Текст книги "Литературная Газета 6259 ( № 55 2010)"

Услышать переклички далёких миров

Литература

Услышать переклички далёких миров

ЮБИЛЯЦИЯ

Известный критик, литературовед, профессор МГУ Николай АНАСТАСЬЕВ до недавнего времени был известен главным образом как авторитетный специалист по литературе США ХХ века, автор книг о Фолкнере и Набокове, о ведущих направлениях в американской и западноевропейской прозе. Накануне своего 70-летия юбиляр ответил на вопросы «ЛГ».

– Николай Аркадьевич, во-первых, примите наши поздравления и пожелание новых интересных книг! Кстати, ваша новая книга «Зазеркалье» связана с литературой США?

– По причинам, о которых говорить здесь было бы скучно и не нужно, от американской литературы, которой  занимался лет, наверное, сорок, я сейчас отдалился, не только профессионально, но даже просто читательски. Стыдно сказать, но оборвалась она для меня, за немногими исключениями, творчеством писателей, дебютировавших в 50-е годы минувшего столетия и сейчас один за другим сходящих со сцены – Джона Чивера и Джона Апдайка, Нормана Мейлера и Уильяма Стайрона, Курта Воннегута и Бернарда Маламуда… Ну ещё Джон Барт, Томас Пинчон, Джон Делилло – словом, те, кого называют постмодернистами. Так и им кому за семьдесят, а кому и ближе к восьмидесяти.

Иное дело, что отдалился – не значит вовсе утратил интерес, просто угол зрения сдвинулся. Если раньше занимало то, как сделаны, скажем, «Шум и ярость» или «Великий Гэтсби», то теперь – что общего между персонажами Готорна и Фолкнера, Мелвилла и Синклера Льюиса. Иными словами – то, что делает литературу США американской литературой, начавшейся задолго до образования Союза штатов.

Вот как раз недавно закончил некое сочинение, посвящённое этим предметам. Оно, конечно, про писателей и про книги, только последние предстают в своей композиции чем-то вроде кривозеркалья, или зазеркалья (как работа и озаглавлена) национальной истории и национальной метафизики. Остаётся лишь надеяться, что в результате этой небезопасной операции не пропала сама литература, то есть самодостаточный порядок слов.

Отчасти такой взгляд объясняется вышеупомянутым сдвигом общего интереса, но отчасти и причинами не вполне личного свойства.

Когда-то Америку у нас беспощадно разоблачали: дядя Сэм – очень плохой дядя, коварный враг и даже враг номер один. Потом – пропускаю десятилетия – наступили новые времена, утих шум пропагандистской канонады, и выяснилось, что от ненависти до любви действительно только один шаг. А любовь, тем более большая и беззаветная, не рассуждает.

Роман, впрочем, оказался недолговечен, вскоре всё вернулось примерно на круги своя. Америку снова дружно считают супостатом, мстительно возвращая ей слова, некогда брошенные Роналдом Рейганом в адрес Советского Союза, – «империя зла». Кто с пылающим взором и демуленовской страстью в речах повергает Америку в прах, кто с апокалиптическим угрюмством пророчит ей скорый конец. Вспоминается фрагмент из послания, с которым Джордж Вашингтон обратился к соотечественникам, оставляя президентский пост: «Страна, которая лелеет привычную враждебность или привычную влюблённость в другую страну, является в какой-то степени рабом – рабом собственной враждебности либо влюблённости».

– Но, видимо, на это также есть причины…

– Объясняются синдромы разными причинами, питаются из разных источников и укрепляются разными раздражителями. Иногда может быть просто невежество либо небезобидные фантазии. Скажем, Игорь Свинаренко в газете «Известия» в номере от 12 января текущего года объявил, что лично он Америку для себя закрывает. Ну, закрывает и закрывает, ничего страшного, хотя, для чего оповещать об этом сугубо частном обстоятельстве город и мир, не совсем понятно. Впрочем, причины закрытия некоторый интерес вызывают. Их опять-таки немало, вот одна: Игоря Свинаренко очень огорчило, что лекции на кафедре славистики университета Южной Калифорнии читают исключительно евреи. Судя по всему, национальную принадлежность журналист определил по звучанию имён, но вот беда: в Америке евреем считается только тот, кто ходит в синагогу. И потому оказаться таковым вполне может Джон Смит, и, напротив, протестантом-методистом, или протестантом-евангелистом, или католиком, или мусульманином вполне может предстать Айзек Розенблюм. Вопрос свободного конфессионального выбора. А до состава крови никому не должно быть дела.

Но демарши в таком роде – всё же большая редкость. В пределах статистической погрешности. Иное дело – мифы, складывающиеся на протяжении не одного столетия и творящиеся упорно, целеустремлённо, иногда изощрённо.

– Что вы имеете в виду?

– Например, что Америка влюблена в скорость и прогресс, а на традиции, историю, предание ей совершенно наплевать. Влюблена – это точно, но если наплевать, то откуда же тогда этот многообразно являющий себя комплекс исторической ущербности? И почему в финале «Великого Гэтсби», лучшего, как мне кажется, романа об американском феномене, написано, что стремимся-то мы вперёд, а течение сносит наши судёнышки обратно, в прошлое?

А главное, конечно, – страсть к обогащению и бездуховность. Насчёт обогащения, насчёт идола-доллара (которому, правда, как нам авторитетно объясняют, вот-вот наступит каюк) тоже, по-моему, всё не так просто, однако – положим. Пусть идол и пусть каюк. Но духовность? Верно, часть из той сотни пассажиров шлюпа «Мэйфлауэр», что отправился в 1620 году в своё опасное трансатлантическое плавание, шла в Америку ловить и выгодно продавать треску. Но другая-то часть собиралась построить на новых берегах Град на Холме или как минимум разбить делянку Бога. Как же тут без духа?

Вот как раз мифы и послужили некоторой побудительной причиной сочинения книги, о которой идёт речь. Разумеется, я не настолько самонадеян, чтобы хоть на мгновение допустить, будто мне удастся поколебать фобии, которые укрепляются в общественном сознании профессиональными патриотами. Более того, я даже не уверен, что она вообще будет прочитана, ибо для этого её надо как минимум выпустить. Издательство «Художественная литература» в лице своего директора Георгия Пряхина проявило было интерес, но потом от первоначального намерения отказалось. Ладно, посмотрим, как всё обернётся, да, честно говоря, издательские перспективы не так уж и волнуют. Ведь я не собираюсь никого просвещать и уж тем более разоблачать. Мне важно было самому разобраться в вопросе, хоть в какой-то степени разрешить антиномии и контраверзы.

Не удалось, конечно, и единственным утешением служит то, что, наверное, и не могло удастся, во всяком случае, умы, куда острее моего, упирались в ту же неразрешимость. «Попадая туда, обнаруживаешь, что там не существует никакого там», – писала об Америке, вдали от которой, впрочем, прожила большую часть жизни, Гертруда Стайн.

«Американец постоянно колеблется между динамо-машиной и Святой Девой», – так говорил Генри Адамс, а ведь это не только автор одной из главных, если так можно выразиться, американских книг – «Воспитание Генри Адамса» – и не только внук шестого и правнук второго президентов США, но и представитель той семьи, которую можно назвать родом-магистралью, тянущейся из полулегендарных времён Плимут-Рока. Такие высказывания и такие книги (к ним следует добавить, конечно, «О демократии в Америке» Алексиса де Токвиля) учат интеллектуальному смирению и предупреждают против бойкой риторики и тем более резких практических жестов. Иногда я думаю, что неплохо бы рьяным недоброжелателям (а равно рьяным апологетам) Америки читать-перечитывать их.

– В последнее время вы обратились к литературе страны, далёкой от Америки, выпустили об этом несколько книг… Как это произошло?

– Случилось так, что лет десять назад меня неожиданно занесло с более или менее обжитого Запада на мало, в общем, знакомый Восток, а точнее говоря, – в казахскую степь. Всё началось с предисловия к дилогии старшего товарища (как всё же хорошо в столь зрелом, мягко говоря, возрасте иметь близких друзей, которых с полным на то основанием можно назвать старшими) Абдижамила Нурпеисова «Последний долг». Форма, ставшая за долгие годы литературной работы привычной, но по ходу дела вдруг обнаружились перекрёстки, на которых я оказаться не предполагал. Говорить о шолоховских уроках легко, сравнение с Фолкнером тоже, в общем, кажется естественным, но чтобы эпический по всем приметам роман был – целиком! – написан в технике внутреннего монолога и ассоциативного письма – это поразило. Смутно замаячила фигура Марселя Пруста, которого, как я заподозрил было, Нурпеисов даже не читал. Впоследствии это предположение не подтвердилось, хотя признать хоть какое-то родство Абдижамил отказался. Но меня это уже не интересовало. Когда-то Мелвилл обронил: гении всего мира образуют единый круг, по которому пробегает невидимая дрожь узнавания. Самое интересное в этой максиме, по-моему, слово «невидимая». И ещё одна оговорка – не только гении. Словом, из заурядного предисловия довольно быстро выросла книга о творчестве Абдижамила Нурпеисова, в которой я попытался нащупать не всегда очевидные сцепления с художественными мирами, созданными в совсем иное время и совсем в иной среде, нежели «Кровь и пот» и «Последний долг».

Кажется, в Казахстане эта книга вызвала некоторый интерес, во всяком случае, мне предложили написать для серии «Жизнь замечательных людей» жизнеописания сначала Мухтара Ауэзова, а затем Абая. Они с интервалом года в три увидели свет, хотя, конечно, никакие это не жизнеописания – не владею технологией жанра, – да и не очерки творчества – не владею ни языком, ни достаточным историческим знанием, которое позволяет серьёзно и глубоко проанализировать литературные тексты, тем более такого уровня. Но расслышать какие-то переклички всё в том же кругу общего литературного времени и единого литературного пространства, может быть, в какой-то степени удалось. Для меня эта работа была интересна и важна ещё и потому, что потребовала возвращения к давным-давно – что плохо – забытым мировым шедеврам – от «Пятерицы» Навои до «Западно-восточного дивана» Гёте, а также первоначального – что ещё хуже – обращения к таким вершинам, как «Хикметы» шейха Ахмеда Яссави и «Благодатное знание» Юсуфа Баласагунского.

Каким-то образом эти возвращения-обращения отозвались в только что законченном фильме «Трагедия триумфатора. Жизнь и судьба Мухтара Ауэзова», снятом по моему сценарию известным алма-атинским кинодокументалистом Александром Головинским.

– Не могу не спросить вас как автора книги о Набокове о недавней издательской сенсации, связанной с ним.

– Если бы «Лаура и её оригинал» был включён в академическое издание сочинений Владимира Набокова (каковое, надо надеяться, когда-нибудь увидит свет), это следовало бы только приветствовать. Впрочем, и нынешнюю публикацию зряшной не назовёшь, пусть даже она противоречит воле автора. В конце концов Макс Брод тоже издал «Процесс» и «Замок», не говоря уж о дневниках Кафки, не посчитавшись с завещанием своего доверителя. Единственное, что сильно смущает, так это атмосфера сенсации, которая упорно нагнетается вокруг этого события. Издали фрагменты незавершённого романа крупного писателя – хорошо. Пиротехнику-то зачем в ход пускать? Кажется, тут играют роль какие-то явно внелитературные, возможно, финансовые соображения. Литературу вытесняют кликушество и реклама. В прошумевшей (и, к счастью, отшумевшей, судя по всему) кампании слишком мало стиля и слишком много пошлости, которую, как известно, Набоков ненавидел более всего…

Беседу вёл Александр НЕВЕРОВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Алмазы стиха из Республики Саха

Литература

Алмазы стиха из Республики Саха

МНОГОЯЗЫКАЯ ЛИРА РОССИИ

В Московском Доме национальностей состоялась презентация Антологии якутской поэзии, изданной в серии поэзии народов кириллической азбуки «ИЗ ВЕКА В ВЕК».

Данная серия является двуязычным изданием и выходит в рамках праздника Дня славянской письменности и культуры при поддержке Министерства культуры РФ. К настоящему времени в серии уже вышли тома: Башкирской поэзии, Поэзии народов ханты, манси и ненцев. В книгу якутской поэзии включены лучшие стихи якутских поэтов XX–XXI веков на родном языке и их переводы на русский. Такая книга выходит в России впервые. Серия задумана как поэтический свод всех народов, пишущих на кириллице.

В вечере приняли участие: автор серии поэт и переводчик Сергей Гловюк, авторы из Якутии – Наталья Харлампьева, Аита Шапошникова. А также советник министра культуры РФ Борис Иванов, директор Дома национальностей Пётр Лемперт (на снимке), поэты, переводчики, учёные из ИМЛИ, РУДН, Литературного института им. А.М. Горького, представители союзов писателей и постпредства Саха (Якутия) в Москве. Действо по презентации серии кириллических антологий и якутской поэзии проходило как первая акция по празднованию Дней славянской письменности и культуры, которые в 2010 году будут проходить в Москве.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Имени Солженицына

Литература

Имени Солженицына

ВПЕРВЫЕ

Постановление об учреждении ежемесячных стипендий в размере 1500 рублей студентам, достигшим выдающихся успехов в литературном творчестве, было принято правительством в 2009 году. Федеральное агентство по образованию вместе с Российским государственным гуманитарным университетом провели конкурс. Из полутора тысяч кандидатов экспертная комиссия выбрала 146 соискателей, а потом и 10 самых достойных.

Среди них – студентка факультета филологии и журналистики Поморского ГУ им. М.В. Ломоносова Анна Фёдорова, в творческом багаже которой – статьи в местных газетах, участие в литературных объединениях и публикации в поэтических сборниках. Пишет о проблемах студенчества и молодёжи член Союза журналистов России Елена Королёва, студентка факультета русской филологии и национальной культуры Рязанского ГУ имени С.А. Есенина. Студентка факультета филологии Амурского ГУ Ульяна Лепеха – автор видеосюжетов и более пятидесяти статей в университетском журнале и других изданиях. Будущий журналист из Санкт-Петербургского университета Антон Титов публикуется в газете «Главный редактор» и стажируется за рубежом. Среди стипендиатов также историки, филологи, социологи.

Первых обладателей вновь учреждённых стипендий чествовали в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына заместитель руководителя Федерального агентства РФ по образованию Е.Я. Бутко, ректор РГГУ Е.И. Пивовар, директор Дома русского зарубежья им. А. Солженицына В.А. Москвин, представители экспертной комиссии, среди которых были ректоры российских вузов. Вместе с дипломами и сертификатами стипендий победителям конкурса дарили книги нобелевского лауреата.

Наталья Дмитриевна Солженицына так напутствовала победителей конкурса:

– У каждого поколения своя судьба, свои опасности, свои соблазны, своя духовная культура. Вам досталось время нелёгкое, но давно замечено, что не внешние обстоятельства определяют человеческую жизнь, а определяет её характер самого человека. Александр Исаевич очень часто повторял это нашим сыновьям, потому что мы каждый день совершаем много поступков и принимаем решения для этих поступков, как мелких, так и крупных. Нарастающая цепочка этих решений выстраивает в конце концов вашу судьбу. Все вы уже не раз проявили свой характер в течение жизни. Но, я думаю, мы вправе ждать от вас, что вы проявите и гражданский характер. Потому что как никогда нужна России активность её граждан, и активность созидательная, позитивная, а не только протестная.

Тамара ПРИХОДЬКО

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 3,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии: 10.02.2010 09:39:11 – Леонид Серафимович Татарин пишет:

ПОЗИТИВ?

Практически все труды Солженицына использованы врагами России для разрушения нашей Родины. И говорить о созидательной активности, связывая её с именем Солженицына – кощунство.

Заложник вечности

Литература

Заложник вечности

РВАНОЕ ВРЕМЯ

Боже мой, он родился в ХIХ веке! А мы уже живём в ХХI. Почему же так лихорадочно, так горячечно волнуют эти стихи, посвящённые совсем другим революциям – революциям 1917 года:

В кашне, ладонью заслонясь,

Сквозь фортку крикну детворе:

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

А ведь и в самом деле, какое?

Пастернак – поэт вечного и... одновременно сегодняшнего дня. Всё, что происходит в его поэзии, – это не зависит от злобы дня, даже если полностью с этой жгучей «злобой» совпадает в некоем пастернаковском душевном зеркале:

В трюмо испаряется чашка какао,

Качается тюль, и – прямой

Дорожкою в сад, в бурелом и хаос

К качелям бежит трюмо.

А изумительное стихотворение «Образец».

Его уже полвека назад, вспоминая о давнем, привёл в своих мемуарах Илья Эренбург, а оно запомнилось на всю жизнь:

Все жили всушь и впроголодь,

В борьбе ожесточась,

И никого не трогало,

Что чудо жизни – с час.

Здесь весь Пастернак. Прошло 90 лет. Полки магазинов полны продуктами, а люди всё равно живут впроголодь. Это – душевный голод, и он неутолим. Набитые ширпотребом магазины нужны людям, но разве это заменит стихи?

Иногда памятные даты ошеломляют. Так, например, как эта: 10 февраля исполняется 120 лет со дня рождения Бориса Пастернака. Это невероятно ещё и потому, что сегодня, в 2010 году постоянно ощущение его присутствия в современной российской литературе. Не только в литературе. Но и в русской жизни. Может быть, этим объясняется постоянное обращение к творчеству Бориса Леонидовича. Причём это не только апологетика. Это и попытка посмотреть на поэта даже не критически, а резко отрицательно. До сих пор нет согласия в вопросе об отношениях Пастернака и Ольги Ивинской. Все попытки бросить тень на драматический знаменитый сегодня роман влюблённых сердец – это, скорее, решение вопросов собственности и наследия. Спорно качество экранизаций пастернаковского «Живаго». Но творческая жизнь гения не остаётся в своей эпохе, она опережает нашу.

Мне тоже довелось несколько раз обратиться к образу Бориса Пастернака. Несколько лет назад я написал большой материал, посвящённый выходу его полного (или почти полного) собрания сочинений. Замечательное издание! И я понимаю, как мало сказано о Пастернаке – одном из гениев русской поэзии ХХ века. Он понимал предназначение поэта как бесконечный духовный труд:

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну.

Ты – вечности заложник

У времени в плену.

Это стихотворение 1956 года. Он сам был заложником вечности. «Доктор Живаго» уже написан. До мирового скандала – всего один шаг. Пастернак сделал этот шаг в полном понимании происходящего.

В своё время Маяковский в своём знаменитом пособии «Как делать стихи» заявил о гениальности Пастернака, опираясь на строфу из его прекрасного любовного стихотворения «Марбург» (1916, 1928), которую привёл неточно:

В тот день всю тебя от гребёнок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

Признать гениальность соперника – для Маяковского было отважным поступком. Великий футурист, он ведь тоже был трагиком. И он понимал, что такое стихи. В этой строфе он изменил одно слово «таскал я с собою». Он бы – таскал. Пастернак – носил. Ноша жизни была невыносима и прекрасна.

Конечно, говоря о Пастернаке, можно было бы припомнить и горькие просчёты его жизни... Опаску, с которой он отнёсся к возвращению Марины Цветаевой из эмиграции. Или, например, ту ситуацию, когда он дрогнул в разговоре со Сталиным, отзываясь об Осипе Мандельштаме... А кто бы не дрогнул на его месте из советских писателей тридцатых годов?

Это читается в его автобиографическом эссе «Люди и положения». В насыщенном именами и раздумьями очерке поэт очерчивает круг своей жизни, вспоминает друзей и собратьев по поэзии, мучительно вспоминает Маяковского, признаётся в любви к Цветаевой.

В книге «Сестра моя жизнь» – невообразимый трепет народной революции.

От «Сестры…» кровеносные сосуды напрямую тянутся к роману «Доктор Живаго». О «Докторе» написаны целые полки книг. «Стихи из романа» – отдельная глава в творчестве поэта. Строки испепеляющей страсти:

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

..........................................

На озарённый потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

Эти стихи стали в своё время сенсацией. Им подражали. Книга, посвящённая Цветаевой, называлась «Скрещение судеб». Даже суровый Ярослав Смеляков, ныне благополучно забытый, как и многие классики советской поэзии, написал этим же размером и в этом ритме стихотворение о югославских партизанах «Югославская свеча».

У Пастернака было звериное чутьё на время. В своей внутренней эволюции он прошёл путь от невнятицы футуристических опытов десятых годов прошлого века до стихов последней поэтической книги «Когда разгуляется» (1956–1959), полных веры и глубочайшего внутреннего смирения:

Природа, мир, тайник вселенной,

Я службу долгую твою,

Объятый дрожью сокровенной,

В слезах от счастья отстою.

Судьба была исполнена. Жить оставалось несколько кратких лет. Он отстоял свою службу.

Сегодня принято, скорее, читать о поэтах, чем перечитывать самих поэтов.

А что если просто возьмём и перечитаем Пастернака...

Сергей МНАЦАКАНЯН

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Назад к карточке книги "Литературная Газета 6259 ( № 55 2010)"