Текст книги "Левая рука Кальва (ЛП)"

Автор книги: Лори Витт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

В комнате темно, только слабые солнечные лучи проникают сквозь единственное закрытое ставнями окно. Свет от масляной лампы, стоящей на столе, позволяет разглядеть лица, которые молча смотрят на меня. В углу сидит писец со стилусом в руках, держа на колене табличку. Возле стены стоят два гиганта; они выглядят так, словно без усилий переломят пополам любого с тренировочной площадки.

Перед вооруженными телохранителями, опираясь на подлокотники массивного, богато украшенного кресла, сжимая тонкими пальцами чашу с вином, сидит Друс.

Я сглатываю.

Так вот он какой, мифический Друс. Многие легенды безбожно приукрашивают действительность, но не те, которые рассказывают об этом человеке. Узкий в плечах, с острым взглядом, и хотя он сидит, мне видно, что он ниже меня, по крайней мере, на голову. Он молод, как и утверждают слухи. Уже не мальчик, но я не думаю, что прошло много лет с тех пор, как он впервые побрил гладкую кожу на острых скулах и подбородке. Никогда не думал, что ланисту можно счесть красивым, но трудно не сравнивать Друса с другими ланистами – седыми мужиками с раздувшимися животами и гнилыми зубами.

Если отбросить его молодость и внешний вид, легенды не соврали и даже не преувеличили то, насколько одно его присутствие лишает силы духа. Худший из худших, презренный торговец живым товаром, он сидит прямо и с таким высокомерным видом, будто готов к встрече с самим Императором. Императором, который сочтет благоразумным поклониться и расшаркаться перед Друсом.

Если бы я мог пошевелиться, то тоже поклонился бы и расшаркался. Но я с трудом дышу. Возможно, это мой страх перед разоблачением, но клянусь, что голубые глаза, видящие меня насквозь, могут рассмотреть любую ложь или правду, которые я попытаюсь скрыть. Может быть, дело в истине, которую я прячу, или историях, которые я слышал о нем, но реальный Друс пугает меня так же сильно, как и мифический. На фоне двух огромных телохранителей он кажется еще меньше, но два слона не делают льва менее опасным. Лучше я встречусь на арене с обоими громилами, чем останусь наедине с ним.

Говорят, он всегда носит кожаный доспех. Я слышал, он не покидает своих комнат, не надев его, даже когда солнце нещадно палит. И он никогда не выходит из лудуса без брони и телохранителей.

Думаю, это разумно. Какой бы ни была репутация, ланиста не может переборщить с осторожностью. В Риме болтали об одном ланисте, который любил разгуливать с голым торсом. Он решил, что ему защита ни к чему, раз уж никто не хочет приближаться к человеку его профессии. У него даже не было телохранителей, потому что он был уверен – его хранят боги и собственная репутация.

Но боги и известность не остановили клинок, который вспорол ему грудину на рынке.

Друс не настолько легкомысленный, даже у себя дома.

Неподвижный и безмолвный, он смотрит на меня с ничего не выражающим лицом. Он кажется мне странно знакомым, но я не только никогда не видел его раньше, я даже не могу понять откуда он родом. Он не похож на римлянина – слишком миниатюрный, слишком худой – но он не похож и на смуглого черноглазого египтянина или бледного заросшего волосами северянина. Он определенно не похож и на бронзовых парфянцев, или массивных карфагенян, тренирующихся снаружи.

Но он все равно мне знаком. Клянусь, я уже видел его лицо.

А он продолжает разглядывать меня.

Его взгляд скользит с моего лица вниз, к ногам, и снова возвращается к лицу. Опять опускается. Уголок его рта слегка дергается, так неуловимо, что я и не заметил бы, не всматривайся так внимательно в полуулыбку, блуждающую на его губах. Его взгляд снова поднимается, в этот раз медленнее, и я внезапно осознаю, что совсем забыл дышать.

Наконец ланиста говорит:

– Я Друс, хозяин этого лудуса, – его голосу не достает глубины, но это компенсируется резкостью интонаций. – Что тебе здесь надо?

– Я принес подарок от магистрата Кассия, – двумя руками я протягиваю мешочек с монетами. – Пять сотен сестерциев в знак благодарности за твоих бойцов, почтивших смерть его отца на прошлых Играх.

– Пять сотен? – Друс высокомерно хмыкает. – Следовало догадаться, что обещание заплатить семь сотен мне привиделось.

Пауки снова бегут по моему хребту.

«Дай мне хоть малейший повод заподозрить, что ты не в точности следуешь моим приказам, – прошептал Кальв, – или, что ты выдохнул мое имя в стенах лудуса, и я от имени магистрата поинтересуюсь у Друса, все ли семьсот сестерциев он получил».

Друс делает знак рукой писцу:

– Запиши это. Убедись, что здесь вся сумма, – и с ухмылкой добавляет, – Проклятые патриции думают, что они единственные, кто умеет считать.

– Да, доминус, – секретарь резко кивает, забирает у меня мешочек и возвращается на свое место в углу.

Друс смотрит на меня, выжидающе выгнув брови:

– Что-то еще?

– Да, – мысленно я проклинаю робость, звучащую в моем голосе. И тоном, более подобающим мужчине, я повторяю. – Да, доминус. У меня к тебе еще одно дело.

Кожа нагрудника скрипит, когда он скрещивает руки на груди.

– Продолжай.

Я делаю глубокий вдох.

– Я бы хотел присоединиться к твоей школе. Как аукторат.

От удивления он снова поднимает брови.

– Неужели? – его взгляд скользит сверху вниз, затем обратно и снова опускается к моим ногам. – Ну, ты действительно похож на гладиатора. Скажи мне свое имя.

– Севий, – отвечаю я. – На арене мое имя было… – я колеблюсь и чувствую, как внутренности скручиваются в узел. Поскольку я был близок к получению рудия, он наверняка слышал мое имя, и я не уверен, хочу ли, чтобы он знал о моем недавнем прошлом.

Что из моего прошлого может послужить достаточной причиной присутствия здесь?

Друс наклоняет голову:

– Так под каким именем ты выступал, гладиатор?

Я делаю вдох и называю ему имя одного давно умершего гладиатора.

– Никифор, доминус.

– И ты достаточно умел, чтобы мне стоило кормить и тренировать тебя, Никифор? – Друс постукивает пальцами по руке. – Или я зря потрачу деньги и время моих тренеров на человека, чьи кишки останутся на арене?

– Я уже дрался, – отвечаю я. – Как мурмиллон* и как трекс*. И я левша.

Друс выпрямляется:

– Левша, говоришь?

Я медленно киваю.

– И ты искусный боец? С большим опытом на арене?

– Да.

Не отрывая взгляд, Друс встает и вытягивает руку:

– Арабо, твое оружие.

Один из телохранителей протягивает Друсу толстую дубинку. Ланиста хватает ее, не отводя от меня глаз. Мое сердце стучит как сумасшедшее. Драться с голыми руками против вооруженного человека? Особенно если это ланиста, который имеет право запороть меня до смерти, если я пролью хоть каплю его крови, даже защищаясь?

Если конечно этот ублюдок не заскучает и не убьет меня ради развлечения до того, как я успею совершить хоть одну ошибку.

Без предупреждения и не сводя с меня глаз, Друс бросает дубинку мне прямо в грудь.

Я инстинктивно ловлю ее, и ланиста отмечает взглядом движение моей руки. Моей левой руки.

– Что ж, ты действительно левша, – утверждает он, больше для себя. Его телохранитель шустро забирает у меня оружие, пока Друс снова устраивается в кресле. Ланиста мгновение молча смотрит на меня, и хотя теперь он не сомневается в моей леворукости, я уверен, что он видит насквозь всю скормленную ему ложь. Он подпирает челюсть ладонью и поглаживает подбородок большим пальцем.

– У тебя есть документы, подтверждающие, что ты гражданин и имеешь право наниматься аукторатом? Ты уже был у магистрата? Я не собираюсь тратить время на возню с твоими документами, если у тебя их нет.

– Да, доминус. – я достаю запечатанные свитки из пояса и передаю ему, – вот документы от магистрата и медика.

Друс взламывает восковые печати большим пальцем и разворачивает первый свиток. Затем второй и, наконец, третий. Морща лоб, он по очереди просматривает свитки, пока я жду, прикусив щеку изнутри.

Одобрительно крякнув, Друс передает свиток секретарю:

– Ты знаешь, что с этим делать.

Затем он снова поднимается и подходит ко мне, протягивая правую руку.

– Надеюсь, ты будешь драться достаточно хорошо, чтобы произвести на меня впечатление. В таком случае, добро пожаловать в мой лудус, Севий, – он улыбается, и я чувствую знакомую дрожь в позвоночнике. – Ты и твоя левая рука станут ценной частью моей фамилии.

– Спасибо, доминус, – я пожимаю его предплечье*, но мое сердце стучит так громко, что я уверен: он его слышит.

– Пойдем со мной, – он убирает мою руку и показывает на дверь. – Мой медик осмотрит тебя и удостоверится, что ты пригоден для арены, а потом мы проверим, как ты дерешься.

Я выхожу вслед за ним из комнаты и следую по коридору.

Все время, пока мы молча идем по помещениям, которые станут моим новым домом, я уверен, что был бы в большей безопасности на арене, безоружный и окруженный львами.

__________________________________________________

Справка:

Фурии – в мифах древних римлян богини мщения, обитающие в подземном царстве.

Флоралии – в Древнем Риме праздник римской богини весны Флоры, который отмечался с 28 апреля по 3 мая. Во время праздника люди, украшенные цветами и одетые в цветную одежду, танцевали, а на столах были кипы цветов. Римляне приносили дары Флоре мёдом и молоком. Вероятно, этот праздник впоследствии был вытеснен играми в честь Флоры – флоралиями, учреждение которых относится к 238 до н. э. году, когда был освящён храм Флоры.

Галл – в широком значении галлы – племена кельтской группы. В узком – тип гладиаторов, вооруженный копьём, шлемом и небольшим галльским щитом.

Игры, посвященные Аполлону – Аполлинарии – проводились 5 июля в Цирке Максимуса.

Августалия – в честь Августа было установлено три праздника. Скорее всего, речь идет о дне его въезда в Рим (12 октября) по возвращении с Востока, который был объявлен праздником и назывался Augustalia. Ludi Augustales (сами игры) по смерти Августа были учреждены Тиберием и проводились с 5 по 11 октября под председательством трибунов вплоть до правления последних императоров

Мурмиллон (от греч. mormylos – “морская рыба”) – тип гладиатора. Мурмиллон носил шлем со стилизованной рыбой на гребне, а также доспех для предплечья (манику), набедренную повязку и пояс, поножи на правой ноге, толстые обмотки, закрывающие верх ступни, и очень короткие латы с выемкой для набивки на верху ступни. Мурмиллон был вооружен гладиусом (40-50 см в длину) и большим прямоугольным щитом римских легионеров. Он сражался босиком, поэтому ноги были самым уязвимым его местом, но благодаря отсутствию тяжелых поножей, мурмиллон мог толкнуть противника ногой в щит и тем самым опрокинуть его.

Трекс (или фракиец) – тип гладиатора. На голове фракиец носил большой шлем, закрывающий всю голову и украшенный стилизованным грифоном на лбу или на передней части гребня (грифон был символом богини возмездия Немезиды). Основная тактика фракийца – атака. Он был вооружен небольшим щитом и кривым фракийским мечом, который позволял наносить больший урон, а ноги защищались высокими поножами.

Пожимает предплечье – обычай рукопожатия в качестве приветствия зародился именно в Древнем Риме и означал добрые намерения, только римляне пожимали не ладонь, а предплечье. Таким образом человек показывал, что у него в руке нет оружия, например, меча или стилета. Кстати, отсюда пошло предосудительное отношение к левшам. Левша мог протянуть правую руку, а в левой спокойно сжимать оружие: так он обезвреживал противника и левой рукой наносил смертельные раны.

========== Глава 3 ==========

Мне следовало догадаться, что дни, пропахшие потом и пылью, еще не закончены. Даже сюда, в лазарет, перебивая ароматы лечебных трав и массажного масла, с тренировочной площадки до меня доносятся запахи мужских тел и песка. Не хватает только вони дерьма, крови и блевотины. На стремительно приближающихся Аполлинариях я снова вдоволь надышусь ими, если только Фортуна или Судьба не решат вмешаться. Я, как и все, верю в богов, но не особо надеюсь, что они успеют вытащить меня отсюда раньше, чем я снова ступлю на арену.

Сейчас я сижу в лазарете, ожидая, когда местный медик убедится, что поддельные документы не врут, и я вполне здоров, чтобы на два года наняться гладиатором. Он осматривает каждый дюйм моего тела, ощупывает каждый мускул и хмурится при виде шрамов. Периодически он берет в руки принесенный мной свиток и сверяется с ним, и каждый раз мое сердце начинает колотиться от сомнений в убедительности фальшивки.

Кажется, что проходит вечность, прежде чем медик резко кивает, лаконично произносит «очень хорошо» и зовет кого-то забрать меня. Несколько минут спустя здоровенный лысый мужик, притащив в лазарет груду барахла, выводит меня на тренировочную площадку.

– Эй, Тит, – рявкает лысый и толкает меня вперед: – Это новый аукторат. Хозяин хочет знать, стоит ли с ним возиться, – еще один толчок. – Он в твоем распоряжении.

Тренер отходит от дерущихся, кладет на землю меч со щитом и приближается. Он с меня ростом и с такими же широкими плечами, его черные волосы стянуты шнурком.

Он напоминает мне бойца, который грел мою постель этой зимой в Риме.

Он протягивает руку:

– Тит. А ты?

– Севий, – я сжимаю его предплечье.

– Теперь он твой, – произносит лысый. – Если от него будут неприятности…

– Я знаю правила, – рычит Тит, отпуская мою руку.

Мой сопровождающий что-то бурчит, затем резко кивает и уходит.

Тит слегка хмурится:

– Ты уже выступал на арене?

– Да

– Хорошо, – он выбирает два коротких тупых меча и кидает один мне. – Давай посмотрим, чего ты стоишь, Севий.

Он направляется к начерченному на земле кругу, но останавливается. Его взгляд скользит по моей руке, задерживаясь на мече в моей ладони, затем он поднимает глаза, и в них отражается улыбка, тронувшая губы.

– Значит, левша? Друс уже давно ищет такого как ты. Ты можешь сделать хозяина богачом.

Я фыркаю:

– Надеюсь, это означает, что меня приняли в фамилию.

Тит смеется:

– Если знаешь, с какого конца браться за меч, могу сразу заявить, что ты принят.

Надо же как повезло.

– Тут больше никто не умеет держать оружие в левой руке, – произносит он. – Если тебя возьмут, то твоими соперниками будут правши.

Я пожимаю плечами:

– А я другого и не ожидал, потому что всегда тренировался с правшами.

– Хорошо. Зато я ни разу не дрался с левшой.

– Тем лучше я буду выглядеть в сравнении с тобой.

Он смеется:

– Еще посмотрим, гладиатор.

Взяв мечи и щиты, мы вступаем в круг.

Со всех сторон тренируются бойцы, раздаются крики, лязгает оружие и шаркают ноги по песку. Хоть все сосредоточены на своих схватках, мое появление не осталось незамеченным. Я знаю эту игру. Сейчас меня рассмотрят, оценят и определят мое место в иерархии фамилии.

Клинок сверкает на солнце, и я концентрируюсь на сопернике, как раз вовремя, чтобы парировать удар меча Тита и не дать ему воткнуться мне в бедро. Лезвие тупое, и удар совершенно не опасен, но я не позволю увидеть меня, совершающим промахи новичка, когда люди вокруг прикидывают, насколько они меня сильнее.

Я бью в ответ, принимая на щит очередной удар Тита. Поскольку он привычно прикрывает левый бок щитом, то правый полностью открыт и уязвим, чем я и пользуюсь. Он кряхтит и отступает, затем снова делает шаг вперед, но пока он возвращает равновесие, я снова атакую его правый бок. От удара он сгибается пополам. Я хочу ударить в третий раз, но он поднимает указательный палец.

Я замираю, опустив меч и щит. Он кладет руку на бок, и, пытаясь отдышаться, с кривой усмешкой произносит:

– Рад, что не встречу тебя на арене. Проклятые левши.

Я смеюсь:

– Тренируйся со мной побольше и сможешь подготовиться к встрече с таким как я.

– Я запомню. А теперь утолим жажду и попробуем еще раз.

Тит ведет меня к двум корытам с водой. Уверен, он нарочно выбрал то, рядом с которым не стоят косящиеся на нас тренер и три гладиатора.

Тит зачерпывает воду ковшом и пьет. Я беру другой ковш, но оглядываюсь, чувствуя, как волоски на шее встают дыбом.

Друс. Ничего удивительного.

Он странно смотрится на тренировочной площадке. Он обладает властью и он излучает власть: разворотом плеч, пронизывающим взглядом. Пусть я никогда не видел его в бою, но уверен, что один его вид может повергнуть любого противника, вставшего у него на пути. В том числе и меня.

Он не отходит от телохранителей, как и любой мудрый ланиста на площадке, полной ожесточенных бойцов, но держит себя так, словно его безопасность не зависит от двух громил за спиной. Как будто они просто статуи, и любой, кто попробует перейти ему дорогу, умрет или будет искалечен раньше, чем телохранители успеют шевельнуть пальцем.

Странно, я вспоминаю услышанные о нем истории. Люди описывают его как безжалостного тирана, который не знает милосердия и убивает ради удовольствия, но шепотом они рассказывают, что он женоподобен и слаб из-за роста и хрупкого телосложения. Насколько я вижу, слухи о его слабости основаны только на его миниатюрности и голосе, который не так низок, как у большинства римлян. Чушь, он ведет себя с достоинством патриция, утонченностью, о которой воин может только мечтать.

До этого дня я не думал, что мужчина его сложения может удержаться на плаву как ланиста, но я начинаю верить в легенды о человеке, который лишь взглядом лишает сил гладиаторов крупнее его в два раза.

Я не единственный, кто заметил его появление. Другие гладиаторы сосредоточены на своих боях, старательно и ожесточенно дерутся, но все же краем глаза следят за ланистой.

Я зачерпываю воды и делаю глоток. Затем как можно тише спрашиваю:

– Значит эти слухи о Друсе – правда?

Тит не торопясь пьет и тоже понижает голос:

– Зависит от слухов. А что ты слышал?

– Что даже другие ланисты держатся от него подальше, не желая связываться с таким жестоким и беспринципным человеком.

Тит смеется:

– А есть добрые и принципиальные ланисты?

– Но другие ланисты на самом деле избегают его? – я подношу ковш к губам. – Или вернее сказать, что у них есть на это причина?

– О, ну он не так уж плох, – пожимает плечами Тит. – Просто не дай его росту обмануть тебя. Он мелкий, но попробуй перейти ему дорогу и вложи плеть ему в руку. – Медленно переведя взгляд на ланисту, он вздрагивает, после чего спокойно добавляет: – Он в состоянии заставить любого в Империи молить о пощаде. Большинство не рискуют вставать у него на пути дважды, а те, у кого хватает на это глупости, не доживают до третьего раза.

Напрашивается вопрос: каково это – оказаться рядом с Друсом, узнавшим, что гладиатор с поддельными документами стал частью его фамилии и шпионит по приказу другого хозяина.

Я делаю большой глоток.

– Так что, правду говорят? Что Друс убил половину людей в лудусе после смерти прежнего хозяина?

Тит пожимает плечами:

– Кто знает? – он подносит ковш к губам, но опускает его, не отпив. Пристально взглянув на ланисту, наблюдающего за бойцами, что тренируются на другой стороне площадки, он тихо произносит: – Калигулой* просто так не назовут.

– Что же он сделал на самом деле?

– Избил несколько человек до потери сознания, – сказал Тит в воду. – Обычно их уводят в яму, и никто не знает, что там происходит.

– Он никогда не наказывает на людях?

Тренер мотает головой:

– Хуже. Провинившиеся исчезают, и никто не знает, что с ними происходит. Ты даже не уверен, вернется ли человек живым. Многие вообще не вернулись. Иногда через площадку перетаскивают тело, выносят его за ворота и сжигают. Некоторые из ямы попадают сразу в лазарет, и мы больше их не видим. Только богам известно, продают их, или они не доживают до рассвета.

– А те, кто возвращается?

Тит смотрит на меня.

– Обычно они возвращаются все в крови и настолько избитые, что долго не могут встать на ноги, я не говорю о тренировках.

Он мотает головой и снова бросает взгляд на Друса.

– Запомни мои слова, Севий. Не зли его и вообще держись от него подальше.

Я киваю.

– Учту.

– Кстати, а если ты сдашься в бою?

Тит морщится:

– Лучше тебе выкладываться в полную силу и не делать глупостей, – он кивает в сторону Друса. – Он поймет, если ты проиграешь, но не поверит оправданию вроде «солнце светило мне в глаза».

– Хорошо, что…

– И он идет сюда, – Тит ставит ковш на подставку. – Возвращаемся в круг.

Мы скрещиваем мечи, когда Друс останавливается рядом, и я с трудом могу не отвлекаться. Я дрался перед самим Императором, но от испытующего взгляда нового ланисты на коже под туникой выступает холодный пот. Почему нет? Его жестокость вошла в легенды, но он еще не взял меня в свой лудус. Пока я не проявил себя. А если он не примет меня, тогда что? Тогда я снова встречусь с мастером Кальвой, и у раба, который знает грязные секреты о жене своего хозяина, остается не так много вариантов. Хочу я драться за Друса или нет, я должен. У меня нет выбора.

Когда мы заканчиваем схватку, то оба уважительно киваем Друсу. Он кивает в ответ.

– Ну, – обращается он к Титу, показывая на меня. – Что скажешь? Стоящее прибавление в фамилии?

– Да, доминус, – Тит вытирает пот со лба тыльной стороной ладони. – Левша, к тому же умелый.

Друс изгибает губы в странно-знакомой улыбке и мгновение молча смотрит на меня.

– Сразись со мной, Севий, – Друс протягивает руку, и Тит вкладывает в нее тренировочный меч. – Всегда хотел померяться силой с левшой.

Когда он входит в круг, я быстро оцениваю его как бойца.

Конечно, он не велик, как в плечах, так и в росте, но если он хоть раз дрался и остался жив, то это означает только одно: он быстрый. Если ланиста не хитер, то он долго не живет. Драться с ним то же, что биться против легионера, который думает как генерал, решаю я, оказавшись с ним лицом к лицу. Мне надо произвести впечатление, чтобы остаться в лудусе, но также нельзя причинить ему вред, чтобы остаться в живых.

Боги, не оставьте меня.

Друс не торопится нападать. Мы кружим друг против друга, просчитывая каждый шаг, он смотрит мне прямо в глаза. Не на мое оружие, не на ноги, а прямо в глаза. Как я смотрю в его.

Краем взгляда я улавливаю едва заметное движение. Его пальцы сжимают и разжимают рукоять меча, а спина слегка напрягается.

Я делаю выпад вперед, отталкиваю его щит своим и попадаю мечом прямо в его середину. Друс парирует удар и тоже атакует, но я отклоняюсь в сторону и отбиваю его клинок. Прежде чем он успевает собраться, я снова нападаю. Он не привык защищать правый бок оружием, но он двигается достаточно легко, чтобы уйти от удара. И достаточно быстро, потому что отклоняясь он даже успевает направить острие прямо мне в грудь.

Я кряхчу, но умудряюсь устоять на ногах и со стуком отбиваю удар щитом. Мы оба пошатываемся. Спотыкаемся. Приходим в себя. Обретя почву под ногами, снова встаем друг напротив друга. Выпад. Звон. Приходим в себя.

Он серьезный боец, быстрый и умный, пыль клубится под ногами, оружие лязгает и звенит, и тут в голове мелькает мысль, которая заставляет меня забыть о борьбе.

Я должен победить? Или позволить победить ему?

Мне нужно произвести достаточно сильное впечатление, чтобы он позволил мне остаться в лудусе, но одолеть Друса на виду у всех? Так я окажусь не только в фамилии, но и сразу в яме.

Друс ударяет меня по бедру плашмя, но прежде я проталкиваю лезвие между кожаных пластин, защищающих его тело. Крякнув, Друс останавливается. Инстинкт берет вверх, и я наношу «роковой» удар в торс, воспользовавшись потерей равновесия у противника.

Когда ланиста падает в пыль, все замирают.

Боги, что же я натворил?

Не зная, заработал я каплю уважения или экскурсию в яму, я зажимаю меч под мышкой и протягиваю руку. Он хватается за мое запястье, и я помогаю ему подняться.

– Хорошая работа, гладиатор, – он улыбается и отпускает мою руку, и паника утихает в моей груди. – Просто отличная.

Он стряхивает с себя пыль и хлопает меня по плечу.

– Буду с нетерпением ждать твоего появления на арене, – улыбка становится шире. – И конечно, увеличения своих доходов.

Я слегка наклоняю голову в надежде, что мое облегчение не столь очевидно.

– Все в воле богов, доминус.

***

Мы с Титом деремся, пока не покрываемся пылью, а пот не начинает литься с нас ручьем. Сегодня жарко, поэтому я благодарен за возможность снова напиться воды.

Пока мы молча пьем, мышцы ноют и в каждом ушибе привычно пульсирует боль. Что ж, такова жизнь.

Теперь я часть этой фамилии. Часть лудуса. Понадобится время, прежде чем определится мое место… прежде чем я займу место в здешней иерархии. В любом случае, ланиста принял меня, и отныне мой дом здесь.

Прихлебывая из ковша, я обвожу взглядом тренировочную площадку и оцениваю присутствующих мужчин. Клянусь, когда я найду того или тех, кто трахает Верину Лаурея, то затолкаю его зубы ему же в глотку и только потом передам Кальву. Это будет справедливо, учитывая, что его шашни с женой политика обрекли меня на нахождение в этом месте.

– Не ждал появления новичка, – глумливо произносит кто-то за спиной. – Новая партия рабов должна появиться на рынке только через три дня.

Не поворачивая к нему лица, я закатываю глаза. Начинается.

– Левша, – подхватывает другой гладиатор. – Этого уже достаточно, чтобы стать хозяйским любимчиком.

Кто-то одобрительно фыркает.

– Еще не вышел на арену, а уже заделался фаворитом, – вступает в разговор третий, в его голосе достаточно яда. – С таким же успехом он может сразу пойти и отсосать хоз…

– Придержи язык, – рявкает кто-то, и добавляет тихим отрывистым шепотом, – я не хочу участвовать в подобных разговорах.

Болтун резко замолкает.

– Идиот, – бормочет один из мужчин.

Я делаю еще глоток и ставлю ковш рядом с корытом

Когда я прохожу мимо, кто-то орет мне в спину:

– Эй, новичок!

Я стискиваю зубы, но не останавливаюсь и не оборачиваюсь. Я и не сомневался, что они будут издеваться, но им не удастся превратить меня в местную сучку. Они не сломают меня, но обязательно попытаются. На полпути к тренировочному кругу кто-то хватает меня за руку. Я выдергиваю ее, оборачиваясь, и неожиданно глаза в глаза сталкиваюсь с парфянином, которому оставил шрам два лета назад.

– Я к тебе обращаюсь, новичок, – рычит он.

Я делаю шаг к нему. К моему удовлетворению он испуганно отступает, но когда удивленный рокот волной проходит по толпе, глаза парфянского ублюдка сужаются, а ноздри раздуваются.

– Хочешь поболтать с новичком? – спрашиваю я. – Так здесь их полно. Мы с тобой оба знаем, что я не один из них.

Я хочу уйти, но он снова цепляется за мою руку и теснит назад. Указывая подбородком мне за спину, он приказывает:

– Иди к корыту и принеси нам воды.

– Ты знаешь, где вода. Сходи за ней сам.

И снова окружающая нас толпа пораженно ропщет, еще более настойчиво, и я не смею отвести взгляд от человека, бросающего мне вызов.

Он подходит так близко, что почти прижимается ко мне:

– Ты должен, пока я…

– И правда, почему бы мне не отвести тебя к воде? – огрызаюсь я в ответ. – Я окуну твою башку в воду, и ты будешь пить столько, сколько влезет. Это тебя устроит, гладиатор?

Осторожные смешки вокруг нас заставляют пульсировать венку над густыми бровями парфянина.

– Ты должен знать свое место, – говорит он. – Может быть ты и аукторат, но здесь?.. Здесь ты просто дерьмо, прилипшее к моей подошве, – он сплевывает мне на ноги. – Будь осторожен, гладиатор. В моей фамилии ты пустое место, новичок. А с новичками иногда происходят несчастные случаи.

Я делаю шаг вперед и почти касаюсь его телом:

– Значит так здесь добиваются положения и уважения? Да? Просто пробыв здесь дольше других? – улыбнувшись, я добавляю. – Там, откуда я сюда пришел, не имеет значения, как долго ты дерешься. Имеет значение только насколько хорошо. Важно не только выживать… – я провожу пальцем по шраму на его груди, – но и побеждать.

Его лицо вновь кривится от ярости, а губы растягиваются, обнажая зубы:

– Да ты напрашиваешься на нож в…

– Достаточно, – Тит растаскивает нас. – Если только вы не хотите отправиться в яму вместе, – он хлопает парфянина по груди.

– И ты снова окажешься там, идиот, если будешь продолжать в том же духе.

– Эй, – реагирует парфянин, – я только пытаюсь убедиться…

– Оставь, Сикандар, – бормочет Тит и повышает голос:

– Все возвращайтесь к тренировке, – он машет мне рукой. – Пошли. Я покажу тебе казармы.

____________________________________________________________________

Справка:

*Калигула – Римский император в 37-41гг. н.э., имя которого стало синонимом жестокости и тирании. Согласно историку Светонию, он постоянно повторял и руководствовался выражением «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».

========== Глава 4 ==========

Как и во всех известных мне лудусах, каждый раб, принадлежащий фамилии, на случай попытки побега носит на шее латунный жетон.

Мне сказали, на нем написано «Мастер Друс владеет этим рабом, если вы его поймаете, то задержите, пока его не заберет хозяин*».

Друс считает, что я пришел к нему как свободный человек, но это не имеет значения. Аукторат – это раб: граждане Империи оказываются в лудусе по своей воле, но осознанно отказываются от свободы на время действия контракта. Закабаленные и помеченные.

Трудно бороться с тошнотой, когда цепь смыкается на моей шее. Я был готов носить знак принадлежности мастеру Кальву, но холод металла вызывает дрожь. С самого рождения я был чьей-то собственностью, и сегодня мной снова завладел лудус. И проклятый ланиста.

Жетон легкий, но его невозможно не замечать, как и фальшивые свитки, что я нес из дома Лауреи. Холод на коже, тяжесть цепи на шее – он бесспорно на мне. Недостаточно просто принести клятву, как я клялся предыдущему хозяину – «терпеть, когда будут жечь, связывать, бить или убивать мечом*» – надо еще и носить рабский знак.

Осмотренный, помеченный, по-прежнему желающий, чтобы Судьба сразила меня, но не оставляла здесь, я иду в свою клеть в казарме.

Помещения, как и везде, разделены. У каждого бойца своя собственная клетушка, и каждая группа клеток отделена от других. Я буду жить среди других аукторатов – нас здесь пятеро – и тяжелые, запертые двери стоят между нами и остальной частью казармы. Другие гладиаторы, скорее всего, живут в общих казармах, как и в моем предыдущем лудусе. Пока они не устраивают драки и не подставляют нас всех под палки, или не шумят так, что невозможно заснуть, они могут спать хоть с дикими тварями, мне плевать.

Уверен, что сегодня ночью меня не потревожат. Впервые меня успокаивает поворот ключа в замке, так же как и дверь, отделяющая наш закуток от остальной казармы. Чувствовать себя взаперти неприятно, но новичок в устоявшейся фамилии чувствует себя в безопасности лишь до тех пор, пока стражи не отопрут наши клетки на рассвете.

Стоит мне устроиться на жесткой лежанке, как измученные мышцы болью напоминают о себе, я не сомневаюсь, что легко засну. Тьма и правда приходит быстро.