Текст книги "Демократия. История одной идеологии"

Автор книги: Лучано Канфора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Предание, известное нам благодаря Плутарху, гласит, будто Александр Македонский, сокрушив монархию Ахеменидов, обнаружил в Сардах копии писем, которые персидский царь отправлял сатрапам Ионии, чтобы те поддерживали политическую деятельность Демосфена крупными суммами денег (Плутарх, «Жизнеописание Демосфена», 20). Сознавая, какую опасность представлял Филипп для его державы, персидский царь платил Демосфену, который был столпом сопротивления греков Филиппу. В том же контексте Плутарх добавляет, что Александру повезло и в столичных архивах [в Сузах], где он нашел не только письма Демосфена к его «друзьям» в Персии, но и перечень сумм, которые тому отправляли сатрапы. В конце концов персидский царь получил подтверждение слухам о готовящемся нападении македонян, когда Гермий, греческий династ[50]50
  Династ – разновидность правителя (отсюда династия). Атарней – город в Троаде, небольшой области на побережье Малой Азии, между Геллеспонтом (проливом Дарданеллы) и островом Лесбос (прим. пер.).


[Закрыть] в Атарнее (Троада), друг Аристотеля и македонян, попал к нему в руки. Его пленение и жестокая кончина послужили темой глубоко прочувствованного стихотворения Аристотеля, озаглавленного «Гимн добродетели» (фрагм. 675 Rose). Напротив, Демосфен с каким-то диким энтузиазмом приветствует пленение грека Гермия в так называемой «Четвертой филиппике»: «Затем, – восклицает он, – помощник и сообщник Филиппа схвачен и увезен, и таким образом царь услышит не по обвинениям со стороны нас, у которых он может предположить желание говорить в своих собственных расчетах, а со слов самого исполнителя и руководителя, что придает всем сообщениям достоверность /.../»[51]51
  Перевод С. И. Радцига.


[Закрыть] (32).

В том же самом контексте Демосфен, полный сарказма, выражает свое презрение тем, кто в Афинах или где бы то ни было все еще привержен «пустым словесам»: «/.../ варвар, общий враг для всех и т.п.» (Четвертая филиппика, 33). И добавляет: «Так я нередко вижу, как кто-нибудь /.../ высказывает опасения против лица, находящегося в Сузах или Экбатанах, и утверждает, будто оно враждебно относится к нашему государству /.../, а с другой стороны, тот же человек говорит совершенно в ином духе про грабителя греков, растущего вот так близко у самых наших ворот в середине Греции. Таким рассуждениям я всегда удивляюсь и боюсь этого человека, поскольку он не боится Филиппа»[52]52
  Перевод С. И. Радцига.


[Закрыть].

Realpolitik[53]53
  Реальная политика (нем.).


[Закрыть] научила Демосфена тому, что Азия не опасна – самым опасным в мире противником Афин является европейский сосед, могучий и враждебно настроенный, то есть, по его мнению, царь Македонии.

В предшествующие периоды своей карьеры Демосфен также прибегал к «пустым словесам», к «антиварварской» риторике – например, в речи «О симмориях», большей частью посвященной экономическим и военным вопросам, и еще позже, в «Третьей филиппике» (41-45), где формула Азия = рабство провозглашается безо всякого стеснения и в чисто пропагандистских целях. Он тоже разделял мнение, долгое время бытовавшее среди греков (Греция – это Европа и одновременно свобода; Персия – это Азия и одновременно рабство). Только такой язык мог иметь успех в народном собрании.

Смысловая связь Греция-Европа-свобода имеет очень долгую историю. Идеологическая сущность всегда одна и та же, меняется лишь содержание понятия Европа с географической точки зрения. Поначалу два полюса обозначены очень четко: Рим с одной стороны, эллинизм – с другой. В эпоху Октавиана битва при Акциуме[54]54
  Битва при Акциуме – морское сражение (31 г. до н. э.) между флотами Октавиана и Марка Антония, решившее исход гражданской войны в Риме в пользу Октавиана (прим. пер.).


[Закрыть] (31 до н. э.) предстает, благодаря хорошо отлаженной пропаганде, победой Запада над Востоком. Раскол между двумя «мирами» принимает официальный и окончательный характер после Феодосия[55]55
  Феодосий I Великий (346-395) – император, разделивший в 395 г. Римскую империю на Западную и Восточную (прим. пер.).


[Закрыть]: христианство едино, однако две части империи, Восточная и Западная, сильно различаются между собой: они, хоть и обе христианские, скорее противоположны одна другой. С тех самых пор Греция навсегда отошла к Востоку (хотя и осталась «колыбелью» Запада). Вплоть до арабского завоевания (640-642 н. э.), то есть целый век после Юстиниана[56]56
  Юстиниан I (483-565) – византийский император в 527-565 гг., предпринявший попытку восстановления единой Римской империи (прим. пер.).


[Закрыть], Греция, Палестина, Египет и Балканы именуются Востоком, «восточной» Европой. По другую сторону Средиземного моря во времена Августина Северная Африка была самой цивилизованной частью Запада.

Арабское завоевание, надвое расколов Средиземноморье, «создало» ту Европу, какую мы знаем. Вследствие этого завоевания – захвата Сирии, Египта, потом сразу же Северной Африки до самого ее края (а также Испании) – империя с центром в Византии вновь становится все более «европейской»; в то время как Запад, главным образом папство, отодвигается, в геополитическом смысле, все дальше на север. Таким образом, благодаря арабскому завоеванию формируется «Европа Карла Великого». Но до тех пор, и еще на долгое время (по меньшей мере до первого падения Константинополя[57]57
  Первое падение Константинополя – взятие в 1204 г. города участниками Четвертого крестового похода (прим. пер.).


[Закрыть]) перед нами предстают две Европы, враждебно настроенные одна к другой; Русь, Россия всего лишь примыкает и к той, и к другой.

«Папа – антихрист»[58]58
  «Папа – антихрист» – В 2002 г. монахи одного из Афонских монастырей – Эсфигмену – отказались подчиняться патриарху Константинопольскому Варфоломею I и поминать его на богослужении, обвинив патриарха в экуменизме. В декабре 2002 г. патриарх отлучил их от Церкви и приказал им немедленно покинуть святую гору Афон, однако те не подчинились и приготовились к осаде. На стенах обители монахи вывесили плакаты с надписями: «Православие или смерть!» и «Папа – антихрист» (прим. пер.).


[Закрыть]. Такая надпись развевалась в январе 2003 года над монастырем Эсфигмену, одним из двадцати, расположенных на горе Афон на полуострове Халкидика (северная Греция). Патриарх Константинопольский Варфоломей I сильно разгневался. Выпад и в самом деле был направлен против него: эти упрямые монахи вдобавок обратились в Верховный суд Греции и выдвинули против патриарха обвинение в ереси – и все за его чрезмерную снисходительность по отношению к Риму. Действительно, Варфоломей, «вселенский» патриарх греческой православной церкви, стоящий во главе нескольких тысяч христиан уже шестьсот лет как турецкого Константинополя, – самый открытый по отношению к Риму из глав восточной ортодоксии. Несмотря на свой звучный титул «вселенского», он не обладает достаточным влиянием, чтобы склонить к такой же позиции другие центры восточного христианства. Не только потому, что его епархия почти «пуста», но и потому, что его авторитет вовсе не является непререкаемым, как авторитет римского папы. Так, например, патриарх Московский категорически воспротивился визиту в Россию главы католической церкви, ведь папа для него в конечном счете до сих пор остается впавшим в ересь патриархом епископства Римского. Афонские ультраисты разделяют такую позицию.

Раскол Европы, о котором свидетельствуют драматические контрасты, наблюдаемые по сей день, имеет давнее происхождение. И в светском, и в церковном плане начало этому расколу, навсегда разделившему Европейский континент и повторяющему в определенном смысле раздел Римской империи на две partes[59]59
  Части, партии (лат).


[Закрыть], как того пожелал Феодосий в IV в. н. э., положило долгое противоборство Рима и Византии, завершившееся так называемым Восьмым вселенским собором (869-870): восточная церковь до сих пор не признает его правомочным. Но окончательный разрыв наступил через сто пятьдесят лет, когда Восточная империя все еще представляла собой мощную державу, восточный «бастион», сдерживающий арабо-мусульманское давление.

Перед тем как пасть под натиском турок (1453 г.), Константинополь разыграл карту объединения двух Церквей. Объединение, правда, оказалось эфемерным, в него не верили до конца обе стороны. Прежде всего, имея в виду соотношение сил, это была бы скорее капитуляция, а не истинное объединение. Между тем славяне, то есть болгары и русские, попали благодаря Византии в орбиту христианского вероучения, – что и явилось основным фактором «европеизации» этой огромной части Европы, – но в 1453 году, когда Восточная империя билась в агонии, они вовсе не были расположены слепо, автоматически следовать за ее «реально-политическим» обращением в иную веру, предпринятым в последний час. Когда Константинополь все-таки пал, «светоч» – если использовать древнюю литературную метафору – греческой церкви перешел к России. Очень скоро Москва сделалась «третьим Римом». И пророчество Филофея[60]60
  Пророчество Филофея – старец Филофей (первая пол. XVI в.) – монах псковского Елеазарова монастыря, автор посланий псковскому великокняжескому дьяку Михаилу Григорьевичу Мисюрю-Мунехину и великому князю Василию III, сформулировавший концепцию «Москва – Третий Рим». Эта концепция во многом определила направление русской церковной и политической мысли не только XVI и XVII вв., но и последующих веков (прим. пер.).


[Закрыть], к которому по сей день прислушиваются, гласит, что «четвертому Риму не бывать».

С тех пор в русском мире волны «западничества» (Петр I, Ленин) сменяются возвратом к себе, к собственным традициям, из которых исходят и его сила, и историческая преемственность. Даже большевистская революция, которая собиралась покончить с «опиумом для народа» и выкорчевать православную церковь как очевидный оплот царского ancien regime[61]61
  Старого режима (фр.).


[Закрыть], мало-помалу снизошла до соглашений. Примирение de facto между Сталиным и патриархом внесло свой вклад в тот отпор, какой СССР оказал немецкому нашествию в июне 1941 года. Церковь тоже способствовала победе в войне, которую в России называют Великой Отечественной. От такого «реального политика», как Сталин, не укрылось, что церковь вовсе не была выкорчевана: она продолжала влиять на души людей, переживших самый мучительный в истории переход крестьянской страны в иную реальность, по преимуществу индустриально-городскую. Эта преемственность и стойкость такой глубинной структуры, как религия, скорее заинтересует историка, но не может не произвести сильного впечатления и на политика, даже на самого убежденного радикала.

Сегодня, в современной России, которую поверхностные обозреватели до недавнего времени определяли как «либеральную» или даже «демократическую», хотя и называя, не без оснований, бывшего диктатора-президента Ельцина «царем Борисом»; в этой России, повисшей между прошлым и будущим, церковь поддержала следующего президента, вышедшего из рядов КГБ. Владимир Путин демонстрирует свою веру, посещая церкви, но не забывает тот практический опыт, который приобрел в советских управленческих кругах.

С крахом «просветительского» авторитарного государства (которое провозгласило в Афганистане гражданские права для женщин и приступило к принудительной ликвидации безграмотности, но потерпело поражение от партизан-талибов, вооруженных и финансируемых ЦРУ), Россия вновь возвращается к своим традициям, и патриарх Московский имеет теперь больше возможностей, чтобы занимать жесткую позицию в отношении римского папы, «антихриста», по емкому выражению афонских монахов. Теперь, когда патриарх вернул себе силу и непререкаемый авторитет (даже Горбачев стал молиться Пресвятой Деве); когда завершилась долгая советская «интермедия», – станет ли он снисходить до переговоров с Римом? Рим никогда не откажется от первенства папы, а Москва никогда не пойдет на уступки в этом вопросе. Вот один из европейских разломов, которые не удается залечить и за тысячелетие. В войне США против федеративной Югославии конфликту так или иначе предшествовало то, что Ватикан высказался за отделение Хорватии. Потом развязалась война «по доверенности»: исламские фундаменталисты – из Саудовской Аравии, Судана, Пакистана – ринулись «добровольцами», с американским оружием, на поддержку Боснии, а затем Освободительной армии Косова. Западная Европа, праздно болтающая о самостоятельной внешней политике, услужливо, себе в ущерб, включилась в бомбардировки Белграда. Русская церковь, Греция и афонские монахи (сколь бы удивительной ни казалась такая общность) автоматически оказались на стороне Сербии, которая подверглась агрессии. Между двух Европ пролегла еще одна глубокая борозда.

«Soft-расизм» – так определил знаток классической Греции Клод Калам поведение греков во времена Эсхила и Демосфена. Скорее, комплекс превосходства, ряда причин и следствий которого мы коснулись на предыдущих страницах. И все же идея о том, что политическое устройство, называемое «демократией», тесно связано с фактором, который, сколь это ни прискорбно, приходится определить как расовый, была очень распространена на евроатлантическом Западе и, может быть, до сих пор лежит в основе имперских инициатив, не так давно предложенных общественному мнению в виде вызывающей недоумение формулы «экспорта демократии».

В 1863 году в Лондоне вышла брошюра под названием «Какая форма правления является наилучшей?», которую написал министр правительства Пальмерстона и блестящий знаток античности Джордж Корнуолл Льюис[62]62
  Lewis G.C., Qual è la miglior forma di governo? (1863); итал. перевод: Sellerio, Palermo, 1996. Джордж Корнуолл Льюис (1806-1863) – британский государственный деятель-виг; секретарь, затем канцлер казначейства (министр финансов) в 1850-1858 гг., министр внутренних дел (1859-1861) и военный министр (1861-1863) (прим. пер.).


[Закрыть]. Брошюра понравилась итальянцу Луиджи Лудзатти[63]63
  Луиджи Лудзатти (Луццатти) (1841-1927) – итальянский государственный деятель, министр финансов, премьер-министр Италии (1910-1911) (прим. пер.).


[Закрыть] (самому красноречивому из противников выдвинутого Джолитти[64]64
  Джолитти, Джованни (1842-1928) – итальянский государственный деятель демократической ориентации, премьер-министр Италии в 1892-1893, 1903-1905, 1906-1909, 1911-1914 и в 19201921 гг. Включил в правительство социалистов, провел либеральные реформы, легализовал рабочие организации, признал право рабочих на забастовки (1901 ), ввел всеобщее избирательное право для мужчин (1912). Пытался предотвратить вступление Италии в Первую мировую войну. Поначалу поддерживал фашистов, но после убийства ими депутата-социалиста Джакомо Маттеотти (см. прим, к с. 224, Убийство Маттеотти) (1924) перешел в оппозицию и выступил против Муссолини (прим. пер.).


[Закрыть] в 1912 году предложения расширить избирательное право в Италии). Это диалог, в котором участвуют три собеседника, представляющие три формы правления, кодифицированные классической политологией, в то время как модератор, по-платоновски именуемый Критоном, высказывает тезисы наиболее «предпочтительные», то есть близкие автору. Так вот, именно Критон в каком-то повороте беседы ставит вопрос о демократии в связи с различием рас: «Не думаю, чтобы в азиатское Государство было бы возможно внедрить представительные институты». Собеседник по имени Демократикус благородно протестует, указывая, что со времен Тацита кельты и германцы сильно продвинулись вперед по пути прогресса; однако же выпад в сторону Азии так и остается без ответа. Хотя, конечно, реплика принадлежит проигравшему в диалектическом соревновании, которым одушевляется диалог. В Европе, которая после раздела Африки приступила к дележу кварталов Пекина, именуя «отсталыми» древнейшие цивилизации, идея о связи между «демократией» (разумеется, понимаемой довольно произвольно как синоним «представительного правления») и «белой расой» представляла собой не причуду политологов, а глубоко укоренившееся, распространенное убеждение. Выражение «белая раса», сегодня несколько устрашающее, мы выбрали не случайно. Им пестрит введение к монументальному и заслуженно забытому трактату «Die Demokratie» [«Демократия»] (1876) Юлиуса Шварца[65]65
  Юлиус Шварц (1838-1900), политический деятель и историк-античник, преподавал в Будапештском университете.


[Закрыть]. Шварц думал завершить свой труд, оставшийся неоконченным, политической антропологией (Ideen zu einer Politik des Menschengeschlects), вывод из которой должен был заключаться в следующем (он анонсируется на с. XXII введения к первому тому): «Миссия белой расы – привнести господство цивилизации (die Herrschaft der Cultur) на все пространство планеты». Вот и второй том (1886) «Библиотеки политических наук» под редакцией Аттилио Бруниальти, где на первом месте стоит диалог Льюиса, открывается высокоученым предисловием редактора, озаглавленным «Первые политические образования арийцев», из которого мы узнаем (с. XI), что «семитские народы, напротив /scilicet[66]66
  А именно (лат.).


[Закрыть]: по сравнению с арийскими/ совершенно неспособны к подобному /арийскому/ способу понимания и устройства Государства. Их понятие о политической организации не выходит за рамки племени».

В эпоху позитивизма очень славилась, в частности, и в Италии, в удачных переводах, ульштейновская «Всемирная история» (1907-1910, в 6 томах); координатором и вдохновителем издания которой был немецкий медиевист Пфлюгк-Гартунг (1848-1919). В первом томе этого труда, в который внесли свой вклад крупнейшие ученые, за «Историей эволюции», написанной Геккелем, следует глава под названием «Расы и народы», автором которой явился австрийский антрополог Феликс Риттер фон Лушан. Раздел, посвященный Америке, восторженный гимн великой судьбе, назначенной в Новом Свете переселившимся туда европейским народам, предлагает читателю весьма поучительную картину:

Полной противоположностью этому блестящему будущему, – пишет Лушан, – является судьба черной расы в Америке. Только поверхностные умы могут не замечать важности, какую представляет сегодня для Америки негритянский вопрос; в особенности, в Соединенных Штатах имеются политики, прозревающие в своих темнокожих согражданах серьезную, долговременную угрозу, причем не только условиям общественной жизни и демократии, но и самому существованию Союза. Есть такие, кто видит в неграх не только занозу в теле Соединенных Штатов, но и гвоздь, который будет вколочен в их гроб!

Обозначив опасность, какую представляет плодовитость негров, и то, что отмена рабства на практике не принесла никакой пользы (впрочем, и Токвиль[67]67
  Токвиль, Алексис де (1805-1859) – видный французский политический мыслитель, историк и государственный деятель, лидер консервативной Партии порядка, министр иностранных дел Франции (1849) (прим. пер.).


[Закрыть] в свое время заметил, что даже в северных штатах дискриминация чернокожих была нормальным явлением, распространенным на все аспекты общественной жизни)[68]68
  Tocqueville A. de, Voyage en Amérique, в Oeuvres, I, Gallimard, Paris, 1991, pp. 243-244.


[Закрыть], Лушан сетует на то, что негры, «внезапно» ставшие свободными и получившие «политические права», сделались еще опаснее, о чем свидетельствует «непрекращающийся рост преступности». Но и этого мало: «Еще более тревожным явлением представляется постоянный рост числа мулатов». И в заключение: «Такое положение вещей и само по себе, и особенно в стране свободной демократии, представляется совершенно нестерпимым»[69]69
  Цитируется по итал. переводу Всемирной истории, I, Società Editrice Libraria, Milano, 1930, pp. 68-69.


[Закрыть].

Правда, событие, вот уже два века по праву определяющее исторические судьбы не одной только Европы, Французская революция, в высшей точке своего развития сумела разорвать кольцо расистских предрассудков. Именно эта ее радикальность, оборотная сторона «жестокости», явилась и является до сих пор и скандалом, и новой точкой отсчета для европейской истории. В каком-то смысле, изменяющееся отношение к ней сопутствует свободе, идет рука об руку с развитием демократического движения, вот уже два века направленного на то, чтобы сделать эффективными принципы, которые Революция утвердила (и, попытавшись их воплотить, забуксовала и была разгромлена). Отношение это разнится от страны к стране. В либеральной Англии весь XIX век парижская Революция оставалась под ударом «Reflections on the Revolution in France» [«Размышления о революции во Франции»] (1790) Бёрка[70]70
  Бёрк, Эдмунд (1729-1797) – английский парламентарий и политический деятель, идеолог британского консерватизма, писатель-публицист, издатель общественно-политического альманаха. Резкое неприятие Французской революции, изложенное Бёрком в «Размышлениях о революции во Франции» (1790) подтолкнуло британское правительство объявить войну революционной Франции (прим. пер.).


[Закрыть] (а он, надо сказать, еще не из самых худших!). Ее так и не приняли; она неизменно оставалась по преимуществу отрицательной величиной. В итальянской истории можно вспомнить, как и журналисты, и благопристойная публика обрушились на бедного Джозуэ Кардуччи[71]71
  Кардуччи, Джозуэ (1835-1907) – крупнейший итальянский поэт XIX в., профессор классической литературы в Болонском университете (прим. пер.).


[Закрыть] за то, что тот посвятил Французской революции цикл сонетов «Qa ira». Нечего и говорить об университетских лекциях Бонги[72]72
  Бонги, Руджеро (1826-1895) – итальянский ученый и политик, преподавал в университетах Рима, Турина и Флоренции, основатель и руководитель ряда газет, в 1874-1876 гг. – министр народного просвещения. Главные произведения – «История Рима» (1884, 1888), переводы Аристотеля и Платона (прим. пер.).


[Закрыть] (вдохновителя кампании против Кардуччи), посвященных Европе в эпоху Французской революции. Само название напоминает «Geschichte der Revolutionszeit: von 1789 bis 1795» [«История революционного времени: с 1789 по 1795»] фон Зибеля[73]73
  Фон Зибель, Генрих (1817-1895) – немецкий историк и политический деятель, сторонник прусско-монархического пути объединения Германии, непримиримый критик Французской революции (прим. пер.).


[Закрыть], выводы которого более содержательны, но точка зрения не менее негативна. Только великие потрясения XX века, новая и еще более скандальная русская революция уравновесила мнения и изощрила суждения историографов (хотя лишь отчасти).

На самом деле, помимо отчасти наигранного ужаса перед «Террором», настоящим скандалом для людей 1793 года было утверждение равенства за пределами Европы. В прелестном памфлете, опубликованном в «Revue des deux mondes» [«Обозрение Старого и Нового света»] за 1889 год (столетняя годовщина), либеральный католик, хотя и нонконформист Анатоль Леруа-Болье предложил ряд «тостов» во славу Революции от лица самых разных персонажей; и вопрос о равенстве рас и освобождении негров, так же как и об эмансипации евреев, представлен как центральный для этого события вот уже столетней давности. Автор дает слово еврею, образованному чернокожему, австрийскому антисемиту, индийскому «джентльмену» и так далее, и каждого наделяет воображаемой, но вполне правдоподобной речью. Речь австрийского антисемита заслуживает того, чтобы мы привели ее здесь, дабы, проникнув под покров иронии, лучше понять серьезный и прогрессивный смысл этой книжицы. Австрийский антисемит говорит: «Пусть негр и еврей приветствуют Революцию: они могут многое от нее получить! Другое дело мы, христиане белой расы, произошедшие от индо-германского корня. То, что негр и еврей ставят ей в заслугу, мне как раз и кажется подозрительным. Равенство рас и народов – вот в чем была ошибка Революции»[74]74
  Leroy-Beaulieu A., Le Centenarie de 1789, «Revue des deux mondes», 93, 1889, pp. 860-904. Цитируется по итал. переводу: Brindisi al 1789: la Rivoluzione francese all'Esposizione di Parigi, Bottega dell’antiquario, Roma, s.d., pp. 65-66.


[Закрыть]. Леруа-Болье к тому же хорошо знал ситуацию в России (он был автором трилогии «L’empire des tsars» [«Империя царей»], которая до сих пор переиздается). И симптоматично, что русский юноша, выступивший в этой цепочке тостов сразу за индийцем, предсказал куда более масштабную революцию в России: «Из черных изб наших безграмотных крестьян грядет революция более великая и человечная, чем те, на какие способны собрания ваших буржуа». Это – 1889 год.

Даже у Маркса нет-нет да и промелькнет европоцентризм. Его оценка английской колонизации Индии как «единственной социальной революции, пережитой когда-либо Азией» – плод своего времени[75]75
  Цитируется no «New York Daily Tribune» от 25 июня 1853 г.


[Закрыть].

Знаменитая и знаменательная книга Алексиса де Токвиля «De la démocratie en Amérique» [«О демократии в Америке»], опубликованная в 1835 и 1840 годах, содержит в себе, как известно, «пророчество» относительно будущего Европы: мы станем как Америка; у нас будет «демократия». В книге описывается некая реальность, пока еще далекая географически, но по своим основным характеристикам тяготеющая к экспансии. Прогноз не слишком восторженный, скорее отрешенный. Что сам Токвиль думал о демократии, явствует из черновика его парламентской речи в ноябре 1841 года:

Я приемлю демократические институты умом, но по инстинкту принадлежу к аристократии, то есть презираю толпу и опасаюсь ее. Я страстно люблю свободу, законность, уважение к правам, но не демократию. Это коренится в глубине моей души. Я ненавижу демагогию. /.../ Я не принадлежу ни к революционной, ни к консервативной партии. Но все-таки, несмотря ни на что, более склоняюсь ко второй, чем к первой. В самом деле, в отношении второй я скорее не согласен со средствами, чем с целью, а в случае первой не приемлю ни средства, ни цель. Свобода – вот главная моя страсть. И это правда[76]76
  Tocqueville A. de, Scritti, note, discorsi politici, под ред. U. Coldagelli, Bollati Boringhieri, Torino, 1994, p. 13.


[Закрыть].

Он убежден, что «массовое» общество мало-помалу утвердится везде, и полагает, что в Соединенных Штатах Америки оно уже существует, и следует в него вглядеться, дабы понять, что ожидает нас. В то же время от него не ускользает тот факт – это особенно видно в черновых тетрадях, – что современная ему американская «демократия» включала в себя такое чудовищное явление, как рабство. Следовательно, Джордж Корнуолл Льюис был прав, когда через два десятилетия после выхода в свет знаменитой книги Токвиля замечал, что по сути американская демократия – столь же отсталая, как и демократии античные, в которых отсутствовала основная предпосылка данной формы правления: чтобы весь народ пользовался свободным состоянием![77]77
  Lewis, Qual è la miglior forma di governo?, p. 71.


[Закрыть].

Так или иначе, миф о том, что «пророчество» Токвиля в XIX и XX веках сбылось, остается, наверное, всего лишь мифом. В том, что касается институтов, в самом деле, нельзя сказать, будто бы Европа (если вообще имеет смысл прибегать к такому уровню обобщения) приходит в соответствие с североамериканской моделью. Постепенное внедрение всеобщего избирательного права не могло не сблизить историю политических институтов Франции, Германии, Англии и Италии в XIX и XX веках, но в ней, несмотря на многие различия, придающие каждой стране ее специфику, можно увидеть скорее результат длительного влияния Французской революции, чем воплощение модели, импортированной из Америки. Касательно «массового» общества – оно для Токвиля означает серость, банальность (и равенство, как он это видит) – ив Европе, разумеется, можно наблюдать, как сходные черты все более проявляются по мере прогресса равного и всеобщего избирательного права, обязательного образования и т. д. Но о подлинном и несомненном влиянии американского массового общества со всеми его характерными чертами уместно будет говорить гораздо позже, с 1917 года и с американского вмешательства в Первую мировую войну, которое повлекло за собой как экономические, так и стратегические последствия вплоть до 1945 года и далее: in primis[78]78
  В первую очередь (лат.).


[Закрыть] после Второй мировой войны.

Тем не менее в историографии то и дело поднимается вопрос: не следует ли говорить о единственной «атлантической революции», которую начали английские колонии в Америке, получившие значительную помощь от Франции; революции, которая затем продолжилась в Париже в 1789 году и которой, как не без оснований полагает Франсуа Фюре[79]79
  Furet F., Penser la Revolution frangaise (1978). Итал. перевод: Critica della Rivoluzione francese, Laterza, Roma-Bari 1980, pp. 8-9: «Мне мила мысль о бесконечно более долгой истории Французской революции». Франсуа Фюре (1927-1997) – французский историк, член компартии Франции (1947-1959), один из основателей Объединенной социалистической партии (в 1960 г.). Автор исторических трудов «Размышляя о Французской революции» (1978), посвященного пересмотру традиционных концепций Французской революции, и «Прошлое одной иллюзии» (1995) – о распространении коммунистических идей в Европе и реализации их в СССР (прим. пер.).


[Закрыть], до сих пор не видно конца. Такой взгляд на единственную «атлантическую» революцию (переходящую из США в Голландию, затем во Францию) пользовался популярностью в 60-е – 70-е годы XX века: и Годшо[80]80
  Годшо, Жак (1907-1989) – французский историк, специалист по Французской революции и ее влиянию на другие страны (прим. пер.).


[Закрыть], и Роберт Палмер[81]81
  Роберт Палмер (1909-2002) – американский историк, автор книги «Эпоха демократических революций: Политическая история Европы и Америки, 1760-1800» (1959) (прим. пер.).


[Закрыть] приводили страницы из переизданной книги Жоржа Лефевра[82]82
  Жорж Лефевр (1874-1959) – французский историк, специалист по аграрной истории эпохи Французской революции, зав. кафедрой истории Французской революции в Сорбонне. Выделял во Французской революции несколько отдельных революций (прим. пер.).


[Закрыть] «Revolution frangaise» [«Французская революция»] и в поисках далеких предшественников без конца цитировали фразу из Барнава[83]83
  Барнав, Антуан (1761-1793) – политический деятель эпохи Французской революции, сторонник конституционной монархии, депутат Учредительного собрания (1789-1791), гильотинирован по приговору революционного трибунала. Автор «Введения во Французскую революцию» и «Политических размышлений о Революции» (прим. пер.).


[Закрыть], который, правда, говорил о «европейской революции, завершившейся во Франции». Однако такой взгляд из заоблачных далей на кавалерийский поход «мирового духа» с одной стороны Атлантики на другую довольно расплывчат и рискует погрязнуть в общих местах. Между одним и другим событием пролегает пропасть.

Предпосылкой нашей книги является оценка Революции 1789 года как явления, определившего всю последующую историю Европы; и мы отнюдь не собираемся растворять ее характерные особенности в обобщенном, шпенглерианском обзоре.