Текст книги "Очищение огнем (тематическая антология)"

Автор книги: Лу Камерон

Соавторы: Фред Стюарт,Поль Андреотта
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

– Я на это смотрю иначе… – сказал Кустис, затем помотал головой, – ладно, ничего.

– Давай, Пит, говори! – настоял Брюстер.

Негр пожал плечами:

– Только некоторые из нас говорили с ней в ту ночь, и мы никогда ее не видели ни до того, ни после, когда она еще была жива. Мы даже ее не сфотографировали, и действительно, как говорит мисс Клюни, молодая девушка – это просто молодая девушка и ничего больше.

– Но она должна была быть с уэльским акцентом, – возразил Брюстер.

Теперь была моя очередь вмешаться:

– Нет, Сэм. Я тогда еще не занимался этим делом, помните? Каким образом Пит мог узнать ее акцент? Я единственный полицейский, говорящий по-уэльски, а для американца этот акцент не отличается от акцента западной части страны. Нет ничего странного в идее Пита о том, что его надула какая-нибудь зубастая англичанка!

– Давайте не переходить на личности, уэльсец! – рассмеялась Хелен Клюни. – Он прав, вообще-то. Никто из вас, из янки, не сможет по выговору отличить британскую домохозяйку от герцогини! Ваши голливудские фильмы об Англии доставляют нам немалое развлечение.

– Хорошо, а как насчет старухи? – напомнил Кустис. – Сибилла – это не молодая девушка с выпирающими зубами. Это полная невысокая пожилая дама. Сколько же надо этих двойников?

Хелен Клюни сдвинула брови:

– Вы имеете в виду эту пожилую уэльскую женщину, которая погибла при пожаре?

– Да, – кивнул Брюстер. – Вы что-нибудь о ней узнали?

– Не через официальные каналы, так как она была уже американкой. Но, конечно, мы поинтересовались. Прежде всего она солгала вашим иммиграционным властям. У нее была судимость в Уэльсе. Много лет назад она занималась подпольными абортами.

Брюстер потянулся было к телефону, затем передумал и сказал:

– Нет. Если бы она была беременной, это было бы в протоколе вскрытия.

– Вы, конечно, имеете в виду Пауэлл, – уточнила Клюни.

– Да, – сказал Брюстер. – Хотя она могла прийти к старухе и – нет, погодите. Сибилла Эванс погибла раньше, чем Цинтия Пауэлл.

Хелен Клюни была поражена и начала было возражать. Так что, естественно, Сэм Брюстер просветил ее обо всех открытиях медицинских экспертов, и так же естественно она отказалась верить, что кто-то может быть мертв до того, как наступит его очевидная смерть.

Мы уже довольно много времени провели в кабинете Брюстера, и он, посмотрев на часы, поинтересовался моими планами на вечер. Я ему сказал, что намереваюсь посетить «Уэльский уголок» и магазин магических аксессуаров, и встал, чтобы уйти. Хелен Клюни я сказал, что рад был с ней познакомиться, и она подала мне руку:

– Ваша фамилия раньше была Ап Райс, не так ли?

– Очень давно, – кивнул я, – уже никто ее так не произносит.

– Так произносит ее лорд Глиндиверт, – сказала она. – Вы его, конечно, знаете?

– Очень отдаленно. Он был нашим землевладельцем в Уэльсе. Но мы никогда не были с ним близко связаны.

– А я думала, что вы его родственник.

– Наверное, такой же дальний, как Макферсон Клюнийский для вас.

– Ну, это уж совсем далеко!

Брюстер нахмурился и спросил, что за чертовщину мы обсуждаем. Клюни засмеялась и объяснила:

– Британское щегольство, лейтенант. Мы сразу начинаем сравнивать родственных нам высоких особ. Дальний родственник в Палате Лордов дает не меньше очков, чем привидение в фамильном замке.

– Я думаю, что родственник в Палате Лордов важнее привидения, – улыбнулся я.

– Едва ли, – сказала Хелен Клюни. – Каждый, кто собой хоть что-то представляет, имеет родственника среди лордов. А родовые поместья стоят много денег.

– Ты говорил, что Пауэлл – это королевское уэльское имя? – спросил меня Кустис задумчиво.

– Да, – сказал я, – когда оно произносится Ап Хауэлл. А что? Ты думаешь, у Цинтии есть родственники в Палате Лордов?

– Стоит проверить, – ответил Кустис. – Если она окажется потерявшейся наследницей…

– Я очень в этом сомневаюсь, – перебила Хелен Клюни. – Она, если можно так выразиться, родилась не с той стороны постели. Ее мать была довольно распущенной фабричной работницей в Кардиффе, а отец – американский солдат. Вы, янки, помогли нам не только тем, что сражались вместе с нами в войне, но и другими способами, как вы понимаете.

– У этого солдата должно было быть имя, – сказал Кустис.

– Не думаю, что это было где-нибудь зарегистрировано. Такие вещи случались во время войны, и власти вряд ли хотели надоедать союзникам с такими проблемами.

– Но вы бы могли его раскопать, если бы постарались, – настаивал Кустис.

Я рассмеялся.

– Не обижайтесь на Пита, мисс Клюни. Ему платят за его подозрительность. Что ты сейчас хочешь узнать, Пит?

– Не знаю. – Кустис пожал плечами. – Если задача не решается из того, что есть, надо проверить, все ли ее составные части выложены у нас на столе.

Хелен Клюни сказала:

– Я посмотрю, что можно будет сделать. Может быть, где-нибудь и сохранились записи о ее отце. Также я попрошу поглубже заняться ее матерью. Она могла тоже переехать, и здесь может открыться множество возможностей.

– Вы тут развлекайтесь, – фыркнул я, – а мне надо договориться насчет шабаша.

Когда я добрался до «Уэльского уголка» в тот вечер, Мерлина там не было. Но бармен подозвал меня и спросил:

– Помнишь того ненормального старика, профессора? – Ну?

– Он хочет с тобой поговорить. Сказал, чтобы я передал тебе, что он будет ждать в том конце улицы. Судя по его виду, у него для тебя что-то важное.

– Интересно, что ему надо? – Я пожал плечами и небрежно поинтересовался: – Где же мы должны встретиться?

– На кладбище у церкви, – ответил бармен. – Знаешь старую кирпичную церковь у реки? Она называется, по-моему, церковь Четырнадцати Святых Мучеников.

– Найду, – сказал я. – И когда же он там будет?

– Он ждет. Сказал, что будет ждать, пока ты не придешь. А что происходит, приятель? Ты что, пасешь этого старого гуся?

– Разве я похож на голубого?

– Не знаю. На лбу у тебя не написано. Впрочем, не мое дело. Каждый зарабатывает деньги наилучшим возможным способом, правильно?

– Мне больше нравится мой способ, – буркнул я, поворачиваясь, чтобы уйти. Когда я был почти у двери, он окликнул:

– Скажи профессору, что опять заходил этот парень, спрашивал о нем.

– Какой парень? – спросил я.

– Просто парень как парень. Слегка смахивает на пресмыкающееся, по-моему. Рожа белая, как жабье брюхо.

– Это был белый человек?

– Ну конечно, а ты думаешь, что это был чернозадый?

Я так и думал, но не стал этого говорить. Я просто пообещал передать Мерлину слова бармена и ушел.

Много времени не потребовалось, чтобы добраться до Церкви Четырнадцати Святых Мучеников. Найти Мерлина оказалось сложнее.

Церковь была уже закрыта на ночь. Света в ней не было, насколько я видел, и, подергав двери, я убедился, что они заперты. Я постоял некоторое время в надежде обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Церковь была расположена в глухом переулке, и вокруг не было ни души. Я обошел ее сбоку в поисках какого-либо другого входа и очутился на небольшом кладбище, уставленном тонкими могильными столбиками из песчаника, какие использовались в викторианские времена. Сорная трава росла между камней, часть которых повалилась. В наши дни вряд ли кого могло привлечь такое место.

Я тщетно искал боковой вход. Уже собираясь повернуть назад, я услышал сухой дрожащий голос:

– Эй, послушай, ты – тот парень из забегаловки?

Только через мгновение до меня дошло, что ко мне обращались по-уэльски. Я вгляделся в темноту, заметил темную фигуру, сидящую на перевернутом могильном камне, и на том же языке ответил:

– Я – Овэйн Арфист, а кто ты такой?

– У меня было много имен, – сказал старик, сидящий на могильном камне. – Ты можешь называть меня Мирддин Странник, если хочешь.

Так что идея дяди Дэя о том, что он – не уэльсец, провалилась. Я пробрался к нему через заросшие сорняками могилы, пока мы не оказались достаточно близко, чтобы ясно видеть друг друга. Затем, опять по-уэльски, я сказал:

– Мне кажется, я видел тебя раньше, Мирддин Странник. В той таверне через улицу, не так ли?

– Ты поешь очень плохо, имей в виду, – ответствовал Плью. – Но ты из Уэльса, и твои плечи выдают в тебе углекопа. Что же привело тебя в эти земли, Овэйн Арфист?

– Судьба, – уклончиво ответил я, – но не копать же уголь ты пригласил меня сюда?

– За мной гонятся, – сказал старик, – за мной гонятся, и я боюсь. Меня невозможно убить, по причинам, которые я изложу тебе позже, но бывают вещи хуже смерти, и боль становится ужасным проклятием по мере того, как наша плоть стареет.

– Человек в таверне сказал, что заходил кто-то, спрашивал о тебе.

– А, значит я был прав, избегая этого места, не так ли? Хозяйка, сдающая мне комнату, сказала, что ее тоже расспрашивали обо мне! Нет ли у тебя безопасного уголка, где можно было бы избавиться от заклятья?

– У меня есть неподалеку комната, – ответил я. – Но ты мне еще не сказал, почему я должен тебе помогать, Мирддин Странник!

– Почему, говоришь? Во имя Рианнон, ты должен мне помочь! Если тебе нужны деньги, то у меня достаточно этого бессмысленного мусора, чтобы уплатить за услугу. Поистине, деньги не проблема для таких, как я. Сколько тебе нужно этой грязи, чтобы укрыть меня?

– Нисколько, – ответил я, – я не знал, что ты – посвященный, пока ты не воззвал к матери Рианнон. Мое убежище в твоем распоряжении, Мирддин Странник.

В течение долгого момента я опасался, что зашел слишком далеко, так как старик уставился на меня, прищурив глаза. Затем он осторожно спросил:

– Ты, значит, последователь Древних Традиций?

– Моя мать занималась этими вещами, – ответил я. – Я знаю об этих силах недостаточно, чтобы ими пользоваться, но могу просто их уважать.

– Я смогу показать тебе много интересного, – хихикнул старый колдун и, протянув свою клешню, добавил: – Помоги мне встать на ноги, парень. Мы должны исчезнуть раньше, чем они найдут это место.

Я взял его за костлявый локоть и повел с кладбища. Когда мы направлялись к месту, где я снял комнату в качестве прикрытия, я спросил его, что с его ногами, как будто бы я только что заметил.

– Это испанский башмак сделал, – сказал он. – Все остальное залечилось со временем. Но они затянули башмак так плотно, что он сломал все кости моей ступни. Ах, это были жестокие времена, парень. Я был рад, когда они прошли, это факт!

Я кивнул, не спрашивая, кто, по его мнению, раздробил его ногу в башмаке для пыток. Я боялся, что он ответит на этот вопрос.

Он рассказал об этом позже. У себя в комнате я предложил ему сесть на сбившийся буграми матрас, и, пока я готовил чай, он пустился в длинный бессвязный рассказ о том, как его пытали инквизиторы. Мне удалось сохранить серьезное выражение, и я сказал рассудительно:

– Ты выглядишь гораздо моложе своих лет, учитель.

– Я знаю, знаю, – ответил он. – Хотя мои силы только замедляют неизбежное. И мудрейшие из нас со временем умирают. Но если ОНИ до меня не доберутся, я проживу еще лет пятьсот. Договор был подписан на тысячу, понимаешь?

– На тысячу – это выгодная сделка, – ответил я.

– Именно так я и думал в тот день, когда продал свою душу, – сказал старик, – но как быстро летит время. Мне кажется, что только вчера я был привлекательным молодым ратником при дворе Ллуэллина.

– Ллуэллина Мавра, конечно?

– Конечно. Видишь ли, я не настолько стар, чтобы помнить его родителя.

Мне казалось, что он верит в то, что говорит.

Хотя я и был достаточно тренирован в перекрестных допросах, мне приходилось прилагать некоторое усилие, чтобы мое внимание не отвлекалось, когда за чаем он бессвязно болтал на смеси уэльского, английского и еще какого-то языка типа испанского. Это было непросто, и я понял, что имела в виду Пат, когда рассказывала о нем. Если бы не книги, которые она мне дала, я бы вообще ничего не понял. Суть, по-видимому, была в том, что враги шли за ним по пятам, и он собирался расправиться с ними весьма неприятным для них образом. Он попросил у меня карандаш и бумагу и, поставив чашку, стал писать список, бормоча проклятия насчет выскочек-колдунов – янки и их глупых цыганских заклятий.

Я и не подумал указывать ему на тот факт, что янки-цыгане – это полное этническое противоречие. Через некоторое время он вручил мне список и пояснил:

– Ты можешь достать эти вещи в магазине магических принадлежностей. Знаешь, где он находится?

– Конечно, – сказал я, – но мне потребуются деньги, не так ли?

– Скажи Мейб, что я тебя послал, – ответил он. – Она знает, что мне можно верить. Но имей в виду, парень, больше никому ни слова! Мы сейчас в большой опасности, пока я не брошу руны, как положено!

Я сказал ему, чтобы он чувствовал себя как дома, и ушел, надеясь, что он не превратится в жабу за время моего отсутствия.

Магазин был совсем недалеко, и в нем не было никого, кроме весьма привлекательной молодой рыжей особы в пурпурной тунике и брюках клеш. Я вручил ей список, она сдвинула брови, читая его, затем сказала:

– Ты, похоже, влюбился!

– Это для старого Мерлина Плью, – объяснил я, – он сказал, что пользуется у вас кредитом.

– Он полон дерьма, – ответила девушка, представившаяся как мисс Мейб. – Я не для того трачу здесь здоровье, чтобы вы, придурки, этим пользовались.

– Я заплачу.

– Это другое дело, – сказала мисс Мейб и, держа список в одной руке, начала рыться на полках за прилавком.

– Три гвоздя от гроба покойника, крест из рябины, фиалковый корень, иссоп, и Рука Славы, – бормотала она, выкладывая все это на прилавок между нами. Я сказал:

– Не забудьте соль. Он сказал, что соль очень важна.

– Высушенная соль ирландского моря, – объявила она, пока я рассматривал набор странных предметов на прилавке. Я нахмурился, увидев руку, до странности похожую на настоящую мумифицированную человеческую:

– Господи! Что это такое?

– Рука Славы, и давай не обсуждать, а?

Мейб опять повернулась к полкам, а я осторожно взял этот неприятный предмет, чтобы поближе его рассмотреть. На ощупь рука была маслянистой, и я мог ясно рассмотреть рисунки линий на пальцах. Ногти были как настоящие, и под каждый из них была всунута деревянная щепка. Я сказал:

– Она выглядит как настоящая! Где вы достаете такие вещи?

– Предполагается, что она взята от трупа повешенного, – сообщила Мейб. – Скорее всего, она из Индии. Медицинские школы закупают там свои скелеты. Гвозди от гроба вполне настоящие. Я их получаю от парня, работающего на строительстве дорог. Они недавно снесли несколько кладбищ для новой магистрали. Плью здесь не указывает, должна ли быть жабья шкура свежей или сушеной.

– А что лучше?

– Свежая, если тебе это действительно важно. Она, однако, дороже.

– Пусть тогда будет свежая.

– Последний из великих транжир, а? Этот фиал менструальной крови монашки завершает список. Это все?

Сопротивляясь желанию поинтересоваться, как она ухитрилась достать последнюю позицию списка, я спросил:

– У вас есть липкая лента?

– Смеешься, что ли?

Я заплатил за товар, и Мейб сложила его в коричневый бумажный пакет. Счет дошел до тридцати долларов с мелочью. Уходя, я пожаловался на то, что магия – это дорогостоящее занятие, и рыжая Мейб рассмеялась:

– А чего ради, по-твоему, я занимаюсь этим дурацким делом?

Выйдя из магазина, я зашел в аптеку на углу и приобрел небольшую записную книжку, моток клейкой ленты и коробочку темной пудры, которой пользуются негритянки и полицейские-импровизаторы.

Затем я пошел в ближайший бар и заперся в туалете. Сев на имевшиеся там удобства, я поставил пакет перед собой между ног и вытащил Руку Славы. Положив ее на колени, я оторвал пять кусков липкой ленты и прижал их по одному к грязным кончикам пальцев, глубоко вдавливая ленту в морщины мумифицированной плоти. Сделав трубку из листа бумаги, вырванного из записной книжки, и ленты, я открыл коробку пудры и, частично наполнив трубку пудрой, с отвращением отодрал первый кусок ленты от указательного пальца. Осторожно подув через трубку на липкую сторону куска ленты, я поднял его к свету и осмотрел. Свет в кабине был довольно слабым, но я видел, что отпечаток получился достаточно хорошим для экспертизы. Я приклеил этот кусок ленты липкой стороной вниз на другой листок бумаги. Повторив этот процесс с остальными четырьмя пальцами, я сложил листок с отпечатками вдвое и спрятал.

Оставив ленту и пудру в туалете, я вышел и отправился к себе. Интересно, что могли подумать люди о пудре негритянки в мужском туалете ирландского бара.

Полусумасшедший волшебник, совершающий защитный заговор, – это зрелище, которое стоит посмотреть. Но если вы не хотите, чтобы ваша мебель была попорчена, уговорите его сделать это где-нибудь в другом месте.

Мерлин Плью, слабоумно ликуя, проверил все аксессуары, смахнул все со стола и синим мелом нарисовал на его фанерной поверхности большую, хотя и несколько кривобокую, пентаграмму. Затем вокруг нее он стал рисовать алхимические символы, буквы древнееврейского алфавита и знаки, которые он называл руническими.

Он спросил, есть ли у меня под рукой чаша, и когда я ему объяснил, что я потерял в свое время ту, которую дала мне моя мать, он сказал, что пойдет и чайная чашка.

Я выбрал треснувшую чашку, и он стал сливать в нее всю мерзость, купленную в магазине. Одновременно он пел что-то на неизвестном мне языке. Наполнив чашку до краев, он приказал мне выключить верхний свет и чиркнул спичкой. Когда свет был выключен, он поджег содержимое чашки, которое загорелось зеленым огнем. Я думаю, такой цвет пламени придала соль.

Разместив горящую чашу в пентаграмме, он занялся Рукой Славы. Положив ее ладонью вверх, он вытащил из своего бесформенного плаща что-то похожее на длинный пенис из слоновой кости. Затем он стал забивать гробовой гвоздь в ладонь, используя вместо молотка рукоятку своего непристойного жезла. По его словам, важно было, чтобы каждый гвоздь был вбит тринадцатью ударами, и при каждом ударе надо было произносить демоническое имя. Зрелище было впечатляющее: жуткий зеленый огонь, отбрасывающий странные тени, и старый колдун, шипящий: «Сатана! Вельзевул! Ваал! Ариман! Сет!» и так далее, пока он не забил все гвозди в ладонь мумифицированной человеческой руки.

– Ага, это их попридержит, увидишь! – захихикал он, поставив Руку Славы вертикально в центре пентаграммы.

Взяв рябиновый крест, он зажег его от зеленого огня, горящего в треснувшей чашке, и с его помощью поджег все пять щепочек, загнанных под высохшие ногти. Щепочки действовали, как фитили. Я был поражен, как резво загорелась мертвая плоть, в то время как старик кудахтал:

– Пусть черви Ада будут ползать в твоих еще живых мозгах! Да вырвут волчицы Фрейи внутренности из твоего живота! Да отложит великая муха Вельзевула свои яйца в твои глаза, чтобы личинки съели твой мозг! Да вывернется твоя кожа наизнанку, чтобы волосы кололи твою ободранную и кровоточащую плоть! И да будешь ты вечно бодрствовать в глубочайшей серной яме во владениях нашего блистательного господина!

Когда кончились пальцы на Руке Славы, а у него, очевидно, кончились идеи, он проковылял к матрасу и сел на него, испустив вздох:

– Ох, Овэйн Арфист, ты можешь теперь расслабиться. Ибо я послал заклятье обратно к пославшему его, чтобы оно сожрало его самого!

– Мы теперь в безопасности, а?

– Да, да, конечно! Это будет для них хорошим уроком, если они вообще его переживут!

– Но ты мне ни разу не говорил, учитель, кто это «они».

Старик нахмурился и пробормотал:

– Ну, я не знаю, приятель. За пятьсот лет человек может нажить множество врагов, как ты понимаешь.

– Если ты не знаешь, кто на тебя посягает, – я наморщил лоб, – откуда же ты знаешь, что ты с ними расправился?

– Откуда я знаю, спрашиваешь? Ах, приятель, разве ты не видел, как я только что бросил их же руны обратно в них!

Я задумчиво уставился на беспорядок, который он устроил на столе. Зеленый огонь в чашке потух, оставив после себя черную массу дымящейся грязи. Комната едва освещалась догоравшей Рукой Славы. Воняло креозотом, и после того, как плоть обгорела, обнажились кости этой сатанинской руки. Один из гробовых гвоздей выпал, оставив выжженное пятно на фанерной поверхности стола. Я заметил, что так мы можем поджечь дом, и Мерлин дернул плечом:

– Тогда потуши это и зажги свет, если хочешь. Я же сказал, что дело сделано.

Я смахнул горящую Руку Славы в железное ведро и залил ее остатками чая, после чего комната погрузилась в полную темноту. Проклиная собственную тупость, я на ощупь пробрался к стене и нашарил выключатель.

– Ну вот, так-то лучше, – сказал я, щелкнув выключателем, и осекся.

В замешательстве я уставился на смятый матрас, и волосы у меня на голове зашевелились от ужаса и изумления. Мерлина не было.

Я был совершенно один в комнате!

– Можно придумать дюжину способов, которыми он мог это сделать, – говорил Пит Кустис, когда мы уже по второму разу обсуждали происшедшее в кабинете лейтенанта Брюстера.

– Можно, конечно. К тому же я этого не ожидал. Но я все же перепугался. Этот старый хрыч, вероятно, может исчезать со скоростью капли воды на раскаленной сковородке. Я, конечно, сразу же выскочил в холл, но его и след простыл.

– А как насчет окна? – спросил Брюстер, с несчастным видом пожевывая незажженную сигару.

– Прыжок с третьего этажа с хромой ногой? – Я пожал плечами.

– Нам неизвестно, на самом ли деле он хромой, – возразил Брюстер.

Кустис невесело усмехнулся:

– Нет, это правда, шеф. Я забыл вам сказать. Но этот старый козел сидел в тюрьме в Дартмуре, в Англии. Его тюремный врач утверждает, что это настоящая хромота. Конечно, если он хромой от рождения, он может управляться со своей ногой гораздо более ловко, чем мы можем себе представить.

Мы с Брюстером переглянулись. Лейтенант сердито посмотрел на Кустиса и спросил:

– Где ты все это разузнал, Пит?

– От мисс Клюни из Британского Консульства. Попросил ее разузнать его прошлое. Она всегда готова идти навстречу.

– Да? – пробурчал Брюстер. – И кто же из вас обычно сверху?

Лицо негра посерело, и он мягко спросил:

– Вы не хотели бы взять свои слова обратно, лейтенант?

– Послушай, я же пошутил, Пит!

– Я не признаю таких шуток, Сэм. Я вам говорил, что я с Юга. Одного моего дядю линчевали за подобную шутку, когда я был ребенком. Не думаю, чтобы это было так весело.

– Ну хорошо, извини. Доволен?

Кустис не ответил.

В неловкости от происшедшего, я перевел разговор на другую тему:

– А как насчет отпечатков пальцев, которые я снял, Пит? Они что-нибудь дали?

– Они были несколько смазаны. Но ксерокопии посланы в Вашингтон. Продавщица, может быть, и права насчет происхождения, но ведь в ФБР не так уж много досье на нищих в Калькутте.

– Стоит поискать подальше, – пробурчал Брюстер, довольный переменой темы разговора. Я знал, что в ближайшем будущем он не будет упоминать имени Хелен Клюни.

Я спросил:

– Мерлину нечего было бы делать в Штатах, если бы за ним не числилось что-то в британской полиции. Он приехал по поддельной визе или как?

– Именно «или как», – ответил Кустис. – В иммиграционных службах нет никакой записи о том, что он въезжал в страну по какой-либо визе. Может, он прилетел на метле?

– Мог пробраться десятками разных способов, – сказал Брюстер, – а что он натворил в Дартмуре?

– Мошенничество, – ответил Кустис. – Он работал со спиритом и надул одну богатую вдову из их группы. Мерлин – прирожденный иллюзионист. Если он захочет, он может производить всевозможные сценические эффекты. С помощью проектора он показал этой женщине привидение. Но некоторые из его трюков так и остались нераскрытыми. Он мог бы стать миллионером, если бы работал на сцене.

– Я думаю, он отчасти верит в то, что сейчас делает, – сказал я. – Диаграммы детектора лжи показывают, что он говорил правду, утверждая, что ему пятьсот лет.

– То есть у него старческое слабоумие, – сказал Брюстер, – или он был слишком спокоен, и детектор лжи его не испугал. Некоторые это умеют, как известно. Индийские йоги, по-видимому, умеют контролировать собственный пульс и дыхание. Он ни разу не упомянул о Цинтии Пауэлл, а?

– Нет, – ответил я. – Он умнее, чем кажется. Трясущийся старичок – это маска, я уверен. Он, может быть, верит в кое-что из того, о чем говорит, но ему нужно было сделать непосредственное физическое усилие, чтобы исчезнуть от меня таким образом. Не унес же он себя из моей комнаты силой своей мысли!

Брюстер пожевал сигару и взглянул на Кустиса:

– Ты уверен, что он вернулся в тот же дом, где снимает комнату?

– Он был там сегодня утром, – кивнул Кустис. – Ушел около девяти и запрыгал в Боттом. Я потерял его след примерно без четверти десять, когда он нырнул в административное здание с выходами с обеих сторон.

– Он свое дело знает, – пробурчал Брюстер. – Не мог ли он зайти к кому-нибудь в этом здании?

– Я проверил по вывескам, нет ли там цыганских гадалок, – сказал Кустис, – но не думаю, что мы там что-нибудь найдем. Он мог прийти по любому официальному делу, к своему врачу или дантисту, или просто выскочил через задний выход.

Брюстер кивнул и, повернувшись ко мне, спросил:

– Ну, что теперь, Прайс?

– Хороший вопрос, – ответил я кисло. – Думаю, мне лучше всего вернуться в «Уэльский уголок» и посмотреть, что будет дальше. Ведь предполагается, что я не знаю, где он живет.

– Ты думаешь, он будет тебя искать?

– Уверен. Он несомненно старался произвести на меня впечатление.

– Что ж, это наша почти единственная возможность. Ты сейчас туда идешь?

– Нет, – ответил я. – Сначала я хочу обсудить еще кое-что с Патрицией Вагнер. Видите ли, я чувствую, что Мерлин захочет меня взять под свое крыло, и мне нужно выяснить, как я могу убедить колдуна-практика в том, что я действительно посвященный. Я читал о том, как посвящают в колдуны, и, если возможно, я бы предпочел этого избежать.

– А в чем проблема? Боишься каких-либо травм?

– Нет. А вам бы понравилось целовать пенис у руководителя шабаша?

– Господи, они еще и гомосеки?

– Фактически нет. Просто пакостники. Чем больше так называемых грехов совершит колдун, тем лучше.

– Тебе потребуется ведьмовская метка, – говорила Пат Вагнер, когда мы сидели в дальнем углу кофейни в университетском городке.

Она начала было объяснять, что это такое, но я перебил:

– Я знаю про метки. Но я не смогу вырастить родинку по заказу, а татуировка мне совершенно ни к чему.

– А как насчет фиолетовых чернил? – предложила Пат. – Они очень долго не смываются.

– А что ты предлагаешь, пентаграмму на ладони?

– Это слишком очевидно после всех этих фильмов Лона Чейни про оборотней. Я бы предложила небольшой отпечаток раздвоенного копытца.

– У дьявола маленькие ноги?

– Ты опять мыслишь логично, Морган.

– Извини, я забылся на секунду.

Мы засмеялись, затем я сказал:

– Серьезно, Пат, мне нужно бить наверняка. Я знаю, что сейчас, при ярком свете дня, все это кажется несерьезным. Но если бы ты присутствовала, когда этот старик исчез в темноте…

– Мерлин – гораздо больший ловкач, чем я думала. Но его познания в истории ужасны. У него невообразимая путаница в датах. Принц Ллуэллин Великий правил, я уверена, раньше, чем пятьсот лет назад.

– Около восьмисот, – подтвердил я. – Но, полагаю, что по мере того, как мы стареем, можно и ошибиться на сотню-другую лет. Я не знал, что ты преподаешь еще и историю.

– Нет, не преподаю, хотя религия с ней прочно связана. Твой дядя Дэвид познакомил меня с историей Уэльса, в этих пределах я ее и знаю. Это явно его любимый конек.

– Еще бы, – сказал я, улыбаясь. – Честно говоря, я нахожу это несколько утомительным. Уэльс – это такая маленькая страна, и в старые времена у них были такие грубые застольные манеры. Убивать друг друга кельтам нравилось не меньше, чем других. Мы умеем ненавидеть, как видишь.

– А ведь твой дядя Дэвид действительно ненавидит англичан, – поразилась Пат. – Когда я с ним познакомилась, я думала, что это просто добродушные шутки. Но иногда мне кажется, что он все еще размахивает кулаками после битвы при Глэморгане!

Я рассудительно покачал головой:

– Вряд ли стоит забираться так далеко. Я мало что помню о своем детстве в Уэльсе, но эти воспоминания достаточно мрачные. Они нас перемололи.

– Кто вас перемолол, англичане?

– Не совсем, если быть честным. Наши собственные уэльские землевладельцы были хуже всех, если вспомнить, как они эксплуатировали свой народ. Так называемые семьи благородного происхождения посылали своих сыновей в Оксфорд и проводили зиму на Майорке со своими прекрасными английскими друзьями, выжимая уголь из наших холмов и пот из наших шкур. В отношениях между народом и землевладельцами в Уэльсе всегда сквозит горечь. Шотландцам и ирландцам везло больше. Их землевладельцы выгнали с их земли, чтобы освободить место для разведения овец, и в наши дни им живется лучше в других частях мира. Но овцы добывают уголь. Поэтому мой народ столетиями находился в рабстве.

– Бр-р! У тебя почти столько же горечи, как у дяди Дэвида! Я и не знала, что вы там были углекопами.

– Мы не были, – ответил я и добавил: – По крайней мере, не все. Один из моих дедов действительно умер с легкими, полными угольной пыли, проведя всю жизнь в шахтах. Но это по линии матери. Прайсы были мелкими землевладельцами, державшимися за кусочек земли и имевшими магазин в городе. Но мы недалеко ушли и от шахт, и среди наших друзей было много углекопов, которые никогда не могли отмыться от угольной пыли.

Я все еще помню долгие беседы вокруг пузатой печки, которую отец топил круглый год, чтобы изгнать сырость из воздуха и из костей наших покупателей. Видишь ли, если человек работает в шахте, его организм всегда страдает от сырости.

– Звучит ужасно, – сказала Пат. – Но я слышала, что угольные компании обычно владеют и магазинами.

– Так и есть, они владеют почти всем, что есть в Уэльсе. Мой отец был управляющим в магазине, принадлежавшем нашему великому и могучему лорду Глиндиверту. Отцу это не очень нравилось, но иначе ему пришлось бы идти в угольные копи, чего не сделает человек в нормальном рассудке.

– Ты говорил, что твои родители погибли в авиакатастрофе?

– Они летели в отпуск в Европу, и я должен был лететь с ними. Но я слег с воспалением легких, и меня пришлось оставить у друзей. У шахтного мастера, Кена Причарда. Это были очень добрые люди. Я помню, как рыдала Модин Причард, когда до нас дошли эти новости. Это были простые шахтеры, едва ли умевшие читать и писать. Но я не променял бы их на дюжину лордов Гарри Ап Райс Ган Глиндиверт.

– Ого, ты переходишь на уэльский, когда злишься!

– О, черт, я уже больше не злюсь. Просто возмущаюсь, когда думаю обо всей этой несправедливости! Шахты национализированы, так что теперь не так плохо, как было несколько лет назад. Но шахтеры все еще невообразимо бедны, а чертовы снобы типа лорда Глиндиверта живут припеваючи и жалуются, что платят большие налоги!