Текст книги "Литературная Газета 6298 ( № 43 2010)"

Комплекс полноценности

Литература

Комплекс полноценности

КРУПНЫМ ПЛАНОМ

23 ноября у знаменитой поэтессы, прозаика, критика и драматурга Ларисы ВАСИЛЬЕВОЙ – юбилей. Её поэтическая биография началась в 1960-е годы в журналах «Юность», «Молодая гвардия». С тех пор она выпустила в свет более тридцати поэтических сборников, среди них «Льняная луна» (1966), «Огневица» (1969), «Синий сумрак» (1970). Живя в Лондоне, она создала книгу очерков об Англии «Альбион и тайны времени» (1978), затем в России – роман-воспоминание «Книга об отце» и роман «Сказки о любви». Глубоко исследуя тему женщины в русской истории, Васильева написала документально-исторические произведения «Кремлёвские жёны» (1993) и «Дети Кремля» (1997), ставшие мировыми бестселлерами. Лариса Васильева – автор-составитель книг-альбомов «Душа Москвы», «Христос на Руси», «Встречи на все времена», книг особого рода – «Правда о танке Т-34» и «Николай Кучеренко. 50 лет битвы за танки СССР». Родившись в семье танкостроителя Николая Кучеренко, Лариса Васильева со товарищи организовала музей «История танка Т-34». Она активно занимается общественной деятельностью, пишет статьи, поднимающие проблемы самовыражения женщины в современном мире. Скоро должны увидеть свет её книги «Любовь», «Жизнь и житие Евдокии Московской», «Весть Василисы, или Тайна, открытая всем».

– Лариса Николаевна, вы, наверное, заметили, что с некоторых пор стало популярным отмечать не только круглые даты. Вот и вы празднуете, если так можно выразиться, «полукруглый» юбилей. Почему так происходит, вы не задумывались?

– Эта тенденция укрепилась в начале нового века. У меня есть объяснение. Кончается эпоха. В ней отзвуки прошлого и признаки будущего. У Ахматовой есть строки:

Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет.

Очень много народу ушло Туда, в том числе в литературном мире. Ушли гиганты-старики, среднее поколение, уходят мои сверстники. Стараемся задержать имена, заново утвердить прошлое. Свой час пик не за горами. Это вызывает стремление к юбилействованию. Раньше я думала – никаких средних дат. Вот ещё – через каждые пять лет буду напоминать о своём возрасте! Теперь приходит мысль – а если это последний юбилей? Причём я думаю и говорю так без сожаления, без грусти, без страха. Смерть естественна, как жизнь. Вступая в «полукруглое» существование, оглядываюсь назад и вижу – в этой «пятилетке» уложилась схема всей жизни.

– И что же, если говорить конкретно, в ней уложилось?

– Прежде всего вновь много, как раньше, писала стихи. Испытывала сильные чувства, возвращавшие меня в молодость. Три дня была платонически влюблена в актёра, певца, своего сверстника. Как в восемнадцать лет. Написала ему стихи. Легко писались. Любовь была идеальная. Бесконечно благодарна её предмету – он ни о чём не подозревает. Ещё в восьмидесятых, когда «сдавило горло», вспомнилось пушкинское «Лета шалунью рифму гонят». Теперь опять явилась шалунья рифма. Другие стихи связаны и с историей, и с сегодняшним днём. Когда задумалась над тем, что в юбилейном году нужно издать «Избранное», решила: у первого тома будет «редкое» название. Так, по-моему, не называлась ни одна книга: «Любовь». Производных было бесчисленное множество. Поискала – нигде не нашла книги с таким названием. В ней – три раздела. Первый «Лирика» – стихи, написанные в разные годы. Выбор всегда сложен, но я умею и люблю составлять книги. Вторая часть – «Своевольные строфы». Этот жанр родился у меня давно. Критики считали его странным. Цензура ставила вопросы «Что это?». Не очень-то могла объяснить. В стихах оживали яблони, вишни, являлся образ ветра как живого существа, Луна и Поэт страстно любили друг друга, оживала история про старушку в сторожке. Она показывала мои цвета жизни:

Вишь, лепесточек цвета неба,

К нему душа твоя лежит,

А стебелёчек цвета хлеба,

О нём душа твоя болит.

Это и сказка, и быль, и сон, и явь. Просыпаюсь, а в моей руке – синий цветок. Книга «Любовь» заканчивается «Сказками о любви». Романом, состоящим из тринадцати новелл.

– Выходит, книга будет действовать по принципу сообщающихся сосудов, в одном из которых проза, а в другом – поэзия…

– Уверена, понятие «проза поэта» существует равновелико с понятием «поэзия прозаика». Глядя на творчество молодых поэтов, приходивших ко мне в Литинституте, когда я вела там семинар, я с самого начала видела, из кого может вырасти прозаик. По моим стихам, когда пришла в литературу, некоторые поэты, например, Виктор Фёдорович Боков, тоже видели, что я буду писать прозу. Проза и поэзия дополняют друг друга. То, чего не скажешь в прозе, афористично выражается четырьмя строками. Можно написать огромный том, а можно сказать, как Ахматова:

Течёт река неспешно по долине,

Многооконный на пригорке дом.

А мы живём как при Екатерине:

Молебны служим, урожая ждём.

Перенеся двухдневную разлуку,

К нам едет гость вдоль нивы золотой,

Целует бабушке в гостиной руку

И губы мне на лестнице крутой.

И, напротив, стихами не выразишь широты повествования романа, насыщенного драматизмом и юмором. Поэтому и решила я в одной книге объединить оба жанра. Серьёзным событием в моей жизни стала вышедшая недавно в свет книга «Николай Кучеренко. 50 лет битвы за танки СССР». Это документально-мемориальное отражение того, что было заложено в романе-воспоминании «Книга об отце». Она написана мной в соавторстве с полковником Игорем Желтовым, заместителем директора музея «История танка-34» по научной работе. Книга тоже сплав жанров. С одной стороны, «Листая летопись» – редчайшие факты из жизни и архивов танкостроителей, куда вкраплены события жизни моего отца. Автор Желтов. С другой стороны, главы «Память сердца» – воспоминания и мои, и других людей. Документ соединяется с воспоминанием. Своего рода стереоскопия. Возможно, будущий типичный жанр нового века?

– А мне кажется, это элемент кинематографии. Кстати, раз речь зашла о реалиях нового века, скажите, дружите ли вы с Интернетом?

– В компьютер не хожу. Не знаю, как с ним обращаться. Это меня, конечно, не обогащает, но от чего-то освобождает. Недавно решила, когда отдам в набор свою «Василису», начну изучать Интернет. Кажется мне, что, когда туда приду, совершу там какие-то перемены. Именно там, а не в себе. Иллюзия?

Если продолжать разговор о моих работах в этой «пятилетке», то у меня было два больших телевизионных проекта. Один на НТВ по моей книге «Кремлёвские жёны». Его делала группа «Новое кино». Благодарна замечательному продюсеру Александру Эмир-Шаху, он достойно претерпел мои капризы. На ТВЦ в прошлом году с высоким рейтингом прошёл цикл «Москва Первопрестольная», мой двадцатитрёхсерийный рассказ о венчаниях и коронациях, проходивших в Кремле, в Успенском соборе перед иконой «Владимирская Богоматерь». Величайшая икона. Ею на Руси венчали властителей на царство с XII века. Сегодня далеко не все об этом знают, а знать нужно. Ею недавно благословлял президента Медведева Патриарх Кирилл. Икона не раз спасала Москву.

– Лариса Николаевна, вы человек творчески многогранный. Вспоминая рассказ про Ирэн Адлер из цикла про Шерлока Холмса, хочу спросить: если бы в доме, где хранятся ваши интеллектуальные ценности, случился пожар, что бы вы бросились спасать?

– Спасла бы маленькую Библию, Евангелие. Она прожила у меня много лет. Прятала её на животе от таможенников в наших аэропортах и международных поездах – нельзя было иметь у себя такую книжку. Спасла бы семейный архив. Если, конечно, не надо было бы спасать живое существо. Знаете, есть даже такой тест: «Когда горит ваш дом, в котором картина Рембрандта и кошка, кого вы спасёте?» Вопрос серьёзный.

– Да, однозначно не ответишь. Я бы, наверно, спасла кошку.

– И я. Потому, что мы женщины и по себе знаем, как живое существо рождается. Мне было бы стыдно, что не спасла Рембрандта. Очень стыдно. Совершила бы культурное преступление, зато не совершила преступления против Природы живого существа.

– Как мы уже говорили, главный повод встречи – ваш юбилей. Но есть и другой: вручение вам Большой Бунинской премии в номинации «Поэзия». Меня здесь интересует имя классика в названии. Скажите, ощущаете ли вы родственность вашей поэтики с поэтикой Бунина?

– Я уже сказала, что в этой своей «пятилетке» писала стихи. Некоторые включёны в поэтическую книжку «Холм». Она стала поводом для выдвижения меня на Бунинскую премию. Услыхала об этом – в сердце словно ударило. Получала много премий: и Пушкинскую, и Лермонтовскую, и Дельвиговскую. Была милая итальянская премия «Роза Петрарки». Почему же при имени «Бунин» словно в сердце ударило? У меня с его именем связь через небеса. Бунину проникновенно небезразлично всё, касающееся женщины. Женщина в истории, женщина в доме, женщина во власти – важные темы моей жизни. Говорили и ныне говорят, что женщина – декоративный пол, всерьёз мало кому интересный в цивилизации. Однако жизнь сегодня опровергает такую чепуху. Когда-то мужчина «пригнул» женщину, сочинив сказку про ребро. Сказка была ему нужна, чтобы женская точка зрения не оказалась на вершине власти. Она «умиряла» бы бунтующий мир. Ныне женщина нередко приходит к порогу власти. В XX веке было, а сегодня ещё больше. Образованные и воспитанные, мы работаем по мужским схемам. Женского мироощущения, её точки зрения на вершинах власти нет. Там – жёны-помощники, о них предупреждает вторая глава Библии.

– Какая же тут взаимосвязь с Буниным?

– Бунин, как никто, чувствовал женщину. Ни один великий писатель XIX–XX вв. не понимал её так тонко. Иван Алексеевич видел в женщине равновеликую фигуру и хотел её понять. Есть у меня с Буниным и другая взаимосвязь. Бунин писал стихи, прозу, переводил. Я тоже занималась переводами. Не хочу сравнивать себя с ним, но замечу: когда он занимался переводами, то любил дерзкие опыты. Позволил себе перевести «Песнь о Гайавате» Лонгфелло. Я в переводах малоформистка, никогда не взялась бы за перевод этой поэмы. Переводила «Мерани» Николоза Бараташвили, «Пьяный корабль» Рембо, «Тьму» Байрона, шестьдесят шестой сонет Шекспира – всё это у меня не опубликовано. Не видела необходимости. Работала для себя. Перевела недавно с украинского «Два цвета» Дмитра Павлычко. Он близкий и дорогой сердцу поэт. Сам он считает это стихотворение непереводимым. Хочу показать ему свой дерзкий перевод. Скажу ещё об одном качестве Бунина. У него было очень развито ощущение Богоприсутствия во всём. Точно о таком состоянии написал когда-то Алексей Константинович Толстой: «Натянутые струны между небом и землёй». Если такие струны есть в стихах, то человек – поэт. Говорю здесь не о мере таланта, а о способности соединять собою Землю и Небо. Смолоду мечтала я составить книгу «Христос на Руси», где два века нашей поэзии показать сквозь призму двунадесятых праздников. Хотелось, чтобы через литературу XIX–XX веков современные люди увидели, как «обрусел» Христос. Помните, у Тютчева:

Удручённый ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде царь небесный

Исходил, благословляя.

Шестнадцать стихотворений из огромного сборника, куда вошли все от Гавриила Державина до Александра Ерёменко, были от Ивана Бунина. Ни у кого не было больше. Специально не старалась – само вышло.

– Это действительно интересное наблюдение. Вы пытались его проанализировать?

– Бунин родился в один год с Лениным (1870), умер в один год со Сталиным (1953). Этот отрезок времени вместил в себя мощный исторический взрыв, спровоцированный двумя этими фигурами. Взрыв коснулся двух других несравненно величайших метаисторических фигур: Иисуса Христа и Богородицы. Повредив Их плоть – разрушение храмов, сожжение икон, надругательство над мощами, – этот взрыв никак не смог затронуть сути, отчего так мощно сегодня возрождение святынь. Иван Алексеевич Бунин, органически не принявший этих взрывов, уклонившийся от них в эмиграцию, стал средоточием духовно-душевной сущности, составляющей нравственную основу православного писателя, стал примером того, как сохранить Бога в себе, сохранив себя в Боге. Добровольное изгнание дало ему свободу самовыражения, возможность не заслоняться неопровержимо прекрасными, но производными ореолами веры, надежды, любви, являющимися порождениями Божественного в нашей жизни.

– Кстати, о свободе самовыражения. Вы начинали печататься в конце 50-х. Приходилось ли сталкиваться с советской цензурой?

– Конечно. Часто. В советской поэзии вообще глубоко проходят темы Евангелия. Приходилось вуалировать. Не любила бороться с цензурой, ибо это бессмысленно, как и сама она. Вот пример. Пишу стихотворение «Мать», в нём прозрачно говорится о пришествии на Русь Богородицы с Младенцем. Цензура подчёркивает: «Что это?». Я – конформистка. Понимаю, бороться бессмысленно – надо выходить из положения. Рядом с названием «Мать» ставлю звёздочку и в сноске пишу, что в X веке княгиня Ольга приняла христианство. Для работников цензуры текст превращается в исторический. Они снимают вопрос.

– Коль мы заговорили о крупных литературных величинах, подобных Бунину, кого из великих считаете вашими «творческими воспитателями»?

– По-моему, они не воспитывают и не влияют, а каким-то образом присматривают, присутствуют. Для меня всё начиналось с Лермонтова. В эвакуации ребёнком научилась читать по его книге «Избранные произведения». Там изданы вместе и проза, и поэзия. Может быть, уже тогда я почувствовала тягу к стереоскопии жанров. В университете на зачёте сказала Сергею Михайловичу Бонди, что больше люблю Лермонтова, чем Пушкина, он воскликнул: «Ну что же вы! Я не могу вам «незачёт» ставить! Придите завтра и скажите, что больше любите Пушкина!» Пришла и сказала. Пушкин – громада: через него я познала много, но Лермонтова любила как первого своего прочитанного поэта.

Нет, они не учителя. Учителей, по-моему, в поэзии нет. Своеобразно со мной обращалась Анна Андреевна. Навещала. В день, когда меня пригласили на вечер памяти Ахматовой в ЦДЛ (я днём люблю поспать), прилегла, она пришла в мой сон и сказала: «Не ходи, нечего тебе там делать». Пошла. Там мне было неинтересно. Встала. Ушла, не дождавшись своего выступления. Позднее, в Бежецке, когда участники шли на вечер памяти Ахматовой, она явилась всем нам в образе белой лошади с длинной серебристой цепью на шее. Вырвавшись откуда-то, она бежала нам навстречу, и цепь, стуча об асфальт, высекала искры. Нас было много, все её видели. Станислав Лесневский должен помнить.

– Но часто случается, что молодые поэты невольно подражают корифеям.

– Никому никогда не хотела подражать. У меня было отвратительное свойство самодостаточности – комплекс полноценности. Полное отсутствие чувства зависти. Думала, этим следует гордиться, но однажды за глаза похвалила одну молодую свою сверстницу, прелестную поэтессу, а другая поэтесса постарше сказала мне: «Ты настолько влюблена в себя, что даже не способна завидовать». Впрямь, по-разному можно воспринять одно и то же чувство. Когда у меня в редакциях не брали стихи – а со мной нередко так бывало – ни разу по этому поводу не расстроилась. Думала: им же хуже.

– В любое время у литераторов есть тенденция вливаться в разные группы. У вас это было?

– Пришла в литературную жизнь без желания определяться в группах. Сказала об этом своему старшему другу поэту Сергею Орлову, потом поэту Сергею Наровчатову. Они ответили мне примерно одинаково: «Чего определяться? Ты – автор стихотворения «Танки», дочка конструктора, наша дочь полка. У нас, у военного поколения, глупостей насчёт «право», «лево» нет. Мы прошли через кровь». В этих словах почувствовала защиту. Женщине оказалось легче не определяться с группой.

– Вы были знакомы с Николаем Рубцовым, Юрием Кузнецовым. В давней своей статье о последнем близко подошли к разгадке его творчества. Скажите, подействовало ли на вас общение с этими глубокими и неоднозначными поэтами?

– Не знаю. Все современники так или иначе действуют друг на друга. В Юрии Кузнецове видела не родственную душу, а близкое мироощущение. Перекличка между нами была. Это есть в его и моих стихах. Были поэты, которых я выделяла: Владимир Соколов, Николай Рубцов, Юрий Кузнецов, Глеб Горбовский, Сергей Поликарпов, Анатолий Преловский. Они не были на слуху. В литературном мире существовала другая шкала ценностей, чем в читательском мире и в мире наплывающего масскульта.

– Я знаю, что вы сейчас работаете над книгами воспоминаний о ваших знакомых поэтах, писателях. Может быть, вам придёт на ум какая-нибудь интересная история из тех, что вы описываете?

– Есть смешная история про одного из любимых поэтов Андрея Вознесенского. Мы приехали в Мурманскую область. Каждый день по пять раз выступаем. Надоели друг другу, потому что в разных местах на вечерах и утренниках читаем одно и то же. Андрей часто читает стихотворение со строками:

Уберите Ленина с денег,

Так цена его высока.

В этих строках тогда была своя смелость – освободить имя человека от гражданского лицемерия. Слушала я его слушала и говорю: «Андрюша, вижу, как ты страдаешь. Давай решим – ты мне отдаёшь все твои деньги с Лениным на купюрах, а я тебе – без него». Хохочет (без Ленина, кто не знает, купюры были мелкие, а с ним – крупные).

– Когда я знакомилась с вашими философскими взглядами о равновеликости мужчины и женщины, а также о том, как вы по крупицам собирали материалы для своих книг и музея, мне на ум почему-то пришло слово «подвижница».

– Если бы я стала так думать о себе, то грош бы мне была цена. Просто я, если можно так выразиться, активное человеческое существо. До всего есть дело, всё интересно. Вела семинар в Литинституте, отбирала студентов, но в какой-то момент поняла – нужно оттуда уходить, поскольку научить писать никого нельзя. Когда «преподавала», старалась влиять на групповщину. Обычно не занималась обсуждением стихов на семинаре. Очень были ребята злые. Всех отправляла гулять и общалась с человеком один на один. Считаю, только наедине можно сказать поэту важные для него слова. В моё время людям стихи были очень нужны. Входила в переполненные залы. Очень любила Колонный – торжественность и замечательная акустика. В нём чувствуешь себя королевой. Там у меня были самые большие аплодисменты. Однажды даже вынесли на руках. Подкидывали! Было очень страшно. Боялась – не поймают…

– А когда и как вы ощутили вашу женскую тему?

– Рано. В XX веке женщина всесторонне пришла в общественную жизнь. Неотвратимо. Сегодня она способна решать всё, кроме вопросов, связанных с принятием государственных решений, что драматически сказывается на обществе. У меня есть понятие четырёх «Э» – экономика, экология, этика, этнические вопросы. Женщина в семье по-своему ведёт мир четырёх «Э», а придя в общественную жизнь, вынуждена действовать по схемам, созданным мужскими структурами, где у неё нет возможности утвердить свою точку зрения. Если бы она могла, то привнесла бы, скажем, в экономику свой природный талант выводить семью из самого тяжкого кризиса, а в экологии помогла бы ответить на вопрос: «Почему человечество идёт столь саморазрушительным путём?» Разбираясь, я пошла по векам, изучая судьбы русских цариц. А мой муж, умница, в начале 80-х говорит: «Что ты сидишь над царицами? У тебя кремлёвские жёны умирают! Уже их дети начали умирать. Иди туда».

– Книги «Кремлёвские жёны», «Дети Кремля» произвели в 90-е годы взрывное действие. И не в последнюю очередь тем, что вы раскрывали в них тайны властных структур.

– Когда книга «Кремлёвские жёны» вышла в 1993 году, она стала очень известной и читаемой в разных странах. Что происходит «наверху», то спрятано, поэтому всегда интересно. Кстати, пиратских изданий у меня до сих пор множество. Есть в этом своего рода польза – от тиражей не разбогатела. Людям писательского труда большие деньги вредны. Расслабляют дух и выхолащивают душу. Книга живёт, издаётся, её любят и к ней активно относятся. Чего ещё желать. Никуда никогда не ухожу от женской темы. «Жена и муза» – моя книга о музе Пушкина, о принцессе Баденской, ставшей женой императора Александра I. Не я одна считаю (это понимали Гейченко, Дудин, Орлов), что она всю жизнь оставалась музой Пушкина. Бесконечно люблю великую женщину Евдокию Московскую, жену Дмитрия Донского. Она двенадцать раз рожала. После смерти супруга стояла во главе Московского княжества. Построила в Кремле Вознесенский монастырь и храм Рождества Богородицы. Теперь на тех местах правительственные службы. Евдокия была забыта так, как будто её не было. К счастью, сегодня она возвращается. Создан фонд её имени. При внимательном участии жены президента Дмитрия Медведева появился храм Евдокии Московской в Котлах. Это место связано с её деятельностью.