Текст книги "Месье, или Князь Тьмы"
Автор книги: Лоренс Даррелл
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– Роб, меня пугает счастье.
И вот, бедняжка привязана к легкомысленной возлюбленной. Хохочущая Трэш вопиет между статуями.
– Чертовски здорово! Ничего такого не было после Сесила Б. де Милля![144]144
Сесил Б. Де Милль (1881–1959) – американский режиссер и сценарист.
[Закрыть] – скорее всего, кричит она.
А Пиа? Опять молчит и думает обо мне? Я вижу, как, отрешенная и бледная, она бродит между камней и наверняка по своему обыкновению еле слышно насвистывает.
Входя в Прах-Кхан, ахаешь от изумления. Широкая дорога уставлена по краям изображениями духов в человеческий рост. Слева – дэвы со спокойными улыбками, раскосыми глазами и длинными ушами, которыми они слушают музыку внутренней тишины. Справа – холодные и важные асуры с круглыми глазами, приплюснутыми носами и сардонической усмешкой на губах. Те и другие небрежно держат гигантского змея, у которого семь голов с выступающими зубами и распушенными веером хохолками. Он выгибается, хочет уползти, но они держат его таким образом, что он становится балюстрадой, вдоль которой по большим серым плитам ходят посетители. Мне запомнился шорох сухих листьев под ногами. Очень похожие на своих ювелирных сестер, ящерицы протирают глазки и шуршат по камням, с любопытством наблюдая за чужаками.
Мы робели и прятали друг от друга глаза. Сразу за змеиной балюстрадой открывался во всей его роскоши лес; в древние времена поблизости было озеро, однако оно почти совсем высохло и настолько густо заросло водорослями и лилиями, что стало напоминать ирландский луг. После несколько церемонного шествия по длинной аллее духов неожиданно оказываешься в лабиринте дворов, покоев, коридоров и вестибюлей. Случайный обломок статуи геройски улыбается, несмотря на свое бедственное положение. Здесь стоит тяжкий запах разлагающегося помета летучих мышей, а из темных комнат доносится мяуканье этих ночных существ, висящих вниз головой, оно похоже на плач новорожденных в клинике, где лечат тьмой и сном.
Потом, естественно, появляется сам Ангкор-Ват – неподвижное, однако захватывающее дух свидетельство великого прошлого. Пересекающая ров широкая каменная дорога свободна от паломников. Здесь праздник цветов, торчащих из воды, точно запонки. Один водоем следует за другим, их всего три, и вокруг – зеленые луга, на которых живут белые цапли и белые, как снег, пеликаны. Пятигранные башни образуют квадрат, а пятая башня посередине; в их стенах выдолблены ниши, и в каждой сидит улыбающийся Будда под сенью девятиголового нага,[145]145
Наг – в индуистской мифологии полубожественное существо со змеиным туловищем и несколькими головами.
[Закрыть] словно под огромным пальмовым опахалом. Оказавшись рядом, ты уже не можешь оторвать взгляд от барельефов с трагическими сценами. Слоны со сплетенными хоботами замерли в смертельных поединках; сидящие на них воины выпускают тучи стрел; на колесницах – лучники, грозно жестикулируют; умирающие лежат вперемежку с мертвыми, победители и побежденные – в последней судороге схватки, как разъяренные тигры; корабли с драконами на носу плывут по мифической реке, кишащей крокодилами и гигантскими рыбами. Это и есть мир, реальный мир, в котором все друг друга пожирают. Твой и мой мир.
Но стоит отвернуться от мучительных картин, и твоя страдающая душа мгновенно успокаивается. С умиротворением смотришь на уходящее за горизонт солнце, благодаря которому все становится нежным, как зола, фиалка, как пористая мякоть гриба. Монахи в желтых балахонах вечером выходят из монастыря, чтобы тихо подышать временем возле голов наги. Их лица словно вырезаны из слоновой кости – безмятежны и отрешенны. Вот истинные потомки изображенных на воинственных фресках людей, у которых в руках копья, подносы, кувшины, которые без слов вступают в сражения и, толстогубые и длинноухие, маршируют между деревьями, где почти на каждой ветке – множество попугаев и обезьян. Маленькие телята глупых серых буйволов играют в тенистых сумерках. Пиа рядом со мной, она держит меня за руку и больше не боится.
– Я поняла, – сказала она, когда мы отправились в долгий обратный путь к поджидавшей нас машине.
Да, я тоже понял. В каком-то смысле это помогло мне постичь и остальное – долгий печальный путь влюбленных и преследовавшую их по пятам беду. Все это живет во мне как множество перепутанных кинокадров, которые налезают один на другой. Вот ливень захватил их врасплох в джунглях. Вот сломалась машина. И целые сутки они никого не могли найти, чтобы помогли. Трэш совсем разболелась, ее трепала лихорадка, она лежала потная, похожая на уродливую куклу из черного шелка. Какие-то бельгийцы из католической миссии взяли их к себе в крытую травой хижину, кишевшую насекомыми, так как начался сезон дождей. Горела слабая свеча, и маленький священник бодрствовал вместе с Пиа, качая головой, когда она предлагала ему поспать. Дождь лил как из ведра, так что до врача невозможно было добраться, да и дорога была перекрыта – ремонт. Через два дня благородное черное сердце Трэш остановилось, когда она спала; крест упал на циновку – так они узнали, что она умерла. Ее тело похоронили в сырой черной земле, чтобы оно растворилось в ней. Пиа, немного придя в себя, сообщила сначала обо всем брату, а после прислала мне полный отчет о происшедшем, который написан дрожавшей, но ничего не упустившей рукой. Она сделала это не для меня, не потому что ей хотелось причинить мне боль, о нет. Похоже, ей было необходимо осознать смерть Трэш, сжиться с нею и пробить свою немоту. Она написала, как маленькие часики Трэш тикали до утра, и тут уж, не выдержав, она сорвала их с ее руки. А потом Пиа босиком побежала в джунгли, смутно надеясь, что ее укусит ядовитая змея. Однако в непрекращающемся дожде были лишь белые пиявки с человеческий палец. Когда она приплелась обратно в миссию, то была вся облеплена ими. Ей не позволили их отодрать, чтобы не образовались ранки, в которые легко могла попасть инфекция, и вообще могло начаться заражение крови. Миссионеры принесли соль и стали сыпать ею на тошнотворных тварей. Результат превзошел все ожидания. Исторгая кровь, которую они успели высосать, пиявки отваливались, скукоживались, будто сдувшиеся шарики. Вскоре на Пиа не осталось ни одной, но она была вся в крови – в своей крови.
– Я тогда выпила очень много виски, чтобы успокоить нервы.
Но это не помогло. Это никогда не помогает.
Я понял, пока читал письмо, что для меня краски не потускнели, и она жива в моей памяти. Говорят, если любишь, то никакая разлука ничего не меняет, пока не ломается главный механизм – Память. Ложь! Софистика! Жалкое изобретательство! Прочитав длинное письмо Пиа, кончавшееся словами «Больше писать не буду. Твоя Пиа,» я почувствовал себя старым слепым псом, утратившим все ориентиры, кажется, Улисс часто такого вспоминал.
Сначала я в ярости разорвал листки надвое, но потом вдруг осмыслил, что это последнее послание Пиа, и начал их склеивать, чтобы затем положить к остальным, которые хранил в ее кожаном несессере. Медленно перечитал письмо еще раз. Сколько же у нее моих привычек! Тоже здорово нервничает (как случалось мне, когда я корпел над очередной книжкой), словно погружается в море запретов и не может писать слитно – вместо скорописи сплошные печатные буквы. Меня охватила еще большая ярость, и я бросился с письмом в уборную, чтобы навсегда избавиться от него, утопить в унитазе, однако, повинуясь нелепому импульсу, разорвал его на мелкие кусочки и съел.
Ну вот, опять нагрянула ночь, и опять я в разрушающемся городе на берегу петляющей средневековой реки. Да, иногда я прогуливаюсь по берегу, изнемогая от скуки и брезгливости. Мужчина сидит возле открытой двери и играет на скрипке. Седые раскаявшиеся грешники омываются в вечной воде. Старик-могильщик копает землю, чтобы заглушить крики мертвых. И совсем древние старики, как на изящных гравюрах, в складчатых одеждах. Невольно начинаешь думать о прежних эпохах, когда с половой зрелостью обращались тактично, не принято было выставлять интимные переживания напоказ, раньше понимали, что это драгоценный дар природы. Я сидел на тенистой площади возле Памятника Погибшим, и с каждой рюмкой pastis[146]146
Анисовый ликер (фр.).
[Закрыть] женщины становились все желанней и желанней. Пожалуй, пора стать педерастом и найти себе грациозного курчавенького негритенка из ласковых африканских джунглей.
Женщина – самое болезненное существо среди позвоночных, но куда как выносливее мужчины; где-нибудь в королевстве ископаемых составят опись всего, отпечатанного в глине и отраженного в камне, чтобы медленно вгрызаться в это еще многие века. Большие несчастья ранят настолько глубоко, что на поверхности не видно ничего, кроме улыбки. Но, увы, лишь единожды в жизни происходит что-то по-настоящему большое!
Как ни старайся, второго раза не будет. Приходит долгая ночь, и становится темно, хоть глаз выколи. Ночь пьет, как тигры, украдкой.
Если доживу до завтра, напишу герцогине.
Эта мысль не принесла мне утешения, однако я все равно записываю ее. Акт сексуального соединения как фактор развития духа и вынашивания идей есть источник всех наук, всех искусств, всех знаний, которые нужны духу как пища. Психическое развитие тоже подпитывается соитием. Половой акт очищает разум, оттачивает интуицию, определяет будущее. Но для этого он должен быть обоюдным, гармоничным актом. Эффективнее всего тот, в котором изображают зверя с двумя спинами. Я не шучу – поглядите на всю эту армию сексуальных извращенцев. Поглядите на Роба. Мы, импотенты, являемся великими собирателями objets de vertu,[147]147
Предметы добродетели (фр.).
[Закрыть] табакерок, музыкальных шкатулок, безделушек. «Вот в чем загвоздка!» – восклицает Гамлет.А потом появляется дядюшка Радостный и сообщает о великом отделении от материнской груди, отзывающемся долгим эхом, словно рыданием в темной комнате. Бедняжка Роб стал чемпионом по ожиданию на запасных путях, в пустых вокзалах, на автобусных остановках, в безлюдных кафе, в полночных аэропортах… Ожидание в затянувшемся приступе апатии и раздумий о Трэш: с ее тощими ногами она разгуливала как высший микроб.
Искусством прозы правит синкопированное размышление, ибо мысли свертываются в сердце, если их вовремя не высказать. Мысль похожа на редкую птицу, которая не показывается на глаза. Успеваешь заметить лишь трепещущую ветку, когда птичка уже упорхнула.
Говорят, если беды начинают докучать слишком сильно, то человек смеется. Комедианты ближе всех к самоубийству.
Беда одета в дни, часы,
В места и вещи, и дела,
Беду кидают с поезда,
Выбрасывают в мусоре
С судов и лодок в море -
От глаз, от уст, от рук
Скользит как уголь в печь,
Беда, ненужная нам всем,
Чтобы вернуться вновь
И с мусором воспоминаний,
И с горечью разлук,
С тленом последнего желанья
Под сводом вечного молчанья.
На черном озере луна освещает лодку, груженную тенями – сверкающими курганами винограда. Откуда-то с гор, белых от весеннего снега – звуки охотничьего рога. Я вспомнил о мистере Вальдегуре, учителе музыки Пиа, неудачливом русском князе, который постоянно играл с ней в четыре руки. В общем-то, он музицировал, чтобы заглушить тревожные подозрения. Позднее говорил, будто это было как погружение в податливую толщу звуков, все равно как в снег, в воду, в облака. Рак простаты и так далее… А если и правда он, супостат, супротив суппозиториев, а, доктор?
– Жизнь, – сказал маленький нудный священник, – всегда укажет верное направление; она – всегда на стороне благодати, главное – знать, как ее достичь.
Может быть. Может быть. Но чтобы вкусить благодати, прежде надо научиться жертвовать и отдавать, а этому научиться сложно.
Ах, эта специфическая доброта натужившихся христианских фарисеев, les pincefesses,[148]148
Жеманные задницы (фр.).
[Закрыть] из которых исторгается такой треск, будто скрипят колышки палаток.Пиа, последнее Рождество, елка с потускневшим убранством. Трэш в меховой пелерине была похожа на стоящего на задних лапах медведя из бродячего цирка, а Пиа – на пришпоренную маленькую львицу. Та ночь – мертвенный спазм… а потом потрясающая депрессия из-за упреков, раскаянья, стыда. И все же, когда я заболел, она ухаживала за мной, как за своей инвестицией. Нежность охотничьей собаки.
Есть некая тайна в том, что долго повторяемая бессмыслица постепенно обрастает значением, как обрастает пылью иголка, бегущая по пластинке. И в конце концов становится мантрой.
Я всем говорю, что грыжу Блошфорда оперировал французский хирург, оставивший у него в животе пару садовых перчаток – по крайней мере, так он выглядит. Иногда, при определенном освещении, он похож на театрального полицейского, проглотившего горошину в свистке.
Долгий литературный процесс? Представьте, каково было Мелвиллу в годы полного молчания.
Блошфорд совершает почти невозможное – он упрощает реальность. У него нет потребности в однообразии, необходимой творческому человеку. Наверно, я очень ему завидую. Блошфорд! Гр… Гр… Гав! Гав!
В торговом флоте есть на редкость выразительное словосочетание, означающее «сойти с ума»: «Войти в штопор».
Высокая и гибкая, как лоза, она была из тех прелестных шведок с узеньким устьем, опроставшись в которое, надеешься, что наконец-то сможешь нормально уснуть. (Королева.)
Глядя на себя в зеркало: «Даже бог может стать жертвой бинокулярного зрения».
Ненавидящие плоть зилоты, вперед! Я за любые мягкие столкновения. Из меня сделали отвар. Мягкий, как боксерская перчатка в лунном свете. Гурии! Слушайте мой призыв на молитву!
Рохейм[149]149
Рохейм, Геза (1891–1953) – психоаналитик и этнограф, пропагандировал применение методов психоанализа в культурологии и этнографии.
[Закрыть] утверждает, что в Центральной Австралии мать съедает каждого второго из своих детей, подкармливая этим чадом чадо старшее. К этому он прибавляет, что «все они герои» и «счастливы, как волки», а потом объявляет причиной их идиллических нравов тот факт, что они не страдают из-за отлучения от материнской груди и подавленных желаний (латентный период). Связь с гностиками? Хм. «Мы все же прирожденные психопаты, – пишет доктор Эдер. – Придумали какую-то мораль и постепенно становимся глупыми и несчастными. С этим и умираем».
Нарочитая беспомощность святых и женщин вызывает симпатию и удивление.
Тоби в порыве откровенности заявил: «За всю свою жизнь я не произнес ни единого правдивого слова, и об одном и том же событии мог говорить прямо противоположные вещи – настолько я был уверен в том, что всякое знание относительно, что наше восприятие отнюдь не всегда объективно. Я ведь, так сказать, прирожденный историк».
* * *
Оказавшись где-то посередине между конфликтующими понятиями «покой» и «движение» (точно в ловушке), человек впадает в панику и сам себя доводит до могилы; покой никогда не приносит столь необходимого успокоения и уверенности, а движение суть бесплодные перемены и беспредельная печаль. О Время – великий Плакальщик!
Их соединяло пустое пространство, тот зазор между чувствами, в котором, собственно, и возникает электрический импульс, называемый желанием.
ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО, СТИХОТВОРЕНИЕ,
ПОСВЯЩЕННОЕ ПИА
О, нежные клапаны, задайте ритм дыханью,
Плавный, как эллипс, для сна моего мужа,
Это скучное Quandl Quand?[151]151
Когда (фр.).
[Закрыть] схожее с
«Динь-дон» часов во французском городке.
На незримых башнях – как печален
Завершающий удар. Кланг! Кто там за дверью?
Сегодня он пинтами пил знаменитое вино,
Истязал себя золотистым бесценным вином.
Можно ли представить, что смерть
Стареющего писателя где-то изменит
Реальность, уменьшив пространство
На размеры его персоны?
Человек видит себя не таким,
Каков он есть. Вот в чем весь ужас.
До смерти тяжко смотреть
На самодовольную обезьянку.
А мы, твердящие «люблю»…
Хуже нам или тем, кто владеет нами? Загадка.
Дождинки на пальцах, дым Итаки,
Старый слепой пес ждет у садовой калитки.
Прошлой ночью ему снилась негритянка,
Другая Трэш, он привел её
В шелестящую чащу, с улыбкой, пахнущей
Разрытой землей, разверзшейся могилой.
Пиа пишет: «У старого азиатского врача плоское гладкое лицо, как у задумчивой кобры, зато ум весь в зазубринах, как плита древнего колодца, на которой веревки протерли множество желобков. Колодец знаний глубок, а человеческая жажда неутолима. Однако известно, что колодцы имеют обыкновение высыхать, и уровень воды в них понижается».
«Зеркала изобрели для того, чтобы наблюдать за полетом ласточек». (Сильвия. Наверняка где-то это вычитала).
Торо[152]152
Торо, Генри Дейвид (1817–1862) – американский писатель и философ.
[Закрыть] сказал примерно так: «Жизнь большинства жен состоит из молчаливого неодобрения». Роскошный интеллект в убогой оболочке. (Тоби.)
Ветер свистит в вороньем гнезде моего скелета,
В боевой рубке черепа,
В снайперском убежище глазного яблока,
Что смерть? Перемена кода, зоны пребывания.
Печаль провидца, шаркая, бредет чтобы… etc., etc.
Ребенком я упал в молоко. Потом женился и был coq en pute.[153]153
Букв.: петух на шлюхе (фр.). Здесь обыгрывается французская поговорка coq en pate – как сыр в масле.
[Закрыть] Писатель, брюхатый книгой, я бросился к Орте,[154]154
Орта – озеро неподалеку от итальянского города Стрезы.
[Закрыть] словно боялся за приплод. Вывести общие закономерности из вороха взаимоисключающих фактов и примет под силу и науке, и поэзии.
Тоби пресытился кембриджскими корибантовыми[155]155
Корибанты – в греческой мифологии божества малоазийского происхождения, служители Кибелы, их культ отличался оргаистическими танцами и экстатической музыкой.
[Закрыть] колбасами. Сумчатые преподаватели надуты, как паруса. Галеоны подбитых мехом мантий.
Les grands sensuels agréés comme moi, Robin
Les sensuelles us Amour comme elle
Dans des jar dins d'agrément jouant
Comme des poules dans les basses cours
Sont plutqbt agronomiquement acariatres
Selon les pédérastes, les putains et les pâtres.
Mais ce soir si ce joli temps permet
Si I'equinoxe persiste
Nous allons entendre chanter tous les deux
La petite doxologie des toiles d'arraignes.
Éplucher le gros oignon de I'univers
Nous deux cachés par l'éventasil de la nuit.
Écoute, с 'est le temps qui coule
C'est la nuit qui fuit. A moi Bouboul![156]156
Великие чувственники, получившие всеобщее признание, как я, Робин,
Удостоенные научных степеней в области чувственной любви, как она,
Играющие в садах развлечений
Как куры на птичьем дворе,
Они скорее несносны с агрономической точки зрения,
По мнению педерастов, шлюх и пастухов.
Но сегодня вечером, если погода позволит,
Если еще будет равноденствие, Мы вдвоем будем слушать,
Как на паутинках исполняется небольшое славословие.
Мы будем очищать шелуху с луковицы Вселенной,
Укрытые оба веером ночи.
Послушай, это течет время,
Это проносится ночь. Ко мне, Бубуль! (фр.).
[Закрыть]
Полжизни воевал я с этой ношей,
Но сдвинул ее лишь на волосок, полжизни
Надсаживал я легкие, рвал жилы.
Вы спросите: всего на волосок?
Хоть тяжелее разве что воздуха она,
Хоть медленнее Мамонтова зуба
Росла и мамонтовой ненависти?
Ногти продолжают расти и после смерти;
Вот и я тащил свой груз куда-то,
Когда уж не было дыханья.
Нес его вкупе с бременем моей загробной жизни
И с неодолимым грузом твоей кончины.
Что-то зреет вокруг этого долгого молчания, Пиа, как жемчужина безмолвия вокруг песчинки; золотой эмбрион глубинного смысла, обещанного гностикам. Говорят, кроме любви, только печаль, сладостная печаль, может развивать душу. Ах! Се beau temps оu j'étais malheureuse,[157]157
Ах! Это прекрасное время, когда я была несчастной (фр.).
[Закрыть] позиция мадам де Сталь.
Чего бы мы не отдали за безжалостное очарование Байрона?
Спокойствие и бесстрашие, даруемые при рождении, должны были бы стать естественными качествами человека, но, подсоединившись к коробке скоростей процесса, он преображается: из него выжимают истинность. Лишают индивидуальных черт, некой естественной кривизны…
Деревянная нога, ямочка с гноем, бородавка с глазком.
Ах! Молочные волынки скрытого желания! Сегодня вечером Сильвия терзает рояль Шопеном, а я читаю книжку об Индии – дымящийся навоз торговой предприимчивости.
Проза должна сверкать, как слюда. Вспышка нервного прозрения. Лунной ночью мертвецы висели в траншеях на колючей проволоке, как сперма на завитках девичьего межножья.
Сегодня я работал, качаясь под тяжестью ожерелья из суппозиториев. Я пришел к некоторым заключениям, например, секс это не физический акт, а мыслительный: Мысль на кончиках пальцев. (Тоби в апогее подавленной искренности.)
Брюс говорил мне, что Сильвия не видела сиделку, когда та шла справа. Черепная гемиплегия? Скорее всего, нет.
Пиа сказала: «Когда Трэш уходит, у меня поднимается температура». А я? А я?
Я постоянно мысленно сочиняю ей письмо, которое, наверняка, закончит свой путь в отделе невостребованных писем, попадет аи rebut, en souffrance,[158]158
Недоставленное письмо, невостребованное письмо (фр.).
[Закрыть] вот почему я страдаю от ужасного недостатка кальция. Учусь видеть сны как нечто искупительное, освобождающее меня от антиобщественных желаний, которые должны стать безвредными – и это не из-за пробудившегося гражданского чувства, а из страха перед наказанием.
Позднее начинается эмбриология скуки, и мы неизбежно впадаем в инертность. Вялый плод не желает покидать уютное чрево. Итак, развитие замедляется из-за нашей трусости, а потом и вовсе останавливается. Начинается гангрена. Люди рождаются с замороженными чувствами и бродят по земле как мертвецы. Хладнокровные. Безликие человечки, которые причиняют нам множество бед, давая волю тому, что мы героически подавляем.
Например, поэт Тобор. Его юная жена упала в жерло вулкана. Во второй раз он не женился, и чем больше проходило времени, тем дороже и дороже она ему становилась. Свою боль он изливал в стихах, тяжелых, как свинец. И уже завоевав всемирную славу, он понял однажды, что всем обязан смерти жены. Если бы она жила, то не значила бы так много для его творчества. Именно ее смерть придала энергии его поэзии. Ему стало так стыдно, что он навсегда прекратил писать.
Тело Трэш было живым барельефом, которое могло ввести в штопор мужчину на пляже. Ее красный рот походил на рану от сабельного удара смеха, на шрам, оставшийся после дуэли. Обсуждая меня с Пиа, она сказала: «Этот парень всегда пытается из говна сделает конфетку».
Если я когда-нибудь говорил, будто секс забавная штука, то лишь затем, чтобы подчеркнуть его необыкновенную хрупкость. Классическая похоть, оставь нас хоть на день.
У меня нет права подавать голос? Почему? Ведь и женолюбивый Рафаэль очень любил этот акт, вовсе не считал его одиночным – купаясь в сладкой шелковистости женских тел. В наши дни, чтобы люди чувствовали себя нормально, нужна свинцовая сперма шизофренического вырожденца.
Обвиненный Тоби в политическом цинизме, я спросил: «А от Робинзона Крузо ты тоже ждал бы гражданского чувства и политической грамотности?» Он не ответил. Сидел, ковыряя пальцем в ухе и крутя ногой в ботинке, как сексуально озабоченный кот крутит хвостом. А потом рассказал мне о своем приятеле, который все бросил и уехал в Пекин, где взял в любовницы женщину по прозвищу Прочная Москитная Сетка. И бил ее, пока она не начинала петь, как жаворонок.
Последнее слово Будды – «усердие». Уфф, тошно.
Кинематографическая компания требовала от меня идей, и я придумал великолепный сюжет: фильм о том, как снимается фильм о Распятии. Сам процесс пригвождения к кресту происходит в глубине, как на картине итальянского мастера. Три знаменитых актрисы, исполняющие главные женские роли, сидят под оливой за шатающимся зеленым столом и играют в покер. Сцена, скажем так, перенесена из maison close[159]159
Здесь: дом терпимости (фр.).
[Закрыть] на Масличную гору. Из-за пыли женщины спрятали под разноцветными косынками неухоженные волосы цвета гнилой соломы. У них морщинистая, как у старых слоних, кожа – от многолетнего употребления грима и виски – вся в пятнах, и похожа на оштукатуренную стену в летнюю пору. Они ждут сигнала и играют, не прерываясь. Всеобщие подружки – ибо это суперкино. Они смеются, показывая желтые зубы, имплантированные в отторгающие их десны; чем мягче десны, тем тверже улыбки (каламбур). Напоминая неисправимых шлюх, так сказать, новозаветных шлюх, они играют, скучая, в ожидании клиента. Вот так. А в глубине разыгрывается жалкое Представление. Занудливый еврейский агитатор расплачивается за свою самонадеянность. Иуда сидит под деревом и жует яблоко. Ему приделали огромные клыки и когти, словно он Фу Манху. Продюсер – калека, поэтому разъезжает в кресле. К тому же, он эпилептик, и у него во время съемок частые приступы. Субтитры я обещал придумать позднее.
Женщины, которые, как Пиа, любят меха, склонны к воровству. Тайную влюбленность в отца выдает страсть к тигриным шкурам. О прическе. Если волосы падают на глаза, и приходится постоянно встряхивать головой, чтобы убрать их, значит, женщина отождествляет себя с пони – и будет везти на себе своего мужчину. Пиа красила ногти лаком цвета свернувшейся крови, Трэш – белым.
Сомнительное удовольствие от любовной связи, имитация поцелуя, кто-то умирает от послеоперационного шока. Любовь, проверенное средство для оживления трупа… Мысли накрепко сцеплены, как кольца в кольчуге, и их не разорвать никакими доводами.
Когда-то его весьма занимали теории, построенные на идее существования «двойника». Однажды он даже получил им подтверждение, когда она вошла в комнату, где он отлеживался, и сказала: «Вчера, когда я заходила, температуры не было – а сегодня у тебя горячий лоб». Но вчера он был совсем в другом городе. И в это время кто-то влез в его шкуру. Кто?
Если бы у человека не было его болезней, то ему нечем было бы защититься от реальности – кто бы такое вынес?
Обед с Банко в жалком печальном шато в горах. По-видимому, свое свободное время хозяин проводит тут в одиночестве, если не считать слуги-негра. Должна была приехать Сабина, но она глаз не кажет, обижает старика.
– Чем она становится старше и серьезней, тем с ней скучнее. И рассчитывать на нее уже нельзя.
Он с тоской вспоминает ее глупые выходки сразу после окончания университета. Явилась однажды в «Максим» с львенком на поводке. Или еще: в театральном костюме собаки уселась рядом с шофером премьер-министра. Их роман привел к международному скандалу. Наверное, то время многое определило в ее жизни. «Чуть-чуть известности, и человека нет, есть только роль».
Он сказал, что дядя Пьера унаследовал ключ от огромных богатств тамплиеров, однако Пьеру его не дает, который якобы не сумеет ими распорядиться. Потом вздохнул и заговорил о доброте и красоте Сильвии:
– У нее налицо все признаки безумия, но, если подумать, ее нельзя назвать сумасшедшей, не перевернув вверх ногами всю онтологию.
Горел камин, и на храбром улыбающемся лице Банко, которое было как будто выковано успехом, я приметил печать разочарованности, неизбежного спутника денег и власти. Изнывая от скуки, старик изображал любезность и мужественно развлекал гостя своей дочери, довольный, что прочитал хотя бы одну из моих книг. Предложил лошадь для верховых прогулок. Передо мной был настоящий англичанин, настоящий лондонец. Я подумал о старых прокопченных отелях, где он жил, когда без пенни в кармане приехал из Манчестера – сегодня они выстроились вдоль Кромвель-роад. Всю ночь там горит свет. По пыльным коридорам ходят те же ночные портье, безразлично помахивая клизмами. Даже спустя много лет, когда он засыпает, усмешка кривит его губы.
– Приезжайте, – пригласил он меня. – Я почти все время один и всегда рад гостям.
Я обещал. И собирался выполнить обещание, но лето миновало, светляки погасли, потом началась страда, и зарядили дожди. К этому времени у меня остались два желания:
вновь раствориться в безликой глине,
прошу не скорбеть о внезапной кончине…
или смотреть, как румяные трупы
на экранах кривляются пошло и тупо.
