Текст книги "Демократия. История одной идеологии"

Автор книги: Лучано Канфора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Итог оказался не в пользу компартии, она проигрывала по всем направлениям. И последствия длительного и тяжелого кризиса (1929-1933) – New Deal[438]438
  Новый курс (англ.) – масштабный экономический план по борьбе с Великой депрессией.
  New Deal (Новый курс) – общее название экономической политики, проводимой правительством Ф. Д. Рузвельта в 1933-1939 гг. с целью вывода страны из охватившего ее кризиса, получившего название «Великая депрессия». Основными составляющими «Нового курса» стали государственное регулирование экономики, ревизия финансово-банковской системы, меры по восстановлению промышленности и сельского хозяйства, массовое привлечение безработных на общественные работы (в том числе крупные строительные проекты), реформы в социальной сфере и трудовом законодательстве, введение пенсий и пособий по безработице (прим. пер.).


[Закрыть] в Соединенных Штатах, национал-социализм в Германии – требовали коренного пересмотра позиций. Можно сказать, что утрата иллюзии, будто ситуация продолжает оставаться «революционной» (а также и крах троцкистского лозунга «перманентной революции») привели к двум последствиям: СССР сделал окончательный выбор в пользу восстановления страны и усиления ее мощи и сосредоточился на этом (Дойчер определил такую политику как «сталинский эгоизм»); с другой стороны, в виду новой стратегии, основанной на антифашизме как главном рычаге борьбы, стали вновь пользоваться доверием социалистические и демократические силы, все еще действовавшие в Европе. То была линия «народных фронтов», заявленная на VII съезде Интернационала (Москва, август 1935). Автором этой стратегии явился Димитров, руководитель болгарских коммунистов; второй протагонист перелома (в котором Сталин не участвовал собственной персоной) был Тольятти, лидер итальянских коммунистов. Основная «теоретическая» новизна заключалась в том, что Димитров в своем докладе проводил четкое различие между «буржуазной демократией» и фашистской диктатурой, временно отказываясь ставить знак равенства между этими двумя формами, что было шагом вперед по сравнению с предыдущим съездом. Этой линии не противоречила провалившаяся попытка итальянской компартии (август 1936) вбить клин между народной базой фашизма и его верхушкой (призыв к «братьям-чернорубашечникам», предпосылка которого, оказавшаяся ложной, заключалась в том, что африканская кампания[439]439
  ...африканская кампания – победоносное вторжение Италии в Эфиопию (1935-1936) и включение ее в Итальянскую Восточную Африку (прим. пер.).


[Закрыть] могла привнести разочарование и неуверенность в массы рядовых фашистов).

Такая смена ориентиров на первый взгляд привела коммунистов к успеху именно в плане парламентской борьбы. На французских выборах в парламент в мае 1936 года (избирательное право только для мужчин, мажоритарный избирательный закон и массовые неявки на выборы – постоянные факторы, которыми нельзя пренебрегать, оценивая результаты) Народный фронт (социалисты, коммунисты и радикал-социалисты) получил большинство голосов[440]440
  Вот результаты, из которых хорошо видна специфика избирательной системы: социалисты – 1 955 тыс. голосов и 149 мест, коммунисты – 1 502 тыс. голосов и 72 места, радикалы – 1 422 тыс. голосов и 109 мест.


[Закрыть] в основном благодаря успеху ФКП. Леон Блюм[441]441
  Леон Блюм (1872-1950) – французский политик, организатор антифашистского Народного фронта, первый социалист во главе французского правительства (премьер-министр в 1936-1937 гг.), председатель временного правительства Франции (декабрь 1946 – январь 1947 г.) (прим. пер.).


[Закрыть] стал премьер-министром, но коммунисты ограничились только поддержкой извне.

Ни одна победа не была до такой степени отравлена с самого начала. За несколько месяцев до нее, 16 февраля 1936 года, в Испании (республике с 1930 года) Frente popular [Народный фронт] (в котором коммунисты, при их скромной численности, играли активную роль) победил на всеобщих выборах. Но в том же месяце генерал Франсиско Франко возобновил – из Марокко, куда его направило правительство Асаньи – контакты с сыном низложенного диктатора Примо де Риберы и с начальниками военных гарнизонов Кадиса, Севильи, Кордовы, Барселоны, Сарагосы и даже самого Мадрида для подготовки военного мятежа против республики. 17 июля – Леон Блюм стоял во главе французского правительства всего несколько недель – франкистский мятеж распространился по всей стране, положив начало трехлетней гражданской войне, которая похоронила Front populaire [Народный фронт] и в Париже. Поскольку повстанцы Франко получали помощь от Италии и Германии, а республиканцы – от Советского Союза, эта гражданская война со всей неизбежностью превратилась из испанской в европейскую. Однако «социалистическая», радикальная Франция Леона Блюма предпочла присоединиться к политике невмешательства, которую горячо поддерживали англичане. Европейские «демократии» оставили на произвол судьбы демократию испанскую; в этой гражданской войне противостояли друг другу фашисты и Коминтерн. Последствия хорошо известны всем. В Париже Леон Блюм пал, и 10 апреля 1938 года его место занял Даладье, человек Мюнхена, и большинство в парламенте было уже совсем другим.

Но, несмотря ни на что, решение VII съезда Коминтерна не утратило силы, во всяком случае, для руководителей в ранге Тольятти: «Сегодня коммунисты возглавляют борьбу, направленную на защиту и завоевание демократии, ибо сегодня во всем мире идет борьба между фашизмом и демократией. Приняв позицию защиты демократии, мы должны проявлять максимум отваги, забыв о политических трениях, которые повредили бы этой борьбе»[442]442
  Выступление Тольятти в феврале 1937 г. «перед особой группой итальянских товарищей», живущих в Москве; см. Agosti А., Togliatti, Utet, Torino, 1996, р. 207 (в книге обильно представлены источники).


[Закрыть].

Война в Испании была со всех точек зрения «генеральной репетицией» той катастрофы, того решающего рубежа в истории демократии, каким явилась Вторая мировая война. Кто и сейчас оставался в стороне от выбора, не имел политического будущего. Недостаточно было формально соблюсти приличия; собственно, никто и не прикидывался безгрешным, если вспомнить последовательную деградацию правительств Даладье и Рейно, не говоря уже об изначальном попустительстве радикалов по отношению к Петэну.

Сейчас об этом мало кто вспоминает (разве что те, кто оценивают франкизм как прискорбную необходимость), да и современный кинематограф неожиданно ударился в возвеличение троцкистских позиций, но факт остается фактом: из европейских государств только СССР реально поддерживал испанскую республику. Линия Коминтерна, оспариваемая теми, кто считал, будто пробил час испанской социалистической революции (ПОУМ[443]443
  ЛОУМ (Partido Obrero de Unificación Marxista – Рабочая партия марксистского единства, исп.) – образована 29 сентября 1935 г. в Барселоне; название партии выбрано в подражание звуку выстрела. Политическая программа ПОУМ во многом основывалась на идеях Льва Троцкого (в частности, на его теории перманентной революции) (прим. пер.).


[Закрыть], анархисты), состояла в том, чтобы сдерживать «подрывную» деятельность Ларго Кабальеро[444]444
  Ларго Кабальеро, Франсиско (1869-1946) – испанский политик-синдикалист, глава Испанской социалистической рабочей партии и Всеобщего союза трудящихся. В период Второй республики занимал посты министра труда (1931-1933) и председателя правительства (1936-1937). Выступал в поддержку социалистической революции, за что получил прозвище «испанский Ленин» (прим. пер.).


[Закрыть] и проводить – со всей жесткостью, на какую был способен сталинизм – такую политику, которая не отпугнула бы умеренную, но верную республике буржуазию. Ситуацию реалистично описал Вилли Брандт в своих воспоминаниях: «Три тысячи советских экспертов захватили ключевые позиции и создали секретную службу, которая воздвиглась как некое государство над государством и сомкнула ряды, яростно противостоя социальной революции. Приводился довод, сам по себе справедливый, что предпочтение следует отдавать военным нуждам»[445]445
  Brandt W., Erinnerungen, Ullstein, Frankfurt 1989; итал. перевод: Memorie, Garzanti, Milano, 1991, p. 125.


[Закрыть]. Вилли Брандт[446]446
  Вилли Брандт, настоящее имя Герберт Эрнст Карл Фрам (1913-1992) – немецкий политик, социал-демократ, четвертый федеральный канцлер ФРГ (1969-1974), лауреат Нобелевской премии мира (1971) (прим. пер.).


[Закрыть] прекрасно передал ситуацию, которую наблюдал непосредственно. Как всякий свидетель, он наблюдал «видимое», и, разумеется, в поле его зрения попадало очень немного из «тайной» истории, той самой, которую такой крупный историк, как Рональд Сайм с помощью милого парадокса определил как единственно «истинную». Такую версию подкрепляют сохранившиеся документы. Стоит припомнить, что после гибели Рейха, когда немецкие архивы попали к победителям, всплыли подробности, которые в пылу сиюминутной полемики могли показаться типичными, как говорится, клеветническими измышлениями сталинизма. Особенно поражают откровения Франко в присутствии германского посла фон Фаупеля: как франкисты успешно внедрялись в ряды анархистов и троцкистов именно с целью усугубить до крайности трения со «сталинистами»[447]447
  German Foreign Policy Documents, Series D (1937-1945), voi. Ill, p. 286. Такого же толка была и операция, о которой говорил Геббельс в своем дневнике (22 апреля 1938 г.): «наш секретный радиопередатчик в Восточной Пруссии вызвал в России большой переполох. Мы говорим от имени Троцкого, что создает Сталину немалые проблемы» (Goebbels J., Diario 1938, Mondadori, Milano, 1994, p. 123).


[Закрыть]. Подобные трения описывает Оруэлл в книге под названием «Памяти Каталонии», которая – невозмутимо отмечает Хью Томас, лейборист, историк гражданской войны в Испании, – «написана великолепно, однако читать ее нужно с некоторой осторожностью»[448]448
  Thomas H., The Spanish Civil War, Eyre Publishers, London, 1961; итал. перевод: Storia della guerra civile spagnola, Einaudi, Torino, 1963, p. 447, прим. 1.


[Закрыть]. Испанские события 1936-1939 годов во многом сходны с историей Альенде в Чили в 1970-1973 годах. В Чили коммунистов тоже обвиняли в «позорном» предательстве и экстремисты MIR[449]449
  MIR (Movimiento de Izquierda Revolucionaria – Революционное движение левых сил, исп.) – левая политическая партия в Чили, основанная в 1965 г.; считала себя «марксистско-ленинским авангардом рабочего класса» и боролась за уничтожение эксплуататорского строя (прим. пер.).


[Закрыть], и левые социалисты. И Альенде тоже пал потому, что правые получили широкую поддержку, вокруг них сгруппировались классы, напуганные экстремизмом MIR; утверждалось (недобросовестно), будто правительство Альенде находилось целиком под влиянием этого левого движения.

Красноречивым документом является письмо Сталина к Ларго Кабальеро (21 декабря 1936):

Испанская революция прокладывает себе пути, отличные во многих отношениях от пути, пройденного Россией. Это определяется разницей предпосылок социального, исторического и географического порядка, иными требованиями международной обстановки, чем те, с которыми имела дело русская революция. Вполне возможно, что парламентский путь окажется более действенным средством революционного развития в Испании, чем в России.

Далее он советует Ларго Кабальеро издать земельные и налоговые декреты в пользу крестьян; избегать конфискаций, которые могут восстановить против правительства мелкую и среднюю буржуазию; обеспечить свободу торговли; заручиться активной поддержкой президента Асаньи и его республиканской группировки. Потом выражает обеспокоенность по поводу международной обстановки: «Это необходимо для того, чтобы помешать врагам Испании рассматривать ее как коммунистическую республику и тем предотвратить открытую их интервенцию, являющуюся самой большой опасностью для республиканской Испании»[450]450
  Цит. no Togliatti P., Opere, voi. IV. 1: 1935-44, под ред. F. Andreucci, P. Spriano, Ed. Riuniti, Roma, 1979, p. CVII.


[Закрыть].

Но у себя в Центральном комитете секретарь Испанской коммунистической партии Хосе Диас идет гораздо дальше: «Республика, за которую мы боремся, – другая республика, не такая, какая могла бы быть во Франции или в любой другой капиталистической стране. Мы боремся за то, чтобы разрушить материальную базу, на которой основывается реакция и фашизм, поскольку без разрушения этой базы не может существовать подлинная политическая демократия»[451]451
  Diaz J., Tres ahos de lucha, Ed. del Partido comunista de Espana, Barcelona, 1939, p. 390.


[Закрыть].

Неустойчивое равновесие, в котором находится республика, зависит как раз от различных толкований такого рода призывов. Для Тольятти, руководителя Коминтерна, приоритет один – «выиграть войну». Он пишет по поводу этих событий:

Несмотря на правильную и стойкую позицию нашей партии, характер этой войны как войны за независимость был признан другими антифашистскими организациями не с самого начала, а довольно поздно. Долгое время мы работали и боролись не так, как нужно было это делать в войне за независимость против великих империалистических держав, а так, как могли бы участвовать в испанской гражданской войне прошлого века!

Его критика весьма проницательна: он изобличает отсутствие «демократических форм, которые позволили бы широким массам участвовать в политической жизни страны»; обвиняет «комитеты Народного фронта» в фактическом уклонении от их обязанностей, а фабричные комитеты – в опоре на правящую верхушку; обнаруживает отсутствие демократии внутри профсоюзов и слабую жизнеспособность партий; позже, в ретроспективном обзоре, он отметит, что на самом деле во время гражданской войны так и не был утвержден «подлинный и настоящий демократический режим». И все-таки добавляет, что, по его мнению, «политический опыт Народного фронта весьма обогатился» в ходе этих событий[452]452
  Эти сообщения из Испании были впервые опубликованы Ф. Андреуччи и П. Сприано в IV томе Opere Togliatti, рр. 249410. Первая цитата взята из заключительного сообщения (21 мая 1939 г.), р.405; вторая – из первого сообщения (30 августа 1937 г.), р. 264.


[Закрыть].

Когда правительство Блюма распалось и демократии оставили испанскую республику сражаться в одиночку; когда на усилия Советского Союза добиться коллективных гарантий против возможной агрессии со стороны Германии «демократии» ответили Мюнхенским соглашением (30 сентября 1938), продолжать поддерживать политику «фронтов» оказалось нелегко.

Долго будут спорить о том, какие косвенные и непосредственные причины привели к ошеломляющему дипломатическому повороту, известному как «русско-германский пакт» (23 августа 1939). Ясно по крайней мере, особенно в свете «Дневников» Димитрова, что со стороны Сталина это было стратегическое решение, а не тактический ход. Воздействие этого пакта на политику, намеченную VII съездом Коминтерна, было, как и следовало ожидать, сокрушительным. Тот факт, что англичане и французы всячески потворствовали Гитлеру – от Испании до Чехословакии, – отошел на второй план в глазах тех сил, уже разрозненных, для которых и была выработана политика «фронтов». Им русско-германское соглашение представлялось чем-то немыслимым. «Государственной» политике можно было многое простить, но такое не должно было оставаться безнаказанным. Самое страшное заключалось в том, что рухнула уверенность в изначальной непримиримости позиций СССР и нацистской Германии: Советскому Союзу не прощали того, что он повел себя как всякое другое государство. Письма (1935-1939) Сарагата[453]453
  Сарагат, Джузеппе (1898-1988) – итальянский политик, лидер социал-демократической партии. Министр иностранных дел (1963-1964), президент Италии (1964-1971) (прим. пер.).


[Закрыть] к Ненни[454]454
  Ненни, Пьетро (1891-1980) – итальянский политик-социалист. В 1931-1939 гг. – член исполкома Второго Интернационала, выступал за единство действий с коммунистами. Генеральный секретарь Итальянской социалистической партии в 1931-1939, 1943-1944 и 1949-1963 гг., председатель Объединенной социалистической и социал-демократической партии (1966-1969). Заместитель премьер-министра (1945-1946, 1963), министр иностранных дел (1946-1947, 1968-1969) (прим. пер.).


[Закрыть], опубликованные Фондом Ненни в январе 1998 года, дают непосредственное представление о силе удара и о резком, радикальном переломе в отношениях. Достаточно сопоставить комментарии Сарагата после Мюнхена: «Россия просто великолепна. Литвинов преподал урок достоинства и демократии с искусством великого государственного деятеля. Действия Франции унижают ее, а русские воспаряют к звездам» (дальше он высмеивает «юродивых от антикоммунизма»; 24 сентября 1938). Но вот 22 августа 1939 года: «Дорогой Ненни, предательство русских свершилось. Мы не можем больше закрывать на него глаза. Это – конец Третьего Интернационала, и, может быть, начало нового социалистического движения, в которое должны влиться коммунистические бойцы, разочарованные, содрогающиеся от отвращения». Троцкий уже 2 сентября 1939 года вещает из Мексики о «страхе перед массами», который подвигнул Сталина на подписание пакта в тот момент, когда – считает изгнанник – нужно было делать ставку на европейскую (а может быть, и мировую) революцию[455]455
  Троцкий Л. Д. «Война и революция». Итал. перевод: Guerra e rivoluzione, Mondadori, Milano, 1973, p. 57.


[Закрыть].

Более реалистический взгляд на это решение высказал Черчилль в первой части («От войны к войне») своего исторического труда «Вторая мировая война»[456]456
  Итал. перевод: Mondadori, Milano, 1948,1, p. 397. Дипломатическая обстановка, в которой был заключен «пакт», хорошо описана в труде Hugh Seton-Watson (Eastern Europe between the Wars, 1918-1941), Cambridge Univ. Press, 1945; итал. перевод: Rubbettino, Severia Mannelli, 1992, под названием Le democrazie impossibili): «Мюнхенское соглашение исключило Советский Союз из числа великих европейских держав и подорвало стратегические основания франко-советского пакта. Участники переговоров, состоявшихся летом 1939 г. между западными державами и Советским Союзом, не были откровенны, ни с той, ни с другой стороны. У России не было причин подвергать себя опасности ради двух стран, которые всячески выказывали свою к ней неприязнь и не были в состоянии предоставить помощь в случае войны, первый удар которой она должна была бы принять на себя. Польское правительство – если, конечно, можно доверять официальным и официозным заявлениям – полагалось на то, что их армия быстро захватит Берлин, и даже не задумывалось о том, чтобы «позволить» Красной Армии прийти на помощь. Крупнейшие английские журналисты заявляли, что союз с СССР был бы только помехой для европейских держав. Таким образом, хотя заключение августовского германо-советского пакта и привело в смятение мировое общественное мнение, по идее, это никого не должно было удивлять» (р. 430).


[Закрыть]: «Франция и Англия должны были принять советское предложение и составить тройственный союз /СССР, Англия, Франция/»; только это могло бы предотвратить пакт. Известно, что Советский Союз почувствовал себя обманутым той намеренно непоследовательной манерой, в какой англичане и французы вели переговоры, и повторил Брест-Литовск в совершенно обратной ситуации, решив заранее обезопасить себя от неизбежно надвигающейся войны, как ранее Россия вышла из войны между империалистическими державами. По прошествии лет было нетрудно создать миф о Польше, «разделенной» между Гитлером и Сталиным; написать очередную главу истории разделов. Правда состоит в том, что в 1938-1939 годах Польша была охвачена антисоветской истерией и весьма благожелательно настроена к гитлеровской Германии, политике которой верно следовал польский министр иностранных дел Бек (включая разрыв с Лигой Наций 11 августа 1938)[457]457
  “Annuario di politica internazionale” (Milano, Ispi) 1938, p. 41.


[Закрыть]. После Мюнхенского соглашения 1938 года Польша приняла участие в разделе Чехословакии, поглощенной Рейхом, и получила свою часть добычи – Цешинский горнопромышленный район[458]458
  Там же, pp. 399-402.


[Закрыть]. Польскую политику в месяцы, предшествующие русско-германскому пакту, так описывает крупнейший западный исследователь истории Восточной Европы Хью Сетон-Уотсон в своей замечательной работе 1945 года «Eastern Europe between the Wars, 1918-1941» [«Восточная Европа между двумя войнами, 1918-1941»][459]459
  Цитированная работа, pp. 221-222.


[Закрыть]: «Уверенные в том, что они контролируют армию и полицию, коварно стравливая друг с другом различные группы оппозиции, руководители страны надеялись, что кризис продлится как можно дольше, покамест ограничиваясь незначительными приготовлениями как на внутреннем фронте, так и на границах».. Со своей стороны, СССР по этому пакту получал обратно территории, которые советская Россия утратила в результате мира, навязанного Германией в 1918 году (надо заметить, что Версаль в этом плане никак не исправил ситуацию).

Но это решение не могло восприниматься только на военно-дипломатическом уровне. Все, за что ни возьмись, неизбежно подвергалось сомнению и вызывало дискуссии. Исключения, разумеется, не составил и поворот в политике Коминтерна, обозначившийся на VII съезде. Естественно, это привело к долговременным последствиям, в частности, к переосмыслению роли руководителей.

Два года русско-германского союза (август 1939 – июнь 1941; контакты, однако, начали складываться уже в марте, когда Молотов занял место Литвинова) в немалой степени противоречат жесткой биполярной схеме «европейской гражданской войны». К тому же, поскольку его обычно оценивают исходя из последующих событий, внимание ученых к этому двухлетию не соответствует его значимости; исключение составляют замечательное исследование Анджело Таски[460]460
  Анджело Таска (1892-1960) – итальянский журналист и историк, социалист, один из основателей итальянской компартии (1921), исключен из нее в 1929 г., из-за расхождения во взглядах с А. Грамши и П. Тольятти. В 1926 г. эмигрировал во Францию. Автор ряда работ по истории фашизма и коммунизма (прим. пер.).


[Закрыть] («Deux ans d’alliance germano-soviétique», [«Два года германо-советского альянса»] Fayard, Paris, 1949); собрание документов, подготовленное И. В. Брюгелем («Stalin und Hitler», Europa-Verlag, Wien, 1973); работа Э. Рида и Д. Фишера («The Deadly Embrace», [«Смертельное объятие»] Joseph, London, 1988) и еще несколько публикаций[461]461
  Отметим, ради честности и объективности изложения, IV главу книги Aldo Agosti, Bandiere rosse. Profilo storico dei com-munismi europei, Ed. Riuniti, Roma, 1999.


[Закрыть]. Есть и такие крайности, как монументальная «Всемирная история» Академии наук СССР, где данный факт даже не упомянут, разве что включен в краткую хронологическую таблицу!

Этот болезненный отрезок истории второго мирового конфликта интересует нас не сам по себе: для нас важны его последствия, отразившиеся на политической линии «народных фронтов». Их поддержка прекратилась, прервалась и антифашистская кампания. Выступая в Верховном Совете 31 августа 1939 года, Молотов с присущей ему (как может показаться) грубостью говорит об «идиотическом антифашизме»[462]462
  Источник – базельский «Rundschau» от 7 сентября 1939 г. См. Briigel, Stalin und Hitler, документ № 89.


[Закрыть]. 7 сентября, на встрече с Молотовым, Ждановым, Димитровым и Мануильским[463]463
  Мануильский, Дмитрий Захарович (1883-1959) – советский партийный деятель, в 1928-1943 гг. секретарь исполкома Коминтерна (прим. пер.).


[Закрыть], Сталин сам обрисовал свою позицию. В «Дневниках» Димитрова можно прочесть об этой встрече:

До начала войны /то есть до 1 сентября/ противопоставление фашизма демократическому режиму было абсолютно справедливым. Во время войны между империалистическими державами это уже неправильно. Разделение капиталистических государств на фашистские и демократические утратило то значение, какое имело прежде. Война вызвала коренной перелом. Единый народный фронт вчерашнего дня был призван облегчить положение рабов капиталистического строя. В условиях империалистической войны ставится вопрос об уничтожении рабства! Оставаться сегодня на вчерашних позициях (единый народный фронт, единство нации) означает соскальзывать на позиции буржуазии. Этот пароль выходит из употребления[464]464
  Dimitrov G., Tagebiicher 1933-1943, I, Aufbau Verlag, Berlin, 2000, pp. 273-274. Итал. перевод: Diario. Gli anni di Mosca (1934-1945), Einaudi, Torino, 2002, p. 194.


[Закрыть].

Кроме схематизма и необоснованности анализа, поражает безапелляционность, с какой этот «пароль» объявляется недействительным. В первые месяцы войны и позже, в 1940 году, в своих выступлениях по поводу начавшегося конфликта Троцкий с сарказмом повторял, что с 1935 года Сталин «целых пять лет обхаживал демократию».

Уже на следующий день Димитров получил прямые директивы (на немецком языке), адресованные всем партиям, входящим в Интернационал: «Разделение капиталистических государств на фашистские и демократические сегодня утратило то значение, какое имело прежде. В связи с этим следует изменить тактику». Делается поразительный вывод: «Коммунистические партии повсеместно должны противостоять продажной политике социал-демократов»[465]465
  Там же, p. 275 (итал. перевод – р. 197).


[Закрыть]. Очевидно, авторы этого немудрящего текста, не зная, какой из партийных документов взять за образец, полагают, будто на дворе август 1914 года и они должны бороться против социал-демократов, которые голосуют за военные кредиты. Следует разъяснение, что директива касается в особенности Франции, Англии и Бельгии, а также Соединенных Штатов /sic/ Ту же самую «линию» заявит в мае 1940 года, в обстановке обострившегося конфликта (вторжение в Бельгию и прорыв линии Мажино), Четвертый интернационал (об этом обычно забывают, концентрируясь на внешней политике СССР). Сходство диагноза со всей очевидностью отсылает нас к той же самой политической культуре. На этот раз слова Троцкого совпадают с мнением подпольной французской газеты «L’Humanité». Разница заключается в реализме, граничащем с цинизмом, действий советской стороны, которые предпринимаются исходя из этого диагноза, и нереальных перспективах мировой революции, какие Троцкий извлекает из того же самого диагноза. Чтобы проникнуться «духом времени», стоит привести несколько цитат из длиннейшего документа от 26 мая 1940 года, написанного самим Троцким и озаглавленного «Империалистическая война и мировая пролетарская революция»[466]466
  Этот отрывок содержится в собрании трудов Троцкого «Война и революция» (Guerra e rivoluzione, рр. 149-199).


[Закрыть]:

Четвертый Интернационал не обращается к правительствам, бросившим народы на бойню, ни к буржуазным политикам, отвечающим за действия этих правительств, ни даже к рабочим бюрократам /имеются в виду социалистические партии/, поддерживающим буржуазию в войне /с. 149/;

Непосредственная причина настоящей войны – соперничество между старинными, богатыми колониальными империями Великобританией и Францией и запоздавшими империалистическими грабителями Германией и Италией /с. 152/[467]467
  Здесь анализ Троцкого совпадает с выкладками Сталина, 7 сентября 1939 г.: «Войну ведут две группы капиталистических стран, одни – бедные, другие – богатые колониями, сырьем и т. д., за передел мира» (Dimitrov, Diario, p. 194).


[Закрыть];

Около века тому назад, когда национальное государство еще представляло собой относительно прогрессивное явление, Коммунистический манифест провозгласил, что у рабочих нет родины /.../. Мелкие сателлиты /Бельгия, Норвегия и т. д./ вот-вот будут стерты в пыль стальными челюстями великих капиталистических держав /.../. Реакционному лозунгу национальной обороны необходимо противопоставить лозунг революционного уничтожения национального государства. Сумасшедшему дому капиталистической Европы необходимо противопоставить программу Социалистических соединенных штатов Европы /сс. 158-159: очевидно, что Троцкий в изгнании окончательно утратил чувство реальности и вообразил себя Лениным в 1914 году/;

Столь же лживым является лозунг борьбы демократии против фашизма[468]468
  Директивы Димитрова раскаявшимся членам Коминтерна были те же самые: «Разделение капиталистических государств на фашистские и демократические теряет сегодня первоначальный смысл» (Dimitrov, Diario, p. 195).


[Закрыть]. Как будто рабочие забыли, что британское правительство помогло Гитлеру и его банде прийти к власти! Империалистические демократии на самом деле великие аристократии истории, они живут за счет эксплуатации народов колоний /сс. 159-160/;

С приходом Гитлера мировой капитализм, доведенный до отчаяния, начинает вонзать отточенное острие в собственное тело. Мясникам второй империалистической войны не удастся сделать из Гитлера козла отпущения за их собственные грехи /sic/. Перед судом пролетариата ответят все правители нашего времени. На скамье подсудимых Гитлер займет всего лишь первое место среди преступников /сс. 162-163/.

И так далее. Но чтобы составить представление о том, насколько Троцкий в эти месяцы оторвался от реальности, симптоматичными являются заключительные слова его записи от 20 августа 1940 года (последней перед роковым покушением); заметим, что Франция пала несколько месяцев назад:

Немецкие солдаты, то есть, в большинстве случаев, рабочие и крестьяне, станут больше сочувствовать побежденным народам, чем своему правящему классу. Необходимость в каждый момент действовать в качестве «миротворцев» /?/ и угнетателей приведет к быстрому разложению /sic/ оккупационных войск, заразит их революционным духом /р. 231/

Так может писать лишь человек, который ничего не понял в том, что представляет собой на самом деле нацистский режим и его проверенная на опыте способность воздействовать на массы и завоевывать их.

Сталин, будучи реалистом, скоро разуверился в революционном характере ситуации и на новой встрече (25 октября 1939) с Димитровым и Ждановым объяснял им, что «ставить сейчас вопрос о мире на основе разрушения капитала – это значит помогать Чемберлену и поджигателям войны. Это значит отрываться от масс»[469]469
  Dimitrov, Tagebiicher, I, p. 279 (итал. перевод – р. 201).


[Закрыть].

В Париже, за несколько дней до того, как его как итальянца (то есть, гражданина недружественной страны) арестует полиция, Тольятти успевает написать длинный текст-воззвание, который появляется в «La voce degli Italiani» [«Голос итальянцев»] 25 августа 1939 года под заглавием «Декларация коммунистической партии Италии» и посвящен только что «грянувшему» русско-германскому пакту. Это – трудный текст с точки зрения логики, но эпицентром полемики является неустанное обличение фашизма, хотя автор, разумеется, заявляет о поддержке «пакта», своеобразно интерпретируя его как убийственный «удар по фашизму», «разоблачение» фашизма и его «антикоммунистической демагогии»! Пафос заключения симптоматичен: он звучит до некоторой степени диссонансом по отношению к московской арии и близок к позициям, которые в те дни высказала (а потом отреклась от них!) компартия французская: «Если война, несмотря ни на что, разразится, мы будем сражаться без колебаний, ибо она приведет к военному и политическому распаду, крушению фашизма». Та же задача ставится и в следующем выступлении, написанном сразу после первого, «Открытом письме итальянской социалистической партии»: «Мы будем использовать все возможности, какие только представятся; вступим, если потребуется, во французскую армию, чтобы сразиться с фашистами и способствовать их разгрому, как мы это делали в Испании, в Гвадалахаре»[470]470
  См. Agosti, Togliatti, p. 251. Оба текста, относящиеся к августу 1939 г. отсутствуют в собрании сочинений Тольятти под редакцией Сприано и Андреуччи (том IV, 1-2).


[Закрыть]. Здесь наблюдается полный диссонанс с уже готовящейся директивой Коминтерна, особенно если вспомнить, что, руководствуясь ею, 4 октября 1939 года Морис Торез, секретарь ФКП, дезертировал из французской армии.

Тольятти побывал в Москве в мае 1939 года, там закончил последний из своих отчетов по Испании, в котором подчеркнул существенное значение линии «фронтов» (в июле он уже вернулся в Париж), а тайные советско-германские переговоры тем временем уже вовсю велись[471]471
  Возможно, будет не лишним отметить, говоря об этом непростом и темном времени, что сам Тольятти в своей автобиографии, скрытой под маской «бесед с Марчеллой и Маурицио Феррара» (Conversando con Togliatti, Ed. di cultura sociale, Roma, 1953, рр. 283-284), совершенно опускает свое пребывание в Москве в мае 1939 г.


[Закрыть].

После длительного, чреватого опасностью заключения во Франции, освобожденный, по всей вероятности, благодаря закулисному вмешательству Коминтерна и чиновников-антифашистов, служивших в системе французского судопроизводства[472]472
  Agosti, Togliatti, р. 253-254.


[Закрыть], Тольятти в тот месяц полусвободы, который он проводит в Париже перед возвращением в СССР (май 1940), придумывает подпольный журнал для итальянцев, «Письма Спартака»: намек на полное неприятие войны немецкими спартаковцами в 1917-1918 годах не мог быть более явным[473]473
  В свое время Роза Люксембург, будучи в тюрьме, распространяла «Письма Юниуса» [Юниус – псевдоним Р. Люксембург (– Прим. перев.)].


[Закрыть]. Он ищет благородные прецеденты для той чудовищной ситуации, в какой оказались коммунисты после вступления в силу «пакта». Но выбор названия не кажется слишком удачным (разве только он был намеренным), имея в виду резкую враждебность, какую в свое время Ленин проявлял к стратегии последователей Розы Люксембург; с удвоенным пылом этот тон подхватил и Сталин. В «Письмах» Тольятти, пусть с некоторым замешательством, принимает линию Коминтерна и иронизирует над «сентиментальными различиями», которые иные бойцы упорно находят между двумя воюющими группировками. В «Письмах Спартака» от марта-апреля 1940 года Тольятти, как может, выдерживает линию: награждает социалистов такими определениями, как «сторожевые псы империалистической буржуазии» и «предатели» (№ 9, 1-10 марта); ФКП обвиняется в том, что она «голосовала за военные кредиты» в момент, когда вспыхнул конфликт; и все-таки в программной статье «Кто такой Спартак» Тольятти настаивает на том, что «Спартак – смертельный враг фашизма и империалистической буржуазии». В длинной статье для «Рабочего государства», издания, которое выходило в Америке, Тольятти наконец-то «пристреливается» и вспоминает с несвойственной ему жесткостью борьбу Ленина против социал-шовинизма: очевидно, чтобы перейти к новой войне и к изначально «социал-шовинистской» позиции социалистических партий (май 1941; но эта работа вышла уже в январе, на русском языке). Но этого, надо думать, оказалось недостаточно. По возвращении в Москву Тольятти был подвергнут следствию (сентябрь 1940), и в июле 1941 года – когда пакт был нарушен нападением Германии на СССР 21 июня 1941 года, и линия резко изменилась, – его лишили допуска к «строго секретным материалам», а в октябре 1941 года даже арестовали, хотя через несколько дней выпустили[474]474
  Bocenina Nina, Memorie (La segretaria di Togliatti), Ponte alle Grazie, Firenze, 1993, pp. 20-23.


[Закрыть].

Димитров передает свой разговор с двумя испанскими руководителями, нашедшими пристанище в Москве после падения Мадрида, – Хосе Диасом и Долорес Ибаррури: оба нимало не отклонялись от линии партии. «Долорес, – рассказывает Димитров, – заявляет, что не вполне доверяет Эрколи /= Тольятти/ Есть в нем, чувствует она, что-то чуждое, не наше»[475]475
  Tagebiicher, p. 404. Эта часть «Дневников» написана по-русски – на языке, которым Димитров владел не очень хорошо. Немецкий переводчик передал это выражение как «etwas Eigenartiges»; переводчик на английский язык (The Diary of George Dimitrov, Yale Univ. Press, 2003, p. 182) – «something unlike us».


[Закрыть]. До возвращения в Италию после первого падения Муссолини Тольятти был оттеснен в сторону и занимался пропагандистскими выступлениями по радио.

Поставленный перед выбором между немедленной войной с Германией ради защиты такой враждебной страны, как Польша (которая ко всему прочему отказывала советским войскам в проходе по своей территории в случае войны) и превентивным мирным договором с Германией в обмен на значительные территориальные приобретения в Польше и Прибалтике (возмещение потерь, понесенных Россией в Брест-Литовске, которые Версальский договор никак не компенсировал), Сталин не колебался. И расценивал мир, за который была заплачена столь дорогая цена, как стартовую площадку для дальнейшего расширения сферы влияния СССР.

Сфера экспансии, согласованная с немецкой стороной, была расширена Советским Союзом в одностороннем порядке нападением на Финляндию и попыткой, блокированной немцами, втянуть в конфликт Болгарию, заключив с ней двусторонний договор. Гитлер – как мы это знаем из прямого свидетельства Молотова – стремился подтолкнуть СССР к Ирану и к Индии, что привело бы к конфликту с Англией[476]476
  Tchouev F., Conversations avec Molotov, предисловие H. Car-rere d’Encosse, Albin Michel, Paris, 1995, p. 33. Вспоминая свой разговор с Гитлером в октябре 1940 г., Молотов замечает: «У него был расхожий, банальный взгляд на советскую политику, и горизонт его казался довольно узким, но он желал вовлечь нас в эту авантюру, а потом, когда мы в это дело влипнем, ему станет легче, мы же будем от него зависеть, поскольку Англия нам объявит войну. Слишком наивными нужно было быть, чтобы этого не понять».


[Закрыть]. Непредвиденная советская активность в направлении, противоположном желаемому, и привела к самоубийственному нападению Гитлера на Россию: он лелеял несбыточную мечту о молниеносной войне, которая завершится до немецкой высадки в Англии и станет ее предпосылкой. 21 июня 1941 года, на месяц позже назначенного срока, началась «операция Барбаросса». Вечером 22-го Черчилль заявил англичанам:

Никто не был столь ожесточенным, как я, противником коммунизма в эти последние двадцать пять лет. Сегодня я не беру назад ни единого слова из того, что я говорил о коммунизме. Но всё сегодня бледнеет перед зрелищем, которое открывается нашим глазам. Я вижу, как русские солдаты защищают землю, которую их предки возделывали с незапамятных времен /.../ Бесповоротное решение британского правительства имеет одну-единственную цель: разгромить Гитлера, уничтожив все следы национал-социализма. Ничто не заставит нас отклониться от этой линии. Мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-то еще, причастным к его режиму. Мы станем сражаться с ним на суше, на море и в воздухе, пока, с Божьей помощью, не вернем свободу Европе. Всякий, кто сражается с национал-социализмом, получит от нас помощь; всякий, кто марширует в рядах национал-социалистов, является нашим врагом[477]477
  Цитируется по Tasca, Deux arts d’alliance germano-soviéti-que, Fayard, Paris, 1949, p. 176.


[Закрыть].

Черчиллю также приписывают шутку: «Если Гитлер вторгнется в ад, я без колебаний скажу в Палате общин несколько добрых слов о дьяволе».

Такая стремительная реакция – яркий исторический факт, заслуживающий пристального изучения. Ее молниеносный характер не только подтверждает быстроту ума и незаурядные способности британского премьера (который вскоре встанет во главе правительства национального единства, куда войдут также и лейбористы), но и указывает на сомнения, которые мало-помалу начинали возникать у британской дипломатии по поводу надежности русскогерманского пакта. Не надо забывать, что СССР и Великобритания поддерживали регулярные дипломатические отношения на протяжении почти двух лет, прошедших от пакта о «ненападении» до «операции Барбаросса», несмотря на то, что августовский пакт через несколько недель превратился в договор о дружбе между СССР и Германией. В эти долгие месяцы в задачу советского посла в Лондоне, Майского, входило, помимо всего прочего, представить перед англичанами позицию СССР, нейтральную по отношению к развивающемуся европейскому конфликту, как аналогичную позиции Соединенных Штатов, тоже нейтральных, тоже после поражения Франции отправивших посла в Виши. Даже война СССР с Финляндией, пагубная в дипломатическом плане, завершившаяся 12 марта 1940 года мирным договором, не привела к разрыву англо-русских отношений, хотя в апреле Чемберлен (тогда еще премьер-министр) и Рейно (сменивший Даладье) серьезно обсуждали вопрос о возможности превентивных бомбардировок советских нефтяных скважин на Кавказе. Документация по означенному «Кавказскому плану» попала в руки немцев, когда была оккупирована французская столица, и была своевременно отправлена в Москву, чтобы нейтрализовать источники информации, через которые в столицу СССР начали просачиваться сведения о возможном, даже неминуемом германском нападении. В мире, далеком от канцелярий, в среде немецких антифашистов, действовавших в Норвегии, – вспоминает Вилли Брандт в своих «Мемуарах», – с самого начала все были в этом убеждены: «Мы не верили, что союз между этими двумя странами продержится долго» (с. 133). Мрачный и по сути несправедливый образ такой смены союзников создал Оруэлл в одном из эпизодов романа «1984», явно намекая на данную историческую коллизию: оратор, лидер одной из воюющих держав, проводит митинг; пока он говорит, ему сообщают, что его страна сменила союзника, и он продолжает свою речь, не моргнув глазом, не прерывая фразы, но в свете нового союза, новой международной обстановки[478]478
  Оруэлл Дж. «1984» (1949).


[Закрыть].