Текст книги "Тихая гавань"

Автор книги: Луанн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 2

Хаббардз-Пойнт за сорок один год – а именно столько лет исполнилось Дане – нисколько не изменился. Здесь любил отдыхать народ поскромнее, те, кого смущали шик и роскошь пляжей, находившихся восточнее. Крохотные дворики, домики, стоящие почти вплотную. Строили их простые полицейские, пожарные, учителя – деды и прадеды нынешних владельцев.

В Пойнте изысканный стиль был ни к чему – его заменяли красота природы и дружелюбная атмосфера. Здесь все друг друга знали. Проходя или проезжая мимо, непременно здоровались, всегда охотно присматривали за соседскими детьми.

В восточной части Пойнта дома стояли на граните и кварце – каменные уступы спускались вниз к прибрежным бухтам. А дома, обращенные на запад, выходили к пляжу, окаймлявшему пролив.

Из дома Андерхиллов, построенного в самой высокой части Пойнта, открывался вид и на пляж, и на скалы. Коттедж, крытый посеревшей от времени дранкой, прятался за могучими дубами и виргинским можжевельником и был бы совсем неприметным, если бы не чудесный сад, который разбила Лили.

– Одни сорняки остались, – грустно вздохнула Элли.

– Да не так уж все страшно, – сказала Дана, отхлебнув кофе.

Было воскресное утро, и они сидели на каменных ступенях в тени сассафраса.

– Ну что ты! Эти вьющиеся розы все заполонили. Мамины грядки с травами вообще не поймешь где. Она посадила лаванду, розмарин, шалфей, тимьян. Вообще-то они многолетние, а я ни кустика не вижу.

Дана поставила чашку и принялась разгребать прошлогоднюю листву. Высвободила кустик шалфея с сочными зелеными листьями, увидела серебристые треугольные листочки тимьяна. Каждый сантиметр земли напоминал ей о Лили. Именно здесь она острее всего тосковала по сестре.

– Она не хочет со мной общаться? – спросила Дана вдруг.

Элли кивнула.

– Это из-за того, что я целый год не приезжала?

– Это не главное.

– Так почему же она со мной не разговаривает?

– Потому что ты хочешь увезти нас во Францию.

Куинн бежала по узенькой каменистой тропинке к пляжу – так бегали быстроногие индейцы-пекоты, пришедшие на эту землю десятки веков назад. Куинн знала об индейцах немало. Начать с того, что ее полное имя – Акуинна, а это на языке вампаноа значит «высокое место», «возвышенность». Родители назвали ее так, потому что они повстречались и полюбили друг друга именно в горах. Куинн решила, что, когда вырастет, станет антропологом. Будет заниматься индейцами: пекотами, могиканами, вампаноа.

И во Францию ей ехать совершенно ни к чему.

Она пробежала мимо парусных суденышек, вытащенных на берег около дамбы, мимо камней, где ловили крабов, к лесной тропе, вившейся среди высоких деревьев.

Куинн огляделась по сторонам и остановилась. Убедившись, что кругом нет ни души, она нырнула в чащу и добралась до склонившегося почти до земли дуба. Просунула руку под обвисшие ветви, дотянулась до дупла и вытащила оттуда обернутый в целлофан сверток. Засунув свое сокровище за пояс, она побежала обратно на песчаный пляж.

На пляже было пусто. Сюда они обычно ходили с мамой – искали отшлифованные морем стекляшки и плоские камешки, которыми так здорово было пускать «блинчики». Прижимая к груди драгоценный сверток, она пристроилась за здоровенным серо-розовым валуном, на котором искорками поблескивали вкрапления слюды.

С бьющимся от волнения сердцем она открыла пакет, достала оттуда тетрадь в синей обложке и фломастер. Взгляд ее остановился на записи, сделанной еще в октябре.

Бабушка такая же, как мама. Сначала несла всякую чушь типа «мне ты можешь доверять», а потом сделала то же, что и мама: прочла мой дневник. В этой семье что, так принято? Она прочитала про то, как я скучаю по маме с папой, про то, как жалею, что не оказалась в море вместе с ними. Я поняла, что что-то здесь не так, когда она снова заговорила про психолога. Считаю дни: скорей бы уж приехала тетя Дана, а бабушка отправилась бы в свою квартиру. Тетя Дана – классная, с ней все четко. Не понимаю, зачем она уехала так далеко.

Куинн перевернула страницу. Вот запись, сделанная несколько месяцев назад.

Тетя Дана странная. И ведет себя странно. Все обещает приехать, а не едет. Говорит, что готовится к выставке, что ей надо дописать еще пару картин. Совершенно этого не понимаю.

Мы должны жить с ней, а не с бабушкой.

Куинн облизнула кончик фломастера и открыла чистую страницу. Слова полились сами собой.

Ненавижу этот мир! Ненавижу бабушку, Элли, тетю Дану и маму! Одна поучает, другая ноет, третьей на все плевать, а мама вообще умерла. Бабушка все пристает ко мне, чтобы я вела себя хорошо. Элли – плакса, вечно волнуется, что да как будет. Тетя Дана решила увезти нас с Элли к себе во Францию, а мама прочла мой дневник, ужаснулась тому, какой я стала, а потом умерла. Угораздило же меня родиться в такой семейке! Во Францию не поеду ни за что. Пусть что хотят, то и делают.

Куинн написала это, и на душе стало полегче. Ярко светило солнце, на горизонте покачивались крохотные суденышки. Белые паруса, голубое небо. Куинн сунула руку в карман, вытащила подарок и, как всегда, положила его под валун со стороны моря.

Пора было прятать дневник и возвращаться домой.

Обе девочки как сквозь землю провалились. Дана решила сходить в гараж – он стоял у подножия холма, рядом с дорогой. С трудом открыв тяжелую дверь, она шагнула внутрь. В гараже пахло затхлостью и плесенью, по стенам вился плющ, пробившийся сквозь бетонный пол.

На ржавом прицепе лежала старая парусная шлюпка, краска на ней совсем облупилась. Места она занимала много, поэтому в нее сваливали что попало: грабли, лопаты, корзину для ловли крабов, удочки.

Дана с Лили на этой лодке учились ходить под парусом. Дана провела рукой по деревянному корпусу, вспомнила, как они с Лили приставали к отцу, уговаривая его отдать шлюпку им. Отец сказал, что они должны сами заработать деньги и выкупить у него лодку. Ладонь Даны коснулась кормы, и она, тяжело вздохнув, заставила себя взглянуть на транец, где было написано – «Русалка».

Пальцы ощупали буквы. Они с Лили долго и старательно вырезали трафарет, а потом Лили закрасила прорези белой краской. Они нарисовали полногрудую русалку с двумя хвостами, потому что им порой казалось, будто тело у них одно на двоих.

– Вот ты где, – сказала мать Даны, стоявшая, опершись на палку, у двери. – Я хотела поговорить с тобой, пока девчонки не вернулись. Ты когда собираешься уезжать?

– Мам, я же тебе говорила, в четверг.

– Мое мнение тебе известно.

– Да. Ты хочешь, чтобы я переехала сюда, а ты бы вернулась к себе в городскую квартиру. Но я так поступить не могу. В Онфлёре у меня мастерская. У меня сейчас два заказа в работе. Девочкам во Франции наверняка понравится. И язык они выучат мгновенно.

– Детка моя, это же твой родной дом.

– Знаю, – ответила Дана, краем глаза взглянув на шлюпку. – Мама, а почему она стоит в гараже? Почему девочки ею не пользуются?

– Они больше не хотят ходить в море.

– Грустно смотреть, как она здесь гниет. А Лили на ней часто ходила?

– Раньше – да. Учила на ней девочек. Но в прошлом году уже ею не пользовалась. Майк купил новую, большую, и Лили часто ходила в море с ним. Да и дома работы прибавилось, ей приходилось всем заниматься.

– Работы прибавилось...

– Когда я сломала ногу, – сказала Марта Андерхилл, внимательно вглядываясь в лицо Даны. – И дом, и сад – одной трудно справиться. Вот тогда я и решила оставить дом Лили, Майку и девочкам. Правда, немного беспокоилась, не обидишься ли ты.

– С какой стати, – сказала Дана, но вдруг поняла, что в глубине души она все же обиделась.

– Я знаю, как ты любишь девочек, – с чувством произнесла Марта. – Им столько пришлось пережить. Дана, боже мой, что ты задумала? Забрать их из родного дома, именно сейчас... Как тебе такое в голову пришло? Ты же училась живописи здесь, в Хаббардз-Пойнте. Не понимаю, почему ты не можешь писать дома.

– Думаешь, все дело в живописи? – спросила Дана, почувствовав, как кровь отливает от лица.

– В живописи и в Джонатане.

– Джонатан тут ни при чем, – сказала Дана через силу. – С ним все кончено.

– Значит, остается живопись.

Марта оставила новость о разрыве с Джонатаном без комментариев. Она приблизительно этого и ожидала. Все романы Даны были недолгими, и родственники уже устали надеяться, что она наконец на ком-нибудь остановит свой выбор. Они понимали, что для Даны самое главное в жизни – творчество.

– Можно и здесь построить мастерскую или переоборудовать гараж. Можно прорубить окно в крыше.

У Даны перехватило дыхание. Неужели мама не заметила, что даже в галерее Дана не могла заставить себя взглянуть на собственные картины? Они ее только раздражали. Все думали, что это ее последние работы, а на самом деле она достала из кладовки то, что было, так как нового ничего не написала. После смерти Лили Дана не могла заставить себя подойти к мольберту.

– Не в помещении дело, – сказала она.

– Значит, в твоей натурщице. Честно признаться, я так и не поняла, зачем она тебе. Мне Лили рассказывала, что ты наняла какую-то азиатскую девушку...

– Моник... – машинально сказала Дана. – Она вьетнамка.

У Даны плохо получались фигуры. И, решив писать русалок, она попросила девушку ей попозировать. Моник, изящная и миниатюрная, была идеальной моделью.

– С натурщицей был просто эксперимент. Из него ничего не вышло.

Мать ее реакция огорчила. Она надеялась, что разговоры о мастерской, об окне в крыше заинтересуют Дану.

– Бедная ты моя, – устало вздохнула она.

– Тетя Дана! – крикнула, сбегая с холма, Элли. – Тебя к телефону какой-то Сэм Тревор.

– Кто это? – спросила Марта.

– Один старинный знакомый, – сказала Дана.

И, опустив голову, чтобы не видеть грустных глаз матери, вышла из гаража.

Дана долго не брала трубку, и Сэм решил, что она уже не подойдет. Он стоял в кухне дома на Файерфлай-Хилл, а Огаста Ренвик сидела в кресле-качалке на веранде, оттуда разговора не слышно. Когда Джо женился на Каролине, Ренвики сказали Сэму, что он может считать этот дом своим и приезжать, когда пожелает. Он чувствовал себя немного виноватым – работы в Йеле было по горло, и часто наведываться в Блэк-Холл не получалось, но Сэм решил – раз уж Дана приехала – навестить заодно и тещу брата.

– Чему я обязана удовольствием тебя лицезреть? – спросила Огаста и, взяв под руку, повела его в дом.

Несмотря на возраст – сколько ей, под восемьдесят или побольше, Сэм точно не знал, – Огаста оставалась настоящей красавицей. Седые, распущенные по плечам волосы придавали ей загадочный и чарующий вид. Взглянешь на нее, и сразу понятно, почему великий художник Хью Ренвик влюбился в нее до беспамятства.

– Сюда меня привело желание повидаться с вами, Огаста, – ответил Сэм.

– Ах, дитя мое, – рассмеялась она серебристым смехом, – слышать это мне чрезвычайно приятно, но мы оба знаем, что это – чистое вранье.

– Прошу прощения? – покраснел Сэм.

– Ты разве забыл, что я тоже была в галерее? И видела цветы, которые ты преподнес Дане Андерхилл. Иди позвони ей. Телефон сам знаешь где.

И он пошел. Трубку сняла девочка – скорее всего, младшая племянница Даны – и побежала звать тетю.

– Алло! – наконец ответила Дана.

Сердце Сэма бешено заколотилось.

– Привет, Дана! – сказал он. – Это Сэм.

– Сэм, привет! Как твои дела?

– Я оказался здесь неподалеку и решил тебе позвонить. Хотел узнать, как ты.

– Ну... – начала она и запнулась – словно вопрос оказался слишком сложным.

– Я хотел спросить, – продолжал Сэм, – не согласишься ли ты перед отъездом во Францию со мной поужинать.

– Поужинать? – изумилась она так, будто услышала это слово впервые.

– Я сейчас как раз в Блэк-Холле. Скорее всего, здесь и переночую. Я мог бы за тобой заехать.

Она молчала. Он не хотел ее торопить. Ей сейчас, должно быть, очень нелегко.

– Ой, Сэм, – выдохнула она, и в ее голосе ему послышались странные нотки. Грусть? Боль? – Очень мило, что ты меня приглашаешь, но у меня столько дел... Ведь мы улетаем уже в четверг.

– Я надеялся увидеть тебя до отъезда. Хотел попрощаться.

Она снова помолчала – обдумывала ответ.

– Вы так много для меня значите, – сказал он хриплым от волнения голосом. – И ты, и Лили. Ты не думай, я очень хорошо понимаю, каково тебе сейчас.

– Этого никто понять не может, – тихо сказала она и повесила трубку.

Огаста Ренвик услышала, как звякнул телефон, и прикусила губу. Пальцы сами собой потянулись к шее, к нитке черного жемчуга, и стали перебирать бусины одну за другой. Сэм вышел на веранду.

– Что она сказала? – спросила Огаста.

– Сказала, что сегодня поужинать со мной не может. Наверное, у нее уже есть планы на вечер, – усмехнулся Сэм.

– Слишком уж вы добродушны, юноша, – покачала головой Огаста. – Вечно вы всех оправдываете.

– А как мне надо было себя вести? Заявить, что я все равно приеду?

– Хью именно так бы и поступил, – сказала она. – И твой брат Джо тоже.

Сэму было нечего возразить. Он опустился в соседнее кресло, и они с Огастой так и сидели, молча покачиваясь. Ей очень хотелось, чтобы он не упустил свой шанс.

– Тебе она нравится? – спросила Огаста.

– Да, – просто ответил он. – Я никогда о ней не забывал.

Огаста заметила, что он смотрит на восток, в сторону Хаббардз-Пойнта.

– Сэм, пошел бы ты прогулялся.

– Вы имеете в виду Хаббардз-Пойнт?

Огаста кивнула:

– Поговоришь ты с ней сегодня вечером или нет, значения не имеет. Оставь свои следы на песке, быть может, это к чему-нибудь да приведет.

В открытые окна гостиной дул прибрежный бриз, лучи заходящего солнца бросали на воды пролива серебристые и красно-бурые отблески. Дана сидела в кресле с альбомом на коленях и смотрела на берег.

Какие-то люди отправились на вечернее купание. Мороженщик пристроился на парковке в ожидании тех, кто решит прогуляться после ужина. Несколько рыбачьих лодок собирали улов. Дана вспомнила, как они с Лили занялись ловлей омаров. Одолжили у отца плоскодонку, купили лицензию на пятнадцать корзин и стали заправскими рыбачками.

И перед ее мысленным взором предстала Лили: вот она стоит, держит в каждой руке по омару и, заливисто хохоча, говорит, что омары – посланники от русалок.

Дана заметила, что кто-то идет по тропинке от Литл-Бич, но кто это, она издали разобрать не могла. Взяв бинокль, Дана настроила окуляры. Синие джинсы, футболка – одет он был попроще, чем вчера в галерее. Руки загорелые, мускулистые.

Сэм Тревор вырос в настоящего красавца мужчину. В лучах заходящего солнца его волосы отливали золотом – как трава, что растет на болотах. О чем он, интересно, думает? Неужели пришел пешком от самого Файерфлая?

Он остановился и посмотрел прямо на ее дом. Дана отпрянула от окна, но увидела, как Сэм наклонился, подобрал с земли палку и стал рисовать на песке. Начинался отлив, и песок на пляже был плотным и ровным. Присмотревшись повнимательнее, Дана поняла, что Сэм вовсе не рисует. Он написал только одну букву «Д».

А затем пустился в обратный путь. Дана глядела на его широкую спину, и у нее даже мелькнула мысль: если она побежит быстро, сумеет ли его догнать? А если догонит, что скажет ему?

Глава 3

У Марты Андерхилл, уроженки Коннектикута и настоящей янки, вкусы были довольно простые. Ездила она на «форде». Любимой едой были похлебка из крабов и картофель фри. Она прожила в браке с Джимом Андерхиллом, единственной любовью всей ее жизни, тридцать два года, пока он не скончался от инсульта. Они с Джимом любили друг друга с детства. Поженились, когда им было по двадцать два, и решили, что с детьми тянуть не будут. Но Марта никак не могла забеременеть.

Потом Джим ушел на войну. Он был штурманом бомбардировщика, и всю войну она прожила, ожидая самого страшного. Когда он вернулся, они снова пытались завести детей, но прошло полгода, и в Марте что-то изменилось. Ну, не получается родить, зато они с Джимом есть друг у друга. Джим кровельщик, она ведет дом, а в свободное время собирает на берегу камушки, ракушки, обточенные морем деревяшки.

Иногда она что-то из них делала. Это было скорее хобби, и она смущалась называть свое занятие искусством. Но Джим всячески ее поощрял, и, когда они получили в наследство от семейства Марты дом в Хаббардз-Пойнте, она стала продавать свои статуэтки на местных ярмарках. И к ее искреннему изумлению, Марту стали называть художницей.

Вот тогда-то это и случилось. Прожив в браке пятнадцать лет, тридцатисемилетние Марта и Джим Андерхилл зачали ребенка. Счастью Марты не было предела. Скульптуру она забросила. Ей хотелось заниматься только Даной и родить, если получится, еще одного ребенка. Ровно через два года и два месяца после Даны на свет появилась Лили.

Марте исполнилось семьдесят восемь, и, глядя в зеркало, она не узнавала себя. Морщины, оплывшее лицо, глаза запали – словно она пережила тяжкое несчастье.

Да так оно и было. Даже теперь, год спустя, она не могла думать об этом. О том, что Лили больше нет.

Лили, ее обожаемой Лили больше нет! Урна с прахом ее и Майка стоит на каминной полке. Квадратный латунный сосуд, скромный, безо всяких украшений. Давно пора было решить, что делать с прахом – захоронить его или развеять по ветру, но Куинн даже слышать об этом не желала.

А теперь Дана хочет ее отсюда забрать.

Что она будет делать с двумя маленькими девочками? Покажет им Францию, свозит в Париж и в Рим. О таком можно только мечтать. Но разве Дана не знает, что самые чудесные мечты порой уступают действительности. Коннектикут ничем не хуже Европы.

И внучкам бабушка нужна ничуть не меньше, чем они ей.

– А Франция – она какая? – спросила Элли, собирая на берегу ракушки.

– Как чудесная картина, – ответила Дана. – Куда ни взглянешь – везде красота.

– Но здесь ведь тоже красиво!

– Конечно. А разве тебя не тянет посмотреть что-то новое?

– Тянет. А вот Куинн – нет.

– Не волнуйся, – ласково сказала Дана. – Мы о ней позаботимся.

– Я так хочу, чтобы у нее все было хорошо, – сказала Элли. – Чтобы она наконец успокоилась.

– А где она сейчас?

– Наверное, на Литл-Бич. Она всегда туда ходит.

Дана кивнула. Она сама, когда хотелось спрятаться подальше от друзей и родных, ходила именно туда. И Дана решила довериться своей интуиции. Отправив Элли в дом, она пошла на поиски Куинн.

Куинн услышала ее шаги. Она сидела за валуном и писала в дневник, а когда послышался хруст веток и шорох листвы, сразу догадалась, что это тетя Дана.

Между ними всегда, с самого рождения Куинн, существовала магическая связь. Тетя Дана баловала ее, как могла. Привозила ей фантастические подарки: французские платья, белые кожаные сапожки, игрушки, каких не было ни у кого. И как только Дана переступала порог дома, первой в ее объятия мчалась Куинн.

– Куинн! – крикнула тетя. – Я знаю, что ты здесь.

Куинн вжалась в камень – ей хотелось слиться с песком, раствориться в тени. И, сунув дневник под мышку, она бросилась копать под валуном ямку.

– Куинн...

Куинн, выйдя из-за камня, столкнулась лицом к лицу с тетей Даной.

– Я так и думала, что ты здесь, – сказала тетя невозмутимо. – Я тоже часто сюда ходила.

– Сюда все ходят, – холодно сказала Куинн.

– Сейчас здесь больше ни души. Только мы.

– Всего на три дня.

– Куинн, мы же не навсегда уезжаем. Будем приезжать, когда ты захочешь.

– Каждый день, да? Я хочу бывать здесь каждый день.

– Это для всех нас трудно. Я никогда раньше не была матерью.

– И не стала ей.

Дана ошарашенно тряхнула головой:

– Не забывай, твои родители назначили меня вашим опекуном. Когда я узнала об этом, я думала вернуться в Хаббардз-Пойнт. Хотела переехать сюда навсегда. Думала, так будет лучше для всех.

– И что же произошло? – спросила Куинн дрожащим от волнения голосом.

Было время прилива. Еще несколько минут, и вода дойдет до того места, куда она спрятала дневник.

– Мы с Лили так любили этот пляж, – сказала Дана, глядя по сторонам. В глазах у нее стояли слезы. – Так любили... Я помню здесь каждое дерево, каждый камень. И без нее мне невыносимо тяжело смотреть на это. Если я буду жить здесь, где все напоминает о Лили, я сойду с ума.

Куинн слушала ее через силу. Да, она понимала, о чем говорила Дана, но для нее самой все было ровно наоборот. Она боялась уезжать из Хаббардз-Пойнта, боялась потерять дорогие воспоминания.

Куинн молча смотрела, как Дана взобралась на валун и раскинула руки навстречу ветру. Она долго так стояла, и Куинн успела достать спрятанный дневник и сунуть его за пояс.

Тетя стояла и смотрела на море, на пляж, на лесную тропу, и мысли ее были далеко-далеко, в их с Лили детстве и юности, прошедших именно здесь.

А Куинн думала о своем: о том, что это место ее, ее и ее семьи. И другого такого на земле нет.

– Я во Францию не поеду, – сказала Куинн твердо.

Сэм Тревор принял экзамены, послал электронные письма Джо и своим коллегам в Новую Шотландию, чтобы уточнить летние планы. Но его не покидало чувство, что нечто важное так и осталось несделанным. А голос Огасты словно нашептывал на ухо советы.

Поэтому в четверг, в тот день, когда Дана с девочками должны были улетать во Францию, Сэм отправился в Хаббардз-Пойнт. Автострада была забита, ехать пришлось медленно, и он боялся, что опоздает попрощаться с Даной.

Ну и что с того? Он для нее всего лишь маленький мальчик из далекого прошлого. Но он знал, что обязательно должен поговорить с Даной. Дана сказала, ему не понять, каково ей, но он считал, что все понимает.

– Все готовы? – спросила Дана, взглянув на часы.

– А Кимба где? – испуганно спросила Элли.

– Не волнуйся, – ответила Марта, – мы его обязательно найдем.

– Какая ты еще малявка,– презрительно фыркнула Куинн. – Переживаешь из-за какого-то куска плюша.

– Он не кусок плюша! – возмутилась Элли.

– Да неужели? Старый, облезлый...

– Заткнись! – завизжала Элли. – Не смей так говорить! Мне Кимбу мама подарила. Без него я никуда не поеду.

– Конечно, ты без него не уедешь, – сказала Марта и взяла Элли за руку. – Пойдем поищем как следует. Может, ты оставила его в кровати?

– Я там уже смотрела, – ответила Элли, идя за бабушкой по лестнице.

Дана и Куинн смотрели им вслед.

– Вот что ждет тебя во Франции, – сказала Куинн. – Элли впадает в истерику по десять раз на дню.

– А я ничего особенного в ее поведении не нахожу.

– Это ты к чему?

– Я припоминаю куклу по имени Ариэль. Она была твоим Кимбой. Ты ее из рук не выпускала, засыпала только с ней.

Куинн поджала губы.

– «Русалочка» был твоим любимым мультфильмом. Ты была готова смотреть его с утра до ночи. Как-то раз мы с твоей мамой поехали в супермаркет и увидели ее в витрине.

Куинн вздрогнула. Дана заметила это, но решила, что трогать девочку не надо. Она на взводе, ей трудно это дается – прощание с детством, прощание с родным домом. Дана затаив дыхание ждала, что будет дальше. Ах, если бы Лили могла подсказать ей нужные слова.

Но слов не нашлось, и момент был упущен. Куинн, чуть не разрыдавшись, кинулась прочь из комнаты. Дана пошла на кухню. Она ждала машину и думала о том, почему именно сейчас решение уехать кажется ей совершенно неправильным.

Куинн упала ничком на кровать. Из коридора доносился плач сестры. Бабушка пыталась ее утешить, обещала, что найдет Кимбу и пришлет во Францию.

– Я без него не уеду! – кричала Элли. – Ни за что!

У Куинн от ее плача разрывалось сердце. Она с трудом сдерживалась, чтобы не побежать вниз и все исправить, но она знала, что поступает так для блага Элли. Куинн скатилась с кровати и упала на свой чемодан. Расстегнув с одного угла молнию, она засунула руку внутрь и вытащила обоих – русалочку Ариэль и Кимбу, обожаемого львенка Элли. Она прижала обе игрушки к лицу и почувствовала аромат их с Элли детства.

Тетя Дана, решив поучаствовать в поисках, поднялась наверх. Голос у нее был взволнованный. Машина до сих пор не пришла.

– А ты позвонила проверить? – спросила бабушка.

– Сейчас позвоню, – ответила тетя Дана.

– Я без него не поеду, – рыдала Элли.

Куинн знала: действительно не поедет. Поэтому еще крепче прижала к себе Кимбу. Тут дверь распахнулась, и в комнату вбежала Элли. И словно ищейка, напавшая на след, кинулась к Куинн и выхватила у нее Кимбу.

– Так я и знала! – завопила она. – Знала, что это ты!

– Куинн, ты меня очень огорчила, – сказала появившаяся в дверях бабушка.

– Дура ты! – шепнула Куинн Элли. – Все могло так здорово получиться. А теперь нам придется ехать.

– Чего? – переспросила Элли, прижимая к груди Кимбу.

– Возникла проблема, – озабоченно сказала тетя Дана, входя в комнату. – В агентстве все перепутали. Заказ мой есть, но диспетчер забыл выслать машину.

– Ур-ра! – закричала Куинн.

– Мам, ты можешь нас отвезти?

– Радость моя, я боюсь нью-йоркских аэропортов.

У Куинн в душе снова шевельнулась надежда. Все получится, никуда они не уедут.

И тут Элли, выглянув в окно, сказала:

– Он здесь.

– Кто? – спросили все хором.

– Ну, этот ваш водитель, – ответила Элли.

Дана подошла к двери, и Сэм сразу заметил, какой усталый и растерянный у нее вид. За ней стояли две девочки, раздраженные и испуганные, а чуть позади – пожилая женщина.

– Я не мог не зайти, – сказал Сэм. – Хотел с тобой попрощаться.

– А мы никуда не едем, – сообщила старшая девочка. – Такси не приехало.

– Сумасшедший день, – сказала Дана, готовая расплакаться. – Никто не желает делать того, что нужно.

– Такси не приехало, – повторила та же девочка.

– Никто не желает? – переспросил Сэм Дану.

– Никто... А ведь все не так просто. Я купила билеты. Дорогие. Может, мы и не хотим уезжать, но и оставаться здесь не можем. Во всяком случае, я.

– Вы нас отвезете? – спросила девочка помладше.

– Заткнись ты, дура! – зло бросила девочка с косичками.

Этого у Сэма в планах не было, но идея ему понравилась.

– С удовольствием. Если ваша тетя не возражает.

– Сэм, ты совершенно не обязан...

– Знаю. Но с радостью вам помогу.

– Разреши ему, – сказала младшая.

– Тупица! – зашипела вторая.

– Ну, хорошо, Сэм. Ловим тебя на слове, – сказала Дана. – Тащите свои вещи в машину.

Сэм разговаривал с девочками о море, спрашивал, не приходила ли им в голову мысль стать океанографами. А Дана никак не могла успокоиться – сердце бешено билось и готово было выпрыгнуть из груди.

Она смотрела из окна машины на свой любимый Коннектикут. Здесь всю жизнь прожила ее сестра, и Дана приезжала сюда при первой же возможности. Однако ее всегда тянуло путешествовать. Калифорния, Греция, Франция: новые моря, новые берега, новые дома. Да, Хаббардз-Пойнт она любила, но и свободу свою ценила.

У нее был талант художника, и это накладывало на нее определенные обязательства. «Если у тебя есть дар, – говорила она своему протеже, – ты должен быть готов пожертвовать многим». Джонатан...

– А какой он, Онфлёр? – спросил Сэм.

– Там просто замечательно, – ответила она, и слова ее были обращены не только к Сэму, но и к племянницам. – Старинный порт с высокими узкими домами, с трех сторон обступающими гавань. Уличные кафе, где можно поесть блинчиков, выпить яблочного сидра, фруктовые сады на холмах. Там потрясающее освещение – мечта любого художника.

– Мы не художники, – напомнила ей Куинн.

– А кто же? – спросил Сэм, взглянув на нее в зеркало заднего вида.

– Я еще не знаю. Мне только двенадцать лет.

Сэм засмеялся:

– Человек с такой прической наверняка знает, кто он. – Каштановые волосы девочки по-прежнему были заплетены в шестьдесят три косички.

– А что такого с моей прической?

– Да ничего. Мне нравится. Только не говори, что выбрала ее без всякой причины. Вот я, например, в детстве любил носить очки. Мне казалось, что так я больше похож на ученого.

– Он и правда в детстве выглядел как настоящий ученый, – подтвердила Дана.

– Ты так давно его знаешь? – изумилась Куинн.

– Я тогда был младше, чем ты сейчас, – сказал Сэм. – Мне было восемь лет. Я знал обеих – и Дану, и вашу маму.

Воцарилась тишина. Дана слышала, как колотятся сердца обеих девчонок. Первой заговорила Куинн:

– Вы знали нашу маму?

– Знал. Она учила меня ходить под парусом. Она и ваша тетя. С тех пор я все время плаваю. В прошлом году купил «Кейп-Дори», в ней и живу. Приедете из Франции погостить, я вас покатаю.

– Я больше не хожу в море, – громко сказала Куинн.

– И я, – сказала Элли.

Дана заметила, как Сэм покраснел, и поняла, что он подумал о Лили.

– А я бы с удовольствием походила на твоей яхте, – сказала Дана. – Хочу посмотреть, многому ли ты научился за эти годы. И помнишь ли то, чему учили тебя мы с Лили.

– Вы были такие строгие. С виду милые девушки, но перекинешь не так парус, и весь день отрабатываешь упражнение на берегу.

– Я до сих пор строгая, – улыбнулась Дана. – Спроси моих учеников-французов. Я ведь там не только живописью занимаюсь.

А сама подумала: живописью-то как раз и не занимаюсь.

В аэропорту Сэм поставил машину на стоянку. Дана думала, что он попрощается с ними у входа, но с благодарностью поняла, что он решил проводить их. Он отнес их багаж, только Куинн не выпускала из рук свой чемодан.

На регистрации Куинн отказалась ставить его на весы.

– Это ручная кладь, – заявила она. – Папа брал этот чемодан в деловые поездки и говорил, что это ручная кладь.

– По-моему, так оно и есть, – сказал Сэм.

– Ну хорошо, – согласилась Дана. – Ручная так ручная.

Объявили посадку.

– Ну вот, – сказал Сэм. – Вам пора.

Он проводил их до таможни.

– Удачи вам, – сказал Сэм и посмотрел на нее с такой нежностью, что Дана и сама вдруг поверила: все у них будет хорошо.

– Спасибо. И еще спасибо, что выручил нас.

Он нерешительно шагнул к ней и обнял. Объятие было кратким, но Дане показалось, что сила его рук способна защитить ее. Обернувшись к племянницам, она взглянула на их насупленные лица.

– Идемте, девочки. Франция ждет нас.

Дана, чувствуя на себе взгляд Сэма, повела девочек за собой. Они отстояли очередь, поставили вещи на ленточный транспортер. Пока их просвечивали рентгеном, Дана с племянницами проходили через металлодетектор. Вот и еще один шаг к Франции, к ее мастерской.

Она помахала Сэму в последний раз и тут увидела, что таможенник открывает чемодан Куинн.

– Что-то не так? – спросила Дана.

Куинн побледнела и кинулась к чемодану.

– Не трогайте! – крикнула она.

– Может быть, ты объяснишь, что там? – спросила охранница.

– Не смейте это трогать!

Таможенники осматривали металлическую урну, которую они достали из чемодана Куинн, а Дана подошла к племяннице и обняла ее.

– Куинни, детка моя, – сказала она. – Все в порядке. Не переживай.

– Мама... папа... – выдохнула Куинн.

– Бабушка, когда об этом узнает, тебя убьет, – сказала Элли.

– Мы не были готовы... мы не были готовы развеять прах по ветру. Не могла же я оставить его...

– Прах? – нахмурилась охранница. – Вы имеете в виду останки?

– Будьте добры, отдайте это мне, – попросила Дана.

Забрав урну, Дана передала ее Куинн, и девочка крепко прижала ее к груди. По ее щекам текли слезы.