерно в половине четвертого утра что-то разбудило меня, я снова начал засыпать, когда почувствовал, что в мешке, на котором лежу, что-то шевелится. Сначала я решил, что это крыса; но каков был мой ужас, когда я увидел, что имею дело не с четвероногим животным, а с рептилией; не с крысой, а со змеей!

Очевидно, по неосторожности я затолкал змею в мешок: вещь вполне возможная в это время года, когда, окоченев от холода, они свертываются в клубок и спят. Одним прыжком я отскочил от нее, но чудовище, забыв, что это я отогрел его, кинулось на подставленный мной штык и принялось кусать ствол ружья. Пришлось нажать на спусковой крючок, пуля буквально рассекла тварь надвое. Это была первая гремучая змея, которую я увидел в Калифорнии. Ее длина составляла четыре фута. Я отрезал ей хвост, на котором насчитал двенадцать маленьких роговых колец, издававших сухой звук при движении. Это как раз и были змеиные погремки».

Что предвещало такое начало?

Через некоторое время Уоган, намыв немного золота, занялся охотой, которая стала приносить ему большой и надежный доход. Он смело вступал в схватку с дикими животными, которые оспаривали у него дичь: койотами, пумами, медведями и другими не менее страшными хищниками, не испытывая при этом особого страха как человек, уверенный в своей отваге и ловкости.

Именно по совету одного из французов, виконта де Пиндрея, как и он искавшего здесь приключений, Уоган почти полностью забросил поиски золота и занялся охотой. Для начала он убил оленя, голову которого украшали рога с десятью веточками, взгромоздил на своего мула Кади, отправился в Невада-Сити[464]464
  Невада-Сити – городок на севере штата Калифорния, к северо-востоку от Грасс-Валли.


[Закрыть]
, чтобы продать добычу, как ему посоветовал месье де Пиндрей.

«Я, – продолжает он, – прибыл точно в час, когда золотоискатели возвращаются со своих участков на обед. Храбро шествуя посередине единственной улицы городка, я выкрикивал:

– Дичь! Дичь! По одному доллару за фунт!

Дойдя до конца улицы, я продал мяса на восемьсот франков. Видно, идея была неплоха. Но это еще не все. Два молодых человека из Нанта, содержавших таверну в Невада-Сити, купившие одну из задних ножек оленя, пригласили меня на обед и за десертом спросили меня, не хотел бы я регулярно поставлять им дичь, а они бы брали ее у меня по цене, о которой мы договоримся. Я принял предложение, если и не на целый год, как они того хотели, то по меньшей мере на то время, пока я останусь в Грасс-Валли. Сделка была заключена, а наше простое бретонское слово равноценно нормандскому акту на гербовой бумаге с печатью.

В этом городе, как на всех золотых приисках, золото и серебро, обращенные в деньги, практически не применялись; все торговые сделки, а также продажа продуктов питания оплачивались золотым песком. На прилавке каждого торговца стояли одни весы для товаров и другие, меньшие, для взвешивания песка. Каждый золотоискатель имел при себе кожаный мешочек вместо кошелька, в котором держал золотой песок, предназначенный для мелких покупок.

…Недели, месяцы протекали таким образом между работами на участке и развлечениями на охоте, приносившими мне, как ни странно, больший доход, чем золотодобыча. Потом настал момент, когда я не мог больше сопротивляться настойчивому желанию, толкавшему меня к пустынным восточным районам. Оставив хижину под присмотром канадцев и отдав мое небольшое состояние в их надежные руки, я ранним утром закончил свои последние приготовления в дорогу. Медвежью шкуру и гамак, сложенные вчетверо, положил на спину моего мула и прикрепил при помощи ремня, туда же пристроил переметную суму с провизией и поверх всего уселся сам. Я бросил последний влюбленный взгляд на мой мирный эрмитаж[465]465
  Эрмитаж – здесь: уединенный сельский домик. (Примеч. перев.)


[Закрыть]
, дорогие цветы, которые, возможно, скоро засохнут, лишенные моих усердных забот. Дружеское рукопожатие соседей-канадцев, – и со счастливым сердцем, наполненным предчувствием приключений, я отправился в дорогу.

На мне было нечто вроде плаща с капюшоном из шкуры койота, поскольку матросская рубашка из красной шерсти уже порядком поизносилась. В таком снаряжении я походил на Робинзона, недоставало только мехового зонтика. Я заменил его капюшоном и находил это бесконечно более удобным для движения или отдыха, во время бодрствования или сна».

…Проведя множество дней в пути, избежав опасностей при встрече с людьми и хищными животными, после бивачных ночей, проведенных около огня с карабином и револьвером в пределах досягаемости руки, в одиночку или со случайными попутчиками, охотниками или золотоискателями, как и он, барон Уоган пересек южную оконечность горной гряды, откуда стекает на запад река Гумбольдт[466]466
  Гумбольдт-Ривер стекает с гор Руби в Большом Бассейне (штат Невада).


[Закрыть]
и, поднявшись между озерами Севир[467]467
  Севир – озеро на западе штата Юта.


[Закрыть]
и Николлет, проник в горы Уа-Уа[468]468
  Уа-Уа – горы на юго-западе штата Юта.


[Закрыть]
. В эту эпоху по темным каньонам или ущельям гор, по гигантским лесам на их склонах обитало множество диких животных и не менее диких людей, принадлежащих к многочисленным племенам индейцев паюте[469]469
  Паюте – название, которое употребляется по отношению к шошонским племенам засушливых районов современных штатов Юта и Невада, а также соседних районов окружающих штатов; образовано от слов «па» («pah» – «вода») и «юта» (название одного из важнейших племен шошонов).


[Закрыть]
.

Именно здесь наш путешественник стал героем драматического приключения, рассказ о котором лучше даст читателю представление о том, что происходило тогда в этой части Северной Америки.

«Остановившись на ночь, – рассказывает он, – на берегу реки, которая, как выяснилось позже, оказалась притоком Грин-Ривер[470]470
  Грин-Ривер (исп. Рио-Верде; название с обоих языков переводится как Зеленая река) – правый приток реки Колорадо, протекающий по территории современных штатов Вайоминг и Юта.


[Закрыть]
, я был разбужен таким страшным медвежьим ревом, что решил основательно подготовиться. На рассвете я перезарядил ружье, вложив закаленные железные болванки вместо свинцовых пуль; что-то носилось в воздухе, какое-то нехорошее тоскливое предчувствие, как бы предупреждающее: остерегайся!»

И оно не замедлило оправдаться. Уоган отправился в путь и к середине дня углубился в лес, пройдя немного по берегу реки, увидел на том берегу многочисленное племя индейцев, мужчин и женщин, последние несли детей, привязанных к их спинам. Люди в панике бежали, перебирались вплавь через реку и исчезали в лесу. По крайней мере, все мужчины, кроме троих; женщины, тяжело нагруженные, не могли поспеть за мужьями. Барон опять услышал тот страшный рев, который разбудил его среди ночи, и увидел, как огромными скачками приближается чудовищное животное грязного серого цвета, бегущее со скоростью галопирующей лошади. Это был серый медведь[471]471
  Серый медведь – гризли (Ursus cinereus). В прошлом веке господствовало мнение о необыкновенной свирепости этого животного, однако слухи о жестокости и коварстве серого медведя оказались сильно преувеличенными: он не опаснее хорошо известного в Европе бурого медведя. Некоторые американские охотники, например генерал Марси, более трех десятков лет проведший в прериях с ружьем, утверждают, что гризли отнюдь не обделен чувством страха.


[Закрыть]
, самый страшный из животных Американского континента. Он бросился вплавь и почти нагнал женщину с двумя близнецами, орущими от страха. Уоган, находясь в ста двадцати метрах, выстрелил в медведя и попал ему в голову, но тот не остановился. Женщина смогла тем временем опередить животное и уже находилась недалеко от берега. Медведь, рассвирепев, поплыл еще быстрее, когда второй выстрел в голову замедлил его движение. Женщину, едва спасшуюся от когтистой лапы, полумертвую от страха, вытащил из воды один из трех индейцев, ее муж, а медведь ожесточенно бросился на охотника. Два выстрела из ружья, сделанные на расстоянии одного метра в огромную пасть, не успокоили его. Зверь упал на спину, но одним прыжком вскочил, готовый опять кинуться на охотника, у которого уже не было времени перезарядить карабин. Ему пришлось схватить топор и нанести страшный удар, снеся медведю один глаз с куском черепа.

Медведь снова упал и опять поднялся, получил в упор два выстрела из револьвера в грудь, потом третий, вырвавший у него другой глаз. В этот момент Уоган смог перезарядить карабин и снова сделал два выстрела железными болванками. Зверюга, получивший, таким образом, семь выстрелов и один удар топором, испустил дух! Он весил около семисот килограммов и был более трех метров в длину. Его когти были не короче тридцати сантиметров, а сила и жизнестойкость оказались такими, что он не умер сразу, хотя сердце было пробито двумя пулями!

Благодаря мужеству французского охотника бедные индейцы, малые дети и женщина, были спасены. Они наелись до отвала мясом своего преследователя, и глава спасенной семьи, знавший несколько слов по-испански, обратился к Уогану с торжественной речью, закончившейся афоризмом: «У неблагодарности бледное лицо, но признательность – благодетель краснокожих».

«Я ушел, – продолжал рассказчик, – не зная, что ответить на такие рассудительные речи. Но двумя днями позже ответ легко нашелся, поскольку я был брошен в этой глуши и обворован вызвавшимся сопровождать меня в качестве проводника индейцем, тем самым, жену и детей которого я спас! И это не все: на следующий день на восходе солнца, когда я, не столько размышляя об этом индейском способе выражать благодарность, сколько вспоминая дорогую покинутую родину, внезапно был оторван от приятных мыслей свистом стрелы, вонзившейся в землю в шаге от меня… через несколько мгновений за ней последовала вторая и воткнулась в нескольких дюймах от моего плеча в ствол кедра, у которого я сидел, привалившись. Я спрятался за кустами и, осторожно высунув голову, увидел индейца, в котором узнал моего неблагодарного вора, выглядывавшего из-за скалы, стараясь обнаружить место, куда я спрятался. Красноватые наконечники его стрел свидетельствовали о том, что они отравлены; я быстро принял решение. Прицелился, и моя пуля поразила негодяя чуть выше правой подмышки. Он осел на скалу и остался лежать там, свесив верхнюю часть тела и руки. Пока я вскарабкался к нему, цепляясь за выступы скал и корни, прошло достаточно времени, чтобы он смог прийти в себя. С проворством, удивительным для довольно серьезно раненного человека, он добрался до плато, где я не смог достать его вторым выстрелом; когда я, в свою очередь, ступил на плато, индеец был уже в четверти мили и убегал в долину».

На следующий день барон Уоган, озабоченный этим инцидентом, продолжал свой путь, когда шестьдесят индейцев, выйдя на тропу войны, о чем поведала раскраска их лиц, неожиданно окружили его и осыпали издали градом стрел. Всякое сопротивление стало безумием. Было лучше сдаться на милость победителей, чтобы не быть убитым на месте. По их раскраске путешественник узнал людей из племени индейца, раненного накануне, и эта встреча не обещала ничего хорошего. Но, доверяя своей звезде и разуму, он храбро стал ждать развития событий.

После двенадцатичасового пути, во время которого всякая попытка бегства была абсолютно невозможна, Уоган пришел в деревню, состоящую из многочисленных хижин, беспорядочно разбросанных по берегу реки. Сверившись с картой, он увидел, что эта деревня принадлежит большому племени тимпабачей, одной из ветвей паюте, живущих на берегах реки Сан-Хуан, впадающей в Колорадо. Путешественнику связали руки и проводили в хижину, где на циновке лежал индеец, раненный им накануне. Вождь, указав на раненного, спросил Уогана по-испански, узнает ли он этого человека и он ли ранил его в грудь. Барон честно ответил «да», и его преступление было доказано. Путешественника отвели в хижину совета, где собрались все вожди, чтобы его судить. Они пустили по кругу легендарную трубку, но, вместо того чтобы предложить ее пленнику, ему показали томагавк[472]472
  Томагавк – каменный топор, распространенный первоначально только среди алгонкинских племен, населявших северные районы Северной Америки; после появления белых поселенцев превратился в эффективное боевое оружие – как рубящее, так и метательное.


[Закрыть]
, испачканный кровью. Без сомнения, орудие палача.

Спустя достаточно длительное время, в течение которого Уоган сидел, не произнося ни слова, на корточках, индейцы ввели женщину, которую он тотчас узнал: это была спасенная им вместе с детьми от когтей серого медведя, супруга которой он ранил.

«Ее допросили, – рассказывает дальше барон о происшествии, – и я увидел, что бедная скво[473]473
  Скво – общее для многих племен североамериканских индейцев название женщины.


[Закрыть]
жалеет меня, вместо того чтобы упрекать; я понял по ее глазам и жестам, что она пытается защитить своего спасителя насколько ей позволяет ее положение супруги раненого.

Я понял также, что она рассказывает сцену битвы с медведем и как я их спас от верной гибели. На лицах членов совета обозначилась доброжелательность, и после довольно оживленных дебатов большой вождь обратился ко мне с речью на испанском:

– Почему, бледнолицый, пришел ты в наши районы объявить войну тимпабачам? Пусть он отвечает! Великий вождь ждет, чтобы он оправдался, если может.

– Бледнолицый, – ответил я, – вовсе не объявлял войну; наоборот, на него напали, и он защищался.

– Тогда, – добавил он, – пусть он покажет рану, которую ему нанес агрессор.

– Я не получил раны, но я должен был защищаться, чтобы спасти мою жизнь.

– Бледнолицый не имел на это права; после того как он показал свою храбрость перед серым медведем, он должен быть милосердным и убежать от стрел тимпабача, которые не сумели его достать. Он пролил кровь, его кровь тоже должна пролиться. Большой вождь Рогатый Змей и его совет думают, что бледнолицый достоин смерти.

При этих словах индианка что-то сказала и, приподняв медвежью шкуру, закрывавшую вход в хижину совета, ушла. После ее ухода обсуждение в совете вождей возобновилось; в какой-то момент я поверил, что мнения на мой счет разделились; но вскоре, окончательно решив вопрос, большой вождь снова велел принести томагавк войны, положил его мне на голову, произнеся несколько слов на каком-то индейском языке, устремив глаза на грубое изображение солнца, нарисованное на куске березовой коры. Я решил, что мне вынесен смертный приговор.

Я подумал о родине и о любимых существах, с которыми приходилось навеки проститься.

В глубине хижины находилась дубовая колода, к ней меня привязали за шею кожаным ремнем, продетым в массивное золотое кольцо, внутренняя отполированная поверхность которого позволяла думать, что оно послужило не одной жертве. Принесли охапку сухого тростника, на ней улеглись множество туземцев, дымя и напевая монотонную нескончаемую песню…

Два дня и две ночи прошли, не внеся никакого изменения в мое положение.

На утро третьего дня мое внимание привлек непривычный шум голосов, то удаляющихся, то приближающихся к лагерю. Ночью меня постоянно будило зловещее предчувствие; вскоре появились четыре вождя в величественном наряде, за ними следовала сотня воинов с волосами, украшенными орлиными перьями; одни были вооружены луками и щитами из твердого дерева, покрытыми шкурой серого медведя, окрашенной в различные цвета, другие – кремневыми ружьями. Большому вождю принесли томагавк войны, о котором я уже говорил, и он открыл шествие. Мне развязали ноги и вывели с веревкой на шее из хижины. Я понял, что час моей смерти пришел.

Как истинный солдат, я смирился и гордо шел в полной уверенности, что моя душа сможет соединиться с бренным телом. Индейцы моего эскорта сели на лошадей, покрытых попонами, богато украшенных шкурами медведей, пум и бизонов; все подвесили к удилам пучки волос, на которых еще оставались куски кожи с головы или даже целые черепа.

Огромный луг, окружавший вигвамы тимпабачей, был заполнен индейцами. Вскоре я обнаружил по разнообразию их нелепых нарядов, что здесь собрались представители нескольких племен: меня привел в центр этой саванны мой военный эскорт, вооруженный томагавками, с трудом отодвигавший толпу народа, с любопытством наблюдающего за событием.

В середине луга возвышалось нечто вроде покрытого травой пригорка, образованное стволом молодого раздвоенного дуба; это был столб пыток; меня немедленно привязали к нему за ноги и за руки.

Я оставался в этом положении некоторое время, когда большой вождь подошел ко мне в сопровождении личности хотя и одетой по-индейски, однако явно европейского типа. Это был человек примерно шестидесяти пяти лет, высокого роста, с мощным торсом, с рыжей, очень длинной бородой, вопреки обычаю индейцев, которые свою выщипывали; одежда из невыделанной шкуры пумы добавляла дикости его физиономии; на ремне за спиной у него висел длинноствольный карабин, из-за пояса торчали топор и револьвер.

– Присутствующий здесь великий вождь тимпабачей, – произнес незнакомец на хорошем английском языке, – поручил мне сказать, что он приговорил вас к смерти; его мудрость подсказала это решение по многим причинам: первая, и самая главная, та, что вы американец; вторая – это смертельная рана, которую вы нанесли на землях тимпабачей индейцу этого племени. Однако, принимая во внимание то хорошее, что рассказали о вас, он согласен оказать вам милосердие, применив к вам менее мучительные пытки, обычные при подобных обстоятельствах; жестокое наказание, я его не одобряю и, будучи индейцем в душе и англичанином по национальности, постараюсь его предотвратить.

– Я благодарю вас за чувства, которые делают вам честь, но скажите великому вождю, что он ошибается по поводу моей национальности: я вовсе не американец. Если я и ранил одного из его индейцев, то только защищая себя, и до глубины души задетый его неблагодарностью ко мне, спасшему его и его семью от зубов и когтей серого медведя. Впрочем, разве это не в природе человека – защищать свое существование, когда ему угрожают?

Не ответив мне прямо, мой странный собеседник сказал:

– Сэр, ваше положение очень меня печалит; у вас есть семья, которая будет скорбеть о вас, жена, мать, сестра, которые оплачут вашу смерть?

– Да, – ответил я, – и все будут испытывать глубокую скорбь, если не увидят меня вернувшимся к очагу предков; но не меньшую и оттого, что не будут знать, где и как я закончил свою жизнь. Если бы не это, то смерть не пугала бы меня; несчастья слишком хорошо научили меня презирать ее. Когда я решился на это путешествие за Скалистые горы, я понимал, что рискую жизнью. Впрочем, я солдат и сумею показать варварам, что француз умеет умирать так же храбро, как индейский воин.

Произнеся эти слова, я заметил волнение в зрачках охотника на людей, казавшегося таким свирепым на первый взгляд.

– Я все испробовал, – сказал он мне, – чтобы добиться для вас помилования у индейцев, но большая часть совета против вас. Индеец, которого вы смертельно ранили, шурин одного из самых влиятельных воинов племени.

– Еще раз благодарю вас, – ответил я ему, – но позвольте мне перед смертью попросить вас о двух вещах. Первое – это сократить мою пытку; что касается второго… Так вот, у меня на груди портрет дорогого мне существа, моей жены, англичанки, как и вы, которую я оставил во Франции, когда отправился в Америку. Я не хочу, чтобы эта ценная реликвия была осквернена после моей смерти варварами… Конечно, когда-нибудь вы будете в Сакраменто или даже в Сан-Франциско; поискав, вы найдете там француза, достойного принять мою святыню с обещанием рассказать той, кому она предназначена, что я умер на золотых россыпях.

– Эта миссия для меня священна, – ответил он мне, – я нарочно отправлюсь туда и выполню вашу последнюю волю и обещаю честью английского дворянина и индейского вождя точно исполнить вашу просьбу.

– Тогда расстегните блузу, вы найдете этот медальон.

Попросив у меня разрешения открыть его, он устремил на него растроганный взгляд и сказал:

– Мне от всего сердца жаль, что вам приходится навсегда покидать эту женщину, печальный взгляд которой как будто заранее предвидел опасности, подстерегающие вас в этом опасном путешествии.

Несколько слезинок, скатившихся на мех моей одежды, были моим единственным ответом. Внутри металлического футляра, где я хранил это дорогое лицо, я написал свою фамилию. Прочитав ее, иностранец живо спросил меня, моя ли это фамилия и не англичанин ли я по происхождению.

– Да, конечно, и горжусь этим, – ответил я. – Мои предки, разделив судьбу Стюартов, покинули имения и родину, чтобы сопровождать во Францию свою королеву[474]474
  Наследница шотландского престола Мария Стюарт была выдана замуж за наследника французского трона Франциска II. Обручение произошло в 1548 году, когда молодой шотландской монархине было всего 6 лет. В том же году Мария Стюарт была с немногочисленной свитой перевезена во Францию. Очевидно, этот момент и имеет в виду герой очередного рассказа Л. Буссенара. (В 1569 г. Мария все же стала королевой Франции, но год спустя ее царственный супруг умер, и она вынуждена была вернуться на родину.)


[Закрыть]
. Их потомки стали французами!..

– Но тогда ваш предок – храбрый и верный Уоган, достоинства которого были воспеты Уэверли и который славно погиб за своего короля!..[475]475
  Уэверли – герой одноименного романа шотландского исторического писателя-романтика Вальтера Скотта (1771–1832). В XXVII главе романа упоминается капитан Уоган, который «отказался от службы у узурпатора Кромвеля, вступил под знамена Карла II, провел горсточку всадников из Лондона в горную Шотландию на соединение с Миддлтоном, поднявшим оружие за короля, и, наконец, пал смертью храбрых, сражаясь за своего государя» (Скотт Вольтер. Собрание сочинений в 20-ти томах, т. 1. Москва; Ленинград, 1960. С. 270). Однако Л. Буссенар и его герой неточны: жизнь и судьбу Эдуарда Уогана воспела в своих стихах героиня романа Флора Мак-Ивор.


[Закрыть]

– Вы не ошиблись!.. Но вы сами, кто же вы, месье, вы, утешающий меня в этот высший момент и знающий род, от которого я самая скромная и последняя ветвь?

– Я англичанин, как вы уже знаете, такого же славного рода, как и ваш… Только мой отец, принадлежавший к младшей ветви, был беден, а бедность в такой стране, как Англия, груз очень тяжелый. Я покинул страну, приехал в Америку, и мои вкусы понемногу сблизили меня с индейцами. Я пришел к тому, что полностью сбросил с себя облик английского джентльмена и стал индейцем. Однажды племя табегуачей, которому я оказал некоторые услуги в войне против соседних племен, выбрало меня своим вождем. Я Леннокс, герцог Ричмонд, потомок сына герцогини Портсмутской и Карла Второго…[476]476
  Карл II Стюарт (1630–1685) – английский и шотландский король (с 1660 г.). Законных детей у Карла не было. Здесь речь идет о Чарлзе Ленноксе, герцоге Ричмондском. Ленноксы – очень древний английский род, но Чарлз получил эту фамилию (без прав на родовые земли) в 1672 году, после того как угасла мужская ветвь рода. Герцогиня Портсмутская – француженка Луиза-Рене де Керуайль (1649–1734), фаворитка Карла II (с 1671 г.); после смерти короля вернулась на родину.


[Закрыть]

Как только я узнал, что ваши предки пролили свою кровь во имя моих, я поклялся любой ценой помешать погубить вас. Вождь табегуачей не может спасти французского искателя приключений, жертву своего безрассудства, но потомок Ленноксов должен спасти потомка Уоганов!

Этот разговор продолжался меньше времени, чем мне потребовалось, чтобы рассказать о нем. Леннокс отошел, сопровождаемый главными воинами своего племени, и я остался один, привязанный к столбу смерти, спрашивая себя, каких новых демаршей я должен ждать от этого странного индейского вождя, и говоря себе, что, может быть, я стану предлогом и жертвой конфликта между прежде дружественными племенами.

Прошло еще около четверти часа, когда мои размышления внезапно прервал шум, доносившийся из лагеря и взволновавший окружавших меня воинов. Это были боевые кличи племен, готовящихся к битве, в чем я не сомневался. С возвышенности, где я был привязан к столбу, я мог все охватить взглядом; я отчетливо видел храброго Леннокса, собирающего вокруг себя людей племени, выбравшего его своим вождем, и стоявших спиной к лесу, тогда как тимпабачи оставались в центре долины.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю