Текст книги "Влечение (ЛП)"
Автор книги: Лиза Джейн Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Лиза Джейн Смит
Влечение
Хоть всем добром пожертвуй,
крови пролитой не искупить.
Эсхил
Предисловие
Все изменилось. Мое тело,
мои желания, мои потребности.
Моя душа
За семнадцать коротких лет я видел гораздо больше горя, чем заслуживает любой человек, – а причинил еще больше. Я помню свою смерть и смерть своего брата. Меня преследует звук его последнего вздоха в болотистом лесу у Мистик-Фоллз, что в Виргинии, и вид безжизненного тела моего отца, распростертого на полу кабинета в нашем фамильном поместье Веритас. Я до сих пор ощущаю запах гари от церкви, где сожгли вампиров. Я почти чувствую на губах вкус крови, которую я выпил, и жизней, которые я отнял, ведомый диким голодом и безразличием, сопровождающим превращение. Ну а сильнее всего меня терзает воспоминание о том мальчике, фантазере и мечтателе, которым я был когда-то. Если бы у меня было сердце, вид мерзкого создания, которым я стал, разбил бы его вдребезги.
Хотя все мое существо изменилось до неузнаваемости, мир остался прежним. Дети растут, и их круглые личики со временем вытягиваются. Юные любовники тайком улыбаются друг другу, вслух обсуждая погоду. Родители спят, пока светит луна, и просыпаются от прикосновения солнечных лучей. Они едят, работают, любят. И их сердца бьются с глухим ритмичным стуком. Бег крови завораживает меня так же, как кобру – дудочка заклинателя.
Когда-то я смеялся над хрупкостью человеческой жизни и верил, что моя Сила ставит меня выше людей. На своем примере Катерина показала мне, что время не властно над вампирами, поэтому я могу не обращать на него внимания, жить одним мгновением, наслаждаться чувственными удовольствиями, не заботясь о последствиях. В Новом Орлеане я был оглушен собственной Силой и безграничными физическими возможностями. Я разбрасывался человеческими жизнями, как будто они ничего не значили. Каждая капля теплой крови делала меня живым, сильным, бесстрашным и могущественным.
Жажда крови опьяняла. Я убил многих, и это было… обыденным. Я не помнил даже лиц своих жертв. Кроме одной.
Келли.
Ее огненные волосы, ясные зеленые глаза, нежная кожа щеки… как она стояла, уперев руки в бедра… каждая деталь отпечаталась в моем мозгу с болезненной ясностью.
Дамон, мой брат, а в прошлом и лучший друг, нанес Келли последний удар.
Превратив Дамона в вампира, я забрал его жизнь; а он забрал у меня единственное, что смог, – мою новую любовь. Келли заставила меня вспомнить, что такое быть человеком, и научила снова ценить жизнь. Ее смерть – тяжкий груз на моей совести.
Теперь моя сила стала бременем, жажда крови – проклятием, а бессмертие – тяжким крестом. Вампиры – чудовища, убийцы. Я никогда больше этого не забуду. Я не позволю чудовищу вырваться на свободу. Я всегда буду нести груз вины за то, что сотворил с братом, за выбор, который я сделал за него, я буду избегать темных путей, которые ведут его в ад. Он веселится, он живет новой жизнью, полной свободы и жестокости, но я могу только сожалеть об этом.
Прежде чем покинуть Новый Орлеан, я сразился с демоном, в которого превратился мой брат. Теперь, когда я сбежал на север, подальше от тех, кто знал меня человеком или вампиром, мне осталось бороться лишь с одним демоном. С голодом.
1
Я различил стук сердца – одного сердца – совсем неподалеку.
Городской шум ушел на задний план, когда этот звук позвал меня. Она отстала от своих друзей, свернув со знакомой дорожки.
Солнце садилось над Сентрал-парком, где я нашел себе приют четырнадцать долгих дней назад, когда приехал в Нью-Йорк. Все цвета этих городских джунглей стали мягче, переходя друг в друга, предметы сливались со своими тенями. Небо из оранжевого и синего стало чернильно-черным, а влажная земля окрасилась в густой охряной цвет. Мир затих, как всегда бывает в конце дня, во время смены вахт: люди и дневные создания закрывают двери, и на охоту выходят твари тьмы вроде меня.
Кольцо, которое подарила мне Катерина, позволяло гулять в солнечном свете вместе с нормальными живыми людьми. Но испокон веков вампирам проще охотиться в те неверные часы, когда день медленно сменяется ночью. Сумерки пугают тех, кто не обладает зрением и слухом ночного хищника.
Сердцебиение начало затихать – жертва удалялась. Я в отчаянии рванулся, заставляя себя двигаться быстрее. От недостатка еды я совсем ослаб, и для охоты пришлось собрать все силы. К тому же этот лес был мне незнаком. Деревья и кусты были такими же чужими, как люди на мощеных улицах в четверти мили отсюда.
Но охотник всегда остается охотником. Я вломился в чахлый кустарник, обогнув ледяной ручей, где не было ленивых сомов, на которых я так любил смотреть ребенком. Нога соскользнула с поросшего мхом камня, и я упал в подлесок. Погоня получилась гораздо более шумной чем хотелось бы.
Обладательница сердца, которое я преследовал, знала, что за ней идет смерть. Она была совсем одна, отрезанная от общества и знающая о своей участи. Она побежала.
Интересное я, должно быть, представляю зрелище: криво подрезанные темные волосы, мертвенно-белая кожа, глаза, наливающиеся кровью по мере того, как проступала моя вампирская сущность. Я несся через лес, как дикарь, но все еще был одет в наряд, подобранный для меня Лекси, моей подругой из Нового Орлеана, только вот белый шелк рубашки обтрепался на рукавах.
Жертва набирала скорость. Но я не собирался отставать.
Жажда крови превратилась в боль – такую сильную, что я не мог больше сдерживаться. Сладкое ощущение разлилось по челюсти, и я почувствовал, как растут клыки. По мере преображения кровь в моих жилах стала заметно горячее. Чувства обострились, и я собрал все остатки вампирской Силы.
Я бросился вперед, двигаясь быстрее любого человека или животного. Инстинктом, свойственным всем живым существам, бедняжка почувствовала приближающуюся смерть и заметалась, ища защиты под деревьями. Сердце колотилось: тук-тук – тук-тук – тук-тук.
Тем, что еще осталось во мне от человека, я почувствовал стыд за свой поступок, но мне-вампиру нужна была кровь.
Последним прыжком я настиг ее – огромную прожорливую белку, которая вылезла из своей норы в поисках еды. Время замедлилось, почти остановилось, я наклонился, разорвал ей шею и запустил в нее клыки, высасывая жизнь.
Мне доводилось есть белок, когда я был человеком, и это избавило меня от чувства вины. Дома, в Мистик-Фоллз, мы с братом охотились в густых лесах, окружавших наше поместье. Большую часть года есть белок нельзя, но осенью они жиреют, а на вкус отдают орехами. Беличья кровь оказалась совсем не такой вкусной, она была вонючей и мерзкой. Это была еда – и только. Я заставил себя продолжать пить. Это была издевка, напоминание о пьянящей жидкости, текущей по человеческим венам.
С того мгновения, как Дамон убил Келли, я навсегда зарекся иметь дело с людьми. Я никогда больше не убью человека, никогда не выпью человеческой крови и никогда не полюблю человека. Каковы бы ни были мои желания, я ничего не смогу дать людям, кроме боли и смерти. Такова жизнь вампира. Такова жизнь в представлении моего брата Дамона.
В листьях вяза над головой ухнула сова. За спиной пробежал бурундук. Я опустил плечи, положив несчастную белку на землю. В ее тельце осталось так мало крови, что рана была совсем сухой, а лапки уже окоченели. Я стер с лица следы крови и шерстинки и пошел дальше в парк, оставшись наедине со своими мыслями, а вокруг меня шумел город с почти миллионным населением.
С тех пор как две недели назад я сошел с поезда, я спал в глубине парка в пещере. На бетонной плите я отмечал прошедшие дни, которые иначе сливались бы друг с другом, пустые и бессмысленные. Рядом с пещерой было огороженное пространство, куда строители сложили «полезные» обломки деревни, разрушенной для постройки Сентрал-парка, и архитектурные украшения, которые они собирались когда-нибудь установить: фонтаны, статуи без постаментов, косяки, пороги и даже могильные камни.
Я отвел от лица голую ветку – ноябрьский морозец сорвал с деревьев почти все листья – и втянул носом воздух. Скоро пойдет дождь. Я знал это и потому, что долго жил на плантации, и потому, что обостренные вампирские чувства постоянно сообщали мне самую разную информацию о мире вокруг. Переменившийся ветер принес с собой дразнящий, приторный запах ржавчины. Снова. Болезненный, металлический вкус.
Запах крови. Человеческой.
Я залез внутрь – густой запах железа был везде, он наполнял эту дыру почти ощутимым туманом. Я осмотрелся. Здесь я проводил мучительные ночи, дрожа и ворочаясь в ожидании рассвета. Снаружи, рядом с выходом, громоздились балки и двери, оставшиеся от снесенных домов и вскрытых склепов. Сверкающие белые статуи и фонтаны, которые обязательно установят в парке.
А потом я увидел. На постаменте статуи принца лежала молодая женщина, и ее белое бальное платье покрывали пятна крови.
2
В глазах все стало черно-красным, а жилы на лице напряглись от нахлынувшей Силы. Клыки выросли, быстро и жестоко прорвав десна. Я снова стал охотником и, пригнувшись, крался на цыпочках, готовясь к броску. По мере того как я приближался к ней, все чувства снова обострились, глаза ловили любую тень, ноздри раздувались, вбирая запахи. Даже кожей я чувствовал малейшие движения воздуха, изменения температуры и биение крови, означавшее жизнь. Несмотря на все зароки, мое тело готово было разорвать мягкую плоть и глотать ее квинтэссенцию.
Девушка была невысокой, но не слишком изящной. На вид ей было лет шестнадцать. Грудь неровно вздымалась в попытках вздохнуть. Темные волосы посеребрила восходящая луна. В них были шелковые цветы и ленты, которые частично оторвались; прическа растрепалась, и волосы лежали как морская пена.
Темно-красную нижнюю юбку скрывала белая ажурная верхняя. Там, где белье было порвано, обрывки багряного шелка открывали тело, демонстрируя кровь, текущую из ран на груди. Одна из замшевых перчаток осталась белой, а вторая потемнела от крови, как будто девушка пыталась заткнуть рану рукой.
Длинные подкрученные ресницы задрожали, и глаза закатились под веки. Она цеплялась за жизнь, боролась за право остаться на земле и пережить чудовищный удар.
Мои уши – более чуткие, чем у любой собаки, – легко уловили ее сердцебиение. Несмотря на всю ее силу и волю, пульс замедлялся. Между ударами проходили целые секунды.
Тук…
Тук…
Тук…
Тук…
Тук…
Весь остальной мир молчал: только я, луна и шум крови умирающей девушки. Скорее всего, она умрет в ближайшие минуты, и не от моих рук.
Я провел языком по клыкам. Я сделал все, что мог. Я поймал белку – белку, – чтобы утолить голод. Я делал все, чтобы сопротивляться темной стороне, голоду, который медленно разрушал меня изнутри. Я отказался использовать Силу.
Но запах…
Пряный, металлический, сладкий. Голова закружилась. Моей вины в нападении на нее не было. Это не из-за меня вокруг лежащего тела растекалась лужа крови. Один маленький глоточек… я уже не сделаю ей хуже…
Я вздрогнул. Сладкая боль прокатилась по позвоночнику. Мышцы напряглись и расслабились. Я сделал шаг. Теперь я был так близко, что мог прикоснуться к красной луже.
Человеческая кровь не только поддержит мое существование, она подарит мне тепло и Силу. Нет ничего вкуснее человеческой крови, и ничто не дает таких ощущений. Всего один глоток, и я стану таким же, как в Новом Орлеане: непобедимым, быстрым, сильным… могущественным. Я смогу подчинять себе людей. Я залью свою вину и избавлюсь от тьмы в душе. Я снова стану настоящим вампиром.
В этот момент я забыл все: почему я в Нью-Йорке, что случилось в Новом Орлеане, почему я покинул Мистик-Фоллз. Келли, Катерина, Дамон… все исчезло, и я, не думая, не рассуждая, припал к источнику агонии и экстаза.
Я упал на колени. Пересохшие губы полностью обнажили клыки.
Один глоток. Одна капля. Мне это так нужно. И я ведь не убью ее. Технически ее убил кто-то другой.
Сердце билось все медленнее. Струйки крови становились тоньше, сбегали по груди, пульсируя вместе с сердцем. Я наклонился, облизнулся. Она с трудом открыла один глаз. За густыми ресницами прятались глаза цвета травы и клевера.
Такие же глаза были у Келли.
Когда я последний раз видел Келли, она, умирая, лежала на земле в такой же бессильной позе.
Она тоже умерла от ножевой раны – в спину. У Дамона не хватило вежливости даже на то, чтобы дать ей возможность защититься. Он ударил ее, когда она была очень занята – она говорила, как сильно меня любит. А потом, прежде чем я успел напоить ее собственной кровью, чтобы спасти, Дамон отшвырнул меня. Он оставил ее в тусклых мертвых сумерках и попытался убить меня. Если бы не Лекси, у него бы получилось.
Застонав, я отдернул руки от девушки и упал на землю. Я попытался загнать овладевшую мной жажду крови в темные уголки сознания, откуда она вылезла.
Еще секунду я пытался успокоиться, а потом вытащил тело девушки на свет, чтобы осмотреть рану. Ее ударили ножом или другим маленьким острым клинком. Он с дьявольской точностью вонзился между ребер, но не попал в сердце. Как будто нападавший хотел, чтобы она мучилась, чтобы медленно истекала кровью, а не умерла мгновенно.
Нападавший не оставил ножа, поэтому я поднес запястье к губам и рванул кожу зубами. Боль помогала мне сосредоточиться: легкая, чистая боль, сравнимая с ощущением от режущихся клыков.
Невероятным усилием я поднес запястье к ее рту и сжал кулак. У меня было так мало крови, что этот поступок мог меня почти убить. Я не знал, сработает ли это, потому что от крови животных моя Сила стала значительно меньше.
Тук-тук. Пауза. Тук-тук. Пауза. Пульс все замедлялся.
– Ну же, – умолял я сквозь сжатые зубы, – давай.
Несколько капель крови попали ей на губы. Она вздрогнула, проглотив немного. Губы дрогнули, будто прося о поддержке.
Я сжимал запястье, буквально выдавливая кровь и вливая ее в раскрытые губы. Когда кровь наконец коснулась ее языка, ее практически вырвало.
– Пей, – приказал я, – это поможет. Пей.
Она отвернулась и пробормотала:
– Нет.
Игнорируя ее слабые возражения, я встряхнул рукой над ее лицом, вливая в нее кровь. Она тихо застонала, пытаясь не глотать. Ветер задирал ее юбки. Дождевой червяк закапывался в мягкую мокрую землю, спасаясь от холодного ночного воздуха.
А потом она перестала сопротивляться.
Губы сомкнулись на моем запястье, и мягкий язык коснулся раны. Она начала пить.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук.
Рука в испачканной кровью перчатке слабо дернулась и схватила мою руку, пытаясь подтянуть поближе к себе. Она хотела еще. Я слишком хорошо понимал ее желание, но ничего больше не мог ей дать.
– Хватит, – сказал я, сам чувствуя себя очень слабым, и, невзирая на ее хныканье, осторожно высвободил руку. Сердце билось ровнее.
– Кто ты? И где живешь? – спросил я.
Она всхлипнула и вцепилась в меня.
– Открой глаза, – приказал я.
Она послушалась, и я посмотрел в ее глаза, такие же зеленые, как у Келли.
«Скажи мне, где ты живешь», – я подчинил ее, используя последние капли Силы.
– Пятая авеню, – сонно ответила она.
Я попытался сохранить терпение.
«А дальше? Пятая авеню и?»
– Семьдесят третья улица. Дом один, Ист-сайд, Семьдесят третья улица, – прошептала она.
Я рывком поднял ее – надушенный шелк, газ и кружево, мягкая и теплая плоть. Ее кудри щекотали мне лицо, щеку и шею. Она снова закрыла глаза и обвисла у меня на руках. Кровь, ее или моя, капала в пыль.
Я сжал зубы и побежал.
3
Как только я выбежал из парка, мимо промчался двухколесный экипаж, а за ним – полисмен верхом на лошади. Я шарахнулся обратно в тень, оглушенный криками.
Я думал, что Новый Орлеан большой. По сравнению с Мистик-Фоллз так и было. Дома, конторы и лодки теснились на крохотном шумном участке около Миссисипи. Но он ни в какое сравнение не шел с Манхэттеном, где алебастрово-белые здания вздымались к небу, а люди из Италии, Ирландии, России, Германии – даже Японии и Китая – толпились на улицах и продавали свои товары.
Даже по ночам в Нью-Йорке кипела жизнь. Тихо шипящие газовые фонари заливали мощеные тротуары Пятой авеню теплым, веселым светом. Закутанные в пальто юноша и девушка, смеясь, склонились друг к другу. Мальчишка-газетчик кричал о забастовках на фабриках и коррупции в правительстве. Сердца бились в безумной какофонии, колотились и захлебывались. Запахи мусора, духов, да и просто чистой человеческой кожи ползли по улицам, как плети кудзу.
Успокоившись, я спрятался в тень, подальше от света фонарей, держа на руках тяжелое тело. У дверей отеля стоял швейцар – я дождался, пока он развернет газету, и прокрался мимо так быстро, как только мог со своей ношей. Конечно, если бы я был на пике Силы, если бы все это время питался человеческой кровью, мне бы ничего не стоило заставить швейцара забыть все, что он видел. Более того, я мог бы добежать до Семьдесят третьей улицы с такой скоростью, что ни один человек меня бы не заметил.
На Шестьдесят восьмой улице я спрятался в мокрых кустах, потому что мимо прошел пьяный. Там, среди ветвей, ничто не отвлекало меня от сладкого запаха девичьей крови. Я пытался не дышать, проклиная себя за желание разорвать ей горло. Когда пьяный прошел, я рванулся к Шестьдесят девятой улице, молясь, чтобы никто не увидел меня и не спросил о бесчувственном теле, которое я нес. Но я задел ногой камень, и он ударился о булыжник мостовой с громкостью выстрела.
Пьянчуга обернулся:
– Эй?
Я вжался в стену ближайшего особняка, безмолвно молясь, чтобы пьяница пошел дальше по своим делам. А он медлил, оглядывая все вокруг мутным взглядом, а потом вдруг свалился на тротуар и громко захрапел.
Девушка застонала и дернулась. Скоро она очнется и поймет – с громким криком, само собой, – что ее держит на руках незнакомец. Пытаясь успокоиться, я досчитал до десяти. А потом бросился вперед неровными прыжками, как будто за мной гнались все демоны ада, не заботясь о том, чтобы держать свою ношу осторожно. Шестьдесят девятая улица, Семидесятая… Капля ее крови стекла по моей щеке. За мной эхом отдавались шаги. Где-то далеко заржала лошадь.
Вскоре мы оказались на Семьдесят второй улице. Еще один квартал, и мы будем на месте. Я оставлю ее у дверей и побегу обратно…
Но, увидев дом один по Ист-сайд Семьдесят третьей улицы, я остановился.
Дом, в котором я вырос, был огромен. Мой отец построил его на деньги, которые он заработал, приехав в Америку из Италии. В Веритас было три этажа, по периметру всего дома шла широкая солнечная галерея, а до второго этажа тянулись стройные колонны. В доме можно было найти любой предмет роскоши, который в принципе существовал во время блокады южных штатов.
Но этот дом – точнее, особняк – был просто гигантским. Настоящий замок из песчаника, занимавший почти целый квартал. Тесно расположенные окна походили на внимательные глаза. Кованые железные балконы, напоминавшие те, что украшали дом Келли в Новом Орлеане, нависали друг над другом. Сухие коричневые виноградные лозы свисали на металлические кружева. Там были даже украшенные горгульями заостренные граненые башенки в европейском стиле.
Как это символично – дом, куда мне надо попасть, охраняют монстры.
Я поднялся к гигантской двери из темного дерева, украшенной резьбой. Аккуратно положив девушку на ступеньку, взялся за бронзовое кольцо и трижды постучал. Я собирался вернуться в парк, но тут массивная дверь распахнулась, как будто была не тяжелее садовой калитки. В дверях застыл высокий и тощий слуга, одетый в черный костюм. Мы посмотрели друг на друга, потом на девушку на ступеньках.
– Сэр, – дворецкий обратился к кому-то невидимому на удивление спокойным голосом, – это мисс Сазерленд…
Послышались крики и суета. Практически сразу в дверном проеме возникло множество озабоченных людей.
– Я нашел ее в парке, – начал я.
Продолжать не пришлось.
Зашуршали нижние юбки и тяжелый шелк – не менее полудюжины плачущих женщин, не считая джентльменов и слуг, высыпали на крыльцо и окружили девушку, как стайка взволнованных гусей. От густого запаха человеческой крови закружилась голова. Роскошно одетая пожилая дама – вероятно, мать – приложила руку к шее дочери, чтобы проверить пульс.
– Генри! Занесите Бриджит внутрь, – приказала она.
Дворецкий осторожно поднял девушку, не поморщившись, когда кровь полилась на его белый жилет. Экономка последовала за ним, внимательно слушая все еще плачущую мать, жестами разгонявшую горничных по местам.
– Уинфилд, пошли мальчика за доктором! Велите Герте нагреть ванну! Пусть приготовят бульон и травяную настойку! Немедленно снимите корсаж и расшнуруйте корсет! Сара, наделайте бинтов из старого белья. Лидия, пошли за Маргарет!
Толпа вернулась обратно в дом, один за другим. Остался только мальчик в бриджах и кепке, рванувший по улице, – в ночи раздавался громкий топот. Как будто дом, выплюнувший несколько мгновений жизни и семьи, снова поглотил своих жителей, окружив их теплом и защитой. Даже если бы я хотел, я не смог бы последовать за ними. Люди должны сами пригласить свою судьбу войти – даже если они об этом не знают. Без приглашения вампир не может войти в дом и вынужден оставаться наблюдателем, в ночи, вне тепла и уюта.
Я собрался уходить – и так задержался гораздо дольше, чем хотел.
– Подождите, юноша.
Голос был такой уверенный, глубокий и громкий, что я остался на месте, как будто пригвожденный некой Силой.
В дверях стоял человек. Я предположил, что это хозяин дома и отец девушки, которую я спас. И без того толстый, он выпячивал вперед перетянутый кушаком живот. На человеке был дорогой, твидовый, отлично сшитый, но совсем простой костюм. Вся его внешность, вся манера вести себя – от рыжих бакенбард котлетами до сверкающих черных глаз и полуулыбки, кривившей левую половину рта, – выражала уверенность. Казалось, что большую часть жизни он тяжело работал; мозолистые руки и красная шея говорили, что свои деньги он получил не в наследство.
Молнией проскочила мысль: как легко было бы приманить его сейчас. Всего один шаг… крови в его солидном теле хватит, чтобы не голодать много дней. Я почувствовал боль в челюсти – резались клыки, которые принесли бы смерть этому человеку.
Но такая жизнь навсегда осталась позади, сколько бы искушений меня ни окружало.
– Я собирался уйти, сэр. Я рад, что ваша дочь в безопасности. – Я отступил к теням.
Он удержал меня, положив тяжелую руку мне на плечо. Сузил глаза. Хотя я мог убить его в любую секунду, желудок противно сжался от страха.
– Как тебя зовут, сынок?
– Стефан. Стефан Сальваторе.
Я сразу же понял, что сглупил, назвав ему настоящее имя, особенно если учесть, что я натворил в Мистик-Фоллз и Новом Орлеане.
– Стефан, – повторил он, оглядывая меня. – Не собираешься потребовать награду?
Я поддернул манжеты – внезапно мне стало стыдно за мой потрепанный вид. Черные брюки, из заднего кармана которых торчал мой дневник, обтрепались. Рубашка выбилась из брюк и измялась. Ни шляпы, ни галстука, ни ремня. Вдобавок я был весь в грязи, и от меня дурно пахло.
– Нет, сэр. Рад был помочь.
Мой собеседник молчал, как будто обдумывая мои слова. Я подумал, не вверг ли его в шок вид окровавленной, лежащей без сознания дочери. Он потряс головой.
– Чепуха! – Он сжал мое плечо. – За спасение своей младшенькой я готов отдать все. Входи! Я настаиваю. Выкури сигару и позволь мне поднять бокал за спасителя моей малышки.
Он втащил меня в дом, как упрямого пса на поводке. Я попытался было протестовать, но замолчал, оказавшись в огромном холле, обитом панелями вишневого дерева. Витражные окна, днем бросавшие разноцветный свет на лестницу, сейчас сверкали под газовыми лампами, как драгоценные камни. Наверх вела огромная величественная лестница – казалось, балясины для нее выточили из целых стволов. Когда я был человеком, я мечтал выучиться на архитектора, и этот дом я с удовольствием изучал бы часами.
Прежде чем я успел как следует оценить холл, меня втащили в уютный кабинет. У дальней стены теплым оранжевым светом пылал камин, у стен, оклеенных темно-зелеными обоями, стояли обитые шелком стулья с высокими спинками. За диваном прятался стол для снукера, а между высокими двустворчатыми окнами стояли шкафы, заполненные книгами, глобусами и различными диковинами. Мой отец, коллекционировавший книги и предметы искусства, влюбился бы в эту комнату. Сердце сжалось, когда я понял, что сделал хоть что-то, чего он не сумел.
– Сигару? – Хозяин дома извлек деревянный ящичек.
– Нет, сэр, благодарю. – Сигары были отличные, из моего родного штата. Мне очень хотелось принять предложение, но сейчас даже тихий стук птичьего клюва по коре был бы невыносим для моих обостренных чувств, а облака черного дыма казались самоубийством.
– А от рюмочки не откажешься, надеюсь? – Он приподнял кустистую бровь.
– Нет, сэр. Спасибо, сэр.
Правильные слова получились сами, пока я ходил по комнате взад-вперед.
– Вот так-то лучше. – Он налил мне абрикосового цвета жидкости из хрустального графина.
– Итак, ты нашел мою дочь в парке. – Он протянул мне стакан бренди. Я не удержался, посмотрел сквозь него на свет. Это красиво, даже без учета моих вампирских чувств, превращающих каждый луч света в переливающуюся радугу.
Я кивнул и отхлебнул немного. Присел в кожаное кресло. Теплая, сладковатая жидкость успокаивала и одновременно заставляла сосредоточиваться. Всего один вечер – и я не сплю в парке, а пью отличный бренди в огромном особняке вместе с очень богатым человеком. Когда я собирался броситься в темноту, чувство невыносимого одиночества заставило меня остаться. Я не разговаривал с людьми две недели, а теперь меня пригласили в роскошный дворец. Я чувствовал незаметный никому, кроме меня, пьянящий запах людей – слуг и членов семьи; в соседних комнатах их было не менее дюжины. А в кухне сидели две собаки.
Хозяин странно посмотрел на меня, и я заставил себя сосредоточиться:
– Да, сэр. Я нашел ее на развалинах старой деревни сенека.
– А что ты делал в парке так поздно? – Он сверлил меня взглядом.
– Гулял, – честно ответил я.
Я был готов к череде неудобных вопросов, которые помогут оценить мое положение в обществе, – хотя мои лохмотья позволяли сделать определенные выводы. На его месте я бы дал себе пару долларов и выкинул себя за дверь. В конце концов, в Нью-Йорке нет недостатка в грабителях, и, хотя он этого не знал и, наверное, даже не мог вообразить, я был худшим из них.
Но его слова меня удивили:
– Не повезло, сынок? – мягко спросил он. – Почему ты сбежал из отцовского дома? Скандал? Дуэль? Воевал не на той стороне?
Я разинул рот. Как он догадался, что я не просто бродяга?
Он, кажется, понял мои мысли.
– Туфли, сынок, выдают в тебе джентльмена, в каких бы ты сейчас ни был… обстоятельствах. – Он кивнул мне на ноги. Я тоже посмотрел вниз. Туфли были грязные, стоптанные – я не чистил их с самой Луизианы. – Итальянский пошив, хорошая кожа. Свою кожу я узнаю всегда. – Он указал на собственные ботинки из крокодиловой кожи. – С этого я начинал. Я Уинфилд Т. Сазерленд, хозяин «Торгового дома Сазерленда». Некоторые из моих соседей сделали деньги на нефти или железных дорогах, но я заработал свое богатство честно, продавая людям то, что им нужно.
Дверь в кабинет приоткрылась, и вошла молодая женщина, которую я видел внизу. Спокойная и грациозная, она шла царственной походкой, но при этом очень быстро. Простая, как у служанки, шляпка подчеркивала тонкие черты. Чуть более изысканная версия девушки, которую я нашел в парке. Ресницы, такие же густые, но гораздо более длинные, обрамляли голубые глаза с легким серым отливом. Золотой оттенок волос был нежнее, скулы выше, а все лицо – мягче.
Человеческая реакция на ее красоту боролась во мне с холодной вампирской оценкой: молодое, здоровое тело.
– Доктор только что приехал, но мама считает, что с ней все будет в порядке, – тихо сказала девушка. – Рана не такая глубокая, как показалось на первый взгляд, и она уже затягивается. Похоже на чудо.
Я поерзал в кресле, прекрасно зная источник этого «чуда».
– Моя дочь Лидия, – представил ее мистер Сазерленд, – королева среди трех моих граций. Ты нашел Бриджит. Она немного… слишком темпераментная.
– Она убежала с бала. – Лидия заставляла себя улыбаться. – Думаю, папа, тебе надо подобрать чуть более жесткое слово.
Лидия мне сразу понравилась. В ней не было ни капли той joie de vivre[1]1
Радость бытия (фр.)
[Закрыть] которой отличалась Келли, но зато были ум и чувство юмора. Мне нравился и ее отец, несмотря на его вспыльчивость и шумные манеры. Это напомнило мне о моем доме, о моей семье, о тех временах, когда у меня все это было.
– Ты оказал нам большую услугу, Стефан. Прости, если я лезу не в свое дело, но мне кажется, что тебе сейчас некуда возвращаться. Почему бы тебе не переночевать здесь? Слишком поздно куда-то идти, а ты устал.
Я поднял руки:
– Я не могу.
– Вы должны, – вмешалась Лидия.
– Я…
«Скажи „нет“». Я вспомнил зеленые глаза Келли и свой обет жить подальше от людей. Но уют этого прекрасного дома напомнил мне то, что осталось в Мистик-Фоллз. Оказалось очень трудно поступить так, как следовало.
– Я настаиваю, парень. – Уинфилд положил руку мне на плечо, выталкивая меня из комнаты. – Это самое меньшее, что мы можем для тебя сделать. Уютная постель и сытный завтрак.
– Вы очень добры, но…
– Пожалуйста, – улыбнулась Лидия, – мы так вам благодарны.
– Я в самом деле…
– Отлично, – хлопнул в ладони Уинфилд. – Решено. Заодно пусть почистят и погладят твою одежду.
Я чувствовал себя лошадью, которую перед забегом обихаживают несколько грумов; экономка Сазерлендов провела меня по нескольким лестницам в заднее крыло дома, выходившее на тихий переулок. Вместо норы из краденых могильных камней я спал в огромной кровати с пологом на четырех столбиках, в комнате с камином, в доме, хозяева которого принимали меня как своего.
Вампир во мне оставался голодным и нервным. Но это не мешало человеку наслаждаться жизнью, которую я потерял.
