Текст книги "Литературная Газета 6256 ( № 52 2010)"
Автор книги: Литературка Газета
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
«ЛГ» – рейтинг
Литература
«ЛГ» – рейтинг
О.И. Видова, О.И. Карпухина. Русский Ренессанс. – М.: Издательский дом «Парад», 2009. – 272 с.
Впервые о русском гуманизме заговорили представители отечественной философской мысли начала прошлого века. В центре внимания русского гуманизма, по мнению, например, В.В. Зеньковского, стояли проблемы социальные (утверждение человечности в жизненных отношениях) и моральные (приоритет нравственности над разумом). По мнению Н.И. Бердяева, если в России и была хоть какая-то вспышка Ренессанса, то это было исключительно творчество Пушкина. По словам Ивана Ильина, Пушкин был тем, кем хотели быть многие из гениальных людей Запада. Неслучайно император НиколайI считал Пушкина умнейшим человеком в России. Отталкиваясь от русского литературного проторенессанса XIX века, авторы книги далее обращаются к ренессансным идеалу и концепции человека в творчестве Александра Сергеевича, к интерпретации им западноевропейских ценностей. Подчёркивая титанизм личности Пушкина, исследователи ставят его в один ряд с колоссами эпохи Возрождения.
Концепция мира и человека в творчестве М. Горького. Вып. 9. – М.: ИМЛИ РАН, 2009. – 448 с. – (Серия «М. Горький. Материалы и исследования»).
В книге на основе открывшихся архивных материалов рассматриваются философские, социально-политические, этические проблемы, поднимавшиеся Максимом Горьким. Как известно, великий писатель, будучи самоучкой, с юности пытался самостоятельно разобраться в сложных религиозно-философских и эстетических концепциях. Вникая в труды отечественных и зарубежных философов, Горький размышлял о взаимоотношениях России и Европы, Востока и Запада, во многом предвосхитил споры о судьбах развития мира, вновь разгоревшиеся в конце ХХ – начале ХХI вв. Пропев гимн «безумству храбрых», утверждавший, что «в жизни всегда есть место подвигу», он до конца жизни боролся за Нового человека, Человека с большой буквы, помогая становлению советской цивилизации.
Данная книга – коллективный труд литературоведов, историков литературы, знатоков творчества и личности М. Горького. Каждая статья в издании снабжена большим количеством ссылок и примечаний, что позволяет читателю глубже вникнуть в предмет исследования.
Евгений Петров. День борьбы с мухами : Избранное / Составление И.Е. Катаева, А.И. Ильф; предисловие Б.М. Сарнова. – М.: Текст, 2009. – 384 с.
Книга замечательного сатирика, одного из авторов «Двенадцати стульев», составленная его сыном и дочерью Ильи Ильфа, включает произведения 1924–1940 годов: избранные рассказы, очерки, фельетоны, воспоминания об Ильфе, записные книжки, киносценарии (в соавторстве с Г. Мунблитом) популярных кинолент «Музыкальная история», «Антон Иванович сердится». По поводу успеха первой из них автор предисловия замечает: «Многие тогда (да и потом) приписывали этот успех участию в этом фильме таких тогдашних звёзд, как Сергей Яковлевич Лемешев, Зоя Фёдорова, Эраст Гарин, игравших главные роли. Заслуга их в этом – что говорить! – была велика. Но сейчас, прочитав сценарий этого фильма, написанный Евгением Петровым… вы увидите, что это не «полуфабрикат» для кинематографического воплощения, а – литература. И литература хорошая». В книге приводятся слова Виктора Шкловского: «Мне кажется, что Петров смеётся, когда пишет». Не исключено, что сатирик смеялся и тогда, когда редактировал «Литературную газету».
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Так бывает...
Литература
Так бывает...
ПОЭЗИЯ
Олеся НИКОЛАЕВА
МАЙОР
Назидательно говорит сыну майор: – Сынок,
отправляйся-ка в армию –
там спустят с тебя жирок,
там тебя и вкрутую сварят,
и пить дадут кипяток,
чтоб словил ты кайф от устава, и толк, и ток!
Там тебя научат бриться до синевы
и повыбьют шалость и дурость из головы,
обомнут, обстругают, обтешут,
отрежут хвост:
гладкий-гладкий весь –
без сучка, без задоринки – прям и прост.
А как встанешь навытяжку, чтобы к ноге нога,
мышца с мышцею в сговоре, кожа туга-туга,
так ведь музыку сфер почуешь, и прок, и строй,
чтоб завяли Гога с Магогой – народец злой.
Всё-то лучше, чем так –
былинкой малой балдеть,
да поганкой бледной на пне трухлявом сидеть,
среди геев шастать, шустрить шестёркой,
бабла искать,
гнать пургу да фуфло шобить
да в сортире чужом икать.
Ан – припомнишь после, как что –
как маршировал,
как во мраке на брюхе полз,
землю-матушку целовал,
«чёрный ворон» в траншее пел
под шрапнельный шквал,
как, очнувшись, понял, что Бог тебя «крышевал».
ИОСИФ
Когда б Иосиф, злыми братьями
израненный, в пустынном месте,
сжимая кулаки с проклятьями,
роптал и вопиял о мести;
Когда б Иосиф, в рабство проданный,
во тьме, к исходу первых суток,
Нил проклинал со всеми водами,
пустынями мутил рассудок;
когда б Иосиф, опороченный
клеветами, уже в темнице,
на крюк в стене, на камень сточенный,
на яд змеиный смог польститься, –
что было бы тогда? – инаково
судьба пошла бы, и юродом
смела б голодного Иакова
и Ханаан с его народом?
И подвиг Авраама-странника
пошёл бы прахом?.. Иль другого
Бог создал бы себе избранника
в часы смятенья рокового?..
Иль всуе эти всхлипы с вскриками –
души неверной вестовые:
сиди во рву, мирись с языками
да сны разгадывай кривые…
ПОДРУГИ
Одна – в Буэнос-Айресе живёт,
другая Лондон топчет, третья – с горки
спускается от городских ворот:
она в Италии, но хочет жить в Нью-Йорке.
А я себе в заснеженной глуши…
И – деревенщина – жгу мусор на поляне,
сгребаю снег и, если ни души,
с воронами вступаю в пререканье.
Кто ж милых дев умчал – кентавр, Пегас,
иль Антилопа с золотым копытцем,
иль кит их поглотил, чтоб в оный час
они могли к чужой земле прибиться?
Иль ураган, безумное творя,
унёс, крутя их домик троекратно,
чтобы потом – через леса-моря
они всю жизнь стремились бы обратно.
Свершали подвиги, спасались от тигриц
и разбивали зеркало кривое,
встречали карликов, волшебников, жар-птиц
и людоеда с пёсьей головою.
И наконец-то с золотым лицом
вернулись бы, неся с собою царства…
Увы, увы! Ворона над крыльцом
пресыщена от варварства и барства.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Спросонок видится – уже вокруг кровати
Мир инороден, свет в окне раскос.
И дядьки нет, кто б барскому дитяти
Утёр слезу и кофею поднёс.
Всё странным кажется –
с таинственным поддувом
Иных миров… Петух с кукареку
Трясёт воинственным
кровавым красным клювом,
Отверстым, крючковатым, начеку…
Поди впишись в картину – ей не впору
С глазами детскими лицо, и невпопад –
Не к месту, не ко дню, не к разговору
Вопрос юродивый: «У вас тут рай иль ад?»
Ну, так броди средь племени земного –
Конторщиков, торговцев, шоферюг,
Уборщиков, директоров – всё ново
Проснувшемуся вдруг.
И будто бы лучами сверху вспорот
И высвечен со всех шести сторон
На месте прежнего – иной какой-то город,
Но не Гоморра и не Вавилон,
Не Рим языческий, чьи сладострастны боги,
Не Карфаген глумливый… Впрочем, тот
Скользит и падает, кто ищет аналогий,
А кто на новеньких – что видит, то поёт.
***
Подтверди, что так бывает:
Входит гость со злым лицом,
Колченогий ковыляет
Бес вослед за чернецом.
Платье в госпожу одето,
Ухарем сидит пальто, –
Это ж оборотни! Это –
Не улыбка, а Ничто!
И когда луна взрезает
Туч мучительных слои,
То герой уже не знает,
Где чужие, где свои.
Но чем больше бури, гнева
Будит он, чем жарче страсть,
Чем огульней – справа, слева,
Всюду – ужас и напасть,
Тем ему потом блаженней
У камина, глядя вспять,
Сквозь горящие поленья
Эти страхи вспоминать.
МОСКВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Софокл бы оценил
Литература
Софокл бы оценил
ПОЭЗИЯ
Александр КУШНЕР
***
Не может быть хуже погоды,
Чем та, что бывает у нас.
Некрасов на долгие годы
Её нам, нахмурясь, припас.
Уж он-то дождя, и тумана,
И сырости не пожалел:
Вот ужасы вам без обмана,
Румянец и мертвенный мел.
Но странное дело, над нами
Висящая пологом мгла
Вдруг вспыхнуть готова стихами
И даже сгореть в них дотла.
И вдруг петербургские зимы
Покажутся вечной весной,
Как будто и впрямь мы любимы
Безмужнею музой одной.
***
Вот ласточка, выставив крылья наружу,
Как бы опираясь на них, из гнезда
С трудом вылезает, – а ты свою душу
Ей мысленно уподоблял иногда!
Не так это просто – житьё под карнизом,
Как будто в кармашке – в нашлёпке лепной
Со щелью вверху и замазанной снизу,
И всю эту глину скрепила слюной.
Наверное, главное – это не трусить,
Не в этом ли нас уверяет она?
Не так ли гимнастка рискует на брусьях?
Фотограф заснял нам её из окна.
И что-то в ней даже от канатоходца
Есть, крылья снаружи, а хвост ещё там,
В гнезде, – эта жизнь нелегко ей даётся,
Не так беспечально, как кажется нам.
***
Так изучай же мозг, как космос, но скорей,
А то скучает он без звёздной карты клеток.
Вот рай, вот Козерог, вот ад, вот Водолей,
Нейронные пучки и путаница веток.
Зачем развился он за сотни тысяч лет
На маленькой, как мяч, затерянной планете?
Ты станешь Божества искать остывший след,
А я люблю, когда читают книгу дети,
Взобравшись на диван, вдвоём или втроём,
Большую взгромоздив на тонкие колени, –
Пускай расскажет им, как ярко мы живём,
А тени ни к чему: им рано видеть тени.
Да будет к ним добра трава без сорняков,
Органика без язв, устройство без изъяна, –
Тогда и влажный блеск прекрасен облаков,
И будущее вдруг проглянет из тумана.
***
Я бы в Томске томился,
В Туруханске струхнул,
На окно бы косился,
Опустившись на стул.
В неба чёрном мазуте
Звёзд звучал бы хорал.
Я страдал бы в Сургуте,
В Салехарде хворал.
Как живут в Уренгое,
В Нарьян-Маре живут?
Вот где точно герои,
Даже если запьют.
И, прислушавшись к вьюге,
Я бы в Омске умолк.
Я уснул бы в Усть-Луге –
И какой с меня толк?
Даже в Пензе, в Казани
Я обратный билет
Проверял бы в кармане,
Петербургский поэт.
Невысокого мненья,
Дорогая страна,
О себе я: с рожденья
Мне поблажка дана.
Вдалеке от окраин,
Избалован в тепле,
Я – плохой россиянин
В этой смуте и мгле.
***
Не грех, какой тут грех? Не рок,
Не мог же рок на стольких сразу
Людей обрушиться, не Бог,
Наказывающий порок,
Ведь зал набит был до отказу
И танцевали, – что же тут
Дурного? Значит, только Случай.
Он – главный жизни атрибут,
Аспект, абсурд и абсолют.
Не утешай меня, не мучай!
***
А это что у нас растёт, болиголов?
Кокорыш, борщевик – ужасные названья.
А может быть, купырь.
О, сколько диких слов,
Внушающих тоску! Народное сознанье,
Латиницы в обход, сумело оценить
Их подлинную суть, воздав им по заслугам.
Ты спрашиваешь, что? Я думаю, что сныть:
От страха так назвать могли её, с испугом.
И тот, кто первый дал такое имя ей,
А ближние легко и дружно подхватили,
Не меньше, чем Гомер, не хуже, чем Орфей,
Да только не писал стихов или забыли
Их… Не забыли, нет! Нам кажется, что мы
Листаем каталог клубящихся растений,
А это к нам дошла трагедия из тьмы,
Поэма вещих снов и точных наблюдений.
***
Куда-то подевав мобильный телефон,
Я номер наберу – и отзовётся он
Из ящика стола, из куртки, с книжной полки,
Очнётся, запоёт, затерян, унесён,
Засунут и забыт, – и поиски недолги.
Я радуюсь, его, как в сказке, обретя,
Ведь мог бы и пропасть, как царское дитя,
Быть найденным другим, попасть в чужие руки…
Софокл бы оценил такой сюжет, хотя
Смутили бы его все эти наши штуки.
***
В сад сегодня не выйдешь, так сыро.
Постоишь на крыльце – и домой.
Ты, ей-богу, как в рубке буксира
Над жемчужно-туманной травой,
На густые поделенной пряди,
Словно кто-то её причесал
Так, чтоб спереди пышно и сзади
Сад лоснился, клубился, мерцал.
Никакой поэтической мысли
В этом стихотворении нет,
Только радость дымящейся жизни,
Только влагой насыщенный свет.
Кто мне дал эту сырость густую,
Затруднил по траве каждый шаг?
Я не мыслю, но я существую.
Существуя, живу, ещё как!
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Неслыханная тишина
Литература
Неслыханная тишина
ВПЕРВЫЕ В «ЛГ»
Игорь БЕЛОВ
***
Как зашагает музыка по трупам,
шарахнув в развороченный висок,
мы выйдем в вестибюль ночного клуба,
где прошлое меня сбивает с ног.
Вот наша жизнь, сошедшая с экрана,
в которой мы в правах поражены.
Мы пьём живую воду из-под крана,
и белоснежный кафель тишины
целует в лоб мелодия любая
и, зная, что не выручит никто,
плывёт на выход, кровью заливая
борта демисезонного пальто.
Но в парке Божьем хлопает калитка,
под каблуком земля поёт с листа,
поскольку на ещё живую нитку
заштопаны холодные уста
такой убойной стихотворной строчкой,
что до сих пор, имея бледный вид,
пропитанная водкой оболочка
над аккуратной пропастью стоит
и всё никак не делает ни шагу,
пока из лампы хлещет свет дневной
и врач уставший, ампулу, как шпагу,
ломает у меня над головой.
***
По улице немецкой узкой
пройди с мелодией внутри.
Воздушного налёта музыка
над сновидением парит.
Тебе приснился этот город.
Перелицованный войной,
он вроде ордена приколот
к сюжетной ткани бытовой.
Ну здравствуй, просыпайся, что ли,
ведь города такого нет,
есть привкус объяснимой боли
у контрабандных сигарет.
А ты – проездом. И с вокзала
к руинам памяти чужой
спешит, сияя краской алой,
автобус с пламенной душой.
И под восточно-прусским небом,
всё понимая наперёд,
держа равнение налево,
неподражаемо пройдёт
любовь, как новость рядовая,
и нам останется одна
развязанная мировая
неслыханная тишина.
***
Такси почти на взлёт идёт
сквозь дождь и ветер,
и радиоприёмник врёт
про всё на свете,
и в свете этих миражей
и фар летящих
разлука кажется уже
ненастоящей.
Но всё развеется к утру.
Я стану снова
шатающимся по двору
глотком спиртного,
и горизонт сгорит дотла,
тоска отпустит.
Про эти, видимо, дела
с оттенком грусти
да про лазурь над головой
и жар в ладонях
снимал кино любимый твой
Антониони.
Среди бульваров, площадей
и глаз печальных
проходит жизнь, и нет вообще
ролей провальных,
льёт улица простой мотив,
вздыхая тяжко,
в кинотеатр превратив
кафе-стекляшку.
Но что друг другу бы сейчас
мы ни сказали,
не будет в кадре жестов, фраз,
иных деталей,
и, строчкой в титрах вверх поплыв,
исчезнем сами
за жёлтым контуром листвы,
за облаками.
КАЛИНИНГРАД
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Постмодернисты, Сталин дал приказ
Литература
Постмодернисты, Сталин дал приказ
МЕТАТЕКСТ
Лев ПИРОГОВ
Одно время в литературоведении шёл спор, каких писателей можно называть в наше непростое время постмодернистами: всех или только тех, которые с рожками?
Сошлись на том, что, в общем-то, всех.
«А мужики-то не знают!»
Вот недавно Юрий Буйда обиделся: назвали постмодернистом. Какой же, говорит, я постмодернист? Я человек!.. Руки, ноги, средостение… у меня душа в нём…
Всё-таки литературоведы недостаточно понятно доводят свои решения до народа.
Хорошо ещё, что у них есть мы, газетные критики.
Скажем так. Есть в нашей стране огромные области, где все люди, включая младенцев и членов партии, больны хроническим эписторхозом. Острых проявлений (температура, сыпь, дискинезия желчевыводящих путей) у них нет. Они даже ни о чём не подозревают. Нормальные, хорошие люди. Про паровоз поют, руки моют перед едой. И всё ж…
Так и среди писателей. По убеждениям вы, конечно, не постмодернист. Но на улицу-то из окна выглядываете? Интернетом, сотовой связью пользуетесь? Селёдку заворачиваете в газеты? Слышите, о чём люди говорят в транспорте? Да ещё, поди, описываете всё это… Невозможно не заразиться.
Вот давайте проверим.
«Электорат». «Кризисный менеджмент». «Грязные технологии». «Чёрный пиар». «Теневой лидер». «Идеологический механизм».
Знакомы ли вам эти звуки? Сами вы, конечно, можете ими не пользоваться, но ведь понимаете же, о чём идёт речь. А значит, всё же пользуетесь. «Пассивно». Они вами пользуются.
Я это, кстати, не из газетной статьи выписал. Из литературоведческой книжки. Людмила Сафронова, «Постмодернистский текст: поэтика манипуляции», страницы семь тире шестнадцать, соблаговолите. С помощью этих слов там описывается акт литературного творчества. И не каких-нибудь позорных проныр. А вот Бродского с Довлатовым, например.
Сегодня, если писатель не использует «технологий» (или не даёт им пользоваться собой), его попросту не поймут, не заметят. Писателю приходится «отвечать на вызов времени». На понятном времени языке.
Иначе говоря, с литературой происходит всё то же, что происходит с жизнью. И если в жизни у людей, я извиняюсь, глисты, это значит, что у литературных персонажей тоже глисты – даже если автор не догадывается об этом.
Мы все живём в эпоху Постмодерна. И вся наша литература, к счастью или к сожалению, постмодернистская.
(Правда, с некоторых пор эписторхоз лечат.)
Постмодернизм – это реакция человека на мироздание, лишённое Замысла.
При Модерне (под которым в философском расширительном смысле понимается христианская цивилизация в докризисной «зрелой» стадии) человек живёт ради будущего. Время Модерна линейно. Краеугольный миф христианской цивилизации – о принесении себя в жертву. Ключевое слово – «терпение». («Бог терпел и нам велел».) Нетерпеливость Модерна (скорее бы в космос, скорее бы в коммунизм, скорее бы наши химики изобрели светящийся съедобный асфальт) – это другой конец его великого терпения: человек ждёт главного события, которое всегда впереди.
В отличие от этого время Постмодерна циклично: «всё уже было и опять будет». Это языческая модель. Главное событие в жизни дикаря и животного – то, которое происходит сейчас, потому что «сейчас» – это и есть «всегда». Неслучайно культивирование человеческого «низа» в постмодернистской эстетике. «Культ плодородия», язычнику без этого никуда. В жёстком варианте получаем сорокинщину, в либеральном (Довлатов и окрестности) – «непременное включение общеобязательных недостатков, «маленьких слабостей» в систему положительного персонажа» (формулировка Л. Сафроновой).
Если жизнь происходит сию минуту, ты ничего не можешь отложить на потом, ничем не можешь пожертвовать. Не можешь ничего накопить. Не можешь измениться в будущем, которого нет. Излюбленный лозунг времени: «Люди не меняются».
Разве только стареют.
Если в обществе Модерна литература была средством накопления и передачи опыта, если книжки писались и читались, чтобы что-то изменить в себе и в мире, то для чего существует литература при Постмодерне, когда мир и человек «не меняются»?
Не для «игры». Банкомёт не играет в карты, хотя и производит манипуляции, напоминающие карточную игру.
Не для денег. Деньги самоценны лишь для тех, у кого их нет. Для тех, у кого они есть, деньги обозначают нечто другое. Что именно?
Не «свободу». Свобода выражается через «выбор», то есть самостоятельной ценностью не является. Выбор, в свою очередь, выражается через «возможность выбора». А возможность – это то, что «можно», за нею скрыт некий властный субъект, изначальный хозяин любой возможности.
В обществе Модерна таковым хозяином ощущался Бог (отсюда «если Бога нет, всё дозволено»). В Постмодерне функции Бога формально распределены между всеми атомами социального космоса: «Возможно всё, что угодно всем».
Причастность личности ко «всем» (а значит, к максимальным возможностям, максимальному выбору, максимальной свободе) измеряется её популярностью. Популярность – важнейшее символическое выражение власти (а стало быть, полноты человеческой жизни) при Постмодерне.
Конечно, популярность – это немного стыдно. Тогда можно психологически подменить «всех» собой. Дескать, в признании иногда нуждаюсь (слаб человек), но понимаю: высшее признание – это ощущение своей правоты. Своего высокого космического одиночества, а значит, никем не контролируемого, неограниченного доступа ко всем возможностям.
Таков смысл жизни человека, которому не для кого и нечем жертвовать.
Выходит, борясь за свою художническую состоятельность (за «хороший текст»), художник на самом деле борется за читательские симпатии.
Как раньше – за божественное признание.
Способам и средствам этой борьбы посвящена книга Людмилы Сафроновой.
Читателю можно польстить. Читателя можно перехитрить, запугать, подкупить, убедить, разжалобить, «инфицировать», «переформатировать». В любом случае – подчинить.
Именно это и называется «художественным воздействием».
Или «магией слова».
Если же писатель открыт и честен, если держится с нами на равных, мы недовольны. Он кажется нам «прямолинейным», а его текст – «декларативным».
Да так оно, в общем-то, на самом деле и есть.
Гоголь в «Избранных местах из переписки с друзьями» был с нами куда честнее, чем когда писал «Мёртвые души», а что толку.
Собственно, это главное, о чём я хотел сказать в связи с книгой, состоящей из таких примерно пассажей: «Конфронтационная контаминация авторской маски является одним из самых распространённых лингвистических приёмов в постмодернистском шизофатическом дискурсе». При расшифровке эти формулы теряют девяносто процентов свой устрашающей многозначительности.
Ну да, Довлатов прикидывался нуждающимся в материнской любви ребёнком, а Бродский – ветошью; Абрам Терц пожирал печень Пушкина и Гоголя, чтобы обрести их силу; Пелевин перегружает читателя смысловыми элементами, чтобы вызвать у того потерю контроля над собственным сознанием, а Борис Акунин, наоборот, симулирует простоту и естественность, чтобы замаскировать идеологическую накачку.
Всё это понятно и, будучи сто раз понятым, продолжает работать.
Вам обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад.
Банкуйте, чего уж.
И всё же приятно думать, что когда-нибудь Постмодерн (в соответствии со своей циклической моделью хотя бы) закончится.
Жаль только, жить в эту пору прекрасную…
Хотя как знать. Всё бывает.
Людмила Сафронова. Постмодернистский текст: поэтика манипуляции. – СПб.: ИД «Петрополис», 2009. – 212 с.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
