Текст книги "Левая рука Кальва (ЛП)"
Автор книги: Лори Витт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Внезапно я просыпаюсь от тревожного ощущения.
Сердце колотится. Дыхание рвется. Что-то определенно не так. Воздух в клети… изменился. В ночи эхом блуждает тихий звук, который я не узнаю, но уверен, что именно из-за него я и проснулся. Я медленно сажусь и всматриваюсь в темноту.
Движение. Тени движутся в полумраке, как черные рыбы в мутной воде.
Просто померещилось.
Я тру глаза. Всего лишь паранойя клейменого человека в незнакомом месте. Я схожу с ума и…
Дверь приоткрыта.
Узкая полоска света, как от далекого факела, разрезает мрак тонкой янтарной линией. Это означает, что дверь отперта и приоткрыта. Это означает – одна из теней оживает и кидается ко мне, толкая обратно на лежанку. Я ударяюсь затылком о стену, перед глазами сияет белая вспышка, и меня оглушает ровно настолько, чтобы огромная грубая ручища успела заткнуть мне рот.
Мир вращается и скачет. Прежде чем я снова могу ориентироваться в пространстве, ударяюсь грудью о… стену? Об пол? Спустя один толчок сердца, удар приходится в лицо, и огромная масса надавливает между лопаток. Значит, это пол. Кто-то связывает меня. Я сопротивляюсь, но сильные руки удерживают мои ноги, а руки больно заламывают назад. Грубая веревка обжигает кожу, фиксируя сначала одно запястье, а затем другое.
Ладонь на лице сдвигается, но прежде чем я успеваю закричать, мне в рот засовывают тряпку. Она прокисла от пота. Я пытаюсь выплюнуть эту тряпку и не блевануть, но не могу ее вытолкнуть, поэтому просто стараюсь не подавиться.
Кто-то накрывает мне глаза другой тряпкой и туго обвязывает ей мою голову. Затем меня вздергивают на ноги и толкают вперед. Если они хотят вывести меня в другое место, это означает, что там у них будет дополнительное преимущество. Я пытаюсь затормозить пятками, но у меня нет точки опоры, и я слишком дезориентирован, чтобы драться, не рискуя свалиться с ног или врезаться в стену. А если я упаду, они без сомнения потащат меня, и их более чем достаточно, чтобы сделать это.
Я прекращаю сопротивление и позволяю им вести себя. По пути я считаю шаги и повороты, надеясь, что смогу вернуться обратно, когда они отпустят меня.
Узел на запястьях слабый, его завязывали в спешке и в темноте, и я пытаюсь развязать его на ходу. Сбиваюсь со счета шагов, но все еще отмечаю повороты, и сосредотачиваюсь на попытках освободить руки.
Земля под ногами холодная и твердая – камень под тонким слоем гравия. После двух поворотов налево, одного направо и двух переходов по лестнице, камень внезапно сменяется песком, не остывшим после дневной жары. Я делаю глубокий вдох, и в этот раз воздух не наполнен густым, едким теплом казарм. Он прохладнее. Тоже теплый, но прохладнее.
Мы снаружи. Скорее всего на тренировочной площадке.
Мое сердце бьется чаще. Если эти люди могут пройти сквозь запертые двери, они могут попасть и в оружейную. Возможно даже к заточенному оружию, которое хранится для настоящих боев. Я начинаю быстрее дергать веревку на запястьях.
– Только пикни, – шипят мне на ухо, – и ты труп. Понял?
Я киваю.
Тряпку из моего рта выдергивают, едва не вырвав вместе с ней половину зубов.
Кто-то срывает повязку с глаз. Прежде, чем глаза могут привыкнуть к свету или я успеваю понять, где мы находимся, меня бьют под колени и я валюсь на песок. Еще один пинок, в спину, и я падаю плашмя. Руки все еще связаны и я не могу закрыть лицо, поэтому с размаху врезаюсь в землю. Сплевывая и мотая головой, чтобы стряхнуть песок, я пытаюсь подняться, но колено, упирающееся мне в спину, снова опрокидывает меня на землю.
Чья-то рука упирается в мой лоб, запрокидывая голову назад.
– Значит так, гладиатор, – рычит голос парфянца, и брызжущая слюна обжигает мне ухо. – Пора тебе научиться уважению.
Он утыкает меня лицом в песок. Прежде чем я успеваю сделать вдох, он переворачивает меня на спину, и мощный кулак впечатывается мне в живот, выбивая весь воздух из легких.
Я вскидываю колено и получаю удовлетворение от хрипа, когда оно встречается с промежностью Сикандара. Я выдергиваю одну руку из-за спины, зачерпываю горсть песка и швыряю его в лицо парфянцу. Пока он задыхается и плюется, я бью его кулаком по скуле. Он не успевает произнести и слова, как я бью снова.
Меня хватают за плечо. Кто-то другой вцепляется мне в ноги. Мужчины прижимают меня к земле. Удерживают одну руку. Затем другую. Мне удается вырвать одну руку и одну ногу. Моя ступня встречается с чьим-то лицом, а кулак – с животом.
Один из них бьет меня в висок, и мир окрашивается в белый и красный. Я на мгновение перестаю ориентироваться в пространстве, но этого хватает, чтобы они взяли верх и снова свалили меня с ног.
– Поднимите его!
Грубые руки тянут меня вверх. Кто-то заламывает мои локти назад, и я не могу шевельнуться.
– Смотри на меня, проклятый новичок, – рычит Сикандар.
Я намеренно не поднимаю на него взгляд.
Он хватает меня за челюсть и заставляет встретиться с ним глазами.
– Ты должен знать свое место в этой фамилии, кусок…
Я харкаю кровью ему в рожу, и пока он отирается, бью его по коленям, используя как опору того, кто стоит позади меня. Сикандар, яростно рыча, падает на землю.
– Сын шлюхи! – ревет он, вскакивая. Он бьет меня с такой силой, что равновесие теряет даже удерживающий меня боец, и мы оба валимся с ног. Кто-то вздергивает меня и наносит новый удар, но у меня свободна рука, и я замахиваюсь на Сикандара.
– Эй! Эй, вы! – раздается крик. – А ну прекратите! Немедленно!
– Дерьмо!
В одно мгновение напавшие исчезают, и ноги перестают меня держать. Во рту соленый привкус металла. Каждый вдох дается мне с жуткой болью, а площадка с бешеной скоростью кружится перед глазами.
– Стоять! Все! – кричит кто-то.
– Эй! Вернитесь!
– Вернитесь и постройтесь!
– Клянусь, я переловлю вас всех и засуну в яму!
Крики и топот стихают. Все еще плохо соображающий, я сплевываю кровь и приподнимаюсь на дрожащей руке, обхватив другой живот.
Зубы на месте. Боль не походит на переломы. Завтра я буду чувствовать себя как кусок дерьма, но это не смертельно.
– Что тут происходит? – гаркает резкий ледяной голос.
Я выдыхаю сквозь зубы. Возможно, и смертельно.
Боги, кто угодно, только не он.
Но голос раздается слишком издалека, и когда я поднимаю голову и фокусирую взгляд, Друс выходит из темноты с другой стороны тренировочной площадки. Он несет мерцающий факел, и с обеих сторон от него движутся массивные тени телохранителей.
– Поднимайся, – меня хватают за руки и вздергивают вверх.
– Стой смирно, гладиатор.
Я подчиняюсь, хотя удерживать равновесие тяжело.
Друс останавливается прямо передо мной. Факел нагревает воздух между нами, и меня почти трясет, когда ланиста рычит:
– Что здесь произошло?
Кровь заполняет рот, и я сглатываю, чтобы не сплюнуть ее под ноги хозяину:
– Прошу прощения, дом…
– Оставь, – зло отвечает он. – Думаю, ты не сам себя избил до потери сознания, – его глаза сщуриваются в узкую, поблескивающую полоску. – Кто еще в этом участвовал? Отвечай, гладиатор. Немедленно.
Я поворачиваю голову и схаркиваю кровь на песок.
– Это моя вина, доминус.
Друс молчит, но изгибает бровь в молчаливом приказе продолжать.
– Ссора, – объясняю я, – между мной и другим гладиатором, я сам ее начал. Во всем виноват я.
– Между тобой и другим гладиатором, – он медленно осматривает меня. – Ясно.
Он скрещивает руки на груди.
– У тебя есть выбор, Севий. Наказание неминуемо. Ты разделишь его с теми, кто разбил твое лицо, либо получишь один за всех.
Если я назову хотя бы одно имя, весь лудус узнает об этом, и следующую ночь я не переживу. Поэтому я молчу.
Друс постукивает пальцами по руке и вопросительно смотрит на меня.
– Так кто был здесь еще, гладиатор?
Я сглатываю кровь еще раз, в этот раз ее меньше.
– Это целиком моя вина, доминус.
– Значит, твоя, – он протягивает руку и проводит кончиками пальцев по моей скуле. Затем он убирает руку, осматривает и поворачивает ее ко мне, так что я вижу размазанную по коже кровь. – И ты сделал это сам.
– Нет, доминус, – отвечаю я. – Но драку начал я.
Он смотрит мне в глаза, снова изогнув бровь, но не дает возможность что-то добавить.
– Вы стоите мне кучу денег. Каждый.
Он вытирает кровь о мою тунику.
– Я ненавижу, когда портят мою собственность на арене. А теперь представь мои чувства, когда ее портят бесплатно.
– Понимаю, доминус, – тихо отвечаю я.
– Хорошо. И я хочу убедиться, что ты меня понял, – Друс щелкает пальцами. – Арабо, в яму его. Десять ударов, – он смотрит в мои глаза и бросает мне в лицо. – Если это повторится, ты узнаешь, что сегодня я был очень милосерден.
Сказав это, он уходит в тень.
– Пошли, – Арабо хватает меня за руку, – в яму.
***
К тому времени, когда медик выпускает меня, я дюжину раз клянусь больше никогда не испытывать милосердие Друса. Запястья ноют и пылают от стягивающей веревки, и я в полной уверенности, что плечи и спина горят, удивляюсь, что не вижу языков пламени, лижущих стены, когда иду по коридору, держа в руках потную, окровавленную тунику.
Арабо вталкивает меня в комнатушку:
– Больше так не делай. Хозяин не любит, когда его будят посреди ночи.
Я молчу. Дверь захлопывается и ключ поворачивается в замке. По крайней мере, на эту ночь я в безопасности. Во всяком случае, я на это надеюсь. Запертая дверь не остановила напавших на меня, поэтому я допускаю, что они могут сделать это снова.
Но я надеюсь, они не настолько глупы, а если и так, я слишком устал для переживаний.
Я ложусь лицом вниз, подставляя воздуху измученную спину. Веки тяжелеют, все тело ноет, но сон никак не идет. Сомневаюсь, что вообще смогу заснуть, но, в конце концов, меня сморило благодаря огромной пробирающей до костей усталости.
Утром я не одеваю тунику. Пусть солнце сожжет меня, но я не рискую прикрыть раны, терзающие мое тело.
Появившись на площадке, я молчу. Меня замечают, головы поворачиваются более заметно, чем кажется бойцам, разговоры и схватки стихают, когда я прохожу мимо. Они замечают и мою израненную спину. Да и как можно не заметить?
У некоторых мужчин тоже есть отметины. Там разбитая губа. Тут подбитый глаз. Пестрый синяк на ребрах. Ничего необычного для бойцов, но я уверен, что кое-какие из них оставлены моими ногами и кулаками.
Я ни с кем не говорю. Мы тренируемся с Титом, и я убежден: он, как и любой на этой площадке, знает, что произошло ночью. Он бросает хмурые взгляды на синяки, и я замечаю, как он косится на мою спину, но он не произносит ни слова. Единственные звуки, издаваемые нами – это стук и лязг оружия.
Уже посреди третьего раунда с Титом, каждое движение усиливает пожар на моей спине. Сикандар идет к корыту с водой. Я поднимаю руку.
– Хочу пить, – говорю я.
Тит кивает, но бросив взгляд в сторону воды, замирает.
– Севий, – предостерегает он, – ты не… – Я прохожу мимо, и он умолкает. Ругается под нос, но не загораживает дорогу.
Сикандар спокоен, когда я подхожу. Все вокруг застывают.
Все взгляды сосредоточены на нас, все забывают дышать.
Единственный раздавшийся звук – это тихий плеск зачерпываемой воды и капель тонкой струйки, когда я снова поднимаю ковш.
Я не тороплюсь. Я выжидаю, и когда подношу ковш к губам, в упор смотрю в глаза Сикандару.
Никто не двигается, особенно парфянин, стоящий рядом.
Я допиваю и поворачиваюсь к бадье. После этого я медленно обращаюсь лицом к Сикандару снова.
Он вскидывает подбородок и смотрит на меня сверху вниз. Расправляет плечи. Один его глаз заплыл, губа разбита, и яркий синяк темнеет прямо над бедром. Я не чувствую удовлетворения, видя, как он чуть горбится, скорее всего, скрывая тянущую боль ниже пояса.
Не отрывая взгляд, он слегка поворачивает голову и сплевывает:
– Ты что-то хотел сказать, глад…
– Пошел ты, Сикандар.
Его брови резко взлетают. Несколько мужчин набирают воздуху.
Но я еще не закончил.
– Возможно, в этом лудусе я и новичок, но я не идиот. И не буду крысятничать перед хозяином, – я делаю шаг вперед, и хотя он уверенно стоит на земле, Сикандар напрягается, но не как лев, а скорее как олень, готовый дать деру. – Давай проясним кое-что. Этой ночью был последний раз, когда я принял удар от тебя. И клянусь перед Фуриями, это последний раз, когда я принял удар за тебя.
И пока он успевает отреагировать, мой кулак врезается в его челюсть. Массивный парфянин удивленно хрюкает и падает на землю, хватаясь за корыто одной рукой и за лицо другой.
Две раны на моем плече снова горят от резкого движения, и боль отражается в костяшках пальцев, но уже ослабевая.
Сикандар садится. Пыль оседает вокруг нас и на нас.
Я молча протягиваю ему руку.
Сикандар с ухмылкой смотрит на нее. Он косится по сторонам, затем возвращается взглядом к моей руке. Ворча под нос, возможно, призывая на мою голову проклятия парфянских богов, он обхватывает мое запястье и позволяет помочь ему встать.
– Ну так что, – говорю я, отпуская его руку. – Мы поняли друг друга?
Он выдерживает мой взгляд. На какой-то момент я уверен, что он ударит меня, и мы устроим свару прямо здесь при свете дня.
Но он протягивает руку:
– Да, гладиатор. Поняли.
_________________________________________________________________
Справка:
* Там писали: “Арестуйте меня, если убегу, или верните меня в добрый дом моего хозяина”.
* Реальная клятва аукторатов. Правда, тут у автора неточность. Раньше Сева не приносил эту клятву, поскольку рабов вообще-то никто не спрашивал.
========== Глава 5 ==========
Вот уже несколько дней я живу в этом лудусе. Спина медленно заживает, синяки сходят, а те ублюдки после памятной ночи оставили меня в покое. После того, как я уложил на землю Сикандара, никто не беспокоит меня, если не считать случайных ударов на тренировках. Теперь, когда вопрос иерархии решен, все мое внимание приковано к задаче, которая, собственно, и привела меня сюда.
Это то, чем я намерен заняться, но едва мы приступаем к утренней тренировке, Тит внезапно приказывает всем построиться. Оружие гремит о землю, и мы, как солдаты, выравниваемся в линию.
– Что происходит? – спрашиваю я соседнего бойца.
– Не знаю. Вряд ли что-то приятное, – он смотрит на меня. – Хозяин никогда не прерывает тренировку ради хороших известий.
Тит встает перед нами.
– Луций, Квинт, Иовита, Севий и Филосир, – орет он, при звуках своего имени я покрываюсь холодным потом. – Идите за мной. Остальные возвращайтесь к тренировке.
Мужчины расходятся, а моя кровь стынет в венах.
Один из бойцов хлопает меня по плечу:
– Удачи, брат.
И тоже уходит.
Мы, оставшиеся, обмениваемся растерянными взглядами. Никто не смеет открыть рот. Я еще не запомнил все имена и лица, но понимаю, что эти четверо живут в той же части казармы, что и я.
Ауктораты. Все мы.
– Сюда, – Тит жестом приказывает следовать за ним и ведет по коридору, мимо казарм в пустой двор. Здесь он снова осматривает нас и рявкает: – В линию! Быстро!
Мы тут же выстраиваемся в ряд.
– Не двигайтесь, – рычит он. – Мастер хочет поговорить с вами всеми.
Я перевожу взгляд на дверь комнаты, в которой после прибытия в лудус встретился с Друсом, и пока он не явился, успеваю молча помолиться. В первый раз он выглядел устрашающе, но теперь… теперь я понимаю, откуда взялась его легендарная репутация.
Его шаги неторопливы. Расчетливы. Каждое движение точно, как у охотящегося тигра, а мы – пять беззащитных оленей в ожидании расправы. Нагрудник не скрывает сведенные лопатки, и я уверен, что каждый мускул под толстой кожаной броней напряжен от бешенства, которое заставляет его стискивать зубы и хмурить брови до глубокой морщины на лбу. Его голубые глаза сощурены и еще более холодны, чем в ту ночь, когда он отправил меня в яму.
Друс идет вдоль строя, по очереди разглядывая каждого из нас. Он осматривает нас с головы до ног, а затем пугающе долго смотрит в глаза. Когда подходит моя очередь, я уверен, что он видит меня насквозь. Мою душу и всю ту ложь, что я скрываю под латунным жетоном, который камнем висит на моей груди.
Но он проходит мимо.
Дойдя до конца линии, он разворачивается и идет обратно.
– Пять римских граждан, – говорит Друс ровным ледяным тоном. – И все вступили в мой лудус практически друг за другом. Редко когда приходит один за год, а тут сразу пятеро с начала весны.
Он улыбается, но могу поклясться, что от этого его лицо леденеет еще сильнее.
– Я почти верю, что Фортуна благоволит мне, хотя и не представляю, за что. Возможно, я просто неблагодарный.
Улыбка исчезает, но лед не тает.
– Особенно, когда не могу отделаться от мысли, что тут есть нечто большее, чем просто пять погрязших в долгах идиотов.
Порыв посмотреть на других и найти в их глазах вину и объяснение происходящему чудовищным зудом щекочется под кожей, мужчины по обе стороны излучают такое же желание. Но я не шевелюсь. Догадываюсь, что и другие тоже.
Шеренга заканчивается, и Друс начинает обратный путь.
– Сегодня утром из моего лудуса ушло сообщение. Вернее попыталось, – он достает из-за пояса свернутый свиток и протягивает его на всеобщее обозрение: – Кто-нибудь из вас узнает это?
Он замирает. Его взгляд останавливается на мне. На Иовите. На Квинте.
Друс впивается глазами в каждого из нас. Не говоря ни слова и не опуская свиток.
Никто не отвечает. Никто не двигается. Никто не дышит.
Друс снова начинает ходить туда-сюда, высоко держа свиток.
– Говорите. Если кто-нибудь из вас узнает его или знает имя пославшего его, говорите сейчас, прежде, чем я забуду о милосердии.
Все по прежнему молчат. Друс в третий раз проходит мимо нас. Слышны только отдаленный шум и крики тренирующихся мужчин, будто находящихся за много миль от нас.
Внезапно Друс останавливается перед Филосиром и делает шаг вперед так, что их лица практически соприкасаются.
– Ты что-нибудь знаешь об этом, Филосир?
Огромный карфагенянин качает головой.
– Нет, доминус. Ничего. Клянусь.
– Ничего? – почти шепотом переспрашивает Друс. – Ты уверен? – он поднимает свиток и подносит его к глазам бойца. – Ты его не узнаешь?
Филосир мотает головой.
Друс нервирующе долго смотрит на него, затем смещается на шаг влево, и я клянусь, что чувствую дрожь, пробегающую по телу Иовиты.
– Иовита, – произносит Друс, – во всех лудусах тебя видели путающимся со служанками патрициев. До боев. И после, – он слегка щурится. – В том числе и со служанками политиков. Скажи мне, Иовита, неужели у служанок политиков какие-то особенные дырки?
Иовита молчит.
Друс приближается к нему и понижает голос до внушающего ужас рычания:
– Или ты говорил с ними о чем-то, что может заинтересовать и меня?
– Нет, доминус, – голос Иовиты дрожит, словно невысокий человек, стоящий перед ним, наоборот, больше его раза в два. – Мы не говорим. Ни о чем.
Я следующий, и пока Друс допрашивает Иовиту, не могу дышать.
Кальв Лаурея хитрый мужчина. Угрожая сообщить, что я украл деньги у Друса, он вынуждает меня играть по своим правилам. А что мешает ему устроить в этот лудус других гладиаторов? Других, чтобы быстрее найти признаки неверности Верины, но, возможно, еще и для того, чтобы твердо знать: такие как я беспрекословно подчиняются его приказам.
Голос Кальва эхом звучит у меня в ушах: «Будь осторожен, Севий. Я не потерплю ложь или измену».
Призрачные пауки снова появляются у меня под кожей. А что, если пока наблюдаю я, кто-то следит и за мной? Клянусь, я чувствую руку Кальва, сжимающую мое плечо, и его голос, вибрирующий во всем теле.
Я от имени магистрата поинтересуюсь у Друса, все ли семьсот сестерциев он получил. Ты меня понял?
Что может помешать другому гладиатору, особенно так же как и я трясущемуся за свою шкуру, подставить меня и обвинить в предательстве обоих хозяев сразу?
И вот Друс передо мной. Его ледяные глаза почти просверлили во мне дыру.
– Севий. Новичок в моем лудусе.
Он поднимает свиток, смотрит на него и, прищурившись, возвращается взглядом ко мне:
– Кто-нибудь снаружи ждет весть от тебя?
Я облизываю пересохшие губы.
– Нет, доминус. Никто.
– На самом деле?
– Никто, – повторяю я, – клянусь, доминус.
Он не двигается, не говорит. Не смотрит по сторонам, только на меня. Капли холодного пота выступают на моей шее. Раны на спине и плечах покалыванием напоминают о каждом месте на теле, куда вгрызался хлыст, а ведь если я попадусь, они покажутся мне царапинами. Уверен в этом.
Внезапно Друс двигается к Квинту, и я с трудом удерживаю рвущийся с губ вздох облегчения.
– Квинт, – рычит Друс. – Ты же был торговцем прежде, чем скатился до уровня ауктората?
Квинт стискивает зубы.
– Да, доминус, был.
– Это означает, – продолжает Друс, – что ты умеешь читать. И я думаю, писать тоже. Верно?
Квинт тяжело сглатывает.
– Да, доминус. Я умею и читать, и писать.
– Ммм… – Друс держит свиток перед лицом Квинта. – Значит, это вполне может быть твоим.
– Я умею читать и писать, доминус, – голос Квинта срывается, выдавая страх. – Но я не писал это письмо. Клянусь.
Друс поднимает бровь.
Квинт с усилием выдерживает его взгляд:
– Клянусь именем предков, доминус. Послание не мое.
Друс молча смотрит на него. Затем он делает еще один шаг:
– И наконец, Луций, – он кладет руку на плечо Луция. – Похоже, жена сенатора Октавиана Аврелия питает к тебе слабость. Не поделишься, чем ты так покорил ее?
Кожа на нагруднике скрипит, когда Друс отрывается от Луция и скрещивает руки на груди. Его ухмылка холодит мне кровь.
Луций роняет челюсть и таращится на Друса дикими глазами:
– Прошу прощения, доминус?
– Продолжай, – Друс резко взмахивает рукой, – нам же должно быть завидно, что ты очаровал такую красивую и влиятельную женщину? – он наклоняется, и веселье покидает его голос. – Или вы заняты разговорами, которые должны оставаться за закрытыми дверями спальни?
Он беззвучно сминает свиток.
– Или, возможно, вы общаетесь посредством папируса?
Луций сглатывает и тянется к поясу.
– Ох, оставь его в покое, – Друс машет рукой и, отвернувшись, отходит на пару шагов. Смотрит на всех нас и на каждого в отдельности: – Посмотрите на тех, кто стоит рядом с вами, и запомните их лица так же, как они запомнят ваше. Если кто-то из вас пришел сюда не для того, чтобы тренироваться и драться, пытаясь не сдохнуть от голода, как бродячий пес, он может быть уверен: я узнаю его имя. И когда я узнаю, чьих рук это дело, – он снова поднимает свиток, – будьте уверены, что вы покинете этот лудус живыми и невредимыми, только если боги окажутся намного снисходительнее меня.
Развернувшись, он уходит через тренировочную площадку.
Мы дружно переводим дух, однако Друс останавливается и снова поворачивается к нам лицом.
– Чуть не забыл, – ухмылка говорит, что на самом деле это не так, – тот, кто назовет мне имя и мотив предателя, будет весьма щедро вознагражден, – улыбка становится шире. – А вот теперь все.
========== Глава 6 ==========
– Эй, Севий!
При звуке моего имени, мы с Хасдрубалом прекращаем схватку. Я оборачиваюсь на голос, окликнувший меня, и мое горло сжимается, когда я вижу Арабо, одного из телохранителей Друса.
Он указывает большим пальцем себе за плечо:
– Хозяин хочет видеть тебя. Немедленно.
– Похоже, ты нравишься хозяину, – острит Хасдрубал, забирая у меня меч и щит.
– Нравлюсь? – я невесело усмехаюсь. – Посмотрим.
– Пошли, – подгоняет Арабо, – хозяин не любит, когда его заставляют ждать.
Под бешеный стук сердца вслед за хозяйским громилой я покидаю тренировочную площадку. Все смотрят нам вслед. Кто-то шепчется. Я могу только догадываться, какие мысли бродят в головах бойцов, но в настоящий момент меня беспокоят только подозрения Друса. После утреннего представления меня может ждать что угодно. Неужели кто-то из аукторатов оговорил меня?
Через минуту я снова стою перед Друсом в уже знакомой комнате. Уверен, это место всегда будет вызывать у меня озноб. Послеполуденное солнце ярко светит снаружи, но здесь холодно и темно. Только масляная лампа на маленьком столике да пара тонких солнечных лучей, пробившихся сквозь закрытые ставни, освещают мрачное помещение.
– Оставьте нас, – приказывает Друс, и писец с телохранителями немедленно повинуются. После того, как за ними закрываются двери, Друс, глядя на меня из своего кресла, указывает мне на другое, стоящее с другой стороны стола. – Садись, Севий.
Конечно же, я подчиняюсь. Я насторожен, как на арене, и внимательно слежу за каждым его движением. Мы ловим взгляды друг друга. Видит ли он что-нибудь в моих глазах? Есть ли у него причина подозревать истинную цель моего нахождения в его лудусе?
Тусклый свет лампы мерцает на его гладкой коже, выделяя острые скулы и подбородок. Что-то в его взгляде тревожит меня, и во мне крепнет уверенность: если он будет смотреть на меня достаточно долго, то вытянет всю правду.
Я опускаю взгляд и наблюдаю, как его палец лениво обводит край чаши, и через секунду осознаю, что пялюсь на него. И все это время Друс изучает меня.
Я откашливаюсь.
– Ты хотел видеть меня, доминус?
– Друс, – отвечает он с легкой улыбкой в голосе, – в этой комнате зови меня Друсом.
Его предложение общаться проще не пугает меня так, как «просьба» Кальва, но не добавляет спокойствия.
– Хорошо, Друс. Ты хотел видеть меня?
– Да, – он наклоняется и поднимает небольшой кувшин. Наливая себе вина, он смотрит на меня:
– Будешь, Севий?
Каждый раз, как он произносит мое имя, я нервничаю все больше. Возможно, он делает это специально. Кот, играющий с мышкой, которой прекрасно известно о том, сколько мышей умерло в его лапах до нее.
Он поднимает кувшин и изгибает бровь:
– Вина?
– Я… м-м… конечно. Спасибо.
Он наливает вино во вторую чашу и наклоняется вперед, чтобы отдать ее мне.
– Спасибо, доми… Друс.
Он слегка улыбается. Тонкие губы сжимаются, когда уголки слегка поднимаются вверх, но он молчит.
Я делаю глоток, и, как тогда с Кальвом, не могу сказать, похоже ли оно на соки Венеры, но вкус у него роскошный. Вино сладкое и терпкое одновременно, прекрасно выдержанное. Даже если я не знаю, зачем пью его.
Друс наблюдает за мной:
– Хорошее, правда?
Я киваю:
– Да. Очень.
– Это фалернианское вино, – он поднимает чашу, – оно не имеет себе равных.
Мне показалось, что он ждет от меня каких-то слов, но он заговаривает снова:
– Думаю, я бы желал послушать стихи. Ты любишь поэзию, Севий?
– Да, – отвечаю я, потому что не знаю, что еще сказать.
Друс подает мне развернутый свиток:
– Тогда прочитай это.
У меня замирает сердце и пересыхает во рту. Прочитать? О, боги! Я ставлю чашу и беру обеими руками:
– Я…
– Давай, – он указывает на свиток и облокачивается на подлокотник, покачивая чашу в тонких пальцах.
– Читай.
Желудок сводит от страха, я отвожу взгляд и смотрю на ряды символов. Значит, это и есть стихи? Где здесь поэзия?
– Я жду, – интонации Друса колеблются между насмешкой и опасным нетерпением.
Я перевожу дыхание.
– Прошу прощения, доминус, – я медленно скручиваю свиток, осторожно, чтобы не помять. – Я не могу.
– Почему?
Я облизываю губы и протягиваю ему свиток:
– Я не умею читать.
Он не выглядит удивленным. Нет никакой реакции вообще, и мне не понятно, о чем он думает, когда переспрашивает:
– Не умеешь?
В ушах застучала кровь.
– Да, не умею.
Неужели все граждане грамотные? Боги, не имею понятия. Получается, я только что выдал себя?
Друс ставит чашу на стол и забирает у меня свиток.
Откладывает его в сторону и складывает руки на коленях.
– Севий, если ты не умеешь читать, – снова называет меня по имени, чтоб ему пусто было, – почему же ты так нервничал, когда я расспрашивал вас утром о письме?
Едва не поперхнувшись, я отвечаю:
– Я новичок в лудусе, – я прикусываю губу, – мое место в фамилии еще не совсем понятно. Если человек, который провел здесь гораздо больше времени, решит спасти свою шкуру, то как мне, не успевшему доказать верность тебе и остальным людям фамилии, защитить свое доброе имя?
– Ты же понимаешь, что это те же самые люди, – без выражения говорит он, – которые избили тебя в первую твою ночь здесь.
В груди все сжимается. Я не знаю, как ответить, не признаваясь во лжи. Конечно же, он знает ответ, но признать это прямо было бы безрассудством.
– Ты принял наказание за них, – он склоняет голову. – На самом деле ты был наказан два раза: ими и за них. Ты думаешь, что они могут оклеветать тебя, пытаясь прикрыть задницы. И все же не называешь мне их имен.
Я храню молчание.
Друс нетерпеливо вздыхает:
– Севий, я занимаюсь лудусом уже долгое время, да и сам дрался немало.
Пугающий изгиб его брови становится еще выше:
– Я знаю, какие следы оставляет кулак, а какие тренировочный меч.
Я сглатываю, почти чувствуя соленый привкус собственной крови, пролитой той ночью, и снова прикладываюсь к вину.
Друс продолжает:
– На следующее утро на тренировочной площадке было четверо человек с очень свежими синяками, которые можно получить только в кулачном бою, – он слегка склоняет голову, кожа непременного доспеха скрипит, когда он скрещивает руки на груди. – Даже не знаю, злиться ли мне от того, что новый аукторат принялся мне лгать сразу по прибытию в лудус, или стоит впечатлиться тем, что он в состоянии ходить и драться после схватки с несколькими бойцами и кнута.
– Прошу прощения за беспокойство, доминус, – все, что я могу выдавить, – это больше не повторится.
– О, в этом я не сомневаюсь, – он прищуривается и снова поднимает бокал, – но должен признать, я заинтересован и, возможно, немного встревожен тем, кого же я принял в свою фамилию.
И снова мне нечего ответить.
– Скажи-ка мне одну вещь, Севий, – он не поднимает глаз от вина, крутящегося воронкой в его чаше, – почему ты пришел сюда?
Мое горло сжимается, а бокал чуть не выскальзывает из рук:
– Прошу прощения?
– Кажется, я говорю четко, – отвечает он, – что ты здесь делаешь?
Я не даю сиюминутного ответа, и он продолжает:
– Конечно же, я не против твоего присутствия в моем лудусе, – он криво ухмыляется, – в конце концов, уверен, ты и сам понимаешь, что можешь принести мне кучу денег.
Я опускаю подбородок, не понимая, куда идет разговор:
– Да, доминус, понимаю.
– Друс, – поправяет он, – зови меня просто Друс.
Я не люблю игры в фамильярность.
За разрешение называть по имени человека со статусом, намного превышающим твой, как правило, приходится дорого платить.
– Хорошо, – тихо отвечаю я, – Друс.
– Так намного лучше. Как я уже говорил, ты можешь принести мне уйму денег, – он делает паузу, разглядывая свои пальцы, крутящие чашу с вином, хмурится от невысказанных мыслей, прежде чем спросить, – и все же мне любопытно, Севий, что ты здесь делаешь?
Я делаю большой глоток.
– Я гладиатор уже много лет. И умею только драться. Свобода – это замечательно, но когда тебе нечего есть…
– Да, но что привело тебя в мой лудус?
– А куда еще… – я умолкаю и с трудом сглатываю. – А куда еще мне было идти?
