Текст книги "Книга об отце (Нансен и мир)"

Автор книги: Лив Нансен-Хейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

XV. В ПРОМЕЖУТКАХ МЕЖДУ ПОЕЗДКАМИ

« Не сделаешь ли ты мне одно одолжение?– спросил меня как-то отец в феврале 1924 года.– Поди, пожалуйста, в «Тиденс Тейн» к своему приятелю Рольфу Томмесену и скажи ему, что пора бы уже напечатать ту статью, которую твой отец давно уже передал в газету».

Статья была посвящена гренландскому вопросу,[212]212
  Гренландский вопрос возник в связи со спорами между Данией и Норвегией из-за восточной части Гренландии, на которую Норвегия предъявила свои права. С конца XIX в. норвежские рыболовы и охотники на морского и пушного зверя постоянно вели промысел у восточных берегов Гренландии и имели здесь свои охотничьи базы. В мая 1921 г. датское правительство объявило о переходе всей Гренландии под управление датской администрации. Это постановление лишало норвежцев их привилегий в Восточной Гренландии, и поэтому в Норвегии поднялась волна антидатских настроений. Осенью 1923 г. между Данией и Норвегией начались переговоры, в результате которых 9 июля 1924 г. было заключено соглашение о Восточной Гренландии. По этому соглашению, норвежцы получали в Восточной Гренландии одинаковые права с датчанами на ловлю рыбы и охоту, использование земли, создание метеостанций и т. п. Несмотря на соглашение, противоречия между Данией и Норвегией сохранились, и норвежцы вели постоянную борьбу за усиление и расширение своего влияния в этом районе Гренландии. В 1930 г. в Норвегии был разработан трехлетний план исследования Восточной Гренландии. А в 1931-м правительство Норвегии, после высадки специального отряда, объявило о присоединении к Норвегии Восточного берега Гренландии. Дания заявила протест. В 1933 г. в Гааге датско-норвежский конфликт был разрешен международным судом в пользу Дании, но за Норвегией было признано право на организацию рыболовства и других промыслов на Восточном побережье Гренландии.


[Закрыть] вокруг которого за последние годы разгорелась политическая борьба между Данией и Норвегией и которому в общественных кругах Норвегии придавалось большое значение. Дания претендовала на всю Гренландию; это вызвало большое возмущение норвежской общественности, причем она в этом споре опиралась на аргумент, заключавшийся в том, что Норвегия должна защитить от посягательств свои законные права на промысел в этом районе. В 1923 году датскому правительству была направлена нота с предложением начать переговоры, и обе стороны занялись обсуждением спорных вопросов, не касаясь, однако, важнейшего с точки зрения международного права вопроса о суверенитете.

Отец не одобрял этого и считал, что сейчас высказывать какие-то претензии к Дании несвоевременно. С этих позиций и была написана его статья, которую он передал Томмесену, стороннику противоположного мнения.

Любезный и обаятельный Рольф принял меня хорошо, но совершенно очевидно было, что статья моего отца ему не по вкусу и печатать ее он не торопится. У Нансена небось столько хлопот во всем мире, думал он, наверное, что на сей раз пусть он предоставит решать наши домашние дела тем, кто давно уже и горячо за них борется.

Однако же Нансен отнюдь не перестал интересоваться норвежскими делами, хотя и был теперь занят задачами европейского масштаба. Он считал, что национальная гордость может выражаться разумнее, чем воплями о том, что Норвегия утратила за сотни лет,– Бухюслен, Хэрьедален, Гренландию, Фарерские острова и Исландию,– или переименованием Христиании в Осло, перенесением праха Торденшельда в Норвегию и прочими пустяками.[213]213
   Хэрьедален и Бухюслен – небольшие районы юго-западной Швеции, на границе с Норвегией. В старые времена принадлежали Норвегии. Первый район перешел к Швеции в 1645 г., второй в 1658 г. Фарерские острова принадлежали Норвегии с 1035 г., Гренландия – с 1261 г. и Исландия – с 1264 г. В дальнейшем после установления в Норвегии датского владычества эти территории также попали под датское управление, а после образования шведско-норвежской унии (1814 г.) Фарерские острова, Гренландия и Исландия остались за Данией.
  Торденшельд, Петер (1691 —1720),– известный норвежский флотоводец, получил широкую известность благодаря своим успехом в морских сражениях со шведами. Похоронен в Копенгагене.


[Закрыть] Напротив, если Норвегии сейчас придется взять на себя ответственность за управление населенным западным побережьем Гренландии, это будет национальным бедствием. В лучшем случае мы это сделаем не лучше датчан, а скорее всего даже хуже, поскольку у нас нет никакого опыта. Подумать только, каких это потребует затрат! Захотят ли норвежцы тратить такие суммы, какие затратила на Гренландию Дания за последние пятьдесят лет? «По-моему, в Норвегии есть такие районы, на которые мы можем потратить свои излишки с куда большей пользой».

Но больше всего его возмущала несправедливость по отношению к эскимосам. В этом споре о них совсем не подумали:

«Законные хозяева этой страны – эскимосы, их интересы имеют здесь решающее значение. Лучше всего будет, если и датчане, и норвежцы, да и остальные народы отступятся и оставят эскимосов в покое, без европейского вмешательства. Из опыта давно уже хорошо известно, что под влиянием белой расы и ее «культурной деятельности» первобытные народы разлагаются и в конце концов гибнут.

В других, более благоприятных зонах такое вытеснение и уничтожение оправдывали тем, что, мол, туземцы сами не умеют использовать богатства своей страны. Если отнимут землю у эскимосов, а их самих погубят, не будет и этого оправдания. Самые самодовольные европейцы не посмеют утверждать, что они в конечном счете сумеют использовать эту землю значительно лучше, чем эскимосы. Говорят о какой-то горстке эскимосов. Эта горстка сейчас составляет 10 тысяч! Интересно, сколько европейцев прокормит Гренландия, если исчезнут эскимосы. Тогда там действительно будет горстка людей, к тому же очень маленькая».

Рольф Томмесен поступил, как всегда, благородно и поместил эту статью на следующий день после разговора со мной. Заканчивалась она словами Нансена о том, что во время этого датско-норвежского спора ему часто вспоминалось письмо, которое один эскимос написал священнику Паулю Эгеде, сыну Ханса Эгеде[214]214
  Эгеде, Ханс (1686—1758),– первый норвежский миссионер в Гренландии; основал норвежскую колонию Готхоб на западном берегу Гренландии. Его сын Пауль Эгеде (1709—1789) продолжил пасторскую деятельность отца среди гренландских эскимосов. П. Эгеде составил первый эскимосский словарь (1750 г.) и написал грамматику эскимосского языка   (1760 г.).


[Закрыть], в 1756 году. Эскимосы узнали о том, что англичане и французы воюют и убивают друг друга.

«Когда я через переводчика спросил у шкипера о причине такой бесчеловечности,– пишет эскимос,– он ответил, что война идет из-за земли (Канады), которая лежит напротив нашей земли, от нее туда плыть три месяца. Тогда я подумал, что у них не хватает земли и жить негде, но он сказал – нет, просто важные господа желают подчинить себе побольше земель и народов. Я так сильно удивился такой жадности и так испугался, что она обратится на нас, что чуть не потерял душу... Но потом я себе сказал: «Слава богу! Мы бедны и не имеем ничего, на что могли бы позариться жадные каблунаки (европейцы)... Какие мы счастливые люди, что лишены такой сильной прирожденной жадности!» Я частенько дивился, глядя на христиан, и не мог их понять. Их учителя поучают нас, как надо избегать дьявола, которого мы и не знали, а озорники-матросы просят дьявола, чтоб он их взял и разразил. И если бы я сам не знал многих хороших и порядочных христиан, то пожелал бы, чтобы мы лучше никогда их не видели, чтобы они не могли портить наш народ».

Гренландия – Гренландией, думал отец, а у нас есть задачи и поважней. Многим районам грозило разорение. Государственный долг был так велик, что даже проценты на него превышали весь прежний бюджет. Долг с каждым годом все возрастал, и не предпринималось никаких шагов к тому, чтобы как-то исправить положение.

В это время Нансен познакомился с молодежью, интересующейся политикой. Один из них, инженер Юаким Лемкуль, приезжал в Пульхёгду, чтобы ознакомить отца с проектом новой политической организации. Мысли, высказанные им, для отца были не новы. Он увидел в этой программе свою заветную мечту «сплотить норвежский народ»– города и села, все партии, все сословия. Отец считал, что в этом заключается единственная возможность спасения «нашего тонущего корабля».

После совещания у Миккельсена в Гамлехаугене в 1925 году был образован Отечественный союз. В его программе выразилось стремление старых соратников по 1905 году упрочить будущее Норвегии... На учредительном собрании в Бергене выступил Миккельсен, а в нашей столице, которая с 1925 года была переименована в Осло, выступил Нансен. Через несколько месяцев Миккельсен скончался, и теперь Нансену предстояло продолжить эту работу, пока позволят силы.

Отечественный союз ставил своей целью поднять экономику и промышленность страны, а имя Нансена стало знаменем, вокруг которого сплачивался он в первые годы своего существования. Даже те, кто не вдавался особенно в политические цели союза, шли за Нансеном, и при жизни отца в него входило много бескорыстной молодежи. Самый большой митинг состоялся на стадионе в Тёнсберге летом 1928 года. Послушать выступление отца собралось тысяч пятнадцать народу. Мы с ним стояли наверху и смотрели, как сюда приближалось от города длинное факельное шествие. Красивое это было зрелище в светлый летний вечер. Когда отец, все еще гибкий и стройный, направился к трибуне, все разом стихло.

Самое горькое в нашей истории, говорил отец,– это наша неспособность объединиться. Сам он не политик, а потому не ослеплен пристрастиями и может яснее взглянуть на все происходящее. Партийная раздробленность, по его мнению, представляет собой наибольшую опасность для нашей страны. Она неестественна и нездорова. Наших хейре и венстре разъединяют сейчас пережитки тридцати—сорокалетней давности. Противоречия между остальными буржуазными партиями также несущественны. Но если противопоставить эти партии и партию коммунистов, то здесь действительно обнаруживается непреодолимая пропасть как в мировоззрении, так и в программе.

Сейчас наша задача – поставить на ноги экономику страны и создать человеческие условия для всех классов. Нам придется экономить на государственных расходах, чтобы начать выплату долга, и уменьшить бремя налогов. Сделать можно многое, отчасти даже малыми затратами, но одна партия с этим не справится. Тут все должны сплотиться.

Нужно использовать все присущие нашему народу таланты и особенности характера. Некоторые, думают, что мы должны громко заявить о своих забытых правах на какие-то области и страны. А это совершенно не годится. Подъем страны должен основываться на наших собственных, внутренних ресурсах, на их использовании и совершенствовании. «Так сплотим же всех норнежцев и норвежек, чтобы сообща добиться расцвета нашей родины и обеспечить будущее норвежского народа!»

Со времени первой мировой войны отец неуклонно верил в то, что политика крупного масштаба может объединить партии и народ вокруг важнейших национальных задач. К партийной политике он не питал уважения. Думаю, что ему и в голову не приходило, что можно представлять какие-то взгляды и интересы посредством существующих партий, они просто не существовали для него, он не верил, что с их помощью можно привести какое-то дело к победе. Он принимал всерьез споры между муниципалитетами и стортингом и не признавал за партиями их роли как проводников демократии и глашатаев воли народа. Так мне по крайней мере кажется сейчас, когда я оглядываюсь на прошлое. Не знаю, может быть, отец достиг бы большего, если бы понял, что нужно не стоять вне партий, а самому заняться партийной политикой, с тем чтобы она стала более дельной и бескорыстной.

До мировой войны одно время казалось, что он близок к этой мысли. Он принял участие в создании партии Свободомыслящих венстре, которая возникла как оппозиция старым венстре. Но он не участвовал в деятельности партии и так и не научился подчиняться разумным партийным требованиям. В Отечественном союзе он тоже признавал только то, что соответствовало его собственному представлению об идеальном народном единении.

В то время, когда он боролся за создание этой партии, многие понимали его неправильно. Но он вовсе не был, как считали некоторые, сторонником фашизма, ни он, ни Миккельсен. Напротив, в Лиге наций он всегда выступал непримиримым противником Муссолини, в принципе отрицая политику силы. Не был он и «врагом коммунизма», как говорили другие. Он не верил в необходимость коммунизма в Норвегии, но признавал и понимал причину коммунизма в России и стремился судить о Советах справедливо.

Он был за политику единения – на рационалистической основе – и понимал под нею единение во имя главнейших интересов, такое единение, чья сила в разносторонности, при которой равны возможности всех сил и все они используются. Он не хотел отказываться от партий, но хотел поднимать великие социальные вопросы, вокруг которых могли бы объединиться добровольно все партии.

В эти годы многие считали, что для Нансена есть достойные задачи на родине, среди этих людей были и некоторые партийные лидеры. Во время правительственного кризиса 1926 года была сделана попытка создать неполитическое коалиционное правительство во главе с Нансеном. Венстре и их лидер Юхан Людвиг Мувинкель[215]215
   Мувинкель, Юхан Людвиг (1870—1943),– норвежский политический деятель, крупный судовладелец, один из лидеров партии Венстре; премьер-министр Норвегии в 1924—1926, 1928—1931 и 1933– 1935 гг.


[Закрыть] ушли в отставку, Ивар Люкке[216]216
  Люкке, Ивар (1872—1949),– норвежский политический деятель, член стортинга в 1916—1945 гг., один из лидеров Крестьянской партии; премьер-министр и министр иностранных дел в 1926—1928 гг.


[Закрыть] должен был создать правительство большинства в коалиции с Крестьянской партией, но Крестьянская партия отказалась войти в правительство без венстре. В это время независимо от стортинга было высказано предложение сформировать правительство во главе с Нансеном. Предложение исходило от руководства Свободомыслящих венстре, и, вероятно, авторами его были Ула и Рольф Томмесены из газеты «Тиденс Теин». Во всяком случае, предложение было подписано  Рольфом Томмесеном и вручено представителям буржуазных партий стортинга. В качестве программы этого правительства предлагалось стабилизировать финансы.

Лидеры хейре, венстре и свободомыслящих венстре в парламенте единодушно решили не принимать предложения, но сперва Люкке должен был узнать, что думает о таком Правительтве стортинг. Он готов был лояльно отнестись к этой мысли, если окажется, что под ней есть политическая почва в лице большинства стортинга. Однако такой почвы не нашлось, к тому же и хейре, и венстре возражали, и тогда Ивар Люкке сам составил правительство.

Опытные парламентские деятели говорят, что план был ненадежным и преждевременным. В Норвегии еще не бьио правительства, которое было бы образовано независимо от партий, представленных в стортинге. Отец тоже не относился к нему серьезно, но сама идея была ему по душе, и, насколько мне известно, он не ответил категорическим отказом. Он поставил условие, чтобы это предложение было единодушно принято всеми буржуазными партиями, не питая никаких иллюзий относительно такой возможности. Люкке сказал, что сам он всячески отговаривал Нансена от этой затеи. Вероятно, как раз в такой момент я неожиданно появилась в Пульхёгде. Адвокат К. Ф. Мишле, бывший государственный советник от партии Хейре, сидел у нас в холле и беседовал с отцом.

Я сразу же поняла, что между ними шел оживленный спор. Наконец Мишле открыл последнюю карту: «Брось, Нансен,– услышала я,– ты не политик, для тебя попасть в правительство ничего не значит. А я вот, к примеру, в политику влюблен. Жить без нее не могу». Отец просиял, как солнышко. Он согласен, совершенно согласен. Для него это ничего не значит, напротив, для него это даже жертва. Он бы рад от этого избавиться.

«Ах, я, наверное, помешала?»– сказала я и хотела уже удалиться. «Что ты, не уходи никуда, дружочек!– горячо сказал отец.– Мы уже наговорились, иди сюда, посиди с нами. Попьем, пожалуй, чайку».

Мишле тоже стал меня уговаривать остаться. Он был весел, любезен и совершенно счастлив результатом своей беседы с отцом.

На следующий год началась новая кампания. Отца выставляли кандидатом в депутаты стортинга от Акерсхуса. Целая депутация во главе с Рольфом Томмесеном отправилась в Телемарк, где в это время охотился отец. Депутация как раз подошла к охотничьей хижине, когда появился отец с ружьем на плече и с полным ягдташем белых куропаток. Он был в превосходном расположении духа и весело приветствовал гостей. Но услышав, для чего они предприняли такую далекую поездку, он только улыбнулся и покачал головой. «Ну что ж, во всяком случае утро вечера мудренее»,– ответил он, чтобы не слишком огорчить их.

Наутро он ответил категорическим отказом, как они и ожидали.  Но вечер прошел удивительно хорошо, и все  сочли, что ездили не зря. К тому же он подарил им целую охапку куропаток.

«Вот вы и вернетесь не с пустыми руками», сказал отец на рощанье.

Мысль о том, чтобы нам с Андреасом строиться на земле Пульхёгды, скоро приняла реальную форму. Отец вместе с нами отметил участок под дом и выбрал для него место. Архитектором был старый приятель из люсакерского кружка – Арнстейн Арнеберг. Мы попросили его сделать эскизы, и отец с живым интересом рассматривал аккуратные чертежи. Когда приступили к строительству, он то и дело приходил на площадку и радовался, глядя, как растет дом.

Но дом строился несколько лет. Когда – в 1925 году – мы оконец в нем поселились, нашей дочке Еве исполнилось уже два года, и они с дедушкой стали большими друзьями.

Отец очень любил детей, да и его все дети любили. Но дедушкой быть ему еще не приходилось. Теперь у него были родные внуки, и он мог шаг за шагом наблюдать их развитие, не неся при этом трудных и ответственных обязанностей воспитателя. Да, впрочем, он и не считал, что тут нужно какое-то воспитание. Ева была, на его взгляд, совершенством. Дорожка между нашими домами теперь служила для прогулок дедушки и внучки. Никто из нас не смел нарушить уединение отца в башне, никто, кроме Евы. Вдруг раздается звонкий голосок в телефонной трубке: «Это я, дедушка!» И сразу же скрипят половицы в его кабинете. «Подожди, малыш, сейчас иду»,– отвечает дед, а сам уже надевает шляпу. И рука а руке они выходят из дому.

Отец хотел, чтобы Ева как можно чаще завтракала и обедала с ним. Ее место было рядом с ним, даже если к обеду бывали гости. Он сам ухаживал за ней во время еды. Если бы никто не мешал, он, наверное, стал бы кормить ее с ложечки. Что бы она ни сказала, казалось ему замечательным. Любимой шуткой у них было: «Какой кашки хочешь – рисовой или березовой?»– «Ну да, дедушка, разве ты мне дашь березовой каши!»

Если Ева целый день не приходила в гости, он прибегал сам: «Ну, где девчушка? С ней ничего не случилось?»

А перед тем как уйти, обязательно с ней поиграет. Часто он песедовал о чем-нибудь с зятем. Хорошо, когда с новым сыном можно поговорить обо всем на равной ноге. Коре и Одд давно уже вышли из «детского» возраста, но трудно отцу привыкнуть к тому, егo родные сыновья уже стали взрослыми мужчинами и имеют право голоса.

Когда я вернулась из Америки, Одд жил в Тронхейме. Но в каникулы он приезжал домой и наполнял оба дома, особенно наш с Андреасом, песенками и остротами из студенческих капустников. Способности у него определенно были. Мы очень веселились, да и отец тоже не мог удержаться от улыбки, но в то же время все это очень его заботило. «Такой талант опасен!– говорил он хмурясь.– Никогда не бывает, чтобы из людей с такими развлекательными талантами получалось что-нибудь путное. Попробуйте, назовите хоть одного». Я тут же называла нескольких, но только портила все дело. Эти-то? Да это же роскошное подтверждение его теории!

Бывали моменты, когда отец искренне веселился шуткам своего сына. Но стоило ему задуматься над ними, как веселье проходило. И когда тетя Малли однажды очень серьезно сказала: «Поверь мне, мальчику надо было стать актером»,– он совсем вышел из себя.– Актером! Дальше некуда! Второсортный актеришка! Что может быть хуже?

«Да отчего же второсортный?»– спросила его тетя Малли. Она была уверена, что Одд стал бы великим актером. У него же все задатки – драматический талант, юмор, способности, великолепный голос, прекрасная сценическая внешность. Но все было напрасно. Актерское искусство – ненастоящая работа, во всяком случае не для его сына. Подумать только о театральных нравах!

Но Одд все это пропускал мимо ушей и по-прежнему вел вольную студенческую жизнь в Тронхейме. Впрочем, это не помешало ему хорошо сдать выпускные экзамены. Теперь он стал дипломированным архитектором, и отец наконец успокоился и не скрывал своего удовольствия и гордости. Он даже к актерам стал относиться более терпимо.

Вскоре Одд справил помолвку с Кари Хирш. Отцу предстояло познакомиться с невесткой. Нужно было устроить так, чтобы встреча прошла непринужденно, по-домашнему, и мы решили, что лучше всего, если это произойдет в один из вечеров. Кари и Одд были уже у нас, когда мы заслышали в прихожей шаги отца. Кари, только что такая храбрая, вдруг перетрусила и, вконец растерявшись, спряталась за моей спиной. Отец вошел и вопросительно оглядел комнату, ведь он, кажется, пришел знакомиться с будущей невесткой? Он подошел ко мне, поздоровался, и я почувствовала, как сзади Кари вцепилась в пояс моего платья. И тут ей пришло в голову правильное решение. Еще не успев разглядеть ее хорошенько, отец почувствовал, как ее руки обняли его за шею, и тут же получил поцелуй в щеку. Он сразу же растаял, и Кари навсегда завоевала его сердце.

В этом же, 1925, году Имми занялась живописью и стала учиться в Академии у своего будущего мужа профессора Акселя Револьда. Отец с живым интересом следил за ее успехами.

«Моя младшая дочь – художница»,– говорил он с гордостью, когда его спрашивали о детях. Имми была отличным товарищем на охоте, на рыбалке, в походах, и не раз сопровождала его в поездках.

Возвращаясь на родину, он радовался, что снова увидит внучку. «Передай привет красавице Евочке и скажи ей, что в первое же утро я жду ее к завтраку»,– писал он нам.

В 1927 году, когда родился наш первый сын, тоже было немало радости. Дед взял младшенького на руки. «Крепенький парнишка, из него будет толк»,– сказал он. Но пока его больше интересовала Ева.

Имя мальчику дали лишь спустя полгода. Вообще-то нам не хотелось называть ребенка в честь кого-то, но как-то естественно Ева была названа в честь моей матери. Мне это казалось долгом по отношению к маме, которая не раз говорила мне: «Правда же, если у тебя когда-нибудь будет дочка, ее будут звать Евой?» И я обещала, что так и сделаю.

По справедливости следовало бы назвать мальчика в честь кого-нибудь из семейства Хейеров. Но Андреас сам попросил меня, чтобы сына назвали в честь моего отца.

«Наверное, это его порадует»,– сказал он. «Нет, что ты, отец не любит, когда называют детей в честь кого-то»,– возразила я убежденно.

Но оказалось, что я ошиблась. Отец не мог скрыть свою радость.

«Но послушайте, детки, разве это, по-вашему, подходящее имя для невинного младенца?»– сказал он, широко улыбаясь. «Было бы неподходящим, если бы дальше писалось Нансен,– ответила я.– Но Фритьоф Хейер, по-моему, звучит неплохо.

Отец сказал, что, пожалуй, это звучит сносно.

Фритьоф подрастал, и дедушка с интересом следил за его развитием. Как и Ева, он был голубоглазый, светловолосый, только покрепче и погрубее. Он всегда громко заявлял о своем возмущении, если ему чего-то не давали, и никто не мог уговорить его походить ножками, пока он сам того же пожелал. Но в один прекрасный день он вдруг перестал держаться за предметы и пошел по комнате так, точно давно привык ходить сам. Я тут же позвонила по телефону отцу, и он прибежал с фотоаппаратом. Мы вывели Фритьофа на веранду, и он победителем топал там по неровному каменному полу, а дедушка фотографировал его со всех сторон. (41)

Ева тоже дивилась на это чудо и нисколько не завидовала вниманию, которым сегодня пользовался братишка, даже дедушку не ревновала.

Когда Фритьоф подрос, они с дедушкой стали играть в снежки и кататься на финских санях. Была у них одна любимая игра. Дедушка насупится и сделает страшное лицо. «Бэээ!»– гудит он страшным басом. «Бэээ!»– вторит ему во всю мочь своих легких Фритьоф и старается сделать такое же страшное лицо. Только лобик никак не хочет морщиться, как у деда.

Отец теперь редко устраивал у себя приемы, зато он часто запросто приходил к нам, когда у нас бывали гости. Мы с удовольствием приглашали его старых друзей – они были и нашими друзьями – и давали им возможность встречаться с молодежью. Вереншельд, Ула Томмесен, тетя Малли, Торуп и Анна Шёт и многие другие никогда не отказывались от наших приглашений, и вечерами у нас бывало весело.

Иногда мы устраивали музыкальные вечера. Давид Монрад-Юхансен[217]217
  Юхансен, Давид Монрад (1888—1919),– норвежский пианист, композитор и музыковед; выпустил наиболее обширную в норвежской музыковедческой литературе монографию о композиторе Э. Григе.


[Закрыть] играл Грига и собственные сочинения, у отца были любимые пьесы. Помнится, особенно его очаровал «Свадебный марш во сне» в сюите Монрада Юхансена «Сюита Гудбрансдаля».

«Вот это я хотел бы услышать, когда буду умирать»,– сказал отец.

Когда Исай Добровейн[218]218
  Добровейн, Исай (1894—1953),– дирижер и композитор, художественный руководитель Филармонического общества в Осло (1927– 1930  гг.);  родился  в   России,  позднее  принял  норвежское  подданство.


[Закрыть] дирижировал «Пророчеством Белы» Монрада Юхансена, отец тоже пошел в концерт и был в таком восторге, что охотно отправился со мной в артистическую поздравить композитора и дирижера. Добровейн, давно уже мечтавший о встрече с героем своего детства, не поверил своим глазам, увидев в толпе поклонников отца. Как зачарованный смотрел он на высокого человека, который улыбался ему и сам тоже был смущен. Добровейн не мог вымолвить ни слова.

Впоследствии он бывал у нас, встречался с отцом, исполнял народную русскую музыку. Наезжая в Россию, отец познакомился с этой своеобразной музыкой и мог часами слушать ее, забыв все на свете. Он любил рассказы Добровейна о русской народной музыке и ее традициях и порой задавал такие вопросы, что даже Добровейн не мог на них ответить.

Иногда мы играли в бридж, и отец веселился как ребенок. Игрок он был неважный, правила и тактика его не интересовали. Зато азарта у него было в избытке.

А лучше всего бывало, когда мы собирались вокруг камина и отец принимался рассказывать. Тут он приходил в отличное настроение и все время смеялся. Он охотно вспоминал былое и часто возвращался мысленно к детским дням и к Готхобу. Если мы были в более тесном кругу, то он часто рассказывал нам о маме. В его рассказах все представлялось как живое.

Когда его что-нибудь тяготило, он искал предлога, чтобы зайти к нам. Как-то рано утром я увидела его в саду, он прохаживался по дорожке и смотрел на деревья. Время для визита было необычное, и поэтому я подумала, что, наверное, у него что-то важное, и пошла ему навстречу.

«Да это ты, дружочек!– сказал он удивленно.– А я просто прогуливаюсь. Вот увидал на деревьях засохшие ветки. Нужно бы их спилить». Я зазвала его в дом, и тут мы разговорились.

Он часто казался усталым и смотрел тем отсутствующим взглядом, который у него был верным знаком того, что ему невесело. Однажды вечером мы стояли во дворе, он собирался уходить и все никак не мог заставить себя уйти. Над нами сверкало звездное небо, и он стал показывать мне созвездия и говорить их названия. Потом он принялся философствовать о том, как ничтожны наши печали и огорчения перед лицом вселенной.

«Но все-таки неплохо было бы, если бы твоя жизнь на этой планетке была повеселей»,– сказала я. «Нет, меня ты не жалей, дружочек,– возразил он тут же.– Моя жизнь вот здесь, наверху»,– и с этими словами он постучал себя по лбу.

Но даже малышка Ева по-своему, по-детски замечала, что дедушка нередко выглядит усталым и недовольным. Часто, когда он беседовал с нами, она забиралась к нему на колени, и вот однажды она внимательно вгляделась в его морщинистое лицо. Потом нежно погладила его ручкой по щеке: «Ты немножко старенький, дедушка?»

Он растроганно склонился к ее головке. «Милый малыш,– сказал он.– Да, так и есть. Дедушка твой и впрямь стал немножко старенький».

На рождество Ева получила в подарок сказки братьев Гримм, на книжке дедушка написал: «Милой Евочке с сердечными пожеланиями всего лучшего в ее путешествии по сказке жизни от «немножко старенького» дедушки. Сочельник 1928».

Ева стала уже учить буквы, и дедушка из всех поездок присылал ей открытки. В 1929 году он надолго уехал с лекциями в Америку, и оттуда все время приходили весточки.

«В поезде по дороге в Сиэттл, 11.3.29

Милая, дорогая моя Ева, вот я еду через высокие горы по Америке и завтра приеду на западное побережье к Тихому океану и буду от тебя по другую сторону Земли. Но скоро я уже вернусь и увижу тебя. И тогда ты придешь ко мне завтракать, а потом мы вместе пойдем гулять. Передай приветы братику и папе с мамой, а тебе поцелуй от дедушки».

Из этой же поездки он послал письмо швейцарскому писателю Фритцу Вартенвейлеру, который писал тогда книгу об отце и попросил у него кое-какие сведения.

«В поезде по дороге в Дейтон, Огайо, 22.3.1929 .

..Вы спрашиваете, какова была Ева? Ах, она умерла больше двадцати лет тому назад (в 1907 году). Какая это была утрата, я даже сказать не могу. У моей дочери Лив двое детей, старшая – девочка, ее зовут Ева. Ей теперь 6 лет, и она прелестна, и, конечно же, маленький тиран своего дедушки...»

Да, для отца это было счастье – возвращаться домой к внукам. Но не только это радовало его дома. В последние годы жизни он стал заниматься литографией.

В молодости, будучи зоологом в Бергене, он одно время колебался, что ему делать дальше – продолжать ли заниматься наукой или стать художником. Он выбрал первое, в основном потому, что не хотел бросать того, что уже начал. Но искусство по-прежнему не давало ему покоя, и он самостоятельно иллюстрировал свои научные труды, а впоследствии некоторые из своих книг. Теперь он по совету Эрика Вереншельда стал больше заниматься рисованием и литографией. И увлекся этим так же страстно, как в юности, когда учился в Бергене у Ширтца.

Его очень занимала техническая сторона литографского дела. Многому он научился у Вереншельда, а узнав, что в Осло проездом должен быть известный датский литограф П. В. Йохансен, он познакомился с ним, чтобы еще получиться. По словам Йохансена, у него никогда еще не было такого усердного и интересного ученика. Отец радовался как мальчишка, видя, что делает успехи.

Но когда Вереншельд всерьез посоветовал отцу устроить выставку, отец решительно отказался. Он прекрасно сознавал предел своих возможностей и не преследовал иных целей, как только научиться и эту работу делать как можно лучше. Сюжеты взяты в основном с фотографий, только белых медведей он рисовал по памяти. Их-то он знал, а ими как раз больше всего и восхищался Вереншельд.

Во всяком случае, эта работа была для него хорошим отдыхом. Отец не умел отдыхать иначе, как занявшись чем-нибудь таким, что полностью захватывало его. Даже когда он с Имми летом 1928 года отправился на рыбалку на хутор Хакули в Телемарке, он не мог обойтись без работы. Тогда он засел переделывать для детей свою толстую книгу «На лыжах через Гренландию».

Но он занимался и серьезными вещами. Его терзала мысль, что его изыскания Северного морского пути так и не были завершены. До самых последних дней он лелеял мечту самому закончить эту работу. Он собирался лететь к Северному полюсу на дирижабле Гуго Экенера «Граф Цеппелин». (43) С дирижабля команда могла высадиться, поставить палатки на льду и оттуда производить наблюдения.

Было основано общество «Аэроарктик», а его председателем избран Нансен, Нансен же был издателем его журнала «Арктика», в котором и поместил ряд своих статей. Он горячо участвовал во всей подготовительной работе: конструировал и испытывал новые инструменты и аппараты, обдумывал снаряжение: так, он сам сделал чертежи палаток, которые предполагалось использовать для полярных станций. Пока строился воздушный корабль, он сам лазил по лесам, чтобы как следует разобраться в конструкции.

Он же вел переговоры о предстоящей экспедиции в Ленинграде, Берлине и Нью-Йорке. В ноябре 1928 года он подписал контракт с доктором Экенером и германским правительством, согласно которому воздушная экспедиция должна была начаться в апреле – мае 1930 года. Но необходимые денежные средства еще не были собраны, и весной 1929 года он отправился в Америку с чтением лекций, чтобы привлечь к экспедиции внимание.

Хотя вся экспедиция была рассчитана на несколько недель, самое большее на месяц, отец ожидал от нее значительного научного вклада. Он-то и интересовал отца. Конечно, отец всю жизнь тосковал по Ледовитому океану, но Лига наций и работа по оказанию помощи были важнее, чем его личные желания. К тому же теперь он понимал правоту дяди Эрнста, который после экспедиции на «Фраме» сказал, что «великое приключение не повторяется».

Отец не дожил до исполнения этого замысла, а потому интерес к экспедиции ослаб, и она так и не состоялась.

Мы не могли понять, откуда у отца берутся время и силы на все эти дела. Тетя Малли смотрела на него, как на неземное существо. Она все больше прихварывала и жаловалась на боли и бессонницу. Но за планами отца, а особенно за его работой по оказанию помощи страдающим людям, она следила с пламенным восхищением. «Замечательный Нансен» по-прежнему был к ней внимателен и частенько навещал ее просто так или чтобы дать совет, когда у тети Малли возникали какие-нибудь практические затруднения. А внуки его были радостью и для тети Малли.