Текст книги "Демократия. История одной идеологии"
Автор книги: Лучано Канфора
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
СТАНОВЛЕНИЕ ЕВРОПЫ
Идет строительство Европы. С этим связываются большие надежды. Их удастся реализовать только учитывая исторический опыт: ведь Европа без истории была бы подобна дереву без корней. День сегодняшний начался вчера, будущее всегда обусловлено прошлым. Прошлое не должно связывать руки настоящему, но может помочь ему развиваться, сохраняя верность традициям, и создавать новое, продвигаясь вперед по пути прогресса. Наша Европа, территория, расположенная между Атлантикой, Азией и Африкой, существует с давнего времени: ее пределы определены географией, а нынешний облик формировался под воздействием истории – с тех самых пор, как греки дали ей имя, оставшееся неизменным до наших дней. Будущее должно опираться на это наследие, которое накапливалось с античных, если не с доисторических времен: ведь именно благодаря ему Европа в своем единстве и одновременно многообразии обладает невероятными внутренними богатствами и поразительным творческим потенциалом.
Серия «Становление Европы» была основана пятью издательствами в различных странах, выпускающими книги на разных языках: «Бек» (Мюнхен), «Бэзил Блэквелл» (Оксфорд), «Критика» (Барселона), «Латерца» (Рим) и «Сей» (Париж). Задача серии – рассказать о становлении Европы и о неоспоримых достижениях на пройденном пути, не скрывая проблем, унаследованных от прошлого. На пути к объединению наш континент пережил периоды разобщенности, конфликтов и внутренних противоречий. Мы задумали эту серию потому, что, по нашему общему мнению, всем, кто участвует в строительстве Европы, необходимо как можно полнее знать прошлое и представлять себе перспективы будущего. Отсюда и название серии. Мы считаем, что время писать сводную историю Европы еще не настало. Сегодня мы предлагаем читателям работы лучших современных историков, причем кто-то из них живет в Европе, а кто-то – нет, одни уже добились признания, другие же пока не успели. Авторы нашей серии обращаются к основным вопросам европейской истории, исследуют общественную жизнь, политику, экономику, религию и культуру, опираясь, с одной стороны, на давнюю историографическую традицию, заложенную Геродотом, с другой – на новые концепции, разработанные в Европе в XX веке, которые глубоко преобразовали историческую науку, особенно в последние десятилетия. Благодаря установке на ясность изложения эти книги будут доступны самой широкой читательской аудитории.
Мы стремимся приблизиться к ответу на глобальные вопросы, которые волнуют сегодняшних и будущих творцов Европы, равно как и всех людей в мире, кому небезразлична ее судьба: «Кто мы такие? Откуда пришли? Куда идем?»
Жак Ле Гофф, составитель серии
ПРОЛОГ
Я был вынужден сражаться с величайшим из кондотьеров; мне удалось привести к согласию императоров, короля, царя, султана и папу. Но никто в целом мире не доставил мне столько неприятностей, как один итальянский мошенник, изможденный, бледный, оборванный, но многошумный, как ураган; кипящий страстью, словно апостол; хитрый, как вор; нахальный, будто комедиант; неутомимый и назойливый, подобно влюбленному: имя его – Джузеппе Мадзини.
«Гарибальди был совершенно лишен политической мудрости: он не был ни мэтром итальянской литературы, как Мадзини[2]2
Джузеппе Мадзини (1805-1872) – итальянский политик-революционер, писатель, философ, создатель общества «Молодая Италия», одна из центральных фигур движения национального освобождения и объединения Италии (прим. пер.)
[Закрыть], ни глубоко мыслящим государственным деятелем, подобно Кавуру[3]3
Кавур, Камилло Бенсо ди (1810-1861) – итальянский государственный деятель, премьер-министр Сардинского королевства, сыгравший исключительную роль в процессе объединения Италии. Первый премьер-министр Королевства Италия (1861) (прим. пер.)
[Закрыть]; но, отважный капитан нерегулярных, добровольческих формирований, он был способен внушить своим неотесанным последователям какие-то начатки простой и горячей политической веры, а потому обладал чуть ли не гомеровским величием», – писал либеральный английский историк Г А. Л. Фишер в третьем томе своей «Истории Европы»[4]4
Fisher Н. A. L., Sroria d'Europa (1935), voi. III: L’esperimento liberale; итал. перевод: Laterza, Bari, 1936, p. 143.
[Закрыть].
Менее сдержан другой историк, вдохновленный либерализмом, Бенедетто Кроче[5]5
Бенедетто Кроче (1866-1952) – итальянский философ, историк, политик. Сенатор (1910), министр просвещения (1920-1921); автор «Манифеста антифашистской интеллигенции» (1925) (прим. пер.).
[Закрыть] – в своих сочинениях он неоднократно превозносит и Гарибальди, и Мадзини, во всяком случае, в качестве примеров, которым могли бы подражать угнетенные нации: «даже и в наши дни, – пишет он в 1928 году в «Истории Италии с 1871 по 1915 год», – их имена повторяют в далекой Индии, где у этих людей нашлись свои последователи»[6]6
Переизд. под ред. G. Galasso, Adelfi, Milano, 1991, p. 45.
[Закрыть].
Во время кампании, в результате которой Бурбоны были изгнаны из «Королевства обеих Сицилий», Гарибальди установил диктатуру (1860)[7]7
Знаменитый поход Дж. Гарибальди в мае-ноябре 1860 г. на Сицилию («Поход Тысячи») и затем в южную Италию привел к бегству последнего короля Обеих Сицилий Франциска II (Бурбона) и присоединению острова и юга полуострова к Сардинскому королевству, ставшему основой провозглашенного в следующем году Королевства Италия. С 30 мая по ноябрь 1860 г. Гарибальди управлял Сицилией (от имени сардинского короля) как диктатор (прим. пер.)
[Закрыть]. Он, несомненно, задумывал диктатуру по римскому образцу: форму правления, предусматривающую полную и единоличную власть, но на время, ограниченное несколькими месяцами; срок, правда, можно было возобновлять. За плечами у него был немалый опыт, политический и военный, начиная с Южной Америки и заканчивая Римской республикой 1849 года: и там, и там он выступал в руководящей роли, хотя Мадзини, им самим поставленный во главе «триумвирата», навязал ему командование генерала Розелли, которому Гарибальди то и дело отказывался подчиняться. В какой-то момент Гарибальди предложил Мадзини начать партизанскую войну в горах, а не упорствовать в безнадежной с военной точки зрения обороне Рима. А буде тот останется привержен второй из двух стратегий, потребовал для себя диктатуры. В общем и целом, он все время мысленно возвращается к диктатуре как к желанной и необходимой форме власти. Мадзини постарался обуздать этот порыв, и ему это удалось, но республика очень скоро развеялась прахом.
Еще до того, как республику провозгласили, Гарибальди со своими людьми уже находился в Папском государстве. Он был в Равенне, когда Пеллегрино Росси убили в римском Капитолии[8]8
Стихийная революция в Папском государстве началась с убийства неизвестным папского министра графа Пеллегрино Росси 15 ноября 1848 г. 24 ноября папа Пий IX бежал во владения неаполитанского короля, а в начале февраля 1849 г. по инициативе прибывшего в Рим Гарибальди была провозглашена Римская республика, управлявшаяся триумвиратом К. Армеллини, Дж. Мадзини и А. Саффи. Республика была ликвидирована французскими войсками в июле 1849 г. (прим. пер.)
[Закрыть]. Вот как сам Гарибальди рассказывает об этих днях в своих «Мемуарах»: «В Равенне посреди белого дня в самой гуще людей объявился шпион; его застрелили из ружья; стрелявший ушел спокойно, не торопясь, ибо второй шпион вряд ли бы себя обнаружил, а проклятый труп остался как пример для толпы». Равеннцы заслужили аплодисменты, будучи «людьми немногословными, но сразу переходящими к делу». Он аплодировал и убийству Пеллегрино Росси: «Древняя столица мира, достойная в этот день своей былой славы, избавилась от наиболее грозного сторонника тирании, оросив его кровью мраморные ступени Капитолия. Юный римлянин вновь поднял клинок Марка Брута!»[9]9
Le memorie di Garibaldi в окончательной редакции 1872 г., издание Reale Commissione (Ed. nazionale degli scritti di Garibaldi), voi. II, Cappelli, Bologna, 1932, pp. 269 и 266.
[Закрыть].
И триумвират, и диктатура в Древнем Риме представляли собой чрезвычайные формы правления, предполагавшие неподконтрольную власть. Высказанное Марксом в те же годы убеждение в том, что неотвратимо надвигающаяся революция непременно начнется фазой пролетарской «диктатуры», было – в каком-то смысле – сродни концепциям, в описываемый период преобладавшим в демократическом лагере: этот род власти следовало, по мнению демократов, установить на время перехода от старого режима к новому.
Когда в 1864 году Гарибальди неожиданно предпринял поездку в Англию, где принялся выступать публично, высказывая свое мнение по поводу основных тогдашних международных проблем – начиная с Греции[10]10
В октябре 1862 г. в обстановке неутихающих народных волнений первый король Греции Оттон I отрекся от престола, и консультации среди великих держав о новой кандидатуре греческого монарха длились до октября 1863 г. В то же время на повестке дня европейской политики стоял вопрос о присоединении к независимой Греции Ионических островов, находившихся под английским протекторатом вплоть до мая 1864 г. (прим. пер.).
[Закрыть] и кончая Польшей[11]11
Имеется в виду антироссийское национально-освободительное восстание (январь 1863 – осень 1864) в Царстве Польском (тогда – части Российской империи), спровоцированное рекрутским набором (прим. пер.)
[Закрыть], Шлезвиг-Гольштейном[12]12
Вопрос о вхождении герцогств Шлезвиг и Гольштейн в состав Дании или Пруссии, следствие сложного переплетения династических прав и интересов европейских держав, привел к двум датско-прусским (1848-1850 и 1864) и австро-прусско-итальянской (1866) войнам (прим. пер.).
[Закрыть] и венецианским вопросом[13]13
Присоединение Венецианской области к Королевству Италия произошло через два года, в 1866 г., по итогам австро-прусско-итальянской войны (прим. пер.).
[Закрыть], – лорд Пальмерстон[14]14
Лорд Пальмерстон, Генри Темпл (1784-1865) – знаменитый британский государственный деятель, секретарь (министр) по военным делам в 1809-1828 гг., по иностранным делам (1830-1841, 1846-1851) и премьер-министр в 1855-1865 гг. (прим. пер.).
[Закрыть] оказал немалое давление на те английские организации, которые были причастны к его приезду, и все для того, чтобы тот предстал сугубо частным делом. Вот его слова: «Я настаиваю, чтобы он, сославшись на состояние здоровья, не присутствовал ни на каких официальных обедах, где мог бы наговорить глупостей, которые иные люди обратили бы во вред»[15]15
Mack Smith D., Garibaldi, una grande vita in breve ( 1956); итал. перевод: Mondadori, Milano, 1996, p. 165.
[Закрыть]. Дизраэли отклонял все приглашения, чреватые риском встречи с Гарибальди: ему вовсе не улыбалось знакомство с «пиратом», говорил он, намекая не только на давнюю деятельность генерала в Монтевидео[16]16
Воюя на стороне республики Риу-Гранде против Бразильской империи, а затем в гражданской войне в республике Монтевидео (совр. Уругвай), Гарибальди, в частности, командовал каперами (санкционированными пиратами), нападая на торговые корабли противников (прим. пер.).
[Закрыть], но и на методы, которые тот использовал при завоевании Неаполитанского королевства[17]17
«Поход Тысячи» гарибальдийцев начался 5 мая 1860 г. с захвата двух пароходов в генуэзском порту, на которых они и отправились на Сицилию (прим. пер.).
[Закрыть]. И все же прибытие Гарибальди в Лондон вылилось в настоящий триумф. О нем с восхищением вспоминает и Кроче в своей «Истории Италии». Полумиллионная толпа все утро дожидалась Гарибальди. Понадобилось шесть часов, чтобы, пробираясь среди этого людского моря, преодолеть в карете путь длиной в шесть миль. Рабочие ассоциации взаимопомощи, «общества трезвости» и разные другие организации, образовавшие Working Men’s Garibaldi Demonstration Committee [Комитет рабочих по организации демонстраций в честь Гарибальди], неожиданно успешно выполнили свою миссию: нигде, ни разу не было никаких инцидентов. Зато королева Виктория, по ее собственным словам, «едва ли не стыдилась, что правит народом, способным на такие безумства»[18]18
Там же, p. 166.
[Закрыть]. Визит, который генерал Гарибальди нанес Мадзини, наделал шуму и сильно обеспокоил Пальмерстона. Может быть, поэтому Гарибальди неожиданно бросил все и вернулся на Капреру[19]19
Остров Капрера близ Сардинии, где Гарибальди с 1855 г. жил в мирные периоды своей жизни и где в 1882 г. скончался (прим. пер.).
[Закрыть].
Маркс, живший тогда в Лондоне, расценил народные восторги по поводу визита итальянского гостя как «жалкое зрелище полного идиотизма». Этот человек ему не нравился. Тремя годами ранее, в письме к Энгельсу от 27 февраля 1861 года, он, походя, совсем в другом контексте выразил свое нелицеприятное мнение о Гарибальди: Спартак, писал Маркс, был «великим полководцем (но не Гарибальди)».
Ленин оказался более великодушным: в «Крахе Второго Интернационала» (Женева, 1915) он противопоставил великих представителей буржуазии, Робеспьера и Гарибальди, другим представителям той же буржуазии, но принесшим великий вред: Мильерану[20]20
Мильеран, Александр (1859-1943) – французский государственный деятель, первый в Европе социалист, занявший министерский пост (1899), что вызвало серьезные разногласия среди французских и европейских социалистов. Ввел 10-часовой рабочий день (и 8-часовой – на государственных предприятиях). В 1904 г. исключен из социалистической партии. Военный министр во время Первой мировой войны, премьер-министр и президент в 1920-1924 гг., сенатор (1925-1940) (прим. пер.).
[Закрыть] и Саландре[21]21
Саландра, Антонио (1853-1931) – итальянский либеральный политик и государственный деятель, профессор права, депутат парламента, министр, премьер-министр (1914-1916), сенатор (1928-1931) (прим. пер.).
[Закрыть]. И прокомментировал: «Нельзя быть марксистом, не питая глубочайшего уважения к великим буржуазным революционерам, которые имели всемирно-историческое право говорить от имени буржуазных «отечеств», поднимавших десятки миллионов новых наций к цивилизованной жизни в борьбе с феодализмом»[22]22
Ленин В. И. «Крах II Интернационала», Lenin, Opere, Ed. in lingue estere, Mosca, s.d., voi. II, p. 344. [Ленин цит. по: Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Издательство политической литературы. Москва, 1967-1981. – Прим. ред.]
[Закрыть].
И в Робеспьере, и в Гарибальди Ленин, более внимательно вглядывающийся в реальную действительность, нежели аристократ Маркс, ценит революционных «вождей». Эта фигура («вождь») присутствовала в европейском революционном движении XIX столетия во всех его фазах. Всюду и везде она оказывалась непременным фактором. Статья Грамши[23]23
Грамши, Антонио (1891-1937) – итальянский философ и политик, один из основателей Итальянской коммунистической партии (1921), депутат парламента от коммунистов в 1924-1926 гг. После прихода к власти фашистов и роспуска всех «антинациональных» партий в 1926 г. был арестован и почти весь остаток жизни провел в ссылке и в тюрьме. Основное научное наследие А. Грамши – «Тюремные тетради» – три тысячи страниц, написанные им в заключении (прим. пер.)
[Закрыть] на смерть Ленина, озаглавленная «Вождь», явилась подлинной попыткой теоретически систематизировать эту сложную проблему, размышляя над которой, Макс Вебер[24]24
Макс Вебер (1864-1920) – выдающийся немецкий историк, социолог и экономист, автор теории «социального действия» и новых методов в социологии. Считал современный западноевропейский капитализм уникальным явлением, а не всеобщей стадией общественного развития («Протестантская этика и дух капитализма», 1905), выделял в истории разные типы капитализма. Один из основателей немецкой демократической партии (1918) (прим. пер.).
[Закрыть], писавший в той же самой историко-политической обстановке, предложил богатое смыслами и неоднозначное понятие «харизматического лидера». Кажется, еще Ленин во время фьюманского предприятия[25]25
Фьюманское предприятие – захват группой итальянских националистов под предводительством Габриэле Д’Аннунцио в сентябре 1919 г. города Фьюме (Фиуме; совр. Риека), на который по окончании Первой мировой войны претендовали Италия и Королевство сербов, хорватов и словенцев (будущая Югославия), и провозглашение «Республики Фиуме» – не признанного (даже Италией) итальянского вольного города, просуществовавшего в таком качестве до конца 1920 г. Вдохновитель этого «предприятия», Д’Аннунцио был фактическим диктатором республики Фиуме (прим. пер.).
[Закрыть] упрекал итальянских социалистов в том, что они «упустили Д’Аннунцио!»[26]26
Д'Аннунцио, Габриэле (1863-1938) – итальянский поэт, писатель и политический деятель, один из лидеров националистического движения в Италии, соратник Муссолини (прим. пер.).
[Закрыть]. В статье на смерть Ленина Грамши писал: «...какой бы класс ни стоял у власти, ему нужны вожди». Он, правда, признавал, что «в революционную эпоху» настоящими вождями могут быть только вожди «марксистские». И, очевидно, заблуждался: когда он писал эти строки, один из самых культурных народов Европы, а может быть, и всей планеты, еще не впал в полумистическое обожание «фюрера». Впоследствии тот же Грамши, уже в тюрьме, в одном из своих размышлений, изложенных в «Тетрадях», пришел к выводу, что отличие цезаризма «прогрессивного» от цезаризма «реакционного» не столь уж разительно[27]27
Gramshi A., Quaderni del carcere, под ред. V. Gerratana, 4 voli., Einaudi, Torino, 1975, p. 1619.
[Закрыть].
Что включают в себя отношения вождь—масса – материя противоречивая. Перелистывая «Разговоры с Гёте» Эккермана, мы то и дело встречаем выражения Гёте о Наполеоне, вполне согласующиеся, впрочем, с политическими воззрениями поэта: герой, необыкновенный человек, выделяющийся внешне, и так далее. Имел место также обмен письмами, горячая дискуссия между Гёте и Вальтером Скоттом, автором весьма недоброжелательной биографии Бонапарта. Может быть, именно эта оценка Гёте стоит у истоков более глубоко осмысленной позиции Дройзена[28]28
Дройзен, Иоганн Густав (1808-1884) – выдающийся немецкий историк-античник, в частности переводчик Аристофана и Эсхила на немецкий язык (прим. пер.).
[Закрыть] (1833) относительно Клеона, всеми ославленного «вождя» афинской демократии, утвердившегося после смерти Перикла. «Никто, – пишет Дройзен в предисловии к своему переводу на немецкий язык «Всадников» Аристофана, – не согласится восхвалять кровавого Робеспьера или беззаконного Мария; но в своей деятельности они воплотили чаяния и получили поддержку многих тысяч людей, от которых их отделяло лишь это злополучное величие, или неистовство нрава, которое не возмущает и не страшит, пока не проявится в действии». И тут же утверждает, что в определенные моменты такие люди необходимы: «...речь идет о том, чтобы нарушить права, опрокинуть древние, почтенные установления; стало быть, воздадим должное дерзкой и крепкой длани, отворившей дорогу новой эпохе, и предадим забвению вину, неразрывно сплетенную с любым действием человека»[29]29
Droysen J.G., Aristofane. Итал. перевод G. Bonacina: Sellerio, Palermo, 1988, pp. 168-169.
[Закрыть].
Это рассуждение Дройзена, в те же самые годы (1834) опровергавшего традиционные моралистические суждения об Александре Македонском и той эпохе, которую этот грозный, вихрем промчавшийся государь открыл своими завоеваниями, отсылает нас к далеким античным временам, к дискуссии вокруг фигуры «вождя» – и гегемона, и созидателя. Можно, к примеру, вспомнить, как Полибий, разбирая труды Теопомпа, историка, жившего во времена Филиппа Македонского, критикует его высказывания о царе – то «Европа не производила на свет такого человека», то он рисуется преступным, вероломным угнетателем, или еще того хуже (Полибий, VIII, 9, 1). В ту эпоху споры такого рода вспыхивали нередко, поскольку и подобные фигуры часто возникали в античной истории. Пьер Бейль[30]30
Пьер Бейль (1647-1706) – французский философ и религиозный критик, автор «парадокса Бейля» – революционной для своего времени мысли о том, что религия не является обязательным условием нравственности человека или общества (прим. пер.).
[Закрыть] в «Nouvelles lettres critiques sur l’histoire du Calvinisme» [«Новые критические письма по истории кальвинизма»! (Письмо IV) приводит и комментирует пассаж из Сенеки, где философ упрекает историка Тита Ливия за то, что тот назвал «великим человеком» какого-то персонажа (мы не знаем, какого именно), который никак не являлся образцом высокой морали. Сенека оспаривает выражение Ливия «vir ingenii magni magis quam boni»[31]31
«Ум великого человека выше добра» (лат.).
[Закрыть] и преподает ему урок: ingenium «aut magnum aut bonum erit» (De ira I, 20, 6)[32]32
ум «может быть либо великим, либо добрым...» (О гневе. I, 20, 6) (лат.).
[Закрыть].
Однажды Бонапарт столкнулся с Жаном-Батистом Сюаром[33]33
Жан-Батист Сюар (1733-1817) – влиятельный журналист и издатель (до и после Революции), член Французской академии (прим. пер.).
[Закрыть], суровым публицистом, который отказался поддерживать официальную версию убийства герцога Энгиенского[34]34
Официальная версия убийства герцога Энгиенского – Луи Антуан Анри де Бурбон-Конде (1772-1804) – последний принц Конде (младшая ветвь дома Бурбонов) – был обвинен в участии в контрреволюционном заговоре (что весьма вероятно) и подготовке покушения на Наполеона (что весьма сомнительно), похищен и расстрелян по его приказу (прим. пер.).
[Закрыть], и бросил ему в лицо следующую фразу, демонстрирующую всю никчемность моральной критики Тацита в адрес Нерона: «Votre Tacite n’est qu’un déclamateur, un imposteur qui a calomnié Néron /.../ oui, calomnié, car, enfin, Néron fut regretté du peuple»[35]35
«Ваш Тацит – фразер, выскочка, оклеветавший Нерона / .../ да, оклеветавший, ибо, в конце концов, народ о Нероне сожалел» (фр.). Biographie Universelle, Michaud, Paris, I ed. (1811-28), voi. 44; II ed. (1854-65), voi. 40, s.v. Suard.
[Закрыть]
В письме от 26 июля 1756 года к маркизу Мирабо (отцу великого оратора и героя революции) Руссо предвидит неизбежное сползание к деспотической власти: величайшая политическая проблема, – отмечает он, – эквивалентная проблеме квадратуры круга, заключается в том, чтобы «найти такую форму правления, которая поставила бы закон над людьми»; если не получится (а Руссо был уверен, что это невозможно), «нужно перейти к другой крайности» и «установить самый что ни на есть неограниченный деспотизм: хотелось бы мне, чтобы деспот стал Богом!», ибо «между самой строгой демократией и самым совершенным обществом по образцу Гоббса» не существует «приемлемой середины»; после чего, однако, со своей обычной патетикой он сулит человечеству новых презренных тиранов и впадает в отчаяние: «Калигулы, Нероны, Тиберии... Боже мой... я катаюсь по земле и стенаю: отчего я человек?»[36]36
Correspondance génèrale de J.-J. Rousseau, под редакцией Th. Dufour, voi. XVII, Paris, 1932, p. 157; текст этого письма, сверенный с рукописным черновиком, можно найти и в комментированном издании Leigh R. A., Correspondance complète de J.-J. Rousseau, voi. XXXIII, Voltaire Foundation, Oxford, 1979, p. 243.
[Закрыть].
Запутавшись в этой антиномии, Руссо, кажется, и не замечает проблемы, во всей своей ясности увиденной Аристотелем, то есть, глубинной связи между «принадлежностью» к народу и ролью «вождя», примерами власти которых в Древней Греции были так называемые «тирании». «Писистрат, – говорит Аристотель, – будучи demagogòs /то есть вождем народной партии/, сделался тираном»[37]37
Аристотель, Афинская полития, 22, 3.
[Закрыть], и эту фразу можно понять и так: «поскольку был demagogòs, сделался тираном», учитывая то, что сам Аристотель пишет в «Политике»: «...тиран же ставится из среды народа, именно народной массы, против знатных, чтобы народ не терпел от них никакой несправедливости»[38]38
Перевод С. А. Жебелева.
[Закрыть] (1310, 12-14). В конце концов, и путь Перикла закончился установлением единоличной власти, как то и предвещал восхищавшийся им Фукидид.
В политическом лексиконе греков римской эпохи наблюдается не слишком частое, но интересное употребление слова demokratìa и производного от него demokràtor в совершенно явственном, если правильно понять контексты, значении «власть над народом» (или над всей общиной). О конфликте между Цезарем и Помпеем в «Гражданских войнах» Аппиана[39]39
Аппиан Александрийский (ок. 95 – после 170 г. н. э.) – древнеримский историк греческого происхождения, автор частично дошедшей до наших дней «Римской истории» (160-170 г. н. э.) (прим. пер.).
[Закрыть] говорится, что они боролись друг с другом, «оспаривая демократию» /peri tes demokratìas /»[40]40
Аппиан, Гражданские войны, II, 122, 514.
[Закрыть]. Дион Кассий, историк, живший во времена Северов, судя по более позднему свидетельству византийской эпохи, передающему основную мысль, определял диктатора Суллу словом demokràtor[41]41
Феодосий Диакон, De Creta capta, 257
[Закрыть]. Этот термин по существу совпадает с понятием диктатор, не столько в смысле способа обретения власти, сколько по шкале ценностей, гораздо более богатой, чем «неограниченная, добровольно принятая личная власть»; диктатура, как это было в случае Суллы, может оказаться лишь предпосылкой того, о чем мы говорим; так или иначе, определяющей, характерной чертой того или другого является личная власть, стоящая над законом. Demokratìa и «диктатура» в этой точке сходятся.
Вот как выглядит во всей его конкретности крайнее, тревожащее сходство форм, различных, даже, возможно, классифицируемых «в теории» как далекие или противоположные. Поэтому представляется неоспоримым, что политическими экспериментами, или «возвращениями», которые более всего способствовали созданию этого впечатления близости, а также путанице в мыслях не только у обывателей, но и у творцов политических теорий, были цезаризм – бонапартизм – фашизм. Этот клубок не распутать, если не обнажить категориальное содержание, скрывающееся под «корой» любой из «политических систем».
1. КОНСТИТУЦИЯ В ГРЕЧЕСКОМ ОБЛАЧЕНИИ: ГРЕЦИЯ, ЕВРОПА, ЗАПАД
Платон в «Государстве», книга V (смотри сам), говорит: «греки, конечно, не станут уничтожать греков, не станут обращать их в рабство, опустошать поля и поджигать дома; зато будут все это проделывать с варварами». И речи Исократа, полные сострадания к бедам греков, безжалостны по отношению к варварам, или к персам, и постоянно подвигают народ, или Филиппа, на их уничтожение.
Философу позволено взглянуть на вещи шире и представить себе Европу одним большим государством, разнообразные обитатели которого достигли почти что равного уровня цивилизации и культуры /.../ Дикие народы, населяющие Землю, являются общими врагами цивилизованного общества, и мы можем лишь вопрошать с тревожным любопытством, существует ли еще для Европы угроза, что подобные бедствия повторятся.
Эдвард Гиббон «История упадка и крушения Римской империи»
То, что демократию изобрели греки, – довольно-таки укоренившееся мнение. Последствия столь приблизительного понимания проявили себя при разработке проекта преамбулы к Европейской конституции (которую огласили 28 мая 2003 года). Те, кто после долгих и кропотливых алхимических манипуляций выработали этот текст – среди них самым авторитетным был бывший президент Франции Жискар д’Эстен, – задумали осенить рождающуюся Конституцию знаком классической Греции и предварили преамбулу цитатой из эпитафии, которую Фукидид приписал Периклу (430 год до н. э.). В преамбуле к Европейской конституции слова фукидидовского Перикла представлены следующим образом: «Наша Конституция утверждает демократию, поскольку власть не находится в руках меньшинства, а принадлежит всему народу»[43]43
Эти слова исчезли из окончательной редакции. (Прим. автора).
[Закрыть]. Это – ложное толкование, фальсификация того, что Фукидид вкладывает в уста Перикла. И будет вовсе не лишним попытаться осмыслить, в чем причина такого филологического «подлога».
Вот что говорит Перикл в весьма содержательной речи, которую Фукидид ему приписывает: «Слово, которое мы используем, чтобы обозначить наш государственный строй /очевидно, что передавать politèia как «конституция» означает впадать в модернизацию, в заблуждение/ – демократия, поскольку управление /тут употреблено именно слово oikèin/ принадлежит не меньшинству, а большинству /то есть речь не идет ни о «власти», ни о «всем народе»/». Перикл продолжает: «Но в частных делах все пользуются одинаковыми правами, а, следовательно, в нашей общественной жизни царит свобода» (II, 38). Можно как угодно обыгрывать эту фразу, но смысл ее все-таки в том, что Перикл противопоставляет «демократию» и «свободу».
Перикл был самым крупным политическим лидером Афин во второй половине V века до н. э. Он не добился побед на поле брани, напротив, за ним числилось немало неудач во внешней политике, например, злополучная экспедиция в Египет, в которой Афины потеряли огромный флот. Но он умел добиться согласия и укрепить его, отчего и осуществлял целые тридцать лет (462-430) почти без перерыва «демократическое» правление в Афинах. Демократия – термин, с помощью которого противники «народовластия» обозначали таковое правление, стараясь подчеркнуть как раз его насильственный характер (kràtos именно и обозначает силу, выражающую себя в принуждении). Для противников политической системы, вращающейся вокруг народного собрания, демократия означала умерщвление свободы. Вот почему Перикл в официальной, торжественной речи, которую приписывает ему Фукидид, придает термину иной объем, смотрит на него как бы со стороны, прекрасно зная, что это слово не пользуется любовью у народной партии, – та для обозначения системы, с которой она себя идентифицирует, использует попросту слово народ (dèmos). Фукидидов Перикл, выдерживая дистанцию, говорит: мы употребляем слово демократия для определения нашей политической системы просто потому, что привыкли придерживаться решений «большинства», но, несмотря на это, у нас есть свобода.
Фукидид воспринимает Перикла как истинного и подлинного принцепса: его власть – нечто вроде «первенства», или «принципата», то есть всеми принятая и признанная личная власть, которая в конечном итоге перекашивает общественное равновесие, пусть даже не разрушая его. Всего четыре века спустя власть такого же типа установил Октавиан Август, который, хоть и стал «принцепсом», не уставал повторять, что восстановил в Риме республику. Но очевидно, что современники Перикла под личной властью понимали другой ее тип, для них более привычный: тиранию. В самом деле, некоторые комедиографы, благодаря свободе слова, которой пользовалась комедия, подшучивали над принцепсом Периклом, показывая со сцены, как он в шутовской манере умоляет избавить его от тиранической власти над Афинами. «Принцепсом» – то есть «первым гражданином» (pròtos anèr) – окрестил Перикла именно его современник и восторженный почитатель Фукидид. Поэтому, рисуя его «портрет», историк пишет, что при его правлении в Афинах «по названию была демократия, а на деле власть pròtos anèr» (II, 65). Это определение весьма выверенное, каждое слово в нем должным образом взвешено. Оно тем более убедительно, что следует довольно скоро после речи, в которой сам Перикл (мы имеем в виду – Перикл Фукидида) отстраняется от слова демократия, подчеркивая, насколько это понятие не способно отразить подлинную – и своеобразнейшую – афинскую политическую систему.
Итак, Фукидид не утверждает, будто Перикл походит на «тирана», в отличие от враждебных ему комедиографов, которые провозглашали это во всеуслышание. Он изобретает – в чем и проявляется его величие как политического мыслителя – до тех пор не известную категорию «первенства», «принципата». К тому же он прекрасно знает, какой тип власти в предшествующем веке осуществляли в Афинах «тираны» или, скорее, такой образец тирана, каким был Писистрат (560-528 до н. э.). Под понятие «тирания» часто подгоняют разные факты; во всяком случае, ему нелегко дать беспристрастную оценку, поскольку источники, в которых говорится о тираниях, большей частью крайне враждебны по отношению к персонажам, принявшим на себя в различных греческих городах подобную роль, вначале преимущественно посредническую, подходившую таким людям, как Писистрат, опиравшимся на народные массы. «Из народного предводителя Писистрат сделался тираном», – говорит Аристотель в «Афинской политии» (22, 3). Фукидид прекрасно знает, что тиранов в Греции свергала Спарта, а, в частности, в Афинах правление Писистрата характеризовалось вовсе не произволом самовластия и жестоким террором (именно таков созданный «демократами» риторический образ тирана), но просто тем, что он постоянно, без перерыва находился у власти в рамках установленной формы правления, особенность состояла разве что в присутствии одних и тех же людей, то есть Писистрата и его соратников, в правящих структурах города. И Фукидид описывает афинского «тирана» (Писистрата) в терминах, очень похожих на те, какие он приберегал для принцепса Перикла, но все же не называет Перикла тираном, а изобретает новую категорию: этот историк, выработавший теорию повторения событий, понимает, что каждое из них обладает своей спецификой и не может быть просто наложено на другое.
Его описание таково, что великий философ, один из основателей современной политической мысли Томас Гоббс – который дебютировал переводом Фукидида (1628), решающим для его интеллектуального становления, – пришел к выводу, будто Фукидид и Писистрата, и Перикла причислил к «монархам», и, следовательно, Фукидида должно оценивать как одного из величайших теоретиков монархии и ее поборником. Гоббсу застило глаза его собственное понимание различных форм политических институтов. Его диагноз не точен, но очень важен для разрушения лубочного образа Фукидида, который возникает из-под пера посредственных толкователей, выдумавших Фукидида – певца демократии только потому, что он явился автором эпитафии, вложенной в уста Перикла.
Даже эти предварительные общие соображения, которые ниже будут изложены более подробно, помогают увидеть явление куда более значительное, чем то, что вырисовывается из беспрестанных, мучительных, часто вводящих в заблуждение попыток наших современников «проникнуть» в хитросплетение античной политики, особенно греческой. Попыток, затрудненных прежде всего вербальным подобием многих, причем основополагающих, понятий, начиная с самой «демократии». Подобием, под которым кроется различие, – и не так просто проникнуть в это различие под видимостью подобия. Для этого, как выясняется, нужен Фукидид.
Так мы, пожалуй, начнем понимать, какую gaffe[44]44
Оплошность (фр.).
[Закрыть] допустили создатели преамбулы к Европейской конституции. Из программы средней, а то и начальной школы они помнили, что «в Греции изобрели демократию» (формула эффектная, но настолько схематичная, что при мало-мальски глубоком осмыслении оказывается ложной). Они помнили также, что античные писатели (афинские либо обращавшиеся к истории Афин) непременно рассматривают механизм политической демократии, спорят о нем и его оценивают. Возможно, они все-таки заглянули в труды политических мыслителей (Платона и Аристотеля) и наверняка изумились, обнаружив, что в этих трудах, так хорошо сохранившихся, демократия является постоянной мишенью для нападок, а в «Государстве» Платона – предметом яростной полемики. Они обратились к другим источникам. Может быть, поискали среди ораторов? Мы не знаем. Если и так, результат их еще больше насторожил. Они могли обнаружить у Исократа определение Спарты как «совершенной демократии» и спросить себя в полнейшем недоумении: как же так, разве Спарта не классический пример олигархии (еще одно общее место)? Тогда они постучались к Фукидиду (Демосфена лучше не трогать, поскольку он предлагает политических противников «бить палками» и клеймит их как «предателей» и «вражеских агентов»). Но что выбрать у сложного, диалектичного Фукидида? И они остановились, опять же благодаря школьной программе, на эпитафии Перикла. В книге наверняка был указатель, index verborum, и на слово demokratìa легко отыскалось нужное место. Но н по прочтении они вряд ли остались совершенно удовлетворены. Даже существующие переводы, пусть скомпилированные и порой упрощенные, не могут скрыть сдержанного, нерешительного тона, в каком выражается Перикл. Отсюда блестящее, в своем роде классическое решение: изменить текст, заставить Фукидида сказать то, чего он не говорил.
Однако же «путешествие» к грекам было, надеемся, познавательным. Оно позволило разглядеть некий особенно значимый, пусть и не слишком вдохновляющий факт: у афинских писателей не существует текстов, восхваляющих демократию. И это не случайность.
Всякий, кто читал Гомера, помнит, что в «Илиаде» не обозначено ни противостояние Европы и Азии, ни деление на греков и варваров: это выявил еще Фукидид (I, 3). Троянцы такие же греки, как и ахейцы. Таким образом, речь идет о ретроспективной интерпретации, которая не могла появиться раньше греко-персидских войн. «География» Гекатея Милетского, современника ионийского восстания[45]45
Ионийское восстание (499-494 гг. до н. э.) – восстание в Милете и других греческих городах Ионии (приморской и островной области на западе Малой Азии) против Персидской империи. Считается началом греко-персидских войн, продлившихся всю первую половину V в. до н. э. (прим. пер.).
[Закрыть], состоит из двух книг: одна посвящена Европе, другая – Азии, но под Европой подразумевается в основном Греция (за исключением Пелопоннеса) и греческие колонии.
Войны с Персией выявили и обострили противопоставление греков варварам. Какова самая существенная разница между теми и другими? Греки живут в городах, варвары – нет; греки «свободны», а варвары подчиняются правителю. Уже в первой фразе «Истории» Геродота варвары и греки представлены как два полюса исторической реальности: «Геродот из Галикарнасса записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом»[46]46
Перевод Г. Стратановского под ред. Н. Мещерского.
[Закрыть].
Противостояние Европы и Азии показано Эсхилом в «Персах» (472 до н. э.), где выведены образы двух враждующих сестер, Дориянки и Персиянки. Под таким углом зрения будет рассматриваться Троянская война, и в такой ретроспективе троянцы окажутся «варварами». Понятие Европы долгое время совпадало с тем определением, какое греки давали самим себе. В городской Греции глубоко укоренились формулы: Греция = Европа = свобода/демократия; Персия = Азия = рабство.
Но все ли греки были с этим согласны? Геродот недвусмысленно заявляет, что до Клисфена[47]47
Клисфен (VI в. до н. э.) – афинский законодатель-реформатор, борец с тиранией и олигархией. В частности, ввел новое административное деление Афин и Аттики (на демы)у реформировал городской Совет и военную власть, ввел остракизм (изгнание из государства по результатам голосования) как контрмеру против тираний в будущем (прим. пер.).
[Закрыть] политическую демократию «изобрел» в Персии один из персидских сановников, замешанных в заговоре, в ходе которого был свергнут с престола узурпатор лже-Смердис. Геродот сожалеет, что греки во время его публичных чтений не восприняли этого ясно высказанного, подробно аргументированного утверждения (III, 80). Крупный историк Греции и Персии Давид Ашери написал по этому поводу, что в данном отрывке Геродот нападает, хоть и завуалированно, на типично афинский (или общегреческий) предрассудок, будто бы демократия явилась греческим «изобретением»[48]48
Геродот, История, книга III.
[Закрыть].
Пятый век до нашей эры открывает битва, которую Джон Стюарт Милль[49]49
Джон Стюарт Милль (1806-1873) – английский экономист и мыслитель, автор «Системы логики» (1843), «Оснований политической экономии» (1848) и «Рассуждений о представительном управлении» (1861) (прим. пер.).
[Закрыть] считал для Англии более важной, чем битва при Гастингсе, то есть Марафонская битва; а завершается он душераздирающим зрелищем греческих городов, наперебой старающихся добиться милости персидского царя и получить от него помощь. Великий царь символизирует – в риторике, понятное дело, – «варварское» рабство, но в то же самое время является идеальным покровителем, у которого можно просить военной и финансовой поддержки.
