Текст книги "Книга об отце (Нансен и мир)"

Автор книги: Лив Нансен-Хейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Сейчас принято предложение армян поставить ему памятник в Осло. Но лучший памятник отцу – вечная благодарность и любовь к нему армян.

XVII. КАКИМ БЫЛ ОТЕЦ

« У знаменитых людей тщеславие бывает двух родов. Либо они ищут поклонения, либо избегают его»,– писал адвокат Карл Юхансен в статье в честь шестидесятилетия отца в 1921 году и добавлял:—«Из них мне первые нравятся больше, потому что так естественнее. Поэтому я всегда предпочитал Нансена Амундсену».

Действительно, отец в своей жизни часто совершал триумфальные «въезды», а Амундсен порою приезжал либо за день, либо через день после назначенного срока. Правда и то, что отец принимал ордена, а Амундсен решительно заявил, что не желает их. И, пожалуй, я могу сказать, что при мировоззрении отца было бы естественнее, если бы и он отказался от почестей.

Hо его всегда трогала любовь к нему людей, и примешивать к этому игру в принципы казалось ему неестественным. Впрочем, как бы он ни поступил, все равно люди судили бы об этом по-разному. Да, он действительно принимал оказываемые почести. Но тщеславным он никогда не был. И чтобы какая-то мишура вскружила ему голову, как утверждают некоторые, в это я просто-напросто не верю. Все ордена спокойно лежали в ящике. С течением времени их набрался целый комод, и там они валялись в полном беспорядке. И ни разу на моей памяти он не заговорил о них. Если мы, случайно узнав из газет о том, что он получил еще один орден, поздравляли его, он спешил перевести разговор на другую тему.

«Я был знаком со всеми великими путешественниками моего времени,– пишет Хью Роберт Миллз в журнале «Нэйчер»,– из них одному только Нансену не повредила его громадная слава. Он остался по-прежнему прост и сохранил ту же обаятельную улыбку».

Не буду отрицать, что известная доля тщеславия у него была, хотя, пожалуй, трудно определить это понятие. Он был, конечно, честолюбив. Он хотел, чтобы все дела удавались ему. Может быть, что в душе он ценил некоторые из полученных наград. Но лишь однажды я могла это заметить. Это было в 1926 году, когда он был избран почетным ректором университета Сент-Эндрюс в Шотландии. Это доказательство уважения молодежи очень его обрадовало.

В этом университете существует старая традиция, по которой студенты сами выбирают своего «Лорда-Ректора», и на сей раз они в виде исключения избрали иностранца. Почетный ректор имеет право предложить некоторое число почетных докторов, которые избираются вместе с ним. Отец предложил норвежского посла в Англии Беньямина Фогта, профессора Вильгельма Бьеркнеса, профессора Бьёрна Хелланд-Хансена и Отто Свердрупа. Он бы предложил и Кнута Расмуссена, но торжества должны были состояться лишь на будущий год, поскольку Нансен отправлялся в Америку выступать с докладами об армянском вопросе, а в 1927 году Кнут Расмуссен, к большому огорчению обоих, не мог присутствовать.

Это были незабываемые дни. Уже на вокзале депутация студентов встретила нового ректора. Дальше ехали в вагоне, украшенном цветами и разноцветными лампочками, а на паровозе была укреплена голова белого медведя из папье-маше. Платформа на университетской станции была вся забита студентами в красных шапочках. Как только показался Нансен, раздались крики приветствия, студенты махали руками и пропели «For he is a jolly good fellow»[231]231
  «Потому что он славный веселый малый»  (англ.).  (Прим, перев.)


[Закрыть]. Перед вокзалом стоял экипаж, не запряженный лошадьми. Нансена усадили в коляску вместе с ректором университета и его супругой, студенты схватились за постромки и повезли гостя по улицам города. Сзади шла целая толпа студентов. На следующий день состоялось торжественное вступление почетного ректора в должность.

Церемония началась с молитвы и пения псалмов в университетской капелле, проповеди не было. Здесь почетного ректора облачили в фиолетовую мантию, а семеро почетных докторов надели длинные черные мантии. Затем, сопровождаемые целой процессией, они направились в актовый зал, там студенты пропели на английском языке «Да, мы любим», а затем гостей усадили на трибуне. Декан естественного факультета кратко изложил биографию Нансена и назвал его труды, потом состоялась церемония присвоения ректорского звания. Но когда Нансену нужно было прочесть торжественную присягу и весь зал уже встал, он никак не мог найти свои очки. Он ощупывал складки широкого плаща то одной, то другой рукой. И чем больше смеялось собрание, тем несчастнее делалось его лицо. Наконец он нашел очки и прочел текст присяги, как того требует ритуал. Ему вручили шапочку ректора, а вместо фиолетовой мантии одели красную. Затем он поднялся на кафедру.

Во всех шотландских университетах, да и в английских, наверное, тоже, студенты имеют право прерывать выступление ректора репликами с места. Иногда они ведут себя очень шумно (так было, например, когда они принимали предшественника Нансена – Редьярда Киплинга). И на сей раз студенты в первые минуты речи пытались прерывать оратора. «Но очень скоро Нансен овладел своей аудиторией настолько, что его слушали затая дыхание»,– рассказывал Бьёрн Хелланд-Хансен.

Два предыдущих лорд-ректора, выступая перед студентами, говорили о «мужестве» и «независимости». Это возвышенные свойства, сказал Нансен, и никогда еще они не были так нужны, как сейчас. Но для того, чтобы круг богов был полон, нужен третий гений – любовь к приключению, стремление к подвигу.

Каков же этот гений? Это тот дух, который влечет человечество на путь познания. Это загадочное стремление души заполнять пустые пространства, преодолевать опасности и трудности, искать неизвестное. Это стремление, заставляющее нас действовать, божественная сила, заложенная в глубинах нашей сущности, именно она влекла первых охотников в новые области. Это пружина величайших наших деяний, «человеческой мысли, которая расправляет крылья и не признает границ своей свободы».

«Мой друг Руал Амундсен сказал недавно, что рад, что не родился позднее, потому что тогда ему нечего было бы открывать, разве что Луну. А мне это привело на память Мартина Фробишера[232]232
   Фробишер, Мартин (1535—1594),– английский мореплаватель; пытаясь проплыть в Китай из Англии Северо-Западным путем, в 1576 г. вновь открыл Гренландию.


[Закрыть], который триста пятьдесят лет тому назад «решил или пройти Северо-Западным проходом, или вернуться с той неоспоримой истиной, что это единственное еще не выполненное дело, совершив которое выдающийся ум может добиться славы и состояния».

Но ведь цель жизни не заключается в том, чтобы стать знаменитым и состоятельным. Не так просто обстоит дело. Ты рождаешься на свет для того, чтобы сделать свое дело, и сделать его хорошо, каково бы ни было твое место в мире. И после Фробишера осталось много дел, достойных того, чтобы за них взяться, и для вас их найдется больше чем достаточно, друзья мои.

В последнее время мы много слышим о гибели европейской цивилизации. Говорят, что она одряхлела и теперь клонится к закату. Не дайте себя запугать, не станьте пессимистами. Все эти разговоры об упадке не новость. Давайте же видеть дело в правильной перспективе. Нам хочется верить, что человечество неуклонно движется вперед. Такая приятная, утешительная мысль. Но справедлива ли она? Прогресс означает, между прочим, что мы знаем, куда идем. Представьте себе, что к нам вернулся бы кто-то из великих мыслителей древности – Будда, Сократ или Христос – и мы решили бы показать ему те замечательные изобретения и научные открытия, которые характеризуют наш прогресс по сравнению с их временем. Не улыбнулись бы они нам тогда снисходительной улыбкой, как улыбаемся мы, когда дети показывают нам свои любимые игрушки?»

Конечно же, говорил он далее, наша философия усовершенствовалась. Что касается отдельных личностей, то здесь этика и мораль поднялись выше примитивного уровня. Что же касается целых народов, то они едва только начали приобретать какую-то мораль. Доказательством истинной культуры скорее всего могло бы служить чувство солидарности, но в этом отношении народы недалеко ушли вперед. И очень мало ее между разными классами.

Чрезмерный национализм – большая опасность. Но есть опасность и с другой стороны. Тенденция к чрезмерному интернационализму, к сглаживанию, к созданию единообразной человеческой семьи, хоть на первый взгляд она, может быть, и хороша, означает уничтожение характерных различий между народами и культурами, а ведь это один из стимулов новых мыслей. Это привело бы к однообразию, к «однородной серой каше», в которой трудно стало бы появиться личности.

Если порвалась связь времен, то дело молодежи – восстановить ее.

«Вы нужны нам, молодые друзья, нужны ваши ясные глаза, которые умеют видеть простые, главные истины, нужны те, кто готов испытывать новые пути, кто не боится опасностей и готов пуститься в неизвестность! Но не забывайте, что истинно великое никогда не достигалось без терпения. Без терпения и труда. «Гений – это неистощимая воля никогда не сдаваться»,– сказал Карлейль. «Терпение – сила,– гласит восточная поговорка.– Время и терпение превращают листья смоковницы в шелк». Вершин не достигают за один день. Все нужно сперва как следует обдумать, чтобы не было приблизительных догадок. Но, если уж ты пустился в путь, главное – не колеблясь идти по этому пути, и здесь нужна вера в себя, ибо вера в себя – важнейший секрет успеха.

На пути у нас встречается много распутий, и достоинство человека познается по тому, как он ведет себя при этом. Некоторые колеблются и оглядываются назад, они желают оставить за собой возможность выбрать иной путь. У таких дело обычно кончается тем, что они никуда не приходят. Настоящий путник заранее все тщательно обдумает, но изберет один путь и по нему будет идти. И он обязательно куда-то придет».

Для примера Нансен рассказал о том, как он сам вставал перед выбором, когда собирался в Гренландию, а затем – в экспедицию на «Фраме» и должен был быть уверен в правильности теорий и выполнимости плана. Ибо обратного пути не было.

«Вы, наверное, думаете, что тяжко жить среди снегов и питаться одной медвежатиной, а я уверяю вас, что это было счастливое время, потому что впереди была весна и возвращение.

Вы, вероятно, знаете, что, излагая эти планы, да и во многих других случаях жизни, я имел несчастье вызвать сопротивление большинства мировых авторитетов, они объявили мои замыслы невыполнимыми. Но я, по счастью, значительную часть своей жизни прожил, полагаясь только на самого себя, и привык вырабатывать собственное мнение, не оглядываясь на других.

Одиночество совершенно очевидно имеет большие преимущества, так как одинокий человек более независим в своих поступках и меньше опасность, что кто-то увлечет тебя в сторону от твоей дороги. Ибсен сказал, что самый сильный человек – тот, кто самый одинокий. Однако это не значит, что каждый одинокий человек – силен и что каждый план, который знающие люди объявили невыполнимым, нужно проверить на практике. Берегитесь упрямства и безрассудства! Для сильного человека сопротивление и возражения – очень опасная вещь. Только умный человек прислушивается в горячке спора к мнению противника и позволит себя переубедить. Кажется, Монтень[233]233
  Монтень, Мишель (1533—1592),– французский философ периода Возрождения; резкий противник теологии и схоластики.


[Закрыть] как-то предположил, не фанатизм ли, порожденный стойкостью перед лицом насилия и опасности, заставляет порой человека вплоть до костра защищать точку зрения, ради которой он в свободном кругу друзей не стал бы держать над огнем даже мизинец.

Запомните, каждый из вас найдет свое приключение. Но постарайтесь не терять зря времени. Не упустите возможности, и не дайте вовлечь себя в ту суматоху, которая называется современной жизнью. Первейшее и важнейшее дело в жизни – найти самого себя, а для этого человеку нужно одиночество и размышления, хотя бы изредка.

Дорогие друзья, позвольте дать вам предостережение и совет, основанный на долгом и печальном опыте. Не позволяйте мелочам, которые теперь считаются жизненно важными, задержать ваш полет. Помните – чем длиннее и роскошнее хвост, тем короче крылья.

Молодость, молодость! Какое это дивное слово! Перед вами царство неизведанного, скрытое предрассветным туманом. Свободные, как птицы небесные, можете вы парить по ту сторону заката и летать по вселенной. Как прекрасно видеть, что день уже брезжит, и знать, что впереди тебе предстоит долгое путешествие по новым странам.

 
...и прямо к свету
и к небосклону возносит храбрость.
 

Вы смеетесь над риском и улыбаетесь опасности, вашим кораблем правит могучая вера молодости. Буря вам не страшна. И вот, далеко впереди,  за волнами и туманами, встает «иной  берег!»

Все мы ищем в жизни «иных берегов», чего еще мы можем требовать? Наше дело найти к ним дорогу. Дорогу долгую, трудную, быть может, но она зовет нас, и мы не можем не идти. Глубоко в нашей природе, в каждом из нас коренится дух дерзания. Зов пустынь трепещет во всех наших поступках и возвышает, облагораживает нашу жизнь».

Речь произвела потрясающее впечатление, рассказывает Хелланд-Хансен. Молодые глаза, смотревшие снизу на кафедру, блестели, и вот разразилась буря оваций. Ректор Ирвин сказал, что подобного не было за всю историю университета. Когда буря улеглась, один из студентов вышел на сцену, чтобы поблагодарить оратора. Он сказал, что не может сейчас говорить о речи Нансена. Студентам нужно время, чтобы обдумать услышанное, и зная, что Лорд-Ректор имеет влияние на ректора университета, он просил Нансена ходатайствовать перед ректором от имени студентов, чтобы им дали для этого свободный день. Нансен так и сделал и получил согласие. Ликованию студентов не было конца. Затем началось избрание почетных докторов. Кроме предложенных Нансеном, в их числе были еще австралийский профессор и лорд Роберт Сесил, которых утвердили «заочно».

И вот все избранные облачились в мантии. Вечером был обед в честь гостей, и в последующие дни продолжались торжества. В последний день студенты давали обед в честь ректора.

«Трудно становится варьировать ответные речи,– сказал отец Хелланду-Хансену, когда они под вечер прогуливались по улице.– Что бы мне придумать на сегодняшний вечер?..»

Хелланд напомнил отцу, как однажды, когда они вдвоем работали в Халлингдале, его попросили выступить перед молодежью. Тогда отец тоже никак не мог ничего придумать, и пришлось выступать без подготовки. Тогда отец рассказал о своих экспедициях, его слушали с таким захватывающим интересом, какого Хелланд никогда еще не встречал. «Пожалуй, это хорошая мысль»,– сказал отец. И начал очередную свою-речь так: «Давно известно, что люди, подружившись и чувствуя взаимную симпатию, любят рассказывать друг другу про свою жизнь». И вот он рассказал о жизни на «Фраме», об охоте на медведей, о полярной ночи, а студенты слушали затаив дыхание. Отто Свердруп сидел напротив и кивал головой. И вдруг Нансен принялся рассказывать о том, как началось самое страшное торошение и всем пришлось покидать корабль. Продукты и палатки были уложены на сани, команда и собаки спустились на лед. Не хватало только Свердрупа. Нансен вернулся на корабль, искал, звал. Наконец он нашел Свердрупа – раздевшись донага, тот спокойно мылся.

За столом среди студентов сидел Свердруп – почетный доктор, естественно, что все были в восторге от старого полярного шкипера. Но он и здесь сумел сохранить невозмутимый вид.

Год спустя Нансен снова получил доказательство любви молодежи, на сей раз от младшего поколения. Однажды в мае в Ослофьорд вошел небольшой пароход. На нем были мальчики лет двенадцати – четырнадцати и директор их школы. Они вытащили на берег огромный сундук и погрузили его на машину. Мальчики уселись в кузов, директор в кабину, и машина поехала в Пульхёгду.

Содержимое сундука осторожно вынули и расставили на шкуре белого медведя, которая лежала в холле. Затем позвали из башни Нансена. Перед ним стояла стеклянная витрина с объемной картой Ледовитого океана со всеми его берегами, островами и обозначенным на ней маршрутом «Фрама». По краям стояли макеты «Фрама», каяков, саней, собак и белых медведей и моржей. На замке было выгравировано на английском языке: «Макет, иллюстрирующий экспедицию Нансена на Крайний Север 1893—1896 годов. Сделан учащимися Бембриджской школы и подарен ему в знак уважения. Бембридж, остров Уайт, Англия. Апрель  1928».

Школьники с острова Уайт все сделали своими руками – так, как они представляли себе Ледовитый океан и экспедицию. Директор Дж. Говард Уайтхауз рассказал Нансену, сколько радости принесла мальчикам работа над макетом, и об их восхищении человеком, который задумал и выполнил такую экспедицию.

Рассказывая мальчикам о своей экспедиции, Нансен останавливался на каждой детали макета, с которой были связаны те или иные события, и в глазах мальчиков он словно ожил. Дойдя до хижины на Земле Франца-Иосифа, он сам увлекся. Вот этот снег, которым мальчики прикрыли скалы, всю зиму дурачил Юхансена. Лишь с приходом весны, когда пора было отправиться в путь, среди белизны показались кое-где темные пятна, и тогда только они поняли, что это не облака, а горы. Мальчики кивали, ведь они читали ««Фрам» в Полярном море» и сами обратили на это внимание.

На следующий день Нансен написал мальчикам письмо, которое и по сей день хранится в Бембриджской школе. Директор Уайтхауз считает, что это письмо написано для всех мальчиков, и каждый год читает его вслух новым ученикам. Нансен написал:

«Не могу выразить, как я растроган этим замечательным знаком внимания и интереса к нашей экспедиции на «Фраме». Я должен выразить вам свое восхищение тем, как выполнена работа, ведь вы не бросили ее, а закончили и завершили всю, до мельчайших черточек. А закончив ее, вы сами пустились в далекое путешествие, чтобы доставить ее до места назначения. Это замечательное доказательство здорового духа народа, к которому вы принадлежите, и замечательный способ воспитывать мужчин.

Вы молоды, друзья мои. У вас вся жизнь впереди, со всеми ее замечательными возможностями и приключениями. Я уверен, что кто-нибудь из вас станет со временем знаменитым путешественником. Я хочу дать вам совет – не бросайте работу, которую выберете в жизни, пока не закончите ее, и закончите хорошо, какая бы это ни была работа. Отдайтесь ей всем сердцем и всеми помыслами. Не делайте ничего наполовину, а завершайте любое дело, и как можно лучше, так, как вы довели до конца эту работу. И не допускайте чувства удовлетворения, пока не будете уверены, что лучше вы сделать уже не можете. Удивительно, как многому можно научиться, хорошо выполнив какое-то дело».

Нансен навестил мальчиков в гостинице в Осло и подарил каждому из них собственную книгу с посвящением.

Больше, чем кого бы то ни было, отца занимали проблемы этики. Основными чертами его характера были чувство ответственности и совесть. Поиски истины были главным как в его деятельности, так и в его мышлении. Любовь к истине лежит в основе всей этики, утверждал отец. «Но мы либо ищем истину и принимаем со всеми вытекающими последствиями, либо не ищем ее совсем»,– сказал он также.

В тех речах, с которыми выступал Нансен в годы своей международной деятельности, он всегда указывал, что единственное спасение мира заключается в установлении такого духа в международных отношениях, который исключал бы двойную мораль. В 1924 году в речи, с которой он выступил в университете на женском конгрессе, он призывал университеты возглавить дело «воспитания молодежи в духе одной, единой морали – морали в духе братства и любви к ближнему».

Эти и подобные высказывания были поняты многими как «обращение Нансена», свершившееся после того, как он увидел горе и страдание, царящие в мире. Но это ошибка. Его мировоззрение осталось прежним. Оно не могло измениться. Если уяснить себе, что между религией и этикой существует различие, это становится очевидным.

За полгода до смерти он написал нечто вроде «духовного завещания»– статью «Моя вера», которая была опубликована в американском журнале «Форум» в декабре 1929 года. Его друг доктор Генри Годдард Лич, редактор этого журнала, начал печатать в нем серию статей под заголовком «Философия жизни», где он собрал высказывания многих знаменитых людей нашего времени.

Взволнованный и растроганный пришел к нам отец и прочитал вслух статью, перед тем как ее отослать. Но, кажется, я тогда испортила ему настроение. Я не совсем оценила эту статью при первом чтении. Мне казалось, что на эти темы отец уже высказывался раньше, и гораздо лучше. Мне не нравилось, что он отдает себя на суд любопытства, и я так ему и сказала. Никогда не забыть мне его разочарованного лица. Тогда я побежала к нему в башню: «Отец, я не то хотела сказать, я просто дурочка...» Он засмеялся: «Знаю, знаю».

Он прекрасно понял, что я имела тогда в виду. Но он иного мнения. «Вот прочитаешь статью, когда я ее совсем закончу»,– сказал он и на прощанье погладил меня по щеке.

Понять эту статью было нетрудно, она была написана ясно и логично и не оставляла сомнений относительно его убеждений:

«Существование абсолютной истины мы не можем ни доказать, ни опровергнуть. Но поскольку нам дана способность мыслить, мы должны пользоваться ею для решения вопросов, имеющих величайшее значение для нашей жизни, при этом наше мышление должно руководствоваться тем, что нашим временем признано за истину. Допустить, чтобы кто-то, некий «пророк господень», тиранически распоряжался нашей верой, мировоззрением путем приказов или велений, будь они логического или нелогического характера, несовместимо с моралью и добром. Веление «веруй» аморально. Если мы заставляем себя слушаться такого веления, то поступаем так не потому, что считаем такое поведение естественным, хорошим и правильным, а потому, что боимся не угодить божественной власти и подвергнуть себя наказанию. Это не имеет никакого отношения к морали, потому что мы подчиняемся чужой тирании, стремясь таким способом добиться некой выгоды. Такие заповеди – пережитки тех времен, когда человечество верило в богов войны, в божества карающие и награждающие, такие, как, например, Иегова. В наши дни следовало бы перерасти подобные суеверия».

Создавая свой взгляд на бытие и мировой порядок, мы можем основываться только на собственных наблюдениях, продолжает он далее, то есть на наших научных исследованиях и логическом мышлении. А это приводит нас к выводу, что вся вселенная – как живой, так и неживой мир, как физическая, так и духовная сфера – подчинена тому, что мы называем законами природы. Вся органическая жизнь подчинена тем же законам, каким подчиняются электроны и небесные тела.

Мы не знаем, когда и как в точности возникла жизнь на нашей планете, но это не значит, что мы никогда не придем к познанию этого. Мы знаем, что когда-то она началась и когда-то должна прекратиться – когда Солнце остынет до того, что температура на Земле опустится ниже какого-то определенного уровня. Это неизбежный процесс в вечном круговороте вселенной.

Законы природы не позволяют нам допустить, что человек обладает душой, способной жить независимо от тела. Подобно тому как нет живых форм без души, мы не можем представить себе и душу без живой формы. Можно делать различие между сознательной и бессознательной душой, но мы не можем указать ту грань, где на определенной ступени развития органических форм от низших растений и животных к высшим млекопитающим и человеку появляется индивидуальная душа, обладающая сознанием.

Для многих, вероятно, утешительно верить, что душа бессмертна, что есть иная жизнь, в которой дается вознаграждение за перенесенные в земной жизни лишения. Но здоровее и менее эгоистична вера в то, что наша жизнь протекает здесь и сейчас, что мы временное звено в непрерывной цепи от прошлого к будущему и что если мы продолжаем жить и в наших потомках, то только в силу наших мыслей и поступков, и поэтому мы обязаны как можно больше и лучше совершить в этой жизни. Такая вера усиливает в нас также чувство ответственности.

Раз все сущее подчинено законам природы, а способности, характер и свойства человека определяются наследственностью и приспособляемостью, конечно, не может быть и речи об ответственности и свободной воле. Воля также определяется преходящими причинами. Станет ли человек хорошим или дурным, моральным или аморальным, зависит от его наследственных свойств и от того, как на них повлияют воспитание и среда. Но к нашим духовным свойствам относится и ощущение свободы выбора, а вследствие этого – чувство ответственности за выбор. Самый ярый детерминист и тот совершает свои поступки, руководствуясь иллюзией того, что в случае сомнения конечное решение зависит от его воли. Очевидно, эта идея необходима для существования общества, и вряд ли ее можно искоренить из сознательной души, частью которой она является.

С этим учением о детерминизме связан старинный вопрос об изначальной целесообразности. Законы природы не допускают существование изначальной цели. Некоторые рассуждают, что, если бы не было цели, все существование было бы бессмысленно. Но это ничего не доказывает. Кто может утверждать, что вселенная должна иметь какой-то смысл? Вечные законы существуют потому, что существуют, они не могут устранить никакой причины, не устранив самих себя.

«Когда наш взор обращается звездной ночью к небесам, скользит по бесконечному пространству к иным млечным путям и мы восхищаемся удивительной громадностью вселенной, ее высоким величием, то мы чувствуем, что все это всегда было, всегда будет, и требование смысла и цели исчезает само собой, превращаясь в незначительную мелочь. Когда-то, бесконечно много времени тому назад, на этой маленькой планете возникла и развилась органическая жизнь, и когда-то она исчезнет. Не слишком ли много будет требовать, чтобы она еще имела и смысл – иной, кроме своей собственной изменчивости».

Но тем не менее на практике мы поступаем так, словно наша жизнь имеет какую-то цель. Эта идея, так же как идея свободной воли, глубоко коренится в человеческой природе, поскольку определяется вышеназванными причинами.

Очевидно, что так называемое материалистическое мировоззрение у многих людей потрясает самые основы их философских и религиозных убеждений. Но хуже всего то, что моральные идеи до сих пор были всегда связаны с религией, что общепринятые правила морали до сих пор основывались на суеверии. Обнаруживая свои ошибки и отбрасывая прежние убеждения, люди тем самым подвергаются опасности утратить этические основы, не находя взамен новых. Тогда они утрачивают душевное равновесие, и их моральные и социальные взгляды становятся жертвой поветрий времени.

Но несмотря на все это, мы мечтаем о новой эре человечества, об эре вечного мира, братства и добрых отношений между народами, о времени доверия и взаимопомощи.

...Нужно построить новый, здоровый моральный кодекс, соответствующий требованиям времени. И нужно уяснить себе, что законы морали не должны становиться велениями, которые исполняются из страха – подлейшего человеческого инстинкта, а исполняются они потому, что следование им ведет к счастью и одновременно служит на пользу личности и обществу.

Для того чтобы появилась надежда на лучшее будущее, нужно в первую очередь побороть страх. Нам нужно отбросить старые одеяния, которые уже отжили свое и не годятся для нового поколения, мы должны работать спокойно и уверенно, чтобы заложить основу этической жизни индивида и общества. В первую очередь мы не должны допускать, чтобы поддерживалась вражда между нациями, основанная на страхе.

Очень печально, что в международной политике совершенно отсутствуют моральные основы. Невозможно разрешить международные противоречия войнами. Война есть отрицание и рано или поздно приведет к гибели, а взаимопомощь, доброжелательность – явления положительные и создают основу для лучшего будущего. Но для решения этих проблем необходимо, чтобы каждая нация изъявила готовность идти на жертвы.

«Необходимо, чтобы чувство солидарности и любви к ближнему пронизывало все поступки и мысли. И мы всегда должны помнить, что любовь и терпимость – самые прекрасные деревья в лесу».

С тех пор я не раз вспоминала о своем необоснованном суждении по поводу статьи отца для «Форума» и часто о нем жалела. Но и до сих пор мне кажется, что я была не так уж неправа. Ибо лично я гораздо выше ставлю речь отца в университете Сент-Эндрюс. Ведь и она тоже своего рода мировоззрение, и это мировоззрение более горячее и непосредственное. Речь эта проникнута особым чувством ответственности, поскольку он обращался к молодежи, к молодым людям, у которых жизнь еще впереди и которые, он это чувствовал, послушаются только живого опыта, человеческой близости. Может быть, он и задумал так, чтобы эта речь стала свидетельством его мировоззрения? Он так сознательно построил ее на основании своего личного опыта, что эта мысль сама собой напрашивается.

Для отца его собственный жизненный подвиг вовсе не был естественным следствием его способностей и интересов. Постоянно жизнь ставила его перед трудным выбором, и ему приходилось сравнивать и взвешивать ее требования – сравнивать собственные планы и задачи, которые ставились перед ним другими людьми и осуществить которые он считал своим долгом, поскольку был ярко выраженным человеком долга. За всю жизнь он не освободился от строгих жизненных правил, внушенных ему старым христианином, адвокатом из Фрёена. Хоть он и не унаследовал христианскую веру своих родителей, но зато унаследовал их этические принципы и в своих поступках руководствовался ими. Ведь именно роль братства и любви к ближнему он неустанно подчеркивал и считал их решающими основами жизни цивилизованного общества.

Я глубоко уверена, что отец в основе был натурой религиозной, но свободной от религиозно-мифологических догм. В священном изумлении взирал он на бесконечность и величие вселенной и «преклонял колена у подножия вечности», как сам он выразился в своей речи «Наука и мораль» в Лондоне в 1907 году.

Усеянное звездами небо – самый верный друг в жизни, говорил он в этой же речи, оно всегда здесь, всегда дает мир, всегда напоминает тебе, что твои волнения, горести – преходящие мелочи.

Его воображение стремилось к неизвестному, но оно зиждилось не на пустом месте. Оно основывалось на знании и опыте и руководствовалось мыслью. Но все же он по всему своему складу был не просто ученым, его воображение идет от артистизма его натуры. Его сердце было восприимчиво ко всему прекрасному, ко всем добрым и нежным чувствам. В глубине души он был скромен и кроток.

Профессор Рагнар Йосефсон в одной речи, посвященной отцу, обратил внимание на то, что яркость его эмоциональной жизни по самому существу своему чужда ученому. У него чувства порой вторгались в науку. На протяжении всей своей жизни он, занимаясь наукой, постоянно боролся с другими стремлениями, а в конце концов отказался от нее ради задач более насущных, которые взывали к его чувству долга.