Текст книги "Моя жизнь с Чаплином"

Автор книги: Лита Чаплин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава 8

Мы замерли, а она, постояв в дверях с устремленным на нас безжизненным, невидящим взглядом, отшатнулась и закрыла дверь, оставив нас вдвоем.

Я вскочила и поспешно оделась. Чарли потянулся к халату, но, как ни странно, он не выглядел слишком расстроенным. «В известном смысле, дорогая, это хорошо, что она видела нас», – сказал он. Он, наверное, сошел с ума, если говорит подобное, подумала я, и ничего не ответила ему. Главное сейчас было то, что я иду к своей маме. Я ничего не собиралась говорить, потому что мне нечего было сказать, но я должна была увидеть ее и показаться ей на глаза.

Мама лежала в постели. Безжизненные руки, глаза, устремленные в потолок. Ее щеки были мокрыми от слез, но она не взглянула на меня. Я рыдала и отчаянно целовала ее щеки, страстно желая не столько прощения, сколько дать ей понять, что осознаю, какую боль причинила ей. Все еще не глядя на меня, она, наконец, сказала вялым и нетвердым из-за лекарства голосом.

– Я мечтала, чтобы… этого не произошло, я мечтала…

Она повернулась ко мне, но ее глаза были где-то далеко.

– Я проснулась. Я пошла в ванную. Я услышала тебя и его. Я думала, что слышу тебя. Так хочется спать… Я хочу остаться здесь… Так хочется спать…

Чарли постучал и вошел в комнату, игнорируя меня, чтобы уделить все свое внимание маме. Он сел на краешек кровати и взял ее руку.

– Лиллиан, послушайте меня. Все не так, как может показаться. Я люблю вашу дочь, вы слышите меня, Лиллиан? Я люблю ее, и она любит меня, и я собираюсь жениться на ней.

Мама заморгала. Я была потрясена.

– Вы слышите меня, Лиллиан? – спросил он громче. – Я планирую в ближайшие месяцы жениться на Лите. Пять минут не проходит, чтобы я не думал о ней. Я не плохой человек, Лиллиан. Я все сделаю по-хорошему. Мы подготовимся, и когда картина закончится, устроим свадьбу, какой еще не видел мир.

Он говорил быстро, но отчетливо, учитывая, что ее мозг, находящийся под влиянием успокоительного, не все способен воспринять, и стараясь при этом донести до нее, что все будет хорошо. Мама начала говорить, но мысли и слова расползались. Неожиданно она снова заснула.

Я изучала его лицо, пытаясь определить, говорил он все это, чтобы успокоить маму, или действительно хотел на мне жениться. Он продолжал говорить с расстановкой, но выглядел, как человек, испытывающий огромное облегчение.

– Я давно хотел сделать это, – сказал он мягко. – Я действительно хочу, чтобы мы поженились. Зачем я так долго откладывал?

Он подошел ко мне и наконец улыбнулся:

– Ты будешь моей женой?

Все случилось слишком быстро, и я ответила, что не могу пока говорить об этом. Затем, с неожиданной бесчувственностью он предложил:

– А теперь, когда все улажено, вернемся ко мне в комнату и отпразднуем наше решение.

– Нет, – выдохнула я. – Пожалуйста, уйди. Пожалуйста, оставь меня с моей мамой.

Чарли пожал плечами и удалился. Я чувствовала себя слишком недостойной и грязной, чтобы лечь на кровать рядом с мамой, так что села в кресло подле окна, поджав ноги, и наблюдая за ней. Теперь ничего уже не будет так, как было прежде, горевала я. Мама не прогонит меня, она не перестанет быть моей матерью, но теперь мы уже не вместе. Я начала любить Чарли и заниматься любовью с ним по разным причинам, и простым, и сложным, но я никогда не задумывалась о браке с ним – всерьез не задумывалась. Я не хотела выходить за него замуж. Я вообще не хотела выходить за кого-либо замуж. Я хотела быть пятнадцатилетней девочкой. Возможно, я хотела бы снова стать девственницей. Но теперь все изменится.

Я оплакивала маму. И, остолбенев при мысли, что и дедушка узнает обо мне и Чарли, я стала оплакивать себя, свое потерянное детство.

Когда я проснулась утром, кровать была пуста, а мамы нигде не было видно. Я заснула в кресле, и кто-то укрыл мои ноги пледом.

Мама, полностью одетая, вошла в комнату и, подойдя к зеркалу, стала причесывать волосы, которые и без того были причесаны. Она держалась отчужденно, но не враждебно. Она только что позвонила бабушке, сказала она, чтобы сообщить, что мы решили заночевать здесь, что все в порядке и скоро мы вернемся. Я ожидала, что она станет обсуждать прошедшую ночь, но она не делала этого. От ее самообладания мне было не по себе.

Коно встретил нас под лестницей и сказал:

– М-р Чаплин редко завтракает в воскресенье в обычное время, но я вижу, вас можно обслужить уже сейчас, если вы хотите.

Мама сказала, что мы хотим уехать, и попросила заказать такси для нас.

– В этом нет необходимости, – сказал он. – Я распоряжусь, чтобы Фрэнк отвез вас.

Безликий шофер отвез нас домой на локомобиле. Почти всю дорогу стояла напряженная тишина. Наконец, не в силах больше сдерживать свое беспокойство, я спросила:

– Ты же не скажешь дедушке, что произошло?

– Я не знаю пока еще, что мне вообще делать. Знаю только, что сегодня нам с тобой предстоит долгий разговор.

Дедушка ждал нас перед домом, и, показав Фрэнку, где остановиться, сам открыл дверь машины. «Самое время явиться домой», – сказал он неприветливо, но могу утверждать, он не был рассержен. К счастью он и бабушка легли спать рано и не волновались, утром же они тоже не успели хватиться нас до того момента, когда мама позвонила.

Бабушка налила кофе и расспросила обо всех гламурных деталях чаплинской вечеринки. Дедушка, который никогда не признавался в своем интересе к подобным мероприятиям, ухитрялся оставаться в зоне слышимости, притворяясь, что не любопытствует. Не упомянув даже вскользь ни обо мне, ни о своей болезни, мама дала увлекательный и емкий отчет о проведенном дне и вечере. По крайней мере, дедушка с бабушкой казались довольными, что она ничего не упустила.

В середине дня мы с мамой отправились на долгую прогулку. Мы говорили. Она говорила неэмоционально, так что поначалу создавалось впечатление, что она безразлично относится к случившемуся. Но я знала: она расстроена, сбита с толку и ей больно. Ее первый вопрос был: «Сколько времени это продолжается?»

Я уже долго лгала ей. Теперь я отвечала правдиво. Я начала с самого начала и рассказала все – от Тракки до вчерашнего вечера. Я защищала Чарли, настаивая, что сама преследовала его. Мама слушала, в ее глазах временами читалось отвращение, временами печаль. Но она казалась спокойной – зловеще спокойной.

– Я думала позвонить в полицию – сказала она, – чтобы его арестовали.

– Мама!

– И решила не делать этого – не потому, что хотела спасти твоего благородного м-ра Чаплина, но чтобы избежать ужаса судебных разбирательств. Потом я подумала сказать дедушке, и тоже решила не делать этого, поскольку дедушка просто взял бы пистолет и пристрелил его, а это тоже привело бы к суду.

Она сделала паузу.

– Лиллита, конечно, теперь уже слишком поздно читать, как ты говоришь, лекции. Я настаиваю только на одном. Ты закончишь картину, поскольку я не представляю, как объяснить людям – особенно твоему дедушке, – почему ты перестала сниматься. Но отныне, пока твоя работа в фильме не завершится, ты и этот человек не скажете друг другу ни одного слова, а тем более не проведете ни одной минуты вместе по поводам, выходящим за рамки картины. Ты должна дать мне слово. Если ты не подчинишься мне, уверяю, ты пожалеешь об этом.

– Он сказал, что хочет жениться на мне, – напомнила я робко.

Мама взглянула на меня и нахмурилась.

– Это действительно то, чего ты хочешь, Лиллита – в пятнадцать лет выйти замуж за человека его возраста? Что из этого получится? Физическая сторона перестанет быть важной очень быстро, поверь мне, я знаю. Деньги и комфорт? Да, это неплохо, но подумай, от чего ты отказываешься. От своей юности, Лиллита. У тебя никогда не будет шанса найти себя. Ты будешь бледной тенью человека, который живет только ради себя. Который будет какое-то время с тобой, пока не появится другая девушка…

Я настаивала, что она ошибается, но кто-то внутри меня знал, что она права.

В середине дня зазвонил телефон. Мама ответила и вывела меня из комнаты. Она сказала бабушке, что звонила подруга, но мне сообщила, что это был Чарли.

– Наглость этого человека просто невероятна. Он позвонил спросить, как я чувствую себя после вчерашнего приступа, но вел себя так, словно это было единственное, что случилось в его доме.

– Но он позвонил, – сказала я робко. – Значит, ему не все равно. Зачем он стал бы звонить, если бы не волновался за тебя?

– Чтобы понять, насколько ему следует волноваться за себя. Я сказала ему. Я сказала ему то же, что и тебе, – что ему запрещено иметь с тобой отношения, выходящие за рамки работы над «Золотой лихорадкой». Я сказала ему, что если он захочет убрать тебя из картины, я согласна расторгнуть контракт, но при условии, что никогда больше не увижу его.

Помертвев, я спросила:

– Что он ответил?

– О, он сделал вид, что ужасно расстроен тем, что я заняла такую позицию после того, как он заверил меня в так называемой любви к тебе, и т. д. и т. п. Но закончил словами, что если такова моя воля, то так тому и быть. Кстати, тебе, наверное, будет интересно узнать, что больше он не заговаривал о браке.

Я побежала наверх и хлопнула дверью, чувствуя нестерпимое унижение. Как она могла быть такой бессердечной, такой жестокой? Я лежала в постели и страдала. Странно, но минутами я испытывала противоестественное облегчение, что, наконец, все закончилось: я никак не могла смириться с тем, что он вытворял в постели – но это были только короткие мгновения. Мы любили друг друга, а теперь нам не суждено было увидеться вновь.

На студии на следующее утро Элф Ривз объявил, что всех сотрудников отпускают до завтра. Чарли позвонил и сообщил, что это один из тех дней, когда ему ни до чего. Я умирала от желания пойти в дом на Беверли-Хиллз, но не осмеливалась ослушаться маму.

В этот же день она призналась, что позвонила врачу, которого рекомендовал д-р Рейнольдс, и договорилась о визите. Она чувствовала, что пока еще далеко не в форме, хотя после субботнего вечера болей у нее не было. Она просто решила, что вероятно, она неправа – что если у нее что-то не в порядке, безрассудно не пойти к доктору. Эта не свойственная ей забота о собственном здоровье автоматически развеяла мой гнев и вселила в меня тревогу.

Я была обеспокоена, но в тот момент, когда была уверена, что ничем не рискую, подошла к телефону и позвонила в дом Чарли. Ответил Коно. Я назвалась и попросила м-ра Чаплина. Через минуту я услышала голос Чарли, сдержанный и немного отстраненный.

– Откуда ты звонишь?

– Из дома, – сказала я. – Все в порядке, я одна. Я… ты ненавидишь меня?

– Конечно, нет, глупенькая.

Он засмеялся, и его голос звучал более узнаваемо теперь, когда он сообразил, что я звоню не по принуждению.

– Можешь верить или нет, но в эту минуту я как раз стоял здесь, думая о тебе, и желая, чтобы ты позвонила мне. Я думаю, твоя мама чудовищно несправедлива. Она наговорила кучу гадостей, чего я не стерпел бы ни от кого другого, но я неисправимый оптимист, дорогая. Она изменит свое мнение. Она увидит, что нет ничего зазорного в том, что мы делали. А долго ее не будет? Ты можешь удрать и прийти сюда?

– О, боже мой, нет, я не смею теперь после того, как… А ты, разве ты совсем не боишься, что она сделает что-то плохое, если мы снова увидимся?

– Ну, это обычная материнская суета, – сказал он беспечно. – Никому она не собирается на меня доносить, и мы, все трое, прекрасно знаем это. Меня не устраивает перспектива не видеть тебя, но пока что я не пойду наперекор ее истерическим настроениям. Скоро она смирится. Со временем я хотел бы, чтобы ты сюда приходила. Я чувствую себя очень одиноким и мне нужна женщина.

– Уверена, сотни девушек в твоем распоряжении, стоит захотеть – и любая явится через две минуты.

– Сотни? Нет! Тысячи. Но мне нужна ты, а не они.

Мы говорили недолго, но достаточно, чтобы убедить друг друга в том, что наши чувства остались прежними, а может быть, стали еще сильнее. Я повесила трубку, с двояким чувством: я отчаивалась, что мы не вместе, и радовалась, что он по-прежнему любит меня.

На съемочной площадке мама и Чарли держались формально, но вежливо. Однажды вечером, уходя из студии, мама пошла к врачу и взяла меня с собой. Я ничего не сказала ей, но мне стоило посетить доктора и самой. В этом месяце у меня была задержка. Естественно, я не опасалась, что беременна. Месячные у меня всегда были не очень регулярные. Но меня беспокоило то, что в последние несколько дней вместо обычных предменструальных болей у меня были минуты слабости и головокружения, плюс я чувствовала общее недомогание.

Когда я ждала в приемной, пока обследовали маму, неожиданно меня начало мутить. Это испугало меня, но через минуту все прошло, и я отнесла это на счет волнения о мамином здоровье.

Пришли результаты обследований. Доктор сказал маме, что ничего серьезного у нее нет. Однако он обнаружил небольшую опухоль в фаллопиевой трубе и настаивал, чтобы она легла в больницу удалить ее.

– С ней вы можете прожить всю жизнь, и она вас не будет беспокоить, разве что могут быть подобные приступы. Но с другой стороны, зачем она вам? Избавьтесь от нее и уже через неделю вы выйдете из больницы.

– Я приду к вам, доктор, спасибо.

Я знала, что это значит, поскольку знала, как она боится врачей и больниц. Я умоляла ее отнестись к рекомендациям д-ра Финнея серьезно. Она обещала. Потом потребовала от меня обещания, что я не проболтаюсь бабушке и дедушке: «Доктора всегда сгущают краски. Так можно перепугать стариков до смерти». После этого ночью до меня неожиданно дошло, что, возможно, д-р Финней преподнес мамин диагноз не таким, каким он был на самом деле. Может быть, все было хуже, чем он дал ей понять. Возможно, он почувствовал, что ей не стоит в лоб объявлять плохую новость, и поэтому приукрасил ее, а на самом деле важно не откладывать операцию.

На следующее утро я позвонила в его приемную и договорилась о встрече. Его медсестра назначила мой визит через два дня в половине пятого.

Наутро в назначенный день я проснулась от приступа ужасной тошноты. Я побежала в ванную, думая, что меня вырвет, но ничего не вышло. Я склонилась над унитазом, мучаясь бесконечными позывами к рвоте и радуясь, что домашние уже спустились вниз. Наконец это случилось. Я стояла на коленях на холодном полу, меня трясло, я чувствовала себя совершенно больной и думала, как же быстро тучи сгустились над моей головой.

Я читала где-то: если тошнит по утрам, это говорит о том, что у вас будет ребенок.

Ребенок? Нет!

Я, наверное, съела что-нибудь не то вчера вечером, вот и все. Я не могла вспомнить, что это было, но я съела что-то несвежее, и теперь организм избавляется от этого. Я не могла быть беременной. Как можно забеременеть, если не испытываешь оргазм? И месячные так и не наступили… Но у меня всегда было так – то раньше, то позже. Чарли был совершенно спокоен и велел мне не волноваться.

Нет! Боже, нет!

Я поднялась на ноги, подошла к окну ванной и раз десять глубоко вдохнула. Это помогло. Я спустила воду, взяла губку, намочила ее под струей холодной воды и отмыла свои следы, ведущие в коридор. Потом вернулась в спальню, специально старясь держаться прямо, дышать глубже, и начала одеваться, чтобы идти в студию. Я не хотела молиться, потому что мне было стыдно. Но я молилась.

Дурнота возвращалась. Я спустилась по лестнице в кухню, усиленно демонстрируя собственную устойчивость. Семья завтракала. Бабушка первая увидела меня и первая сказала, что я бледна. Потом мама и дедушка посмотрели на меня, оба согласились с тем, что я бледна и пожелали узнать, почему.

– Я здорова, – сказала я надменно и села за стол.

Мама пощупала мой лоб, сказала, что он влажный, и она уверена: я заболеваю. Дедушка начал бурчать, что меня надо оставить дома и поставить горчичники. Сколько раз я слышала от него, что единственный способ справиться с простудой – горчичники! Я продолжала утверждать, что со мной все в порядке.

И действительно, я почувствовала себя нормально. К полудню на съемках я полностью забыла, как плохо и страшно мне было в ванной. Мы сняли сцену в дансинге, в которой Чарли без ума от меня, где он видит, как я улыбаюсь и машу рукой и думает, что это ему я улыбаюсь и машу рукой. И застенчиво отвечает. Я приближаюсь к нему – и прохожу мимо, поскольку в действительности улыбаюсь мужчине позади него. Мы проделали это дважды, и у Чарли не было претензий. «Иногда на съемочной площадке все само собой получается прекрасно. Это как раз тот случай», – доверительно сообщил он стоящим рядом, убедившись, что мама среди них.

В половине четвертого я попросила Чака Рейснера потихоньку узнать у м-ра Чаплина, могу ли я уйти. Через пятнадцать минут Чарли поймал мой взгляд и кивнул мне. Я пошла в раздевалку, сняла грим и костюм, оделась и ушла из съемочного павильона через боковую дверь. Мама не любила терять меня из виду, но, по крайней мере, она могла видеть, что я и Чарли не вместе.

Доктор Финней пригласил меня в офис, и я сразу же спросила его о маме:

– У нее рак, или вы подозреваете?

– На самом деле, она не очень крепкая. У вас остались сомнения?

Скрестив руки на груди, д-р Финней заразительно улыбнулся.

– Ответ: НЕТ, определенно НЕТ Просто и ясно – НЕТ. Что-нибудь еще?

Он не видел, как я сжала ручки кресла.

– Могу я попросить вас кое о чем так, чтобы вы не сказали об этом моей маме?

– Попытаюсь.

– Можете вы сказать мне, не беременна ли я?

Д-р Финней задал мне вопросы. Имя Чарли не упоминалось. У меня взяли анализ, и теперь я должна была позвонить на следующий день.

Так я и сделала, и получила результат. Я носила ребенка. И в этом не было никаких сомнений.

Глава 9

С начала было оцепенение. Потом – паника.

Я позвонила Чарли. Коно сообщил, что мастер уехал из города на уик-энд и с ним нельзя связаться, но, возможно, он будет звонить. Может быть, я хочу оставить ему сообщение? Можно мне позвонить куда-нибудь? Я ответила: «Нет».

Я повесила трубку и долго сидела в будке. Это казалось нелепым, но единственным человеком, с кем я могла поговорить, была Мерна Кеннеди, а я определенно не собиралась идти к ней. Д-р Финней проявил ко мне внимание, он приглашал меня заходить, но я не могла, по крайней мере, сейчас. Я выбралась из будки и шла, словно оглушенная, и невыносимо одинокая. Впереди виднелась церковь. Я поспешила туда – но остановилась в дверях, стыдясь зайти.

Маме, конечно, следовало знать, но от одной мысли, что надо сказать ей, мне становилось дурно. В ту ночь, лежа с ней рядом в кровати, я гадала, как долго смогу скрывать от нее новость. Если бы я могла связаться с Чарли, он наверняка должен был знать, как поступить.

Утром сделала именно то, что обещала себе не делать ночью. Я сказала маме.

Она закрыла рот рукой, словно пытаясь сдержать крик. Она заставила меня повторить сказанное, а потом зарыдала так горько и безутешно, что я опасалась, как бы ее не услышал дедушка и не прибежал сюда. Когда я попыталась успокоить ее, она ударила меня по лицу. А потом обняла и начала качать, словно баюкая.

Когда мама смогла справиться с собой, она позвонила д-ру Финнею. Потом она позвонила в дом на Беверли-Хиллз, хотя я говорила ей, что Чарли нет в городе. Коно повторил ту же информацию: м-р Чарли вернется не раньше, чем в воскресенье ночью. В понедельник утром, на студии, мама разыскала Чарли и настояла на немедленной встрече наедине.

Он недовольно спросил:

– Это не может подождать? У нас так много работы.

– Нет, не может.

Он посмотрел на нее, потом на меня, и снова на нее. После этого кивнул и проводил ее в офис. С удивлением он увидел через плечо, что я не иду с ними. Она велела мне оставаться там, где я была.

Они пробыли вместе, пожалуй, минут пятнадцать, после чего он выскочил, красный от ярости, и, топая ногами, словно ненормальный, закричал Элфу Ривзу: «Закрыть студию, всем по домам, сегодня работать не будем!» Все были в недоумении. В компании знали его нрав, но топать ногами было не в его манере.

Хотя мама старалась держать себя в руках, по дороге домой она была не менее рассержена, чем Чарли.

– Он ведет себя отвратительно, – жаловалась она. – Он наговорил мне таких гадостей! Ну, ничего, мы еще увидим!

– Мама, хватит говорить загадками, расскажи, наконец, что случилось!

– Когда я сказала ему, что срочно нужно жениться, он был так взбешен, что я подумала, как бы он не ударил меня. Он кричал: «Ни в коем случае!» Он начал валить всю вину на тебя и даже на меня. Он даже сказал…

Тут она запнулась.

– Он даже сказал, что если ты действительно беременна, то нужно еще доказать, что ребенок от него, – представляешь? Твой обожаемый м-р Чаплин смеет предполагать, что кто-то другой сделал это с тобой! Ну, что теперь скажешь о своем прекрасном джентльмене?

В отчаянии я спросила:

– Что ты собираешься делать?

– Пока он не придет в себя, я ничего не собираюсь делать. А потом, если он по-прежнему будет упираться, скажу дедушке, и он возьмет это на себя.

– О нет… – содрогнулась я. – Дедушка сойдет с ума.

– Совсем недавно тебя это не волновало, – фыркнула она. – Теперь главное – это ты. М-р Чаплин отвечает за то, что случилось, и он должен вести себя правильно, хочет он того или нет.

На следующий день Чарли был спокойнее, когда его отозвала мама. Он все продумал, объяснил он ей. Если доктор подтвердит, что я действительно беременна, он поступит должным образом. Он оплатит аборт.

Он говорил все это необычайно холодно и спокойно. Я находилась в комнате, но он даже не взглянул на меня.

Мама сказала, что об аборте не может быть и речи.

– Что за шантаж вы затеяли? – ледяным тоном произнес он. – Я не могу жениться на этом ребенке. Вы знаете это. Я уже женился раньше на шестнадцатилетней девочке, и пресса сделала из меня посмешище. Они будут ликовать, если это случится снова. Я вылечу в трубу! Моей карьере – конец! Вы понимаете это?

Теперь он принялся взволнованно шагать.

– Я не могу позволить себя вляпаться опять в подобное дерьмо. И, кстати, это не единственное, чего я не могу себе позволить! Те, кто изображают из меня богача, даже не догадываются, какая это чушь. Я не имею и сотой доли того, что мне приписывают.

Мама вежливо, но твердо прервала его.

– М-р Чаплин, никто и не думает об обогащении. И никто вас не шантажирует. Вам напоминают, что моя дочь носит вашего ребенка. И я не допущу, чтобы ее ребенок был незаконнорожденным.

– Тогда пусть избавится от него. Я не только оплачу это, но и дам своего человека, который все организует. Есть один доктор – большой специалист по этой части…

– Меня не интересуют «специалисты по этой части», – отрезала мама.

Так они спорили и спорили: она говорила мягко, он раздраженно – пока мама не встала, дав понять, что ему придется выполнить свой долг. Он потребовал, чтобы она вернулась и села.

– Хорошо, – сказал он устало. – У меня есть другое решение, которое устроит всех.

И начал говорить обо мне так, словно я была совсем в другом месте.

– Ее можно выдать замуж, но не за меня. Только не за меня. Я готов дать вам наличными 10 000 долларов. Найдите молодого человека, который женится на ней, такого, кому нужно встать на ноги, и для кого это большая сумма. Это будет своего рода приданое – европейцы всегда так делают и очень успешно. Тут нет ничего страшного…

– Замолчите, наконец, оба! – закричала я. – Хватит решать за меня. Я не собираюсь выходить замуж за тебя. Я не собираюсь выходить за какого-то человека, которого не знаю, я не собираюсь выходить вообще ни за кого!

Я вскочила из кресла, негодуя, что обо мне говорят, словно о товаре.

Чарли, казалось, вздохнул с облегчением, но лишь на секунду. Надежда, мелькнувшая в его глазах, испарилась, едва мама сказала ему:

– Повторяю, речь не идет о деньгах.

– Тогда о чем идет речь! – заорал он. – Я сделал два великодушных предложения, и вы их оба отклонили. Я не позволю вам больше тратить ни минуты моего времени!

Не говоря больше ни слова, мама вышла. Я колебалась в нерешительности, не веря глазам своим при виде этого благороднейшего джентльмена, чье лицо сейчас искажала ненависть. Я подошла к нему ближе:

– Пожалуйста, не будь таким. Ты – первый и единственный мужчина, которого я знала. Я люблю тебя. Пожалуйста, не смотри на меня так…

– Убирайся с глаз долой, маленькая потаскушка! – закричал он.

Я сидела в гостиной, когда мама сказала бабушке и дедушке, что я жду ребенка от Чарли. Бабушка застыла в изумлении.

Мы следили за дедушкой, затаив дыхание и предчувствуя ярость, которую он обрушит на нас. Он просто вышел из комнаты и поднялся по лестнице, потом вернулся вниз, неся пистолет. Нахлобучив шляпу, он остановился в дверях. Мама и бабушка, протянув к нему руки, взывали с мольбами и пытались преградить ему путь. Внезапно он показался очень старым.

– Оставьте меня! Я убью этого сукиного сына за то, что он сделал с этим ребенком! – хрипел он.

Вместе они ухитрились удержать его и затолкать обратно в кресло, но отдать пистолет он отказывался. Он потребовал подробностей и сидел, неестественно выпрямившись, пока мама рассказывала ему все, заканчивая последней встречей с Чарли в его офисе. Дедушка снова вскочил, и снова его удержали.

– Я старый человек, – возмущался он. – Мне все равно уже недолго осталось. Что мне сделают, если я убью этого подонка? Накажут? Нет, мне дадут медаль! Я всегда знал, что не зря его называют бродягой, этого грязного ублюдка…

– Папа, от тебя сейчас требуется ясная голова, а не эти истерики, – сказала мама твердо, – успокойся, пожалуйста.

Он сердито посмотрел на нее и затем кивнул.

– Хорошо, можно поступить иначе. Закон Калифорнии – ах – о противоправных отношениях между взрослыми и несовершеннолетними – очень жесткий. Я уверен, он применим к Чаплину, как к любому другому человеку. При всех его адвокатах он сядет за решетку, прежде чем наступит Судный день, и это отличная идея.

– Если только не принимать во внимание Лиллиту, – напомнила мама. – О ней напечатают во всех газетах. И тогда уж ей не жить в этом городе.

– Это так, но зато и Чаплину не жить. Я пойду к нему сам и скажу то, что он и так знает. Уверен, если он не поступит по-человечески с моей внучкой, я привлеку его к ответственности.

И снова никто не обращал внимания на меня и не спрашивал о моих чувствах. И что меня возмущало теперь больше всего, так это то, что со мной обращались, как с падшим ангелом, который не принимал участия в совращении.

– Я хочу сказать кое-что, – начала я.

Бабушка, моя милая бабушка, которая всю жизнь считала, что все и всегда можно уладить, металась из стороны в сторону и говорила:

– Уилл, Лиллита хочет что-то сказать.

Он нахмурился:

– Вы уже достаточно сказали, мисс, и достаточно сделали. Если бы я мог только представить, что тебе не хватит мозгов не впутаться в такую историю, я близко не подпустил бы тебя к кино, а тем более к такой свинье, как Чаплин. Так что помолчи.

Бабушка мягко пожурила его.

– Уилли, так нехорошо говорить.

С меня было достаточно. Я вскочила и убежала из комнаты.

В тот момент, когда я подошла к лестнице, в холле зазвонил телефон и я подняла трубку. Это был Элф Ривз, который никогда не звонил мне прежде.

– Лита, Чарли снова изменил последовательность съемок, – сказал он извиняющимся голосом, как человек, приносящий дурную весть. – Он хочет попробовать куски с Маком Суэйном. Так что вам с мамой не нужно приходить в ближайшие пару дней, пока вы не понадобитесь. Поэтому я и звоню.

– Разве не все должны находиться на съемочной площадке, независимо от участия в сцене? Что происходит, м-р Ривз?

– Происходит? – он прочистил горло. – Что вы имеете в виду?

Спокойно, так что никто не мог слышать меня, я спросила:

– Это Чарли велел вам позвонить? Меня что, мистер Ривз, отстранили от роли?

– Откуда такая идея? С какой стати вас должны отстранять от роли? Я просто передаю то, что сказал Чарли: он хочет поработать с Суэйном и вам не нужно приходить, пока мы не позвоним.

– Спасибо, м-р Ривз.

Мама вышла в холл посмотреть, кто звонит. Я пересказала ей наш разговор. Потом я поднялась вверх, ворвалась в ванную комнату и чистила зубы, должно быть, не менее минуты.

Убирайся с глаз долой, маленькая потаскушка! Сказал Чарли.

Я не хотела вспоминать это; я хотела вспоминать только хорошее. Но теперь больше не было ничего хорошего. Раньше Чарли любил меня, а теперь – ненавидел. У меня внутри был ребенок, и я не хотела его, потому что Чарли не хотел его. Я не хотела выходить замуж. Я определенно не хотела выходить замуж за человека, который не хотел на мне жениться. Я не выносила криков, а теперь предстояли сплошные крики.

Я надела ночную рубашку и легла в постель. Почему он назвал меня потаскухой?

Хотя дедушка не видел никакого толку в моем отце, Роберте Макмюррее, он очень уважал брата отца, Эдвина, успешного адвоката из Сан-Франциско. Вместо того чтобы звонить по телефону и подвергать риску конфиденциальность, он написал дяде Эдвину письмо, детально представляя ситуацию и убеждая его «как члена семьи и уважаемого человека» предпринять необходимые шаги. Эдвин Макмюррей не стал терять время. Он связался с Чарли и обрушился на него с угрозами, уверяя, что половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия, – уголовное преступление, и в штате Калифорния оно сурово наказывается.

Чарли сдался при одном условии: его собственный врач проверит мое состояние. Это казалось разумным всем. Всем, кроме меня. Я сказала, что не пойду на это, как бы там ни было. Я не хотела Чарли таким способом. Это было так грязно, так неприятно. Все равно, что держать пистолет у его виска. Меня не волновало, что будет со мной. Я не хотела втягивать его в брак без любви.

Мне было велено не вмешиваться: я ничего не понимала, и моя семья знала, что для меня лучше. Чего я добиваюсь – родить незаконнорожденного ребенка? Для чего? Для кого? Для Чарли Чаплина, который получил удовольствие и не желает нести ответственность? Какое имя ты дашь этому незаконнорожденному?

Я прошла обследование. Результат, разумеется, оказался положительный. Чарли снова попытался прибегнуть к убеждению. Он подчеркивал, что я не первая девочка в мире, вынужденная сделать аборт. Он был готов обеспечить самую лучшую помощь, не только медицинскую, но и финансовую, и не вымещать на мне злобу. Он снимет фильм о Наполеоне и Жозефине и сделает из меня самую выдающуюся звезду.

Это ничего не дало, тогда он повторил свое предложение, чтобы на мне женился человек, более подходящий для меня по возрасту. Теперь вместо 10 000 долларов он готов был дать в «приданое» 20 000 долларов. Он был искренне сбит с толку, когда предложение было отклонено и ему в очередной раз сказали, что дело не в деньгах. «Я проявляю самые честные намерения, и в то же время практичность, – настаивал он. – Что за брак у нас получится? Посмотрим на вещи реалистично. С одной стороны, что может быть лучше, чем получить 20 000 долларов и выйти замуж за молодого парня, который использует деньги, чтобы начать бизнес или профессиональную карьеру? Почему все так упрямы?»