Текст книги "Литературная Газета 6271 ( № 16 2010)"
Автор книги: Литературка Газета
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Место встречи
Литература
Место встречи
Государственная общественно-политическая библиотека
ул. В. Пика, д. 4, корп. 2
С 21 апреля – книжно-иллюстративная выставка, посвящённая 140-летию со дня рождения В.И. Ленина.
Центральный Дом литераторов
Малый зал
29 апреля – юбилейный вечер Тамары Башмаковой, начало в 18.30;
30 апреля – совместный творческий вечер Павла
Басинского, Игоря Меламеда, Сергея Сутулова-
Катеринича, Владимира Бурлакова, Анатолия Богатых и других авторов журнала «У» (сезоны 2008–2009 гг.), начало в 18 часов.
Большой зал
К 65-летию Великой Победы
4 мая – Общероссийский конгресс ветеранов Великой Отечественной войны, ветеранов Вооружённых сил РФ и ветеранов других локальных войн, начало
в 14 часов;
концерт мастеров эстрады, театра и кино, начало в 16 часов;
Малый зал
4 и 5 мая – акция «Сердце бойца» – бесплатный осмотр ветеранов Великой Отечественной войны врачами НЦССХ им. Бакулева, начало в 10 часов;
5 мая – юбилейный творческий вечер Валентины Баранниковой, начало в 18.30.
Литературный салон «Булгаковский Дом»
ул. Б.Садовая, д. 10
5 мая – поэтический вечер Евгения Реутова, Александра Самарцева и Сергея Шабалина, начало в 20 часов.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Информация
Литература
Информация
Литературный институт имени А.М. Горького к 65-летию Победы в Великой Отечественной войне проводит литературный фестиваль «ДОЛГИЕ ВЁРСТЫ ВОЙНЫ, СВЕТЛЫЕ СТРОКИ ПОБЕДЫ».
В программе: награждение лауреатов, встречи с ветеранами, писателями, военачальниками и деятелями культуры, праздничный концерт.
Фестиваль состоится 5 мая в 18.00 в Большом зале ЦДЛ.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
«ЛГ» – рейтинг
Литература
«ЛГ» – рейтинг
Юрий Сбитнев. Великий князь : Роман. Книга вторая. – М.: Академия-XXI, 2009. – 448 с.
Презентация первой книги романа о благоверном князе Черниговском и Киевском Игоре состоялась в городе Чехове (древней Лопасне) 19 сентября 2007 года – в день памяти Игоря Черниговского. В Лопасне в детские и юношеские годы часто бывал князь Игорь. Ещё в этой истории примечательно то, что родовые корни писателя Юрия Сбитнева – на Черниговщине, в Новгороде-Северском, где находится уникальный музей «Слова о полку Игореве». Сам же роман можно назвать документальным, поскольку основан он на первоисточниках – летописях, которые автор изучал на протяжении четверти века. Новый взгляд на события и личности той эпохи, живописные лаконичные картины природы, колоритные характеры наших предков, их взаимоотношения, порой непростые, красивая, высокая любовь – всё это читатель найдёт в «Великом князе», повествующем о человеке, принявшем мученическую смерть и впоследствии причисленном к лику православных святых.
Захар Прилепин. Леонид Леонов : «Игра его была огромна». – М.: Молодая гвардия, 2010. – 569[7] c.: ил. – (Жизнь замечательных людей: сер. Биогр.; вып. 1227).
«Будучи в возрасте патриарха, Леонид Леонов сказал как-то, что у каждого человека помимо внешней, событийной, очевидной биографии есть биография тайная и ненаписанная. Не без трепета мы берём на себя смелость совместить, сшить не самой ловкой иглой в нашем повествовании обе эти жизни воедино», – говорится в авторском предисловии. В выборе героя новой книги Захара Прилепина – одного из самых ярких и успешных молодых писателей – нельзя не увидеть своеобразный вызов: он решил рассказать о судьбе и творчестве писателя, сегодня почти забытого. Забытого, по мнению автора, незаслуженно, что и доказывается в ходе повествования. Автор реконструирует наиболее значимые вехи долгой и насыщенной событиями жизни Леонова, излагает своё, порой неожиданное видение романов «Барсуки», «Вор», «Русский лес», «Пирамида». Книга даёт представление об отношениях Леонова с Горьким, Есениным, Булгаковым и другими писателями. Затрагивается также тема: писатель и Церковь.
Омар Хайям. Чаша жизни. Рубаи. – М.: АСТ: Астрель, 2010. – 288 с.: ил.
Омар Хайям, вероятно, самый любимый восточный поэт в России. Трудно подсчитать, сколько раз он издавался и переиздавался в нашей стране, сколько поэтов переводили его стихи, сколько научных исследований посвящено его творчеству.
В настоящее издание включены как признанные классические переводы Константина Бальмонта и Ивана Тхоржевского, так и новые, выполненные, например, Марком Ватагиным. Последний, кстати, является составителем этого богато оформленного фолианта.
Об оформлении книги следует сказать особо. Стихи в ней обильно проиллюстрированы картинами средневековых восточных художников, что, в свою очередь, придаёт особый колорит текстам, глубже влияет на их восприятие.
Кроме того, в книге имеется подробный словарь, в котором объясняются значения отдельных слов, имён собственных и мусульманских праздников, часто встречающихся в текстах Хайяма.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Музей погибших обойду
Дикороссы-4
Музей погибших обойду
Алексей РЕШЕТОВ, БЕРЕЗНИКИ
(1937–2002)
***
Памяти Н.Ф. Домовитова
Мы бомжи от поэзии, мы шваль,
Мы нищие с протянутой рукою.
Мы клоуны. Но Господу нас жаль.
И он дарит нас вечною строкою.
***
Чтоб обращаться к миру,
Паче того – к богам,
Нужно хотя бы лиру,
Ежели не орган.
Ты же от всех в сторонке,
Радуясь и грустя,
Песенки на гребёнке
Складывал, как дитя.
СТИХИ О ЗАРЫТОМ ТАЛАНТЕ
Зачем ремесленник, кустарь,
Когда есть вещий Дант?
Возьму лопату и фонарь,
Зарою свой талант.
Он столько лет мне жить мешал,
Как призрак и кошмар.
Он всех житейских благ лишал
Меня – мой жалкий дар.
Но я его перехитрил.
Я сделал верный ход.
Я глубоко его зарыл, –
Пусть кровь мою не пьёт!
Так отчего же всё окрест
Черно средь бела дня?
И я хочу, чтоб он воскрес,
Чтоб он простил меня.
***
Случилось, чего опасался:
На сорок четвёртом году
Я выдохся. Я исписался –
Двух строк по душе не найду.
Как будто опущенный в воду
Хожу – ни стихов, ни поэм.
Чем буду полезен народу?
Не даром ли хлебушко ем?
***
Журавли собирают пожитки.
Небо в трещинах, как потолок.
Три-четыре хороших снежинки –
И пиши по теплу некролог.
Я и сам, как природа, невесел,
Проморгал своё счастье, гляжу,
И как будто просроченный вексель,
Жёлтый лист облетевший держу.
Вы не знаете, что это значит,
Когда воет, как баба, пила
И на маленькой брошенной даче
Мыши нюхают ножки стола.
***
Мы сбирали чернику в бидоны
И в ложбинке с травой-муравой
Вдруг наткнулись на пару бездомных,
Отыскавших уют даровой.
Им, нагим, комары не мешали,
Их ничьи не смущали шаги.
И сливались они, и дышали,
Как уставшие в схватке враги.
И пока мы, столпы соляные,
Даже шагу ступить не могли,
Эти грешные люди земные
Всех античных божеств превзошли.
И сверкала пустая бутылка,
И шумела на соснах хвоя:
– Это, милые, вам не Бутырка.
Наслаждайтесь свободой, друзья!
***
Если бы читатели сказали:
– Музу нам свою изобрази, –
Я бы вспомнил девку на вокзале,
Спящую, ботиночку в грязи.
ПОЖАР В ЗООПАРКЕ
Замкнуло случайно изношенный кабель,
И вспыхнуло красное пламя над Камой!
Пожар в зоопарке! Пожар в зоопарке!
Сгорели павлины, сгорели цесарки.
Поджарились заживо голуби Божьи,
Зато хорошо пообедали бомжи.
Пускай ни за что в КПЗ отсидели,
Зато хоть однажды, как люди, поели.
***
Человек повесился на кухне
С просьбой никого не обвинять.
И у всех глаза от слёз опухли,
Когда стали друга поминать.
А потом утихли все волненья,
Позабылись добрые слова,
И – тысячелетнее забвенье,
И – сухая, жёсткая трава.
МУЗЕЙ ПОГИБШИХ
Музей погибших обойду.
Любой служитель там –
За что в раю, за что в аду –
Подробно скажет вам.
О, как прекрасен человек!
Как молод и крылат!
Но губы, сжатые навек,
В запасниках лежат.
ГЁТЕ
Мне снится, что в каменном гроте
Я скрылся и к щёлке приник.
И ходит по берегу Гёте,
Прекрасный, как боги, старик.
Он воздухом вечности дышит
И тростью, зажатой в руке,
Легенду о Фаусте пишет
На небе, на млечном песке.
Он ходит, бессмертный и старый,
Один на вселенском ветру.
И нет ему ровни и пары:
Я скоро проснусь – и умру.
***
Одинокий умерший чудак
Все фонтаны, все деревья рая
Экстренно меняет на чердак
Или даже уголок сарая.
***
Что мне делать? Я не верил в Бога.
Лишь от страха полуверил я.
Далека была моя дорога
От Его высокого порога,
От Его незыблемого слога,
От Его святого Бытия.
Что же надо мной Он наклонился,
Руки мне на плечи положил?
Всё-таки я в чём-то провинился,
Всё-таки я кару заслужил.
***
Вот закопчённый чайник,
Вот кружка для питья,
И я сижу, молчальник,
В разрухе бытия.
Осталось мне немного,
Всё прóпето в пути,
И до молчанья Бога,
Увы, не дорасти.
ЗАПОВЕДЬ
Паша, Юра, Костя, Вова,
Надя, Ира, все друзья,
Это письменное слово –
Воля, заповедь моя.
Вот что сделать будет надо.
Надо мой смиренный прах
Возле матушки и брата
Схоронить в Березниках.
Это хлопотно, конечно.
Но ведь там мой край родной.
Там простой восьмиконечный
Крест поставьте надо мной.
И сидите, поминайте
Друга милого вином.
И стихи свои читайте,
Как читали их при нём.
Тот, кто вечной славы ищет,
Возомнив, что он пророк,
Не посмеет, не освищет
Наших выстраданных строк.
Алексей ЖДАНОВ, МИНСК
(1948–1993)
***
Досыта ешьте и спите,
вместе и врозь.
Я подберу вам эпитет,
чтобы спалось.
Трудно и самозабвенно
дышит Земля.
Вскрыты отчаяньем вены,
как вентиля.
И круглосуточны бани
и лазарет.
Держим язык за зубами,
как пистолет.
На историческом поле
без полюсов
вера исходит от боли,
а не из слов.
Нá небе – звёздно и чисто.
В зыбке времён
спит ледяная Отчизна,
стонет сквозь сон.
Что ей, единственной, снится?
Веером крыл
сон её, как плащаницей,
сверху прикрыл.
Сводит с ума небылицы
точный рассказ.
Кто-нибудь станет молиться
ночью за нас.
Кто же Он, Ангел-хранитель?
Где его скит?
Досыта ешьте и спите.
Ангел не спит.
***
Тот, кого помнят, – позабыт.
Всё, что не надо, – позабыто.
Луна сияет. Город спит.
Пьёт гордый мальчик из копыта.
Напился – и козлёнком стал.
Он статус получил: козлёнок.
Луна сияла. Город спал.
Лишь иногда зевал спросонок.
На этом сказочке конец.
Ехидна мачехина чара.
Не отрешится молодец
ни от конца, ни от начала.
Есть бремя жизни – есть весна –
есть память, верная, как сито…
Стоит над городом луна.
Пьёт гордый мальчик из копыта…
***
Там, в лунном свете, стынет высь.
Оттуда звёзды видят виды.
Проснись, предмет, одушевись
и от души – такое выдай!
Поведай повесть о вещах,
которых тьма, не счесть которых.
О том, кто ночью верещал,
производил бесшумный шорох.
Он – был не вещный, был иной,
из настоящих, из весёлых.
Он – то стоял за тишиной,
то пребывал в пространствах полых.
Проснись, проснись! Свой звук чекань!
(Там души бродят на свободе.)
Там – в лунном свете – спят века,
там – ничего не происходит.
***
Ещё надо приметам сложиться,
совпасть
по причинам особого рода и ряда.
Ещё яблоку с яблони надо упасть,
а для этого яблоне вырасти надо.
Ещё надобе надо явиться на свет.
Ещё выбор не сделан –
и Вечность в запасе.
Ещё нет ничего. И Творения нет.
Лишь Создатель и только Его ипостаси.
Но причины уже забродили в ряду,
восприимчивый хаос иначе подвижен.
И седой Садовод поливает в саду
сеголетние саженцы яблонь и вишен.
Вот, как смерч или молния, Ангел отпал –
канул в хаос, исчез в Мировом Океане.
Улыбнулся Садовник и лить перестал,
карандашиком сделав пометку
на Плане.
Нет пока промежутка
в «ещё» и «уже».
Но в безвременьи ропот
и гул нарастает.
Падший Ангел, укрывшись
в безвредном уже,
на себе искушения опыты ставит.
Но ещё ни предметов,
ни живности нет.
Лишь тревога слышна
в нарастающем гуле.
Только бродят причины
сложенья примет,
по-над молчною Вечностью реют,
как пули…
***
Вот и осень прошла,
словно лишнюю чарку хватила.
Всюду жухлые листья
и жёлтые лица солдат.
Я не пил ничего.
Мне осеннего хмеля хватило.
Я привык притворяться
и голову прятать в бушлат.
Пьют отцы-командиры.
Довольная курит бригада.
То ли сеется дождь,
то ли сыростью тянет с болот.
Я хочу быть один.
Одиночество – это награда
рядовому солдату,
служить ему минимум год.
Это – тысяча с лишним
ленивых таких перекуров.
И неведомо сколько
циничных и скучных бесед.
Я не лучше других,
только служба моя – синекура
по сравнению с той,
на которую ходит поэт.
Если топают в ногу,
молчит самозваная лира.
Говорит барабан.
Впереди – командир полковой.
…Я курю сигарету,
я вижу в глазок нивелира
перевёрнутый мир
и друзей своих вниз головой.
***
Никуда не уйдёшь от судьбы.
Повелела нам Родина-мать
корчевать вековые дубы.
Корабельные сосны ломать.
«Раскорчуй! Растопчи! Раздави!
Посмотри, как душа раздалась!»
В самый раз объясниться в любви –
в самый раз, в самый раз! в самый раз!
Я весёлые избы рублю:
тёс дубовый, сосновая крепь.
Я рисковые игры люблю,
как кочевник ковыльную степь.
Я хорошую жизнь мастерю,
флигелёк к житию-бытию.
Я присяду потом, покурю
и подумаю думу свою.
Хорошо я гульнул на миру.
Я заслуженный думатель дум.
Развалюха стоит на юру,
в ней ведунья живёт и колдун.
На закате начнут ворожить,
чёрных глаз до утра не сомкнут.
Не дадут мне в достатке пожить,
злую порчу на всех наведут.
Я бы этих ведуний-старух,
чтобы воздух не портили зря,
повыкуривал из развалюх
да загнал без сроков в лагеря.
Не лежи, как бревно, поперёк.
Отторцую не то, ошкурю!
Мастерю флигелёк-лагерёк,
интересную жизнь мастерю!
***
Весна явилась никакой.
И солнце встало никакое.
И человек махнул рукой.
И пароход пошёл рекою.
Как долго машет человек!
Как пароход томит сердечко!
Прощай, прощай, XX век!
Я утонул на этой речке.
Игорь АЛЕКСЕЕВ, САРАТОВ
(1959–2008)
***
Андрею Сокульскому
Бог не выдаст. Родина не съест.
Не боись пускаться в разговоры
и писать дебильный палимпсест
под названьем «Волжские просторы».
С медяками в потном кулаке
не ленись выдумывать проказы.
В сонных рыбах, в камышах, в песке
прячутся таинственные фразы.
Всех, кто выше кромки чахлых крыш,
этот город забивает насмерть.
Но однажды кто-то вспомнит нас ведь.
Кто-то вспомнит.
Что же ты молчишь?
***
Поминутно улыбаясь сентябрю,
я живую сигаретку закурю.
Посижу, в окошко глядя, вспомню дочь.
Там, в Америке, у них, наверно, ночь.
Сладко спится на матрасе надувном.
Ходит гном. Американский ходит гном.
Сигаретка, как живая, догорит.
Душит кашель.
Жаль, что это не бронхит…
***
Бредовое утро больного бандита.
Дожди непрерывны. На улице грязь.
Из бритвенной пены встаёт Афродита.
По кафелю ванной скользит, матерясь.
Опять раскосяк. Я дурею от гнева.
Я в доме своём не хочу перемен.
Куда бы отправить античную деву,
нагую и в пене «Nivea for men»?
Я хлопну богиню по скользкому заду.
Я дверь отворю и кивком головы
отправлю несчастную прочь, за ограду,
на суд и на казнь человечьей молвы.
***
Валерию Гусеву
Ты помнишь запах «Амаретто»
и этикетку «Абсолют»?
Ещё цела, цела кассета,
где ты так крут, где я так крут!
Ты помнишь взлёт на пьяной шúзе
и вой обдолбанных подруг?
Ты помнишь силу нашей жизни
и разблюдовку сил вокруг?
Десяток лет. Такая малость.
Замес из неба и говна.
Часть нашей крови там осталась.
Вся остальная – вот она…
***
Покой. Уют. Молчит на крыше
мой заржавевший пулемёт.
Дела идут. Контора пишет,
и касса деньги выдаёт.
Газон. Листвы вчерашней копны,
разбросанные там и сям.
Пойду пальну четырёхстопным
по неподвижным воздусям…
***
Мне хреново, Тимур,
укачали меня эти годы.
Всё болтается врозь,
даже нищая эта кровать.
Я предельно ослаб.
И под утро, нажравшись «Кселоды»*,
Я блюю в унитаз,
хотя нечем мне больше блевать.
Ты прости мне, Тимур,
эти мелкие мерзости быта.
Попадос не конкретен.
Надежда пока за рулём.
И могила моя не отрыта ещё,
не отрыта.
И до резкости бритвы живой
доведён окоём.
_________
* «Кселода» – препарат химиотерапии.
***
Что скажу я собрату-поэту?
От него что услышу в ответ?
У поэта начальников нету
и поэтому денежек нет.
У поэтов отсутствуют жёны.
Приходящие тётки – не то.
Видно взглядом невооружённым,
как стареют пиджак и пальто.
Как стареют избитые джинсы,
как стареют ботинки и шарф.
Как стареют очешные линзы,
как стареет коричневый шрам
от пореза разбитой бутылкой
вдоль виска и по левой скуле.
А под шрамом пульсирует жилка.
И молчит самиздат на столе.
***
Что шестерни сменили шаг
и стрелы двинулись быстрее –
мне ясно. Каждый день старея,
кружусь, как молодой дурак.
Глубоким старцем мне не быть.
Хотя тут разное возможно.
Поэтому неосторожно
мальчишью не смиряю прыть.
Но есть Небесные весы.
Их чаши сдвинулись, я знаю
о том, но всё же надеваю
с остатком времени часы.
***
Умирать – это вам не в игрушки играть.
Умирание – это такая работа.
Молчаливо терпеть, не бояться,
не врать,
и держать,
и держать сверхвысокую ноту
угасающих дней и бредовых ночей,
вспоминая отцовский неношеный китель.
Из немногих оставшихся в доме вещей
по наследству он твой,
господин сочинитель.
Ты достанешь его и, рукав теребя,
удивишься – как новый! –
носи не износишь.
И поймёшь, что у времени ты для себя
ничего не возьмёшь, ничего не попросишь.
***
Воспалённые слёзы утешь.
Отшептавшие письма не рви.
В этом городе ветхих надежд
невозможно прожить без любви.
Ты в окно посмотри наугад.
Там распахнутый мается двор.
Там теряет листву виноград.
Словно рушится красный забор.
Главный врач средневолжских широт
вновь меняет зелёнку на йод.
А на небе один самолёт.
А на небе другой самолёт.
Ты случайную кофту надень.
Засвисти посреди тишины.
Будто нету убитых людей.
Будто нету гражданской войны.
Кошка глупая кресло когтит.
Мимо сонная муха ползёт.
А один самолёт долетит.
А другой самолёт упадёт.
***
Смерть целится в упор.
На то она и смерть.
Я – русский стихотвор.
Я должен умереть.
Звони, кричи, свисти,
в мои печали влазь –
мне некогда, прости,
я умираю, князь.
Мечты, базар – вокзал,
дурацкое кино.
Всё то, что написал, –
мне будет прощено.
Мой сумасшедший врач –
надежд убогих вор.
Любимая, не плачь –
я – русский стихотвор.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии: 29.04.2010 08:36:53 – Александр Владимирович Елтышев пишет:
Истинная поэзия
Отличные стихи, сколько ещё настоящих поэтов неизвестны широкому читателю! С Алексеем Решетовым я впервые встретился более сорока лет назад – в тополином березниковском парке нас познакомил поэт Юрий Марков. В конце 2008-го я проездом оказался в Березниках и, конечно, не мог не сфотографироваться у памятника легенды любимого города. Каким-то чудом снимок оказался на странице «Литературной газеты»...
Мест нет
Дикороссы-4
Мест нет
Юрий БЕЛИКОВ, ПЕРМЬ
Вспоминаю, как Булат Окуджава, выступая на одном из сводных поэтических вечеров, явил редкое для него публичное раздражение на записку из зала: «Тут пишут, что мы якобы занимаем чьё-то место. И предлагают поменяться местами. Пожалуйста: пусть выйдут и попробуют занять наше!» Никто не вышел – ни с гитарой, ни со стихами. Зал впал в священный трепет повёрнутых голов: искали, кому приписать авторство. Но вольно или невольно сей тайный раздражитель наступил на любимую мозоль отечественной литературы. В чём сходство родимой словесности с питейными заведениями? И здесь, и там – проблема с местами. Назначат кого-нибудь солнцем – и крутись вокруг него все остальные согласно даденной орбите и отведённому столику, как будто не существует других космических конфигураций, а то и вовсе – иных галактик.
Допустим, живший на Урале поэт Алексей Решетов, как настоящий дикоросс, никогда не видел моря и не летал в самолёте. Море и самолёт были в уравнении его жизни двумя неизвестными. Но как решила это уравнение судьба? Уже первую книжку «Нежность» автора из провинции, вышедшую в 1960 году, высоко оценил Борис Слуцкий. А дальше из имён оценщиков можно складывать избранное: и Виктор Астафьев, и академик Дмитрий Лихачёв, и критик Вадим Кожинов, включивший в 1983 году стихи Решетова в книгу вех – «Страницы современной лирики» наряду с творениями Николая Рубцова, Владимира Соколова, Алексея Прасолова и Юрия Кузнецова. Казалось бы, чем не повод занять не худшее место под солнцем, дабы видеть море хоть каждое лето? Но на то он и дикоросс, чтобы более 25 лет (срок царской службы!) работать на дне древнего пермского моря – солемельнице Березниковского калийного рудника, где перемалывал, представьте себе, соль земли. И если вернуться к затее «поменяться местами», приключись эта небывалая рокировка, то мог бы кто-то, в свою очередь, занять место Решетова?.. Вопрос повисает в воздухе, как рудничная пыль. Он сам написал «Стихи о зарытом таланте». Правда, друзья пытались этот талант отрыть – во второй половине 90-х выдвинули Решетова на Государственную премию. Но, разумеется, чаша весов склонилась не в пользу автора, никогда не летавшего в самолёте. Однако спросите космонавта Василия Цыблиева: чьи стихи он взял на околоземную орбиту? Того, кто не летал в самолёте и «песенки на гребёнке складывал, как дитя». Так было решено уравнение с двумя неизвестными.
Впрочем, в предложении «махнуться местами» есть что-то от лукавого как с той, так и с другой стороны. С места никого не сдвинуть. Место с рейтингом не попутаешь. Вообще мест нет. Конечно, не в питейном смысле. Можно сколь угодно, говоря о сгоревшем от алкоголя русском поэте из Минска Алексее Жданове, писать, что – «окажись он в иных условиях, как знать, может, сегодня его имя стояло бы в одном ряду с именами Павла Васильева, Николая Рубцова, Алексея Прасолова». Но у места есть своя тайна, по определению не сводимая к однолинейности. И если поэт выполняет высшую задачу, он не будет роптать на то, что ему недодали при жизни, потому что жизнь подлинного поэта начинается после смерти и ею же поверяется. Собственно, Алексей Жданов сказал об этом сам в своей посмертной книге «Западный полюс земной»: «Я думал: когда-нибудь сядет солнце и пойдёт дождь, и кто-нибудь, грустный и неприкаянный, будет сидеть у окна и смотреть на тёмный вымокший двор. И я писал свои стихи про «когда-нибудь»… Замечательно, конечно, с помощью лиры заниматься пробуждением добрых чувств, однако я убеждён, что связь добра и зла не так уж прямолинейна и однозначна, как многим кажется. Я убеждён, что будет время, и потомки наши посмеются над попытками унифицировать человека и свести его к сумме правил и запретов, и многое, очень многое в нашем современном вызовет горечь…» Таким был Алексей Жданов.
Он – был не вещный, был иной,
из настоящих, из весёлых.
Он – то стоял за тишиной,
то пребывал в пространствах полых.
А саратовский поэт Игорь Алексеев, к творчеству которого одно время был прикован виртуальный мир, наблюдавший сквозь призму Живого журнала, как человек, словно подтверждая стародавнее правило, что смерть красна на миру, медленно угасает, понимая (ибо врач!) всю мучительную неизбежность своего угасания?.. Вряд ли те, кто обустроил и кто лицезрел застекольный уход этого поэта, согласился бы занять его место. Но получается, он и сам не уступил бы своего места: «…Почему эта боль досталась мне? Дурацкий вопрос. Хорошо, что она попала в меня, а не в жену или в маму. Я никому не отдал бы свою боль. Даже если бы это можно было сделать… Она моя…» Так что по поводу распределения мест Алексеев проявлял вполне дикоросский глазомер:
А один самолёт долетит.
А другой самолёт упадёт.
Что касается самолётов, то, как известно, Березники – место, где в оные годы провёл отрочество и начало юности царь. Однако жители этого города поставили в центральном сквере памятник не Борису Ельцину, но Алексею Решетову. Редчайший, а может быть, единственный случай, чтобы во глубине России через два с половиной года после кончины был установлен памятник Поэту. В рост! В чугунных рабочих ботинках, точно он только что поднялся из шахты. Всё встало на свои места. Потому что:
Тот, кто вечной славы ищет,
Возомнив, что он пророк,
Не посмеет, не освищет
Наших выстраданных строк.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии:
