Текст книги "Левая рука Кальва (ЛП)"

Автор книги: Лори Витт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

========== Глава 1 ==========

Помпеи*. Процветающий город у подножия Везувия.

Тихий. Жаркий. Рядом с морем. Я слышал множество историй об этом городе. Еще недавно, когда рудий* – символ свободы – был так близко, что я почти ощущал его деревянную рукоять в своих руках, я планировал переехать сюда, как только перестану быть рабом. Вздор, Фортуна решила, что я должен остаться в оковах. До свободы мне оставалось примерно три боя, но сейчас я и еще двое из моей гладиаторской школы направляемся к политику из Помпей, который отныне является нашим хозяином.

Пусть я и потерял шанс обрести свободу, остальные гладиаторы мне завидовали.

– Патриций? Из Помпей? – хлопнул один меня по плечу. – Да ты просто удачливый ублюдок.

– Точно, – согласился с ним другой, – тебе больше не придется выходить на арену. Севий, хоть ты и останешься рабом, в худшем случае будешь доживать свои дни как телохранитель какой-нибудь богатой сволочи.

А третий добавил:

– Помпеи? Я слышал, что в тех краях в домах знати льется вино, которое на вкус как уста самой Венеры.

Гладиаторы, отправившиеся в путь вместе со мной, были взбудоражены этой новостью. Что до меня, то губы любой женщины, пусть даже Венеры, вызывали во мне такой же восторг, как и перспектива провести остаток дней в проклятом рабстве, поэтому я просто пробормотал:

– Обязательно передам привет Бахусу.

Я с трудом мог представить, что слуги пьют одно вино с хозяевами. Да это и неважно, поскольку местное вино наверняка ничем не лучше того, что пьют в Риме. В общем, если вам интересно мое мнение, то Помпеи не сильно отличаются от Рима. Намного меньше по размерам – это да, и толп народа не так много. По крайней мере, в этой части города точно такие же терракотовые крыши и стены из известняка, когда проходишь мимо рынка, люди всё так же тащат за собой по каменным улицам упирающийся скот мимо громыхающих тележек и облаков жужжащих насекомых. Пахнет хлебом, потом, рыбой и навозом, совсем как в Риме. Куриное кудахтанье перекрывает крики пекарей, торговцев рыбой, мясом и вином, а из-за витрин и прилавков мастерских доносятся грохот и стук молотков. Наверно, мне стоило бы мечтать о Геркулануме*. С другой стороны, если настоящие Помпеи настолько отличаются от россказней, скорее всего, с Геркуланумом будет то же самое.

Не то чтобы у меня был выбор. Помпеи стали моим домом до тех пор, пока я не умру или меня не продадут. Или пока мой новый хозяин не посчитает нужным дать мне свободу, когда я перестану быть ему полезным.

Эктур, парфянский гигант, чья задача доставить нас троих из Рима, ведет нас вглубь зловонного и суетливого помпейского рынка. С каждым усталым шагом грохот наших цепей вливается в городской шум. Хотя улицы переполнены людьми, прохожие расступаются, чтобы пропустить нас. Некоторые настороженно смотрят, загораживая собой жен и детей. Даже те, кто с трудом толкает свои повозки по этим неровным улицам, стараются уйти с нашего пути. Особенные опасения вызывает Эктур. Мы, без сомнения, выглядим как гладиаторы – смуглые, покрытые шрамами тупые скоты – но поскольку Эктур не в оковах, люди, скорее всего, принимают его за ланисту*. Ни один здравомыслящий гражданин не захочет оказаться рядом с ним.

Должно быть, рынок расположен недалеко от Форума. Точно так же как и в Риме, там разглагольствуют патриции, будто надутые индюки, насмехаясь над рабами и простыми гражданами, и ведя себя так, словно сами боги должны трепетать от страха перед ними. Хотел бы я встретиться с кем-нибудь из них в бою на арене, он бы в слезах молил богов о милосердии, а его белоснежная тога испачкалась бы дерьмом еще до того, как я поднял свой меч.

Но боги пожелали, чтобы мои дни на арене остались в прошлом навсегда.

За пределами рынка, где улицы, расходясь веером, ведут к группам вилл, огороженным высокими стенами, Эктур подходит к сидящему на корточках лысеющему мужчине, туника которого слишком чиста, чтобы принадлежать обычному ремесленнику. Внимание мужчины сосредоточено на восковой табличке, лежащей в его руках, и он что-то бормочет себе под нос, водя по ней стилусом*.

Он поднимает голову, и я вижу, что у него в наличии только один глаз. Вернувшись к табличке, он ворчит:

– Думал, ты заставишь меня ждать весь день.

– Идти сюда из Рима гораздо дольше, чем от твоего дома, – бормочет Эктур.

Уткнувшись в табличку, одноглазый произносит:

– Я должен осмотреть их перед твоим уходом. Господин Лаурея будет недоволен, если они не будут соответствовать его требования.

Эктур, прищурившись, выпрямляется:

– Кай Бласий не торгует порченным товаром.

– Тогда он не будет возражать, если я проверю его товар для пущей уверенности.

Одноглазый указывает на нас стилусом:

– Мне всыпят плетей, если я приведу хозяину рабов, которые ему не понравятся. Поэтому… – он вдруг умолкает, выпучив глаз. – А где четвертый? Господин Лаурея выбрал четырех мужчин, а не трех.

– Четвертый заболел. Ужасная лихорадка, и медик не может сказать, выживет ли он. – Эктур достал из-за пояса свиток и передал его одноглазому. – Кай Бласий дает твоему хозяину слово возместить убытки.

Переводя взгляд со свитка на Эктура, мужчина тяжело вздохнул:

– Хозяин будет недоволен. Четвертый интересовал его больше других.

Эктур хрюкает от смеха:

– Этот тощий финикиец не стоит тех сестерциев, что заплатил за него твой хозяин. Может, он и выглядит внушительно на арене, но за ее пределами он совершенно бесполезен.

Я не могу сдержать тихий смешок. Это правда: тупой финикиец жив – если он, конечно, еще жив – только потому, что боится своих соперников меньше, чем наказания за трусливое поведение на песке. Такие, как он, не подходят на роль телохранителя.

– У хозяина были свои причины выбрать этих мужчин, – резко отвечает одноглазый. Он вздыхает и качает головой. – Уже неважно. Нет, значит нет. Остальным троим лучше бы быть в хорошей форме.

Эктур не отвечает. Он скрещивает руки на груди и угрюмо наблюдает, как одноглазый по очереди осматривает каждого из нас, охая, причитая и бормоча что-то себе под нос, тыча в нас пальцем и делая записи на табличке. Он ощупывает наши шрамы и синяки, смотрит, как мы вздрагиваем, а затем проверяет наши зубы и глаза. С детства я прошел через большее число осмотров, чем цифр знаю, поэтому я заставляю себя сдерживаться, чтобы не сдавить его горло руками и не показать, что я в отличной форме и силен как гладиатор – или в данном случае телохранитель.

Наконец, он что-то мычит и с шумом захлопывает кожаный чехол на табличке.

– Они в полном порядке.

– Хорошо, – отвечает парфянин, – передавай мои наилучшие пожелания своему хозяину.

– Как и твоему, – одноглазый делает нам знак рукой.

– Идите за мной.

Не говоря ни слова, мы следуем за мужчиной. Его ноги вполовину короче наших, но он шустро перебирает ими, у него нервная злая походка, и с цепями на лодыжках нам приходится потрудиться, чтобы не отстать от него. Эктур с нами не идет.

Значит, скоро мы встретимся с новым хозяином.

Его имя – Юний Кальв Лаурея – мне известно. Я слышал, когда Кай Бласий упоминал его – как правило, с хмурым видом – видимо, он покупал гладиаторов у моего бывшего хозяина и раньше. И все же, лицо его мне незнакомо, и я ничего не знаю о человеке, которого поклянусь защищать. Мне известно только то, что он не ланиста, и моя жизнь отныне будет протекать вдали от арены. Пусть я и не познаю свободу, но у меня есть тысячи поводов воздать почести Фортуне.

Одноглазый слуга ведет нас по узкой дороге, проложенной между огромными виллами, выстроенными в ряд вдоль стены, что огибает северную часть города. Даже закованные в цепи, мы с товарищами обмениваемся улыбками.

Вместо лудуса* нас ждет вилла? Это на самом деле означает новую жизнь. Существование телохранителя опасно само по себе, но если только у нашего хозяина не редкое количество врагов, то защищать мы его будем одним своим присутствием, а не боевыми навыками. Скорее мы умрем от скуки, а не меча.

По дороге из Рима мы прошли в тени достраивающегося Колизея. Когда прохладная тень огромного сооружения упала мне на шею и плечи, я прошептал благодарственную молитву за выпавшую удачу, несмотря на то что мои руки и ноги в цепях.

Ходят слухи о том, для чего возводится Колизей. Говорят, что игры, проводимые в нем, будут намного масштабнее и кровавее, чем соревнования в Большом цирке*, где нам с трудом удавалось остаться в живых. Люди говорят, еще год-другой и он будет закончен. Вероятнее всего, я никогда не заслужу рудий и вместе с ним свободу, но любой гладиатор должен быть благодарен за возможность служить патрицию вместо того, чтобы выйти на эту арену.

Мы останавливаемся напротив одной из бесконечных вилл. Два мощных, вооруженных до зубов, стража открывают высокие ворота, и мы проходим внутрь. Одноглазый проводник ведет нас через роскошный дом в сад на заднем дворе. Здесь, в высоких стенах, покрытых вьющимся плющом, в тени массивного кипариса, слуги и статуи окружают нашего нового хозяина.

Увидев его, я сразу узнаю мастера Лаурею. Я уже видел его в лудусе, он наблюдал за нашими тренировками и рассматривал так же, как и его слуга сегодня. Не знаю, назвался ли он тогда именем Кальва Лауреи, но я никогда не забуду его лицо. Будто выточенное из мертвого камня, состоящее из острых углов, с ярко-синими глазами, которые всегда подчеркивают усмешку или кривящиеся губы.

Он возлежит на диване, сжимая в руке изящную чашу, пока слуга огромным веером из перьев разгоняет над ним дневной зной. За спиной Кальва Лауреи стоят рослый телохранитель и черноглазая служанка, прижимающая к груди кувшин с вином.

Одноглазый останавливает нас резким жестом, и мы опускаемся на колени, склонив головы.

Хозяин поднимается. Его сандалии шаркают по каменной поверхности.

– Встаньте.

И мы, как один, слушаемся.

– Я Юний Кальв… – он хмурит брови и по очереди осматривает нас. Прищурившись, он оборачивается к человеку, который нас привел. – Атай, здесь только трое! Где четвертый?

Одноглазый слуга склоняет голову.

– Прошу прощения, доминус. Здесь только трое. Четвертый слег с лихорадкой и оказался не в состоянии путешествовать, – он протягивает свиток, что дал ему Эктур. – Его хозяин передал письмо с обещанием выплатить компенсацию.

Господин Лаурея хмурится.

– Отлично. Я полагаю, что так оно и будет, – он отмахивается от слуги. – Слушайте внимательно, – обращается он к нам. – Я Юний Кальв Лаурея, и я ваш новый хозяин.

Он снова осматривает каждого из нас. Я пытаюсь не замечать, что его взгляд задерживается на мне дольше, чем на остальных, но эти паузы слишком явны, чтобы не обращать на них внимание.

Наконец, он спрашивает:

– Это тебя зовут Севий?

Я расправляю плечи:

– Да, доминус.

Не отрывая от меня взгляд, он обращается к слуге:

– Отведи остальных в их помещения, – он показывает на меня. – А этот останется здесь.

Двое моих попутчиков резко склоняют головы, и в следующий момент их уже нет.

Господин Лаурея подходит, все так же пристально глядя мне в глаза:

– Добро пожаловать в Помпеи, Севий, – говорит он с легкой улыбкой. – можешь называть меня Кальв.

От его вкрадчивого требования по моему позвоночнику ползут призрачные пауки.

Не отводя взгляд, он щелкает пальцами.

– Налейте нам вина. Обоим.

Служанка, держащая кувшин, немедленно повинуется, пауки становятся все более настойчивыми, я едва дышу, в то время как женщина наливает две чаши вина. Первую она протягивает хозяину, а вторую мне.

– Оставьте нас, – приказывает Кальв, – все вон.

Боги, не покидайте меня…

Секунда, и я остаюсь наедине с новым хозяином, держа вино неуверенной рукой. Кальв подносит чашу к губам, после чего говорит:

– Пей, Севий. Я настаиваю.

Я пью. Не могу поручиться за то, похоже ли это вино на соки Венеры, но оно сладкое, с насыщенным ароматом, как и говорят о помпейских винах, хотя от кислинки немного крутит живот.

– Ты не будешь моим телохранителем, Севий, – неожиданно произносит Кальв, – как те двое, что пришли вместе с тобой.

Я внезапно перестаю чувствовать вкус вина. С трудом проглатываю напиток.

– Как прикажешь, доминус.

– У меня для тебя два задания, Севий.

Из-за его манеры произносить мое имя, пауков, бегающих по моей спине, становится всё больше, и они уже начинают проникать под кожу.

– Одно простое, другое посложнее.

Слегка наклоняю голову:

– Я здесь, чтобы служить тебе, доминус.

– Кальв, – поправляет он, – зови меня Кальв.

Медленно поднимаю голову:

– Я здесь, чтобы служить тебе… Кальв.

Он ухмыляется:

– Так гораздо лучше.

Он играет в какую-то игру. Это точно. Но я не могу понять, что это за игра, и какая роль в ней отведена мне.

Я делаю еще один глоток безвкусного вина.

– Что я должен сделать?

– В южной части города находится один лудус…

От упоминания лудуса у меня в груди что-то сжимается.

Кальв продолжает:

– Твоя первая задача – передать подарок тамошнему ланисте. Дар в размере пятисот сестерций от Кассия, городского магистрата.

Меня продирает озноб от улыбки, искривляющей губы моего нового хозяина.

– Кассий глубоко сожалеет, что не может передать подарок лично, но… – улыбка становится шире, – я пообещал, что позабочусь об этом вместо него.

Несмотря на выражение лица Кальва, я чувствую облегчение. Просто передать мешочек с монетами вместо того, чтобы драться с другими гладиаторами ради развлечения ревущей толпы? Даже если это означает снова переступить порог лудуса, я войду туда лишь как посланник, а не тренирующийся боец.

Благодарю вас, боги! Снова и снова посылаю вам свою благодарность!

– А теперь обсудим твою вторую задачу, – он наклоняет голову и кажется, что он ждет ответы на еще незаданные вопросы.

– Бласий высоко о тебе отзывался. А твоя слава шла впереди тебя на всем пути из Рима, – он поднимает чашу. – Потрясающий боец и верный слуга.

Он делает паузу. Я уверен, что должен заполнить тишину, но не знаю, какими словами.

– Благодарю тебя, доминус, – все, что приходит мне на ум, и я тут же поправляюсь. – Кальв. Благодарю тебя, Кальв.

Рука, держащая вино, опускается. Теперь он улыбается по-другому, напряженно, и это меня пугает. Пауза затягивается, и я чувствую себя все неуютнее.

Наконец он заговаривает, и в этот раз в его голосе есть что-то, от чего у меня начало покалывать шею.

– Доставив деньги ланисте, ты останешься в лудусе, – он сужает глаза и приподнимает уголок рта в кривой ухмылке, – как аукторат*.

Мое сердце начинает биться чаще.

– Доминус, при всем уважении, как я могу быть аукторатом? Я не гражданин. Я даже не свободен. Как я могу быть аукторатом, если я все еще…

Кальв поднимает руку.

– Конечно же, ты останешься моим рабом, но пока я не скажу иного, ты будешь жить в лудусе. И тренироваться как гладиатор, – он наклоняет голову и понижает голос. – Для всех, кроме меня и богов, согласно принесенным документам, ты гражданин, добровольно подписавшийся на то, чтобы принадлежать* лудусу и его ланисте. Я понятно говорю?

Нет. Нет. Что ты заставляешь меня делать? И зачем?

Но я послушно киваю:

– Да, хозяин.

Он приближается, затем обходит меня, медленно, продолжая вещать:

– Пока ты будешь тренироваться и сражаться на арене, внимательно наблюдай за людьми вокруг себя.

Я провожу языком по пересохшим губам. Жизнь каждой фамилии* и так полна опасного соперничества. Шпионить за братьями из лудуса? Особенно когда я буду свежим мясом? Мне проще перерезать себе горло и покончить с этим.

– Как аукторат, – продолжает Кальв, продолжая нарезать круги вокруг меня, – ты имеешь право свободно покидать лудус, если будешь возвращаться на ночь и не покинешь город. Когда я захочу побеседовать с тобой, я с тобой свяжусь. Понял?

– Я… да, – реагирую я. – Что я ищу, доминус? Э… Кальв?

– Севий, ты гладиатор, – произносит Кальв, – ты наверняка знаешь, как относятся к вам женщины.

Я снова киваю. Женщины были частыми гостями в моем предыдущем лудусе. Нередко замужние, многие благородного происхождения. Они развлекались с гладиаторами, а ланиста брал с них за это деньги. Впрочем, их мужья оказывались ничем не лучше.

– Мужчина моего положения не может позволить собственной жене опозорить… – он останавливается и замолкает, морща нос, – точнее опозорить себя неблаговидными и неблагоразумными связями собственной супруги. Тем более связями с тем, кто по статусу намного ниже меня, – Кальв возобновляет медленное и тревожное движение по кругу. – А когда о ее поступках начинают распространяться слухи, то у мужа, особенно обладающего таким политическим и социальным весом, как я, не остается иного выбора, кроме как положить этому конец, – он останавливается передо мной, глядя в глаза. – И тут в игру вступаешь ты, Севий.

О милостивые боги, помогите мне…

– Ты будешь слушать и наблюдать, – Кальв, прищурившись, подходит ближе, – И узнаешь имя того, кто затащил в кровать мою Верину. Гладиатор, ты меня понял?

За все годы, проведенные на арене, мое сердце никогда не билось так сильно. Какая женщина не развлекается с рабами? Гладиаторы трахают замужних баб так же часто, как дерутся друг с другом.

Если только жена Кальва не спуталась со свободным.

Один из наемных тренеров? А может сам ланиста? Или один из устроителей боев, подбирающий бойцов для предстоящих игр? Ни один гражданин, особенно такая публичная фигура, как Кальв, не потерпит подобного оскорбления от своей жены, тем более, что для некоторых мужчин развод может показаться недостаточным наказанием.

Независимо от рассуждений Кальва о том, что он сделает, узнав имя любовника жены, я уверен: нет места опаснее, чем эпицентр разборок жены и ее обманутого мужа.

– Тебе все ясно, гладиатор?

Я с трудом сглатываю:

– Да, Кальв.

– Хорошо, – он отходит и снова берет чашу с вином. – Сегодня я подготовлю твои бумаги. Завтра утром ты отправишься в лудус, которым владеет ланиста Друс.

Друс. Боги, кто угодно, но только не он. Я мысленно молю землю разверзнуться под моими ногами. Кальв не может и мечтать о славе Друса. Ни один гладиатор, который хоть раз в жизни слышал о Друсе, не пойдет добровольно в его лудус.

Кальв осматривает меня и хмурится, когда взгляд останавливается на руках.

– Эти шрамы…

Он ловит мой взгляд:

– Ты же левша?

– Да.

Он усмехается:

– Отлично. Я уверен, Друс будет вдвойне доволен тобой, – улыбка становится шире, – возможно, мне стоило сразу обратить внимание на тебя, а не на финикийца. В конце концов, гладиатор-левша принадлежит арене, чтобы сделать своего ланисту богачом, верно?

Я сопротивляюсь желанию ускользнуть из-под его взгляда.

– Ты будешь его леворуким сокровищем, а еще, – Кальв тихо смеется, а у меня кровь стынет в жилах, – думаю, в каком-то смысле, ты будешь моей левой рукой, верно?

– Надеюсь, доминус, – шепотом отвечаю я.

Кальв кладет руку мне на плечо. Веселье пропадает с его лица.

– А теперь слушай меня внимательно, гладиатор. Это очень важно. Деньги, которые ты отдашь Друсу, пятьсот сестерций, будут от имени магистрата по имени Кассий. Он же сделает тебе документы ауктората. Ясно?

Я киваю, чувствуя, как пересыхает у меня в горле.

Кальв продолжает:

– Ты не будешь упоминать меня или нашу договоренность. Никому, что бы ни случилось. Понял?

– Да, доминус, – я колеблюсь, – Кальв.

– Будь осторожен, Севий, я не потерплю ложь или измену, – он наклоняется и понижает голос так, что я уверен: никто, кроме меня и богов не слышит сказанного, и до боли сжимает мое плечо. – Дай мне хоть малейший повод заподозрить, что ты не в точности следуешь моим приказам, или что ты выдохнул мое имя в стенах лудуса, и я от имени магистрата поинтересуюсь у Друса, все ли семьсот сестерциев он получил. Ты меня понял?

Я с трудом сглатываю. Более того, я киваю.

– Да, Кальв.

И мысленно молю богов вернуть меня в Рим на песок Колизея.

__________________________________________________

Справка:

Помпеи – древнеримский город недалеко от Неаполя, погребённый под слоем вулканического пепла в результате извержения Везувия 24 августа 79 года.

Рудий – деревянный меч, который дарился гладиатору за особую доблесть, проявленную на арене. Вместе с рудием гладиатор получал свободу.

Геркуланум – древнеримский город на берегу неаполитанского залива. Как и Помпеи, прекратил существование вследствие извержения Везувия 24 августа 79 года.

Ланиста – владелец и одновременно управляющий школы гладиаторов. Большинство ланист были бывшими рабами, а их профессия считалась в римском обществе постыдной.

Стилус – в Римской империи для повседневных записей использовали восковые таблички. Табличка – это дощечка из твёрдого материала с выдолбленным углублением, куда заливался тёмный воск. На дощечке писали, нанося на воск знаки острой металлической палочкой – стилусом.

Лудус – гладиаторская школа. Самым большим в Римской Империи был Лудус Магнус рядом с Колизеем, одновременно там жили и тренировались 1300 человек.

Большой цирк (Circus Maximus) – самый обширный ипподром в Древнем Риме. Располагался в долине между Авентином и Палатином. В соревнованиях на ипподроме могло одновременно принимать участие двенадцать колесниц.

Аукторат – подписавший с ланистой контракт гладиатор-доброволец. Ауктораты получали большие деньги: гладиатор с именем зарабатывал 12 тысяч сестерциев за выступление. Для сравнения, оклад центуриона (офицера) в армии составлял 18 тысяч сестерциев в год. На время действия контракта аукторат лишался всех гражданских прав и фактически низводился до положения раба.

Фамилия – труппа гладиаторов, принадлежащих одному ланисте.

========== Глава 2 ==========

Когда мы идем по улицам Помпей, каждое шарканье моих изношенных сандалий звучит как имя моего нового ланисты.

Друс. Друс. Кто угодно, только не Друс.

Во всей Империи не найдется гладиатора, который бы не слышал это имя. Имя человека, чья репутация столь широко известна, сколь и загадочна его история. Большинство ланист сами когда-то были бойцами, но даже те, кто провел на арене много лет, не могли припомнить, чтобы они встречались с ним в бою. Некоторые предполагают, что он дрался под другим именем, но никто не может заявить об этом с уверенностью. Известно только, что семь лет назад он появился из ниоткуда и на два года пошел в ученики к печально известному ланисте Криспину. После того, как Криспин был убит, его лудус унаследовал Друс. Что он сделал первым делом? Собственноручно уничтожил половину людей в фамилии. По мнению большинства, лишь для того, чтобы щегольнуть своей новообретенной властью. Он еще больший псих, чем большинство ланист.

Он приезжает в Рим один-два раза в год, чтобы купить и продать бойцов. За последние годы мой прежний ланиста перекупил несколько гладиаторов Друса.

– Он просто мразь, – делился с нами один молодой боец, – даже другие ланисты держатся от него подальше.

Они скорее примут проклятие, чем окажутся рядом с Друсом.

– Фурии* ничего не имеют против Друса, – рассказывал другой, проведя с нами полсезона. – Каждый в фамилии знал: просто посмотри на него не так, и тут же попадешь в яму, где тебя изобьют до полусмерти, – передернувшись, он добавил. – Если только этот ублюдок не заскучает раньше и не прибьет тебя ради веселья до того, как ты успел сделать хоть одну ошибку.

Попавший к нам от Друса покрытый шрамами египтянин не сказал о нем ни слова. Но он вообще не говорил. Он просто безучастно смотрел на еду, на противника, на стены. Он даже глазом не моргнул, когда медик зашивал его руку после Флоралий*. По прошествии времени он начал издавать какие-то звуки. Возможно, мы бы и услышали от него несколько историй, но один галл* проткнул его мечом во время состязаний, посвященных Аполлону*. Временами мне кажется, что Фортуна улыбнулась ему в тот день.

Фортуна, где же ты сегодня? Я беззвучно молился, пока Атай вел меня мимо огромного амфитеатра, где проводятся все здешние бои.

Прямо за амфитеатром стоит здание, как я предполагаю, муниципальный лудус с казармами. Я слышал, что государство поглощает частные гладиаторские школы. В Риме говорят: через несколько лет останутся только муниципальные лудусы. Может, это означает, что однажды ланист заменят политики, которые сами станут покупать и продавать нас, или сдавать в аренду. Не думаю, что кому-то будет до этого дело. В конце концов, одно дерьмо сменит другое. Опять же, наверное только такие как я заметят, когда муниципалитет поглотит и лудус Друса.

А этот день может настать уже скоро.

Я шагаю между двумя стражниками, люди с опаской косятся на нас и загораживают своих детей; свитки, спрятанные в поясе, жгут мне кожу даже сквозь одежду. Это документы, которые дают мне право войти в лудус. Согласно одному, я был восстановлен в гражданских правах господином Бласием после выполнения условий контракта в качестве ауктората. А другой подтверждает, что меня осмотрел медик, которого я ни разу в жизни не встречал, а Кассий, городской магистрат, чьи деньги я несу в качестве подарка, одобрил мое желание снова стать аукторатом. Поддельное разрешение, основанное на ложном освобождении.

Свитки запечатаны, и сломать печати может только сам Друс. Мне остается лишь надеяться, что в документах написано именно то, о чем говорил Кальв, и что фальшивка достаточно убедительна, чтобы мне не перерезали горло прямо на месте. Звучит жестоко, но, возможно, это не самый плохой поворот событий.

Лудус, который отныне станет моим домом, находится на другом конце города, за амфитеатром, в районе борделей и таверн. Тут пахнет хуже, чем на рынке, а звуки драк и траха кажутся громкими и неистовыми даже сейчас, сразу после восхода солнца.

Вскоре шум, производимый пьяницами и развратниками, заглушают привычные ритмичные удары дерева о дерево и лязг металла. Мужчины орут, кряхтят и ругаются.

Щелкание хлыста, лай тренера.

Повседневная жизнь лудуса.

Лудуса, принадлежащего ланисте Друсу.

Боги, молю, присмотрите за мной…

Вооруженные стражи стоят перед воротами лудуса. У обоих смешанная кровь, их темная кожа отмечена клеймами и шрамами. Скорее всего, они полукровки, чьи предки жили во всех уголках Империи: от Галлии до Карфагена. Думаю, они бывшие гладиаторы.

– Чего тебе? – спрашивает один из них с грубым непривычным акцентом.

Я оглядываюсь на одного из своих сопровождающих. Он резко кивает, указывая на полукровок, и я поворачиваюсь к ним снова.

– Я пришел поговорить с Мастером Друсом, – слова, как горячий песок на моем языке, – чтобы наняться в качестве ауктората.

– Аукторат? – взгляд второго стража перемещается на стоящих по бокам от меня мужчин. – А они тогда кто?

– Он задолжал нашему хозяину, – быстро отвечает один из сопровождающих. – Магистрат счел его пригодным для арены.

Он толкает меня в спину, почти накалывая на два копья, торчащих на уровне живота.

Я с трудом сохраняю равновесие и показываю ладони. Стражи колеблются, затем убирают оружие.

– Ну тогда ладно, – говорит один, – пошли со мной.

Он провожает меня внутрь и передает другому потрепанному жизнью иностранцу. Одному из тренеров, если деревянный меч и кожаный хлыст что-то означают.

Тот грубо приказывает стражам вернуться на свое место и ведет меня через тренировочную площадку.

Изнутри лудус ничем не отличается от того, где я провел предыдущие годы. Казармы с обеих сторон покрытой песком тренировочной площадки. Дерущиеся мужчины. Тренеры, некоторые тоже дерутся, некоторые наблюдают, держа в руке хлыст на случай неповиновения.

Все головы поворачиваются в мою сторону. Гладиаторов покупают и продают постоянно, они переезжают из города в город, смотря, куда занесет их ветер аукциона. Неудивительно, что несколько лиц мне знакомы. А некоторые из них даже больше остальных.

Один из тренеров, наблюдающий за парой бойцов – оба новички, судя по их передвижениям – когда-то давно сражался на арене Цирка Максимуса. Я везде узнаю эти шрамы и клейма.

Следующая пара бойцов – смертоносный быстроногий египтянин и римлянин в два раза его больше – дерутся на кулаках. Предыдущий ланиста выручил в этом году за египтянина небольшое состояние. Мы все гадали, кто согласился заплатить такую сумму за одного гладиатора. Теперь я знаю.

Я узнаю лысого парфянина у корыта с водой.

До прошлого лета он принадлежал другому ланисте, и я думал, что он должно быть умер, потому что не видел его на Августалиях* . Значит, его тоже продали Друсу, и когда парфянин замечает меня, он прищуривается и скрещивает огромные ручищи поверх широкого шрама, который я оставил на его груди два лета назад.

Любой из этих мужчин может быть любовником госпожи Лауреи. Клянусь Фуриями, когда я узнаю имя бойца, из-за которого попал сюда, мастеру Кальву уже будет некого наказывать.

Мы покидаем тренировочную площадку и проходим по коридору – слава богам, в нем гораздо прохладнее, чем на улице – следуем мимо казарм и попадаем в широкий пустой двор. На его противоположном конце, в крытом переходе, протянувшемся вдоль нижнего этажа известнякового дома, мы останавливаемся у закрытой двери. Из-за двери слышен спор. На повышенных тонах.

– Ты не можешь говорить всерьез! – раздраженно кричит мужчина.

– Твой хозяин хочет бой насмерть? – холодно отвечает спокойный голос, резко контрастирующий с грубым и скрипучим голосом оппонента. Я полагаю, что это Друс, и клянусь, что слышу в его тоне ухмылку, когда он добавляет. – Тогда пусть заплатит больше.

– Но… но…яйца Юпитера, да ты просто мошенник! Гладиаторы постоянно умирают на арене!

– К сожалению, – я почти вижу, как он равнодушно пожимает плечами. – Кто-то живет, кто-то умирает. Но гарантированный бой до смерти с одним из моих гладиаторов стоит в три раза дороже обычного.

– Три? Это грабеж!

– Если бы я захотел украсть твои деньги, я бы так и сделал, а не тратил время на утомительные переговоры, – Друс кажется довольным, но голос у него по прежнему как у холодной каменной статуи.

– Как ты знаешь, гладиаторы стоят дорого. Даже варваров надо кормить и учить. Если хочешь получить труп в конце боя, тебе придется очень дорого заплатить за живого бойца, которого мне придется купить и долго тренировать, если проиграет мой гладиатор.

– А если победит твой человек?

– Тогда публика получит удовольствие, а боги – свои почести. Цена останется прежней.

Собеседник Друса делает паузу, а затем сердито фыркает.

– Отлично. Я передам твои слова своему хозяину, и если он согласится на твою абсурдную цену, я вернусь обсудить детали договора.

– Буду ждать с нетерпением.

Дверь распахивается. Оттуда выскакивает седой раскрасневшийся мужчина, он что-то бурчит под нос и прижимает к груди табличку.

– Жди здесь.

Мой сопровождающий заходит внутрь. Через минуту он возвращается и зовет меня. Когда дверь закрывается за моей спиной, я остаюсь один.

Нет. Не один. Мой сопровождающий ушел, но я определенно не один.