Текст книги "Левая рука Кальва (ЛП)"

Автор книги: Лори Витт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Бой за боем, раунд за раундом, на арену выходят мужчины и иногда женщины. Они покидают ее в крови, израненные, иногда мертвые. Одного из наших гладиаторов тоже увозят на телеге. Друс не доволен, но ему остается лишь найти замену на следующем аукционе.

Хасдрубал возвращается побежденный и окровавленный, но без серьезных ранений.

– Хороший бой, – произносит Друс, пока мы с Квинтом снимаем с Хасдрубала доспехи. – Проиграть в таком бою не стыдно.

Мы все выдыхаем вместе с Хасдрубалом.

– Благодарю, доминус, – он протягивает шлем Филосиру и смотрит на меня, утирая пот со лба. – Эй, Севий!

Я кидаю на него взгляд, отвлекаясь от развязывания кожаных ремешков, которыми крепится его маника:

– Да?

Он прижимает тряпку, пропитанную травяным настоем к ране на боку, и понижает голос до шепота:

– Один из ретиариев потерял сеть. Она наполовину засыпана песком в восточном углу арены. Не запутайся в ней.

– Хорошо, – отвечаю я, – спасибо.

– Севий, – рявкает Друс, – готовься! Скоро твой бой.

– Да, доминус.

Я оставляю тех, кто помогает снимать броню с Хасдрубала, и, взяв деревянные мечи, иду разогреться с Сикандаром. Мы фехтуем несколько минут, без особых усилий и ярости, и я возвращаюсь к ожидающему Друсу.

Хасдрубал закрепляет на мне бронзовые наголенники.

Сикандар берет манику и тянется к моей правой руке, но я его останавливаю:

– Другую руку.

Он наклоняет голову и кивает:

– А, точно.

Он оборачивает кусок льняной ткани и толстую кожу вокруг моей руки, закрывая участок от запястья до плеча. Мой торс обнажен, как и ноги от края набедренной повязки до наголенников.

Друс смотрит, зажав подмышкой богато украшенный бронзовый шлем с плюмажем из конских волос. Он указывает свободной рукой на другого готовящегося к бою гладиатора и тихо шепчет:

– Посмотри на него. Капаней уже дрался с левшами и славится победами над ними. Он знает, что его ожидает, так что не будь слишком самоуверен.

Я киваю:

– Понял.

Наши глаза встречаются. От его легкой улыбки мой желудок предательски сжимается.

– Пусть боги не оставят тебя, – тихо говорит он.

Практически шепотом я отвечаю:

– Спасибо, доминус.

Он смотрит в мои глаза еще один удар сердца, а потом переводит взгляд на шлем, который держит в руках. Молча протягивает его мне и уходит.

Я перевожу дыхание.

– Севий, ты готов? – кричит кто-то, и я возвращаясь в реальность.

– Готов.

Я надеваю шлем. В доспехах, вооруженный коротким острым мечом и небольшим круглым фракийским щитом, я жду сигнала. Смотрю на Капанея, и он тоже разглядывает меня через забрало. Он выступает в качестве мурмиллона, и его щит гораздо больше. А это значит, что у ублюдка есть преимущество, какое все мурмиллоны имеют над фракийцами. Леворукость дает преимущество мне, но его щит уравнивает наши шансы. Вот только он дрался с левшами и раньше. Да уж, равные шансы.

Капаней выходит на арену первым, и толпа ревом приветствует его. Я переношу свой вес с ноги на ногу, сжимая-разжимая рукоятку меча, пока народ скандирует его имя. Получается, он любимчик публики. С опытом боев против левшей. И его щит больше моего.

Я глубоко вдыхаю и медленно выпускаю воздух. Мунерарий обычно милосерден к потерпевшим поражение фаворитам. А к их противникам? Клинком по горлу, к удовольствию толпы ноги победителя омывает свежая кровь, и тело увозят с арены на телеге.

Ворота открываются снова, я шепчу молитву и медленно иду по туннелю к Капанею, который ждет меня на песке под палящим солнцем. После полумрака мои глаза медленно, но все же приспосабливаются к послеполуденному свету, а навес, в тени которого находятся зрители, закрывает от меня солнце.

Мы сходимся в центре арены. С оружием наизготове мы медленно ходим по кругу, оценивая друг друга. Через забрало мало что видно, но я легко представляю его силу как бойца. Одного со мной роста. Возможно, немного шире в плечах. Щит держит высоко, защищая горло. Уязвимыми остаются только ноги от колен до середины бедра.

Легко двигаясь, он постепенно сокращает дистанцию между нами.

И атакует.

Друс прав. Этот боец хорош, и он умеет драться с левшами. Удар за ударом, он равен мне по силам, отражает мои атаки и мечом, и щитом, и его лезвие оказывается в опасной близости от моего торса столько же раз, сколько и мое от его.

Удары металла по металлу, щита по щиту, меча по мечу, и иногда железо задевает плоть. Кровь смешивается с потом.

Пыль клубится у нас под ногами.

Зрителям нравится подобное представление, и вскоре они приветствуют мои удары так же, как и Капанея.

Я блокирую выпад щитом, и он пользуется открывшейся возможностью, чтобы врезать краем щита мне по ребрам. Попадание выбивает из легких весь воздух и вызывает яркие искры перед глазами, но я прихожу в себя и отбиваю очередной удар, не давая вскрыть себе брюшину. Щитом я бью его по руке, и мне удается не только предупредить удар, но и заставить Капанея покачнуться, я делаю выпад и вонзаю меч в его бедро.

Рев толпы заглушает крик боли, Капаней падает на колено, и все трибуны вскакивают на ноги. Я поднимаю щит, чтобы ударить по его забралу и уложить на землю, но он вскидывает руку с поднятым большим пальцем. Я делаю шаг назад, и между нами встает судья. Слава богам, еще момент, и ноющие руки и ноги подвели бы меня и стоили победы.

Судья убеждается, что я отошел, и мы втроем поворачиваемся к мунерарию. Высоко на трибуне, он поднимается, вытянув руку со сжатым кулаком, и стены амфитеатра дрожат от воплей зрителей, желающих сохранить жизнь Капанею:

– Отпусти! Отпусти! Отпусти!

Чем дольше мунерарий изображает нерешительность, тем громче становятся крики.

Наконец, он подает знак, что Капанею даруется жизнь, а я гадаю, не развалится ли амфитеатр от радостного рева толпы.

Судья помогает Капанею встать и уводит его с арены, пока зрители скандируют наши имена. Я принимаю пальмовую ветвь и мешочек с монетами из рук мунерария, и медленно возвращаюсь в туннель под несмолкающий шум.

Наконец-то солнце больше не печет плечи, и со вздохом облегчения я снимаю шлем.

Тут же братья по лудусу начинают стаскивать с меня броню: отстегивают наголенники, развязывают кожаные ленты, которыми крепится маника. Хасдрубал забирает оружие и передает его другим гладиаторам, которые еще готовятся выйти на арену.

Друс осматривает меня сверху донизу:

– Есть переломы или ранения?

– Нет, – я сую шлем Сикандару. – Получил пару раз по ребрам, но они сами заживут.

– Ослабил защиту, так тебе и надо, – Друс изгибает чертову бровь. – Но все равно, молодец, – он хлопает меня по плечу. – Дерись так всегда, и станешь легендой.

Я слегка склоняю голову и прячу мешочек с монетами в пояс:

– Спасибо, доминус.

Он продолжает улыбаться, и я улыбаюсь ему в ответ, делая вид, что меня передернуло просто от прохлады, сменившей жестокий солнцепек.

Друс быстро отводит взгляд и показывает на коридор. Через мгновение ланиста возвращается к строгому тону:

– Выпей воды и отдохни.

– Да, доминус.

Меня освобождают от остатков брони, и я несколько раз поворачиваю голову, чтобы избавиться от боли в шее после тяжелого шлема. Подвигав плечами и размяв уставшие мышцы, я выхожу из коридора в надежде, что местные массажисты хотя бы наполовину хороши так, как в Риме.

Я еще не вышел из прохода, как резкий голос произносит:

– Вот ты где, гладиатор.

Когда я оборачиваюсь, человек смотрит мне прямо в глаза: даже раб не кланяется гладиатору.

– Идем со мной.

Я оглядываюсь на Друса, который внимательно следит за текущим боем, и отвечаю слуге:

– Идиот, дай хотя бы воды выпить.

– Госпожа Максим ждет, – он показывает на улицу. – Она не будет ждать долго. Сюда.

Я сдерживаю стон. Я еще даже не промочил горло, а боль в ребрах отбивает всяческую охоту проводить вечер, изображая страсть перед патрицианкой, чей муж не хочет или не может ее удовлетворить. С другой стороны, в жизни гладиатора есть гораздо более неприятные вещи, и ни один из нас не может отказаться заработать дополнительные деньги для ланисты.

Поэтому я киваю и следую за направившимся к выходу слугой. Я не видел его раньше, но и в Помпеях я еще недостаточно долго, чтобы узнавать всех личных рабов патрицианок в лицо.

В самом амфитеатре множество мест и комнат, куда женщина и выбранный ею гладиатор могут ускользнуть, чтобы утолить ее похоть, но слуга выводит меня наружу и быстро шагает вдоль улицы. Позади грохочут трибуны, и рев толпы перекрывает оглушительную музыку. Судя по звукам, зрители довольны происходящим на арене, но мы углубляемся в город, и шум постепенно стихает.

Слуга ведет меня в бордель, в котором я уже не раз ублажал римских матрон. За огромную плату, которую она делит с Друсом, мадам Лукреция позволяет местным женщинам приводить сюда гладиаторов.

Она внимательно смотрит, как мы входим через скрытый пологом проем. Молча приветствует меня коротким кивком.

Слуга ведет меня дальше через короткий коридор и останавливается у закрытой двери.

– Сюда.

За стеной слышны мужские стоны, женские крики, и звуки совокупления, которые ни с чем не перепутать.

Я тихо говорю слуге:

– Думаю, о ней уже позаботились.

– Тогда ты подождешь своей очереди, – огрызается он и уходит, а я словно идиот остаюсь перед закрытой дверью слушать, как другой мужчина трахает женщину, которую должен развлекать я.

Она орет так же громко и исступленно, как и шлюхи в соседних комнатах. Думаю, даже хорошо, что ее имеют до меня. Она кажется ненасытной, а я не в том состоянии, чтобы удовлетворить подобную женщину.

Наконец парочка затихает. Слышно бормотание и шорох одежды. Затем дверь открывается, и на пороге появляется блестящая от пота египтянка со смазанным макияжем. Она закрывает за собой дверь, бросает на меня взгляд и проскальзывает мимо. Я жду, когда появится мужчина, но больше никто не выходит. Дверь открывается снова.

Наконец-то. Сейчас я сделаю это и смогу вернуться в… Яйца Юпитера!

Из дальнего угла освещенной светом лампы комнаты на меня смотрит не похотливая патрицианка, и не выбившийся из сил гладиатор, а полуодетый Кальв Лаурея собственной персоной. На его лбу блестит пот, и даже в тусклом свете четко видны красные царапины на его руках и голой груди.

Я инстинктивно выпрямляюсь:

– Доминус.

– Входи, – приказывает он. Я подчиняюсь, он закрывает за мной дверь и прислоняется к ней. Интересно, понимает ли он так же как я, что этим он заблокировал единственный выход из комнаты.

– Что ты узнал?

– Я не слышал, чтобы кто-то произносил имя Вер…

Он бросается вперед и замахивается, чтобы ударить меня наотмашь, но я перехватываю его запястье.

Мы смотрим друг на друга, его рука дрожит в моем захвате, а губы кривятся в яростной гримасе. Бойцовский рефлекс ослабевает, когда я вспоминаю о своем рабском положении и отпускаю его руку.

– Прошу прощения, доминус.

Он отдергивает конечность.

– Не смей произносить ее имя здесь, – рычит Кальв, – хочешь, чтобы из-за твоего грязного рта было опорочено мое доброе имя?

Я стискиваю зубы, представляя, чтобы бы случилось, причини я ему вред в окружении такого количества людей, и решаю повторить:

– Прошу прощения, доминус.

Он смотрит мне в глаза:

– Говори только то, что узнал.

– Пока ничего.

Он прищуривается:

– Прошло уже несколько недель.

Я цежу ложь сквозь зубы:

– Пока другие члены фамилии не признают меня, они не произнесут ни слова в моем присутствии. Мне нужно…

– Мою репутацию осквернят так же, как и жену, – быстро говорит он, – У меня нет времени разбираться в тонкостях общественного строя дикарей.

– Прошу прощения, доминус, – тихо отвечаю я, – я ничего не знаю о ее романе, но она была в лудусе, – я облизываю губы, – с маленьким мальчиком. Они приехали, побыли на тренировочной площадке и уехали.

– Зачем они приезжали?

– Мальчик, он очарован нами. Гладиаторами, – я сглатываю. – Ему нравится смотреть, как мы тренируемся, и слушать наши истории. Вер… Я не видел, чтобы она засматривалась на кого-либо из мужчин.

Выражение облегчения не появляется на его лице. Брови сведены, а губы растягиваются в оскале, когда он приближается ко мне:

– Слушай внимательно, гладиатор, – он щурит глаза и раздувает ноздри. – В этом лудусе она с кем-то трахается. Я знаю об этом. И ты узнаешь для меня имя ее любовника, или же мне придется послать туда человека понадежнее.

Я пытаюсь держать себя в руках, слыша оставшуюся невысказанной угрозу. Ни один муж не отпустит раба, который знает слишком много о грехах его жены. По крайней мере, раба, который в состоянии говорить.

– Со всем уважением, доминус, – спрашиваю я, – откуда ты узнал, что она?..

– Не смей задавать вопросы, сын шлюхи! – рычит он, вцепившись мне в плечо. – Не смей…

– Если скажешь мне, откуда тебе это известно, – тараторю я, – возможно, это поможет мне найти его.

Его хватка не ослабевает, но ярость на лице немного сменяется чем-то… другим. Чем-то, что я еще не видел в его глазах. Его взгляд становится немного рассеянным, и более тихим, чем обычно, голосом он отвечает:

– Бывают дни, когда она возвращается домой и даже не смотрит на меня. К ее стыду, могу поклясться, что я чувствую на ней чужой запах, – гнев возвращается, кривя его губы, – и когда она возвращается с мальчишкой, – он сплевывает слово словно яд, – из этого лудуса, то пахнет точно так же.

Я задерживаю дыхание, пока не ясно, в какие моменты он более опасен: когда держит себя в руках или находится на волосок от того, чтобы перерезать мне горло.

– Кто бы он ни был, – продолжает Кальв, и теперь он смотрит мне прямо в глаза, – он находится в лудусе. И она встречается с ним как в лудусе, так и за его пределами.

– Значит, он гражданин, – говорю я, – или вольноотпущенник.

Кальв кивает.

– Я не потерплю подобного оскорбления, – его пальцы сжимаются на моем плече, а его губы кривятся, – узнай его имя, гладиатор.

Каждый мой мускул звенит от напряжения, тело готово к драке, если его рукам вздумается привести в исполнение угрозу, звучащую в голосе. Я тихо отвечаю:

– Найду, доминус.

– Посмотрим, – он отталкивает меня и тычет пальцем, – у тебя семь дней. Затем ты встретишься с моим слугой и скажешь ему, узнал ли хоть что-нибудь. Если у тебя будет информация, он сообщит тебе, где и когда ты сможешь встретиться со мной. Если же нет… – он наклоняет голову.

– Тогда вы встретитесь еще через неделю, но я не советую тебе испытывать мое терпение.

Я облизываю пересохшие губы:

– Да, доминус.

– Пошел вон! – рявкает он.

Я убираюсь из комнаты со всей возможной скоростью. Слышу, как Кальв кричит за спиной:

– Исис, возвращайся.

– Иду, господин, – проститутка-египтянка, которая находилась в комнате до моего прихода, семенит мимо, и дверь закрывается за ее спиной.

Невзирая на ноющие мышцы, в амфитеатр я возвращаюсь бегом.

Тит и Хасдрубал почти тащат на себе Сикандара с искаженным гримасой лицом. Глубокая рана в боку не оставляет сомнений в том, что они направляются к медику.

Ближе к арене Луций помогает Квинту надеть манику, и я не завидую Филосиру, который весь избитый, покрытый потом и кровью, выслушивает бурную тираду нашего разъяренного ланисты. Я не слышу слов, но бешенство на его лице до жути похоже на то, которое я видел совсем недавно в борделе.

Филосира оставили в покое. Квинт трусцой бежит на арену. Иовита и Луций оттирают кровь с наголенников, которые один из них, видимо, скоро наденет.

Друс поворачивается ко мне с улыбкой.

– Только вышел с арены, а женщины уже жаждут тебя. Ты становишься легендой.

Делаю довольное выражение лица:

– Спасибо, доминус.

Он протягивает руку:

– Полагаю, она хорошо заплатила.

Я чувствую, как леденею:

– Я…

Бровь приподнимается, а улыбка исчезает с его лица. Друс делает манящий жест:

– Деньги, Севий.

– Я… Прошу прощения, доминус, я…

– Ты же не крадешь мои деньги, гладиатор?

– Нет, доминус, – сглатываю я. – Я сглупил и не оговорил плату сразу, и она ушла раньше, чем я смог взять деньги. Прошу прощения. Это не повторится.

Он хмурится, и я уже почти готов предложить ему свою долю выигрыша, в качестве компенсации, но тут Друс выдыхает.

– Надеюсь, что не повторится. Любая женщина, желающая переспать с одним из моих гладиаторов, заплатит за это очень дорого, или пусть надеется, что Фурии доберутся до нее раньше меня, – он замолкает, и выражение его лица немного смягчается. Он окидывает меня смеющимся взглядом: – Особенно, если дело касается конкретных гладиаторов.

Комментарий к Глава 8

фракиец:

http://storage.mmoconstructor.ru/socio/e/ec/ecd93e47a36d473bb4141cc54d2ef882/00cc67d20257424dbb1babb9824863d2.jpg

мурмиллион:

http://storage.mmoconstructor.ru/socio/e/ec/ecd93e47a36d473bb4141cc54d2ef882/fb21b40953d4456abfbc0f1a82bbb87d.jpg

не стоит путать фракийца как национальную принадлежность и тип гладиатора. Спартак был фракийцем, но выступал в качестве мурмиллиона.

========== Глава 9 ==========

После Игр Друс позволил всем на время уменьшить количество тренировок, чтобы мы могли восстановиться, особенно те из нас, кто был ранен. Именно поэтому сейчас, когда ланиста зовет меня для приватного разговора, мое отсутствие на тренировочной площадке должно остаться незамеченным.

Во всяком случае, я на это надеялся. Но стоило мне направиться к коридору, ведущему к ожидающему хозяину, как Квинт и Луций обращают на это внимание. Сикандар и Хасдрубал тоже замечают мой уход и перешептываются. Стоит им заподозрить, стоит им только подумать, что между мной и Друсом происходит нечто предосудительное, как ночь, когда меня вытащили на площадку, покажется мне шлепком деревянным мечом по сравнению с тем, что мне устроят. Шпионы и доносчики в фамилии долго не живут.

Но гладиатор, который окажет открытое неповиновение своему ланисте, живет еще меньше, так что я игнорирую шепотки и подчиняюсь призыву.

Мы одни. Он, как обычно, сидит в своем вычурном кресле с бокалом вина в руке. После игр мне нелегко смотреть ему в глаза, но отвести взгляд еще сложнее. И дышать практически невозможно. Я понимаю, что схожу с ума. Другого объяснения нет. Ланиста? Прихожу в себя и откашливаюсь.

– Ты хотел меня видеть, доминус?

– Да, – он меняет позу, подперев ладонью подбородок.

– Севий, мне нужны еще телохранители, – он медлит, делая глоток, – и я предпочту набрать их в своей фамилии, а не тратить деньги на новых, – он пугающе пристально смотрит мне в глаза, – скажи, кто из фамилии вызывает у тебя доверие.

Я медлю с ответом:

– Прошу… прощения?

– Если бы тебе пришлось выбирать для меня телохранителя, кто бы это был?

Я сглатываю:

– Доминус, я не могу с полной уверенностью указать на того, под чьей охраной ты будешь в полной безопасности.

– Вот как? Почему?

Я тщательно взвешиваю каждое слово.

– Потому что я до сих пор не знаю, кто дает тебе основания для подозрений. Со всем уважением, я не возьму на себя ответственность рекомендовать тебе того, кто, возможно, планирует тебе навредить.

Он склоняет голову, но не кажется недовольным моим ответом, впрочем, довольным он тоже не выглядит.

– А что насчет тебя?

– Меня, доминус?

– Да. Могу я довериться ТЕБЕ как телохранителю?

– Конечно, – быстро отвечаю я, – но как твой телохранитель я не смогу находиться на площадке и наблюдать за бойцами, как ты просил.

Или как приказал Кальв.

– Мудро, Севий. Очень мудро, – Друс отставляет чашу и поднимается. – Знаешь, ты необычный гладиатор.

– Конечно. Я же левша.

Друс смеется, запрокинув голову:

– Да, да, конечно, – смех стихает, и он снова изучает меня взглядом, от которого слабеют колени. – Не знаю, в чем твое отличие от остальных, но что-то определенно есть.

Я делаю полшага назад:

– Это… хорошо?

– Не знаю. А ты сам как думаешь? – он делает паузу, глядя мне прямо в душу.

– Ты боишься меня, Севий?

– Нет, – вру я, – уважаю, но не боюсь.

– А вот большинство моих бойцов, похоже, боятся, – он издает хмельной смешок. – Я слышал, как они болтают, что другие ланисты пугают моим именем своих детей.

Я фыркаю, но ведь он недалек от правды:

– Мне кажется, твоя слава слегка преувеличена.

– Правда?

Я киваю:

– Ты справедливый. Благоразумный.

Даже если можешь одним взглядом заставить здоровенного мужика трястись от страха.

Друс поднимает брови:

– Неужели? Никогда не замечал.

У меня перехватывает дыхание. Похоже, я произнес вслух то, что не хотел говорить.

– Я произвожу такое впечатление на всех мужчин в фамилии? – спрашивает он.

Я прочищаю горло, пытаясь дышать ровнее.

– Это… это лишь то, что я слышал.

– А на тебя это не распространяется?

Наши взгляды встречаются.

Не могу пошевелиться. У меня возникает то же противоречащее здравому смыслу ощущение, что и во время игр. Не понимаю, почему начинает покалывать кожу, когда я смотрю на него. Почему я не могу перевести дыхание. Это не страх. Я знаю, что значит бояться хозяина, и я боюсь его, но это? Это не страх. И я совсем не понимаю, почему он смотрит на меня точно так же. И как называется то, что я вижу в синих глазах, взгляд которых вызывает у меня слабость в коленях. И почему это напряженное молчание вдруг напоминает мне о египтянине, который был почти так же опасен и впечатляющ в моей койке, как и на арене.

Кончик языка Друса скользит по нижней губе.

– Друс, – шепчу я, не осознавая почему даже собственный голос, произносящий его имя, вызывает мурашки. Но тут я понимаю, что сказал, и торопливо добавляю: – Доминус.

Он резко отводит взгляд и приглушенно кашляет.

– Продолжай наблюдать за людьми, – его голос снова становится привычно резким, – я верю тебе, Севий.

Я выравниваю дыхание:

– Да, доминус.

– Жду ответ как можно скорее, – прибавляет он, – не заставляй меня ждать.

– Понял, доминус.

Он не смотрит на меня.

– Свободен.

Разговор оставляет меня в нерешительности. Не сомневаюсь, что Друс теряет терпение, как и Кальв, но не из-за этого я спотыкаюсь, когда возвращаюсь на тренировочную площадку.

Что бы ни произошло в застывшие беззвучные мгновения перед тем, как он отпустил меня, не могу избавиться от мысли, что это опасно так же, как и соглядатайство. Вынюхивание по приказу Кальва. И я все сильнее уверен, что если боги оставят меня, то острие меча вскоре положит конец моей жизни.

Голос Филосира выдергивает меня из мыслей, и я поворачиваюсь к корыту с водой, где он утоляет жажду в компании других мужчин:

– Севий, где ты был?

– О, я… – запинаюсь, оглядываясь через плечо, – меня хотел видеть Друс.

Квинт и Иовита хмурятся и обмениваются нечитаемыми взглядами при моем приближении.

Филосир пристально смотрит на меня:

– Что он хотел от тебя в этот раз?

– Эй, Севий, – Иовита допивает воду и передает ковш Квинту, – похоже, ты здорово заинтересовал хозяина.

– Правда? – я усмехаюсь и тянусь за водой, – не заметил ничего подобного.

– Знаешь, в словах Иовиты есть смысл, – Квинт смотрит на меня поверх ковша. – Уж слишком хозяин приветлив с тобой.

Я смеюсь и качаю головой:

– Вам просто показалось.

– Всем нам? – вклинивается Луций. – Считаешь нас всех идиотами? Друс никогда не интересовался никем из нас.

– В отличие от Криспина, – кивает Квинт. Хитрая улыбка трогает его губы, – может, он просто втрескался в тебя, а? – шутливая интонация скрывает кое-что еще. Невысказанное обвинение.

– Ничего подобного.

Хотя я дорого бы дал за… что? Да что со…?

– Если это не то, о чем мы подумали, тогда что? – возвращает меня к теме разговора Луций.

– А какая разница? – отвечаю я вопросом на вопрос.

– Если никакой, то ты спокойно можешь нам об этом рассказать, – прищуривается Иовита. – Он постоянно отрывает тебя от тренировок и зовет в свои личные покои. Ты проводишь с ним столько же времени, сколько на тренировочной площадке, – Иовита переводит дыхание. – Если он не пользует тебя в постели, то что происходит, Севий?

Прежде чем я успеваю ответить, Луций впивается в меня взглядом:

– Он заставляет тебя следить за нами, чтобы ты разузнал, кто имеет контакты за стенами лудуса?

– Следить за вами? – я поднимаю брови. – Ты же не всерьез?

– Ну, – пожимает плечами Квинт, – он зовет тебя даже чаще, чем своих телохранителей. Нас не должно это беспокоить?

Филосир не спеша и молча пьет, глядя на меня со своего места между Квинтом и Луцием. Все четыре ауктората пристально смотрят на меня, словно их взгляды могут выведать правду.

Верина – любовница гражданина или вольноотпущенника. Я перевожу взгляд с одного мужчины на другого. Значит, это может быть и аукторат. Луций. Квинт. Филосир. Иовита. Это кто-то из вас?

– Ну, Севий, – резко спрашивает Луций, – что за дела у тебя с хозяином?

– Я сделаю все, что он от меня потребует, – я опускаю подбородок и понижаю голос. – Если он настолько мной увлечен, почему принимает меня за закрытыми дверями, каждый раз напоминая, что наблюдает за мной? И что, если я сделаю неверный шаг, то мне повезет покинуть яму для наказаний живым?

Мужчины обмениваются взглядами.

– Он подозревает тебя? – спрашивает Квинт.

– Судя по всему, да, – я выпиваю ковш до дна и со стуком ставлю его на место, обводя взглядом всех мужчин. – Клянусь Фуриями, если это один из вас, и из-за вас я получу хоть один удар плетью, вы пожалеете, что не сознались в день, когда Друс нашел свиток.

Филосир и Квинт отступают на шаг. Луций и Иовита снова переглядываются.

– Ты, правда, думаешь, что это кто-то из нас? – спрашивает Луций с улыбочкой, глядя на которую мне хочется перерезать ему горло.

Я пожимаю плечами:

– А кто еще?

– Да кто угодно, – отвечает Квинт, – не обязательно аукторат.

– Ну и что с того, что мы пришли сюда почти одновременно? – подхватывает Филосир. – Любой мог бы стать жертвой подозрительности Друса.

– На самом деле любой, – обращается ко мне Иовита. – Так почему Друс подозревает тебя?

Я поворачиваюсь к нему:

– Не знаю, Иовита. Правда, почему?

Он вскидывает брови:

– Откуда мне знать?

– А мне откуда? – снова пожимаю плечами. – Если бы знал, посоветовал оставить меня в покое и лучше присматривать за вами.

Они таращатся на меня. Шум на площадке не утихает, но здесь, возле воды – тишина.

Иовита начинает хохотать, другие подхватывают. Через мгновение я присоединяюсь к общему смеху.

– Посоветовал бы ему оставить тебя в покое? – он мотает головой. – Я готов отрезать себе руку, чтобы увидеть это!

– Точно, – заявляет Квинт, – как и все мы.

Я фыркаю, но ничего не отвечаю.

Боги, не оставляйте меня.

***

Верина и Каесо появляются в лудусе спустя пару дней после закрытия игр. Стоит открыться воротам, мальчик вырывает у бабушки руку и бежит на тренировочную площадку. Верина качает головой и смеется, заходя вслед за ним в лудус.

Гладиаторы показывают Каесо раны, полученные на арене, и мальчик с широко распахнутыми глазами рассматривает каждый синяк и шов. Он хохочет над нелепыми рассказами о царапинах, оставленных дикими леопардами, и шрамах, заработанных в схватках с двумя великанами.

– Не веришь? – посмеивается Хасдрубал, притворяясь обиженным. – Вот, парень, давай покажу, как он меня зацепил, – он вручает Каесо деревянный меч и маленький круглый щит и ведет мальчика в тренировочный круг.

– Ну держись, парень, – он улыбается и ударяет деревянными мечом по своему щиту. – Защищайся. Ноги, руки, все.

Верина улыбается, глядя, как Каесо понарошку сражается с гладиаторами, а я исподтишка наблюдаю за ней. Она никогда не выказывала каких-либо эмоций в лудусе, но Кальв настаивает, что здесь находится мужчина, пользующийся ее расположением. Помогите ей боги, если это так. И помогите мне боги, если это не так.

А затем она поворачивает голову и меняется в лице.

Она видит кого-то, кого не вижу я. Это ясно, потому что в этот момент ее улыбка гаснет, а в глазах появляется неприкрытая болезненная тоска.

Мое сердце учащает бег. Значит Кальв был прав. Здесь, в лудусе, находится мужчина, который заменил ей мужа.

Осторожно, чтобы не привлечь к себе внимание, я слежу за направлением ее взгляда в поисках объекта ее внимания.

Он выходит из-за стены, которая загораживает обзор мне, но не мешает Верине, и в одно мгновение моя кровь стынет.

Друс.

Значит, это Друс?

Нет, возможно, это один из его телохранителей. Не исключено, что Верина путается с одним их них.

Но затем Друс останавливается. Его губы сжимаются в тонкую линию.

Ее он не замечает. Он смотрит на Хасдрубала и мальчика. Но тут его взгляд останавливается на Верине, и, возможно, я подмечаю слишком много нюансов выражения лица Друса, но даже с двадцати шагов боль в его глазах осязаема. Клянусь, что вижу боль даже за его бессменным кожаным доспехом.

Внезапно он подает знак телохранителям, и они одновременно разворачиваются и уходят.

Стоит им исчезнуть, как Верина выдыхает, поджав губы, и сосредотачивается на внуке.

О боги…

Я заставляю себя отвернуться и иду к воде, чтобы промочить внезапно пересохшее горло. Не уверен, что видел больше, чем просто пару взглядов. Если я скажу хоть слово о подозрениях Кальву, он убьет Друса, а стоит мне дать понять Друсу, что у меня есть интерес к его связи с Вериной, в опасности окажется моя собственная жизнь.

Но теперь все встает на места. Видимо у Кальва были подозрения, что его жена путается с Друсом или кем-то другим, но не гладиатором. Он откуда-то узнал, что ее любовник не раб, а ни один человек его статуса, особенно своенравный, как Кальв, не потерпит, чтобы его супруга развлекалась с гражданином или вольноотпущенником. Тем более с таким отбросом общества, как ланиста.

Гражданином и в то же время ланистой Друсом.

А что остается мне? Правила игры изменились, теперь в ней два участника, которые без колебаний прольют кровь, столкнувшись на одном поле.

Мою кровь или кровь друг друга.

Вначале моя задача была проста. Найти любовника Верины и сообщить его имя Кальву. Это было до того, как я заподозрил, что этот мужчина – Друс, и до того, как перестал видеть в Друсе легендарного ланисту, а увидел человека, которого начал уважать. Человека, чье уважение мне тоже удалось заслужить.

И, возможно, кое-что еще.

«Дай мне хоть малейший повод заподозрить, что ты не в точности следуешь моим приказам, – от шепота Кальва по спине бегут мурашки, – или, что ты выдохнул мое имя в стенах лудуса, и я от имени магистрата поинтересуюсь у Друса, все ли семьсот сестерциев он получил. Ты меня понял?»

Пусть я и заработал уважение Друса, но, как и Кальв, он ни от кого не потерпит кражу или обман. И уж точно не от того, кому он поручил обнаружить в лудусе предателя.

Но если Друс – тот, кто трахает Верину…

Тяжело вздыхаю. Я не могу действовать, пока не буду абсолютно уверен, но это означает, мне нужно проследить за ним. Я видел, как он покидает лудус в одиночку, и, скорее всего, он сделает это снова.

Мне остается лишь наблюдать и ждать.

А что если мои подозрения верны? Что тогда?

Боги, одарите меня мудростью. Кого из двух хозяев я должен предать?

========== Глава 10 ==========