Текст книги "Книга об отце (Нансен и мир)"

Автор книги: Лив Нансен-Хейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

В тот вечер собралось много друзей: Хелланд-Хансены, редактор Юнис Нурдаль-Ульсен со своей очаровательной женой датчанкой Мирре, которой восхищался отец и с которой я подружилась, сын Миккельсена с женой и другие. У Миккельсена для каждого находилось доброе слово. Он не утратил добродушного огонька в глазах, даже когда отец завел разговор о немецком флоте, которому совершенно беспрепятственно позволялось продолжать измерения глубин в наших фьордах. Отец разгорячился. Он сам видел, как немецкие корабли плавали у Бальхольма, и никогда он не поверит, что кайзер привел свой военный флот к берегам Вестланна просто из любви к Норвегии и ради собственного развлечения. Что же мы за простофили, если позволяем великой державе хозяйничать у наших берегов?

Миккельсен терпеливо улыбался: «Не надо преувеличивать, Нансен. Подумай лучше, как многому мы, норвежцы, можем поучиться у дисциплинированных немцев, хотя бы их выдержанности и вежливости». Он полагал, что кайзер питает искреннюю любовь к Норвегии и что тому есть немало доказательств.

Меня всегда пугало, когда отец так расходился, как в тот раз. В таких случаях человек и дело, казалось, сливались воедино в его глазах, а ведь мы сидели за праздничным столом у самого любезного в мире хозяина. Но на сей раз опасность миновала. Отец не вышел за пределы вежливости, и доброе настроение хозяина осталось непоколебленным. Наутро многие из друзей проводили нас на «Веслемей» до выхода из фьорда, а назад вернулись на большом катере Миккельсена. Сам он, огромный и добродушный, махал нам на прощанье с вершины холма.

Путь на север, к Хаммерфесту, занял две недели, и почти все время стояла ясная солнечная погода. Только лад заливом Хустадвик опустился туман, и какое-то время казалось, что дело примет скверный оборот. Волны бились со всех сторон, то и дело сбоку и спереди раздавались гудки пароходов, но разглядеть их было невозможно. Отец, стоявший за штурвалом, был сам не свой. Он был недоволен собой. Он и сам уже не знал как следует, где мы находимся. Коре и я не сознавали опасности, так нам было худо, но я как сейчас вижу бледное лицо отца и как он переводит озабоченный взгляд с карты на компас и с компаса на волны, заливающие палубу. Наконец нас услышали на пароходе, который едва не наскочил на нас. И тут, к своему изумлению, отец узнал, что мы вышли за маяк Квитхольм. Мы изменили курс и вскоре миновали опасные мели. А там не успели и глазом моргнуть, как выскочили из тумана. И команда, и отец вздохнули с облегчением,  а  мы  с  Коре  стали  постепенно приходить в  себя.

Попутный ветер мчит нас через Вестфьорд, мимо Лофотенских островов. «Красивее ничего не видел в мире»,– говорит отец. И действительно, вид этот прекрасен. Постоянно меняя окраску, вздымались из моря горы, воздушные, нереальные, обрывистые и дикие, и все же легкие и почти прозрачные. «Это все из-за моря,– объяснял отец,– потому что снизу и сверху льется одинаково сильный свет». Напрасно пытался он спровадить меня спать той ночью. Я боялась что-нибудь упустить да к тому же знала, что, если я уйду, он будет разочарован.

Коре был пленен тоже, хоть и не говорил об этом. Он только смотрел во все глаза, и когда отец рассказывал предания об этих местах, он слушал затаив дыхание. Мы захватили с собой книги, чтобы «коротать время» в пути,– они так и пролежали нетронутые. Даже у отца не было желания взяться за книги. Только когда обычно очень тихий Грендал принялся рассказывать о Хенрике Вергеланне и его творчестве, которое он знал до мелочей, отец этим увлекся.

«Удивительный этот Грендал,– сказал он как-то,– такой молчаливый и тихий, но вдруг лицо озаряется и он весь тогда преображается».

Самое странное, что Грендал перевел Вергеланна на английский язык. Этого отец не мог понять. Такая сложная работа – и ради кого, ради чего? Никто ведь не оценит этого труда, никто за пределами Норвегии не поймет Вергеланна. Отец не переставал удивляться.

Мы прошли через сказочно прекрасный залив Равсунн и вошли в Тролльфьорд. Здесь мы некоторое время болтались в мертвой воде. Шхуна не двигалась с места, как ни надрывался мотор, Я радовалась этому. Мы оказались в самом царстве троллей. Дикие обрывистые горы устремляются там ввысь, как церковный шпили, водопады и ледники низвергаются в темное море.

Передо мной отцовская запись об этом плавании: «Лив одинок. сидит впереди у брашпиля. Неведомый мир завладел юной душой – она покорена его мощью».

Он не преувеличивал. И кого же в девятнадцать лет не зачарует такая сказочная красота! Отец и сам был очарован, хоть и плавал тут уже не раз: «Величественная поэма гор и моря, одинаково поражающая – ив шторм, и в штиль».

На всем пути от Хустадвика на север над головой стояло солнце – круглые сутки. Пылающим шаром оно спускалось за горизонт по вечерам и тут же медленно начинало подниматься.

Попали мы однажды и в настоящий шторм. Пока мы в Тромсё заливали в баки бензин и воду, ставили такелаж на грот-мачте, готовя «Веслемей» к Полярному морю, поднялся ветер, а за Лоппеном океан уже прямо-таки взбесился. Мне было так плохо, что лучше бы уж, кажется, умереть. Никто не мог оставаться внизу, все вещи мотались от стены к стене, а на полу плескалось горючее пополам с морской водой. На палубе мы промерзли до полусмерти и с большим трудом удерживались на своих местах. Отец, стоявший у штурвала, долго делал вид, что не замечает моего жалкого состояния. Наконец он все же забеспокоился и, чтобы мне помочь, был вынужден оставить штурвал, так что мы отклонились от курса и лишний час проболтались в море. Наконец мы пришли в Хаммерфест, вонючую гавань, забитую рыбачьими и моторными лодками. Когда отец отнес меня в каюту, я была в полубессознательном состоянии.

На следующий день я ожила, но теперь предстояло расставание.

«Настроение никак не поднималось, то ли из-за погоды, то ли потому, что нужно было прощаться с Лив, которой предстояло вернуться на юг, к солнцу и лету»,– пишет отец в книге «Плавание к Шпицбергену».

Я не просилась продолжать путешествие. Я уже попробовала Ледовитого океана, и с меня хватило. Но отправляться одной на юг тоже было не очень приятно. Я проводила «Веслемей» до выхода в открытое море. Старый рыбак, который должен был отвезти меня обратно на лодке, тоже был на «Веслемей». Мы с отцом долго стояли вдвоем на палубе. Прощались мы точно на веки вечные, хотя он должен был вернуться через месяц или два. Затем я сошла в лодку. Отец и Коре стояли на корме «Веслемей», мы махали друг другу, пока шхуна не скрылась в тумане.

Только когда я села на банку, рыбак рассказал мне, что когда-то здесь, в Хаммерфесте, он переправлял отца и мать к яхте «Отария». Это было после возвращения отца из экспедиции к полюсу, в 1896 году.

«Таких счастливых людей,– сказал рыбак,– я никогда не видел. Ваша мама вся светилась. А как она умела смеяться!»

IV. РУАЛ АМУНДСЕН И ОТЕЦ

Хуал Амундсен вернулся с Южного полюса весной 1912 года. Когда начали распространяться первые слухи, я была на балу. Все только об этом и говорили, но никто еще не знал наверняка, достигла ли экспедиция цели. Я заключила пари с одним из своих партнеров по танцам, искренне убежденная, что Амундсен побывал на самом полюсе.

Я совсем забыла про свое пари, как вдруг мне приносят огромную коробку конфет и восторженные стихи о Нансене и Амундсене, Северном и Южном полюсах. Я помню только последние строчки:

 
Тот пожалеет, кто решится в танце
О полюсах заспорить с фрекен Нансен.
 

Отец покачал головой: «Легкое пари,– и взял конфету из коробки.– Ясно же, что Амундсену по плечу такая задача. Очень глупо, что твой кавалер усомнился».

Уже много лет, с самого возвращения из плавания на «Фраме», отец мечтал сам отправиться к Южному полюсу. Во время его пребывания в Лондоне ему предложили возглавить английскую экспедицию в Антарктику, но другие обязанности отвлекли отца, и мечта о Южном полюсе отошла на второй план. Тут, наверное, сыграла свою роль и мысль о маме.

И все же нелегко было ему уступить «Фрам» Амундсену. Но грандиозный план семилетнего дрейфа в Арктике, выдвинутый Амундсеном в 1907 году, показался отцу гораздо более важным для науки, чем путешествие к Южному полюсу. Он надеялся, что новые наблюдения в арктических водах существенно пополнят знания, добытые им самим во время плавания «Фрама». И кроме того, для Амундсена это было делом всей жизни, тогда как у отца было много других задач. Поэтому отец целиком поддержал замысел Амундсена и помог ему в подготовке экспедиции. По его совету Амундсен провел несколько месяцев в Бергене, где Хелланд-Хансен посвятил его во все результаты первой экспедиции на «Фраме» и рассказал о новейших методах исследований. Был организован комитет во главе с Нансеном, и постепенно все было подготовлено к полярной экспедиции.

Но финансовые затруднения, как всегда, обернулись против Амундсена. Кредиторы, а их было немало, стали так настойчивы, что Амундсен под конец не показывался на люди. А когда в 1909 году Пири водрузил на Северном полюсе американский флаг,   экспедиция   Амундсена  утратила  сенсационный   интерес.

Вместе с тем исчезла надежда на то, что он сможет выполнить свои огромные денежные обязательства. И тогда Амундсен решил отправиться к Южному полюсу. Если поход удастся, он заработает достаточно, чтобы выправить положение.

Перед самым отплытием Амундсен сообщил Хелланд-Хансену, что изменил свои планы. Вместо того, чтобы, как предполагалось, идти вдоль западного побережья Америки на север, он решил по прибытии на Мадейру взять курс на юг. Он и не думал отказываться от первоначального замысла. Вернувшись с Южного полюса, он хотел немедленно отправиться к Северному. Он попросил Хелланд-Хансена после отплытия, в заранее условленный день, пойти к Нансену и рассказать обо всем. В тот же день его брат Леон   Амундсен   отправится   к   королю   с   тем   же   поручением.

Хелланд был в ужасе. Он сказал Амундсену, что его прямой долг самому до отплытия побывать у Нансена, но Амундсен считал, что в таком случае Нансен будет вынужден поставить в известность остальных членов комитета, и тогда рухнет весь план. Они долго обсуждали этот вопрос со всех точек зрения, Хелланд стоял на своем, но не смог переубедить Амундсена.

Можно представить себе, какое впечатление эта весть произвела на Нансена в первое мгновение. Ведь с его благословения и при его содействии готовилась экспедиция к Северному полюсу. Считая ее более важной, чем собственный план путешествия к Южному полюсу, он отдал свой корабль Амундсену; и все же, как он сам признался в письме к Амундсену, с болью в сердце смотрел, как «Фрам» выходил из фьорда сентябрьским днем 1910 года.

Но когда Хелланд-Хансен явился к нему со своим известием, Нансен ни словом не обмолвился о себе. Напротив, он принялся расспрашивать Хелланда обо всех подробностях нового плана. Подумал ли Амундсен об этом, и об этом? Достаточно ли у него собак, ведь их будет становиться все меньше и меньше в пути?  Позаботился ли он о том, чтобы побольше запасти сушеной рыбы наряду с другим кормом для собак? Он несказанно сожалел, что Амундсен сам не побывал у него перед отплытием, возможно, он смог бы ему чем-нибудь помочь, а может быть, пригодились бы и его собственные планы экспедиции к Южному полюсу. Сейчас ему остается только от всего сердца пожелать Амундсену удачи.

Хелланд сообщил также, что в этот вечер в Христиании состоится большая пресс-конференция, и спросил, согласен ли отец ответить на вопросы журналистов по телефону. Отец не колеблясь дал свое согласие.

У газетчиков дух захватило от сенсационной новости. Перебивая друг друга, они спрашивали: «Что говорит Нансен?» Хелланд-Хансен, улыбаясь, ответил: «Почему бы вам не спросить у него?»

На другой день это известие, подобно бомбе, взорвалось среди публики. Но лояльные и тактичные ответы Нансена на вопросы прессы оказали влияние на настроение общественности в Норвегии.

«Амундсен принял ответственное решение,– сказал он репортеру из «Афтенпостен».– Поскольку экспедиция уже была так далеко на юге (у Мадейры), естественно было идти к Южному полюсу. И я ничуть не сомневаюсь, что экспедиция свершит великие дела. Зная Амундсена, я уверен, что он в состоянии осуществить намеченное, и, если не произойдет ничего непредвиденного и все пойдет по плану, не сомневаюсь, что экспедиция даст ценные результаты. Но, как я уже сказал, этот гигантский план чрезвычайно усложняет программу».

Амундсен в конце концов сам сообщил отцу о том, почему он изменил свои планы. Он писал с Мадейры:

«Когда прошлой осенью поступили сообщения Кука и позднее Пири об их экспедициях к Северному полюсу, мне сразу стало ясно, что это смертельный удар по моему предприятию. В области полярных исследований осталась лишь одна задача, способная вызвать интерес широких масс, эта задача – добраться до Южного полюса». И добавляет: «С нелегким сердцем я шлю Вам эти строки, но другого пути нет».

И вот в 1912 году, завершив задуманное, Амундсен в первую очередь приехал к отцу. Хелланд, находившийся в это время в Пульхёгде, живо помнит, как они встретились: Амундсен, несколько смущенный и неуверенный, неотрывно глядя на отца, быстро вошел в зал, а отец непринужденно протянул ему руку и сердечно приветствовал: «Со счастливым возвращением, и поздравляю с совершенным подвигом!» Они долго стояли втроем у двери на балконе, отец спрашивал, Амундсен отвечал, Хелланд слушал. «Черты лица Амундсена все больше прояснялись от облегчения, что встреча с человеком, на которого он смотрит снизу вверх, как мальчишка на учителя, проходит так успешно»,– говорил мне Хелланд об этом памятном событии.

Вся Норвегия чествовала героя удачной от начала до конца экспедиции. В Христиании праздник следовал за праздником, и я побывала на многих из них.

Как известно, Ялмар Юхансен был среди участников этой экспедиции. Несмотря на окружавший их всех сейчас блеск и фимиам, для него экспедиция к Северному полюсу 1893—1896 годов и особенно переход с отцом к полюсу были овеяны особой славой. Стоило ему увидеть меня, как он радостно и весело кричал: «А вот и Лив, дочь лучшего из людей! Нансена! Вот это человек! Лив, иди сюда, садись со мной!»

Мне было неловко слушать эти излияния, и, чтобы утихомирить его, я спешила поскорей занять свое место.

Один из участников экспедиции рассказал, что мне преподнесен в подарок большой красивый ледник. Я не совсем верила этому, но мне показали карту, где и впрямь стояло —«ледник Лив». Он спускался с каких-то гор, которые экспедиция назвала «горы Фритьофа Нансена». И все-таки я сомневалась: ведь это могла быть и какая-нибудь другая Лив. Я отважилась спросить Амундсена. Со своей самой очаровательной кривой улыбкой на обветренном лице, слегка наклонив голову, он ответил: «Неужели же ты думала, что я могу всуе употребить твое имя?»

Из всех славословий в свой адрес Амундсен больше всего дорожил оценкой Нансена:

«Осенью 1910 года Амундсен должен был отправиться в свое большое плавание к Северному полюсу на «Фраме», но скуден был интерес к его предприятию и еще скуднее были денежные средства. Как и тогда, когда он уходил в плавание на «Йоа», ему предстояло отправиться в путь с большим долгом, и, как и в тот раз, он вышел в море втихомолку, ночью. Поздней осенью пришло его сообщение, что он изменил план и отправляется к Южному полюсу, чтобы добыть необходимые средства для северной экспедиции. Какое-то время все были в растерянности, не зная, что сказать. Это неслыханно! Отправляться на Северный полюс через Южный! Некоторые считали это предприятие грандиозным, другие (их было больше) – сомнительным, и многие подняли крик, находя выходку Амундсена недопустимой, недостойной и непорядочной. Некоторые даже хотели вернуть его. Но он был уже слишком далеко. Он уплыл своим курсом, который определил сам, не оглядываясь назад, и постепенно все забылось, все занялись своими делами. День за днем, неделя за неделей проходили в тумане. В тумане мелких дел, за которым исчезает все великое и выдающееся. И вдруг сквозь туман прорвалось яркое солнце. Пришла новая весть. Люди останавливаются, поднимают взгляд, и там, в вышине, на недосягаемой для них вершине – великий человек! Устоять не может никто – все ликуют. Взвиваются и полощутся в синем небе флаги. Люди всматриваются в открывшиеся вдруг перед ними неведомые просторы и на мгновенье забывают обо всем. Да, нам открылась новая страна».

Нансен разъяснил огромные результаты экспедиции. Эти люди провели гигантскую исследовательскую работу. С начала и до конца Амундсен шел своим путем, немногие путешествия и открытия за всю историю положили к ногам человека столь обширную область новой земли... «Ни в одной точке, за исключением самого полюса, маршрут Амундсена не совпадает с маршрутом англичан. Это очень важно для науки».

К сожалению, еще не поступило сообщений об экспедиции капитана Скотта, но, по всей вероятности, он достиг полюса одновременно с Амундсеном. Это большая удача, и тем самым значительно возрастает ценность научных наблюдений обеих экспедиций.

В заключение Нансен обратился с призывом к норвежскому стортингу и ко всем норвежцам облегчить Амундсену финансовые затруднения, связанные с подготовкой экспедиции к Северному полюсу.

«Если он отдает свою жизнь и свои выдающиеся способности этим великим делам, то мы должны радоваться и гордиться возможностью предоставить ему средства для осуществления их наилучшим способом».

Не все разделяли восхищение Нансена. В Англии считали, что, не предупредив заранее о своей экспедиции к Южному полюсу, Амундсен поступил непорядочно по отношению к Скотту, ведь он прекрасно знал о давно запланированном Скоттом путешествии в Антарктиду. Когда же стало известно о трагической гибели Скотта и его спутников во льдах, обвинения эти приняли очень резкую форму, особенно в Королевском Географическом обществе.

Нансен выступил с убедительной речью, в которой полностью оправдывал Амундсена. По мнению Нансена, экспедиция Скотта продвигалась медленно из-за непродуманности снаряжения, а тут еще прибавились пурга, обморожения, возможно, и цинга. Очень естественно и понятно, что Скотт в первое мгновение испытал горечь разочарования, обнаружив на полюсе норвежский флаг. Но он никогда не поверит, говорил Нансен, чтобы подобное разочарование могло иметь решающее значение для такого человека, как Скотт. Экспедиция Амундсена к Южному полюсу не была некорректной по отношению к Скотту, как не были некорректны по отношению к нему, Нансену, ранее высланные английская и шотландская экспедиции к Южному полюсу. Ведь все знали, что и он готовил такую же экспедицию, но это других не остановило. Ни один человек, ни одна нация не обладают монополией на неоткрытые районы земного шара. Чем больше экспедиции, тем больше результатов, а вместе с ними и знаний о нашей планете. И не в том задача, чтобы опередить соперника, а в том чтобы произвести как можно больше наблюдений. Скотт первым бы с этим согласился.

Однако судьба английской экспедиции потрясла Нансена. В некрологе, помещенном в «Тиденс Тейн»[152]152
  « Tidens Tegn»– ежедневная газета, выходившая в Норвегии с 1910 по 1940 год. (Прим. перев.)


[Закрыть], он писал о Скотте:

«Эта великая трагедия заставляет нас невольно преклонить колена. Она затрагивает самые сокровенные душевные струны, и горе  невольно выражается в человеческом сочувствии – ни в одной стране за пределами Великобритании это не ощущается так сильно, как в Норвегии. Сквозь нашу скорбь пробиваются восхищение и гордость, что и наш век еще дарит таких людей».

Нансен был убежден, что экспедиция погибла из-за цинги он также был твердо убежден, что, если бы Скотт послушался'его настоятельных советов и взял с собой собак и обычные сани вместо пони и моторных саней, бессмысленной гибели экспедиции можно было бы избежать. «Тогда он был бы сейчас с нами» – писал он своему другу – ветерану полярных исследований Клементсу Маркхэму[153]153
   Маркхэм, Клементc Роберт (1830—1916),– английский географ и путешественник, с 1893 г.– президент Королевского Географического общества. Принимал ближайшее участие в снаряжении полярной экспедиции Джорджа Нэрса в 1875 г. Автор многих географических книг.


[Закрыть], выступившему с наиболее оскорбительными заявлениями об «окутанном тайной путешествии» Амундсена. Нансен не разделял господствовавшего в Англии отношения к скоропалительной экспедиции Амундсена. Он считал, что англичане неправы, закрепляя за Скоттом монопольное право на Южный полюс. Он защищал Амундсена не потому, что тот нуждался в поддержке, а потому, что разделял его взгляды и находил убедительными его доводы.

Экспедиция к Южному полюсу с точки зрения исследования полярных районов действительно была более актуальна, чем новое плавание «Фрама» в Ледовитом океане. Отец первым сумел оценить по достоинству способности и силу духа Амундсена, без которых не было бы победы, и он не мог поэтому оставаться безразличным к удаче норвежской экспедиции. Завоевание Южного полюса стало событием, утвердившим ведущую роль Норвегии в истории полярных исследований.

Но я часто задумывалась, как все-таки относился отец к поведению Амундсена в глубине души? Пришло бы ему самому в голову взорвать этакую «бомбу»? Едва ли! Его взгляды отличались от взглядов Амундсена, соперничество не имело для него такого большого значения. Поэтому ему было не по душе, что экспедиция превратилась в гонки. Не очень понравилось ему и письмо Амундсена Акселю Хейбергу, в котором тот прямо заявлял, что «вступает в борьбу с англичанами за Южный полюс» и видит практическую задачу в том, «чтобы прийти первым».

На мой взгляд, Амундсен не только выиграл в гонке со Скоттом, но одновременно и оттеснил отца. Но я не замечала, чтобы отец рассуждал так же, конечно, нет. В тот момент вся его жизнь была безраздельно посвящена океанографическим проблемам. Для него было важно использовать время, силы и людей так, чтобы как можно больше продвинуть норвежскую океанографию совместными усилиями. Именно поэтому он так горячо поддержал планы Амундсена об экспедиции в полярные районы. По этой же причине маловероятно, что он был в восторге от планов новых экспедиций к Южному полюсу. Отдавая себе полный отчет в том, что у Амундсена – полярного исследователя могут быть другие мотивы, он все же сделал все возможное, чтобы убедить его в том, что изучение моря и атмосферы представляет для человечества гораздо большую ценность, нежели «простые путешествия», как говорится в одном из его писем к Амундсену. Еще в 1909 году, когда в Норвегии была разработана большая программа в области изучения Атлантического океана, он обращается к Амундсену, стараясь привлечь его к этой работе:

«Исследование Атлантического океана будет иметь для нас особое значение, только тогда у нас появится надежда разрешить важные проблемы, связанные с циркуляцией водных масс во всем океане. Будет непростительно не использовать полностью такую возможность. Работу, которую Вы могли бы при этом провести, я по ее объему и значению для будущего поставил бы рядом с той, которую Вы сможете провести во время Вашего дрейфа в Ледовитом океане».

Одно совершенно ясно: отец не допускал и мысли, что Амундсен после путешествия к Южному полюсу будет почивать на лаврах. В их переписке часто встречаешь строки, в которых отец старается не дать остыть планам о северной полярной экспедиции. Когда Амундсен падает духом, теряет веру в себя, колеблется и говорит об отсрочке, Нансен безжалостно напоминает, что сделано лишь полдела. В апреле 1913 года отец пишет Амундсену:

«Могу Вам сказать то, чего Вы, по-видимому, не поняли,– ни одному человеку не принес я такой жертвы, как Вам, отказавшись от экспедиции к Южному полюсу, которая должна была завершить дело моей жизни в области полярных исследований, отказавшись от «Фрама» ради того, чтобы Вы могли совершить свой полярный дрейф. Чего мне будет стоить отказ от всего, что давно было задумано, с чем я сжился, я не сразу до конца осознал, хотя, надеюсь, ни разу не дал Вам этого почувствовать».

Не удивительно поэтому, что Амундсен всегда смущался и по-мальчишески робел перед отцом. Он ведь, единственный из всех, знал, почему отец отдал ему «Фрам». Мне известно от отца, что он не таил на Амундсена обиды, не питал к нему горьких чувств. Однако разочарован он был.

Только однажды я видела Амундсена естественным и непринужденным рядом с отцом. Это было в день рождения Амундсена в 1926 году, когда в крепости Акерсхус был устроен народный праздник. Мы все, участники автомобильного кортежа, собрались и «Гранд-отеле». Кроме виновника торжества и отца, там были члены праздничного комитета и некоторые близкие. Амундсена и Нансена усадили в открытую машину, а мы поехали в закрытых такси. Вдоль всего пути, пока кортеж двигался по Карл-Юхансгате и Киркегате,  стояли люди  и  приветствовали  их  криками   «ура».

Оба героя полярных экспедиций были в приподнятом настроении и по приезде в Акерсхус произнесли по-настоящему трогательные речи в честь друг друга. Нансен чествовал «великого полярного исследователя нашей страны» за все его подвиги и особенно за последний – он только что вернулся из полета к Северному полюсу на дирижабле «Норвегия». Амундсен благодарил «великого пионера, произведшего настоящий переворот в подготовке и проведении всех полярных экспедиций, с самого начала помогавшего мне и проложившего мне путь».

Публика разразилась несмолкаемыми аплодисментами, гремело «ура». А когда эти седовласые мужи стояли рядом и с удивительной скромностью переадресовывали приветствия друг другу, ликованию не было предела.

Два года спустя Амундсен нашел свою могилу в том ледяном море, которому он посвятил всю свою жизнь. Нансен произнес глубоко взволнованную речь в память Амундсена:

«Он навеки займет особое место в истории географических исследований как человек, выросший из сокровенных глубин своего народа...

Как недавно начался его путь, и вот он завершен. А сколько великих деяний он вместил.

В нем жила какая-то взрывчатая сила. На туманном небосклоне норвежского народа он взошел сияющей звездой. Сколько раз она загоралась яркими вспышками! И вдруг сразу погасла, а мы все не можем отвести глаз от опустевшего места на небосводе. Амундсен не был ученым, да и не хотел им быть. Его влекли подвиги и действие. Потому и стал он немеркнущим образцом для молодежи нашего времени. Во всей его деятельности мы чувствуем его неотступную мужественную волю. Как сказал Ибсен, «Будь верен самому себе, и ты завоюешь венец жизни». Он был верен лучшему в себе. Все свои зрелые годы и все, что имел, он пожертвовал для осуществления идеалов своей юности.

Столетиями имя его, в лучах северного сияния, будет сверкать над молодежью Норвегии.

Люди, равные ему мужеством, волей, заставляют верить в народ и в его будущее. Еще молод мир, если он порождает таких сынов».