Текст книги "Четыре мушкетёра (сборник)"

Автор книги: Лион Измайлов

Соавторы: Виталий Чепурнов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава 11
Жора Бэкингемский, заведующий отделом министерства разной промышленности

Жора происходил из хорошей семьи, где к тому же был единственным сыном. Его старательно учили в школе, после школы выбрали достойный институт и определили туда с одной надеждой на рождение в лице Жоры спасителя науки. Но то ли достоинства Жоры были в своё время переоценены, то ли, как склонен был потом уже полагать сам Жора, достоинства института определились лишь лёгкостью поступления в него, – ни спасителем, ни даже спасателем науки Жора так и не стал. Он, конечно, учился в дневной аспирантуре, честно копался в научной литературе и вызывал восхищение студенток, проходя по коридорам института сперва туда, потом обратно. Но на учёный совет впечатление произвести не удалось, и надо было что-то предпринимать, так как даже такой красавец – Жора был красавцем районного масштаба – не мог котироваться в родном вузе, если он завалил диссертацию. Это неоднократно и без слов подтверждали возросшие требования современных девушек к интеллекту избираемого мужчины.

Как известно, технически интеллигентный человек может работать либо в НИИ, либо в вузе, либо в министерстве. По причинам, изложенным выше, Жоре оставалось решиться на последнее из перечисленного. У папы были старые знакомства, в результате чего среди старых сотрудников министерства разной промышленности – минразпрома, как его называли, – появился молодой Жора.

Жора сперва принялся за дело горячо, из-за чего чуть было не погорел: в минразпроме к таким вещам не привыкли. В результате даже сложилось мнение о приверженности Жоры к науке, чего ему не простили бы не только в минразпроме, но и во многих других министерствах. И пришлось Жоре доказывать на каждом углу и на каждом совещании, что ничего общего с наукой он не имеет, что больше, чем кто-либо, понимает бесполезность этих бумагомарателей из разных там НИИ.

– Почему, – риторически, закатывая глаза, вопрошал Жора в неформальной компании коллег, – почему, если человек защищает диссертацию удачно, ему дают диплом, а если неудачно – не дают справку о том, что к науке он не имеет никакого отношения?

Как бы ему пригодилась такая справка! Но всякое усердие приносит плоды, если его грамотно рекламировать перед начальством.

Когда Жора на глазах у начальника вычеркнул из списка премированных за новое изделие тот НИИ, в котором созрела сама идея изделия, ему поверили и поручили самостоятельный участок работы: он был назначен начальником отдела вторсырья. Жора быстро сообразил, что если хорошо поставить дело, то вторсырье бывает первого и даже высшего сорта, и развернул бурную деятельность, подкупая начальство своим бескорыстием и любыми дефицитами, которые бывали так уместны в качестве подарков к дням рождения. Особо нуждавшиеся устраивали из-за этого празднование не только дней рождения, но и именин и других дней ангела.

Складывалось впечатление, что дефицитные товары и материалы, выпускаемые как минразпромом, так и другими ведомствами, сперва поступали к Жоре во вторсырье, а потом уже шли к потребителю, в то время как основная продукция попадала сразу на свалку.

Жора приобрёл вес и стал вести себя солиднее. Он больше не мелочился: мебель новая, менять машины каждый год, жениться каждый раз на другой – это его уже не привлекало. Он решил жить по-иному, как и подобает человеку с его уровнем связей.

Вот такой человек сидел в ожидании в квартире подруги Кати Бонасеевой. Ждать ему пришлось недолго. Дверной звонок сыграл первые такты песни «Всё могут короли». Жора изящно кинулся к двери – даже когда никто не наблюдал за ним, он предпочитал изящные движения каким-либо другим: он считал вредным расслабляться даже наедине с собой. Перед дверью он замедлил бег, перешёл на цыпочки и таким образом добрался до глазка. В глазок он увидел искажённую оптикой фигуру своей возлюбленной. Она вошла в прихожую, и вся квартира заполнилась дорогим запахом французских духов. На ней было шикарное каракулевое пальто, сделанное под бурку, на голове набекрень сидела кубанка, крепкие ноги упруго обтягивали изящные сапоги. «Ещё бы шашку ей в руки», – мелькнуло в голове Жоры.

Анна Леопольдовна скинула ему на руки каракулевое манто, и Жора замер, потрясённый: на плечах у неё переливался палантин из норок. Жора не знал, что и думать. Ему никогда ещё не приходилось видеть, чтобы одна женщина носила сразу два пальто, он к этому не привык и подумал: «А всё-таки она хороша!» Подумал так, будто его заставляли отрекаться от того, что Анна Леопольдовна хороша. «Ещё бы не хороша, – продолжал думать Жора, целуя ручку Анны Леопольдовны, – надень всё это на нашу уборщицу, тоже хороша будет».

Но Анна Леопольдовна действительно была ещё хороша, о чём упоминалось выше (глава предыдущая). И всё же хотелось бы ещё раз отметить, что Анна Леопольдовна была из тех женщин, которые твёрдо стоят на своих красивых ногах, одетых в сапоги тонкой кожи с высокими каблуками. На Анне Леопольдовне хорошо сидела юбка из плотной ткани, а светлая блузка из удивительно лёгкого полупрозрачного материала отлично гармонировала с серебристым мехом палантина.

В глазах у Анны Леопольдовны была решимость. Такие женщины, как она, твёрдо убеждены в том, что если уж любить, так любить, а если нет, так нет, нимало не смущаясь, что эта фраза ровно ничего не значит. Зато она же, эта фраза, звучит хорошо и ни к чему не обязывает. Анна Леопольдовна была женщиной гордой и независимой до тех пор, пока ни от кого не зависела. А если уж и приходилось от кого-то зависеть, то только от тех, от кого зависеть стоило.

В связи со всем вышеизложенным Анна Леопольдовна вынула из сумочки мундштук, вставила в него сигарету с фильтром, закурила, естественно, красиво и произнесла низким голосом:

– Котик, такое ощущение, что ты меня разлюбил.

– С чего ты взяла, лапонька, – возразил Жора. В его планы, правда, не входили на сегодня любовные ласки, но ритуал следовало соблюдать. – С чего ты взяла, лапонька, красавица, – на всякий случай добавил он.

– Есть все основания предполагать это. Я не слышала, чтобы ты сказал, что любишь.

– Однако, – резонно возразил Жора, – ты не слышала и обратного.

– Казуистика, милый, – многозначительно проговорила Анна Леопольдовна, понятия не имея, что означает слово «казуистика».

– Называй это как хочешь, но причин подозревать меня в чём-то никаких нет. Я по-прежнему у твоих прекрасных ног.

– Жорик, ласточка, – решила поднажать Анна Леопольдовна, – не пудри мне мозги. Ты даже не поцеловал меня.

– Милая моя, – сказал Жора, взяв руку Анны Леопольдовны, – только потому, что не хотел портить причёску. С радостью обниму тебя, как только это будет возможно, как только у тебя будет больше времени. А растравлять понапрасну тебя и себя… – Жора многозначительно посмотрел на Анну Леопольдовну и даже подпустил в глаза томности.

Анна Леопольдовна сделала вид, что тут же расчувствовалась, но Жора предупредил её движение вперёд вопросом:

– Ты привезла то, что будет согревать мою душу в разлуке с тобой?

– Естественно, пупсик, ты даже не представляешь, чего это стоило. Когда он хватится, то просто убьёт меня.

– Думаю, что он тебе только спасибо скажет.

– С чего бы это? – удивилась Анна Леопольдовна, будто и не предполагая, о чём идёт речь.

– Ну как же, – потупившись, сказал Жора. – Всё-таки я тебе отваливаю восемь кусков.

– То есть ты хочешь сказать – номинальную цену.

– Номинал, чтоб вы не забывали в дальнейшем, – Жора почему-то вдруг перешёл на «вы», – пять кусков.

– Вы имеете в виду ту цену, которую назначил наш товаровед?

– Вот именно, ту самую, которая стоит в ценнике.

– Я что-то не понимаю, разве нечего выпить, – вдруг переключилась Анна Леопольдовна, загнанная в тупик, но ещё не сдавшаяся.

Она вообще имела такую привычку говорить «я что-то не понимаю», если чего-то не понимала. Сейчас она не понимала, как выйти из создавшегося положения. А такая формулировка всегда выручала её. Например, если она видела, что её, Анну Леопольдовну, уже загнали в угол, ну, выдала она чей-то секрет и её в этом уличили, то, честно глядя в глаза обвинителю, говорила: «Я вас просто не понимаю».

Тот, естественно, останавливал поток красноречия и спрашивал: «Как это не понимаешь? Ты же меня выдала с головой. Жена теперь знает про любовь нашу» (к примеру).

А Анна Леопольдовна своё: «Просто даже не могу понять, о чём вы говорите», – и всё. Хоть ты лопни, не может понять – и точка.

Так вот, выпив ликёру и сделав пару затяжек, Анна Леопольдовна справилась с собой и сказала:

– Поцелуй меня, дорогой, и пусть тебя не волнует моя причёска.

И когда Жора уже наклонился к ней, сделав безумнострастное лицо, она, обнимая его, произнесла:

– Номинал этот назначил наш товаровед. – Анна Леопольдовна сделала сильное ударение на слове «наш».

Жора так и остался в пяти сантиметрах от губ Анны Леопольдовны, как тигр, раненный в прыжке, как птица, сбитая влёт. Страстное выражение ещё не сошло с его лица, и руки ещё совершали обманные движения, а губы уже произносили слова:

– А товароведу вашему сидеть тоже неохота. Он что в каталоге увидел, то и написал.

– Не в каталоге, лапонька, а в прейскуранте. Какие у тебя прекрасные волосы. Зачем тебе такие кудри?

– Отдай их мне. – В её голосе слышно было глубокое чувство – во всяком случае, ей казалось, что кому-то оно может показаться глубоким.

– Любимая, – наконец выдавил из себя Жора. Он чувствовал, что она ещё не всё сказала. – Девять кусков.

– Так вот, ни в одном каталоге, ни в одном прейскуранте этой вещи нет. Так что, извините, оценка шла законная, по договорённости со сдатчиком. А раз её нет в каталоге, то, представьте себе, эта старинная вещь может стоить значительно больше. Вещь-то редкая.

– Скажите ещё, что это подвески французской королевы.

– Не знаю какой. Но вещь королевская.

– Вы имеете в виду своего мужа?

– И себя тоже.

– Знаете, – стал возмущаться Жора, – никто вас за руку не тянет. Вы предложили – я пошёл на это.

– Я рискую, Жора, я рискую, а ты торгуешься.

– Чем вы рискуете? Чем?

– Тем, что он и не собирался её продавать, а я тебе её отдаю.

– Что значит «не собирался»? А для чего он её взял? Может, вам на Восьмое марта подарить?

– Всё может быть, – сказала Анна Леопольдовна. – А вы себе не представляете такого подарка?

Она попала в самую точку. Таких подарков Жора не только не мог позволить себе, но и не простил бы никому из знакомых. За долгую жизнь красавца Жора привык больше получать подарки, чем дарить их. И уже сейчас, имея максимум материальных благ, как ребёнок радовался любому, пусть даже незначительному подарку любивших или посещавших его женщин. То есть какой-нибудь испанский галстук делал его счастливым на целый день. А за бритвенный прибор фирмы «Жилетт» Жора буквально готов был целовать ноги. Если, конечно, ноги были красивые. И дело даже не только в том, что Жора был жаден, хотя, конечно» и это в нём было, но скорее в том, что подарки говорили ему о его неотразимости, То есть льстили его мужскому самолюбию: он чувствовал себя не только мужчиной, победителем, но одновременно и женщиной, которой поклоняются.

А тут ситуация не прояснялась никак. Жора был человек деловой и не мог оставить сделку незавершённой.

– В конце концов… – начал Жора. Он хотел сказать, что у него есть клиент, но сказать этого не мог, так как гнул совсем другую линию. – Знаешь, – произнёс он совершенно другим голосом, – если твой муж действительно хочет подарить подвески тебе, то это другое дело, тогда и не надо было этот разговор начинать. Я не набивался. Забыли о подвесках – и дело с концом.

Он положил обе руки под палантин, уткнулся в мех норки и попытался забыться. Всё-таки приятно забыться, уткнувшись носом в десять тысяч рублей. Но забыться ему не дали.

– Что значит «забыли»? Я зачем сюда приехала? – В планы Анны Леопольдовны не входило оставлять подвески у себя. – Ты просил вещичку на память, я тебе организовала. Котик, – угрожающе произнесла она, – не надо со мной шутить. В конце концов и я должна что-то оставить себе на память. Меня тоже должно что-то согревать в твоё отсутствие. Я что, за каких-то паршивых три куска должна выдерживать скандал от Короля? Да если он оставит себе эти подвески, так, ведь ты понимаешь, он возьмёт за них больше, чем… ты можешь дать.

– Ну хорошо, хорошо. Пятихатка.

– То есть десять кусков.

– Да.

– Пупсик, дай я тебя поцелую.

– Я это сделал только для тебя.

– Я это только так и расцениваю. И будь осторожен: что-то начали крепко интересоваться.

Анна Леопольдовна передала Жоре небольшой ларец.

– А это ещё что такое? – удивился Жора.

– Не пугайся. Это мой подарок тебе, дорогой.

– Но за этот подарок тоже надо платить?

– А как же, милый, обязательно надо. Но не сейчас, потом, когда вернёшься.

Жора с облегчением вздохнул и заулыбался. Всё-таки свою безделушку он получил. И ничего, что безделушка стоила в два раза больше месячного оклада инженера, недавно взятого Жорой на работу в минраз-пром, – с этим Жора мог смириться. Он с чувством взял Анну Леопольдовну за руку и поцеловал её туда же.

Анна Леопольдовна почувствовала, что силы оставляют её.

– А деньги? – едва прошептала она.

– Да, чуть не забыл, – сказал Жора и стал отсчитывать десять пачек. – На, держи и ни в чём себе не отказывай. Я вернусь, – добавил он и пошёл.

– Возвращаться – плохая примета, – заметила она, пересчитывая пачки, и, подумав, добавила: – Любимый.

Глава 12
Гражданин Бонасеев

Однако нам надо вернуться на некоторое время назад, для того чтобы проследить за поведением ещё одного если не героя, то, во всяком случае, действующего лица. Именно оно, это действующее лицо под фамилией Бонасеев, отправилось в сопровождении двух милиционеров. Причём инициатором ухода из квартиры был сам профессор Бонасеев. Он сам, и никто другой, позвонил «куда надо» и сам же попросил аудиенции…

Уважая учёных, а тем более профессоров, представители министерства внутренних дел отправили за профессором машину, на которой тот благополучно доехал до здания, находящегося «где надо». Далее два вежливых милиционера проводили его «куда надо» и через полчаса с ключами профессора отправились на квартиру вышеназванного Бонасеева. Ибо личности, встреченные там, показались им подозрительными и, кроме того, кое-какие сведения, полученные от «кого надо», говорили о том, что неплохо бы за этой квартирой понаблюдать. Остальное, связанное с квартирой и личностью Кати Бонасеевой, читателю известно, но что связано с профессором Бонасеевым, известно пока только авторам. Этими скудными сведениями авторы и спешат поделиться с читателем.

Профессор Бонасеев сидел у сотрудника министерства и коротко рассказывал о своей яркой и длинной жизни в науке.

Дело в том, что Бонасеев был действительно профессором в заочном политехническом институте. Теперь, наверное, читателю станет понятно, отчего профессор Бонасеев часто ездил в командировки. Это, извините, не авторский произвол, а суровая необходимость, связанная, если хотите, со спецификой работы в заочном институте.

До этого института профессор работал в других институтах, тоже заочных, о чём чистосердечно рассказал инспектору. Тот смотрел на профессора подозрительно, и, когда длинный рассказ дополз до темы докторской диссертации Бонасеева, инспектор, который никак не мог найти повестку вызванного и его дело, не выдержал и спросил:

– Вы, собственно, кто?

– Профессор.

– Кличка, что ли, такая?

– Ну, если вам угодно, можно это назвать и так, но вообще лучше это называть учёным званием.

– Нам лучше знать, что лучше, – пробурчал инспектор, у которого в тот день были неприятности, и вообще он не мог понять, чего от него хотят. Позвали, оторвали от дела, теперь он должен заниматься этим занудой. Что он натворил в своих заочных институтах, ну что там могло быть?

На всякий случай инспектор взял чистый лист и напечатал фамилию, имя, отчество подозреваемого – Бонасеев Михаил Евгеньевич.

– Ну что ж, – сказал инспектор так, будто ему всё давно было известно. И дальше он стал рассказывать профессору Бонасееву о том, какие меры принимаются сейчас для усиления борьбы с хищениями социалистической собственности, и о других правонарушениях. – Ну что ж, – закончил он свою речь, – каждый преступник, как вы понимаете, будет непременно разоблачён. Поэтому, думаю, лучше вам сразу начистоту признаться во всём. Тем более что ваши сообщники практически всё уже нам сказали.

– Значит, сказали, – обрадовался профессор, не заметив слова «сообщники». – Про всё, про всё?

– Да, практически про всё. Хотелось бы только уточнить детали, хотелось просто, чтобы вы сами чистосердечно признались, чтобы поменьше срок был.

– Ага, – сказал профессор, – в принципе я не против того, чтобы срок был поменьше. Видите ли, для меня ведь главное, чтобы они сами по себе, а мы сами по себе.

– Ну и прекрасно, – произнёс инспектор. – Вы напишите вот здесь всё, что думаете об этом деле. Адреса, фамилии, даты. Кто, сколько, кому – и всё, будете потом свободны.

Инспектор положил лист перед профессором, а сам вышел в соседнюю комнату и спросил у сидящего там лейтенанта:

– Вася, кто этот тип и за что его взяли?

– А кто ж его знает. Вроде бы Ришельенко за ним ребят посылал, а что к чему – непонятно.

– Ришельенко шутить не любит, – сказал инспектор, сделав серьёзное лицо, покурил и вернулся в комнату. – Ну что ж, посмотрим, что вы здесь написали.

Он пробежал глазами каракули Бонасеева.

– Это что ж такое? – ткнул он пальцем в какой-то адрес.

– Мой адрес, – сказал Бонасеев.

– Так, – глубокомысленно произнёс инспектор. – А это кто?

– Жена моя, Катя.

– И что, жена тоже?

– В том-то и дело, что жена. И тоже. Вы представляете, жена профессора – и вдруг такое.

– Да что такое-то?

– Так я вам и говорю – вы разберитесь.

– Ну что ж, – начал сердиться инспектор, – дурочку будем валять? Ваньку валять будем? Я вас о чём просил?

– Что? – не понимал профессор.

– Фамилии, адреса, кто, сколько, кому.

– Вот фамилии… Ой, извините, её-то фамилию я забыл написать. А у неё фамилия-то моя. Когда мы расписывались, я настоял, чтобы она взяла мою – Бонасеев. Ну вот… А кто и сколько кому… Я ж вам и говорю – узнайте.

– И узнаем, – с угрозой в голосе сказал инспектор. Нажал кнопку, в кабинет вошёл товарищ с пистолетом на боку. – Увести.

– Как это – увести? – возмутился профессор.

– Молча, – ответил инспектор.

И увели бы голубчика Бонасеева. Но тут раздался телефонный звонок, и, поговорив несколько секунд, инспектор с изменившимся лицом сказал:

– Увести к Ришельенко.

И профессор в сопровождении человека с пистолетом пошёл по коридорам и дошёл с ним на подгибающихся ногах до кабинета, на двери которого была написана цифра 12. В эту дверь и ввели профессора, а через некоторое время туда же влетел инспектор, вызванный Ришельенко, и принёс свои глубочайшие извинения за происшедшую путаницу.

А далее Ришельенко вежливо поинтересовался тем, что беспокоит уважаемого профессора. Умело направляя и по ходу корректируя его рассказ о защите кандидатской и подготовке докторской диссертаций, Ришельенко в кратчайшие сроки вывел Бонасеева на финишную прямую, и на ней, на этой финишной прямой, он услышал о причастности Кати Бонасеевой к известному читателю, а тем более Ришельенко комиссионному магазину.

Как только Ришельенко услышал о комиссионном магазине, в глазах его появилась заинтересованность.

Надо сказать, что заинтересованность эта видна только авторам, и никому больше, так как майор Ришельенко – человек по натуре скрытный, несмотря на внешнюю простоватость, целеустремлённый, несмотря на мягкость подбородка, и даже, можно сказать, жёсткий, несмотря на улыбчивость и шутливость. Надо ещё добавить, что виски у Ришельенко не серебрились в отличие от многочисленных его литературных двойников. А в голове его, по мнению сотрудников, была вмонтирована электронно-счётная машина неизвестной современной науке марки. И эта машина в сочетании с вышеназванными качествами даже при отсутствии большой физической силы, которая якобы необходима сотрудникам уголовного розыска, позволила Ришельенко в короткий срок достичь погон майора, сделать замечательные дела в прошлом и продолжать их в будущем. Это он когда-то разоблачил шайку инженеров, наладивших выпуск японских магнитофонов отечественного производства. Это он когда-то нарушил цепочку по передаче за границу якутских алмазов. А в будущем ему принадлежит разоблачение дела, связанного с фирмой «Дары моря», впоследствии так широко известного.

Так что при звуках слова «комиссионный» электронно-счётная машина Ришельенко выдала ему кучу полузабытой информации. А одно имя – Анны Леопольдовны – ему не пришлось вспоминать долго. Оно тут же выплыло рядом с именем Кати Бонасеевой.

– Подруга её ближайшая – Анна Леопольдовна, жена Короля. А ещё этот мерзкий Жорик – ходит, вынюхивает, что-то привозит, что-то увозит. Как из командировки приеду, вижу – ну явно что-то происходило. Вот и сказать толком не могу, но чувствую, затянут они жену, затянут, а ведь я её люблю. – Профессор даже хотел всплакнуть при слове «люблю», но вдруг передумал.

– Не волнуйтесь, – приободрил его Ришельенко. – Вот вам бумага, запишите всё, что вам известно, вплоть до подозрений. Магазин этот мы знаем, так что постараемся жену вашу вызволить, если не слишком увязла. И этих, «студентов», перечислить не забудьте.

– Про всех не скажу, а этот Вартанян на редкость симпатичный парень, в институт поступать собирается. И ведь его хрупкую душу от липких рук оградить надо, – вдруг плакатно заговорил Бонасеев.

Но бумага уже лежала перед ним, и ему пришлось закрыть фонтан своего красноречия и пустить воду в другое русло, а именно в сторону чистого листа.

А в это время вызванный Ришельенко молодцеватый капитан, тот высокий и смуглый незнакомец, который так ловко отделался когда-то от Вартаняна, уже открывал перед Ришельенко дело № 186.

– Вот заявление от гражданки Гуцайло Н. С. о том, что у неё пропали подвески, наследство её бабушки, бывшей французской подданной. А вот объяснительная записка сына Гуцайло Н. С., спивающегося техника-технолога института слабых токов. Кому продал техник-технолог подвески, он вспомнить не мог, но деньги ещё не все потратил – четыре тысячи рассовал по разным углам квартиры. По-видимому, около тысячи уже потрачено, если учесть, что в последний месяц он пил каждый день, и не в подворотнях, а в ресторанах. Копии счетов приложены. Вот справка музея о том, что эти подвески нигде не взяты на учёт и государством не охранялись. Но о существовании таковых сотрудникам музея известно. Если эти подвески именно они, то стоимость их исчисляется не пятью тысячами, а цифрами пятизначными.

Проверены все комиссионные магазины, – продолжал капитан тихо, чтобы не слышал профессор. – В небезызвестном магазине, которым руководит наш старый знакомый Король, некоторое время назад было принято «украшение для женщин из драгоценных камней». Сдатчик вещи – Филонов, по адресу не проживающий и пребывающий неизвестно где. Украшение продано на другой день неизвестному лицу. Вспомнить это лицо никому не удалось. Да и не особенно настаивали, так как боялись спугнуть участников дела. А пятнадцать минут назад взяли какого-то Жору без документов у сквера двое сотрудников, уехавших на квартиру к профессору.

– Интересно, – сказал Ришельенко и знаком попросил привести Жору. – Уважаемый профессор, – обратился он к Бонасееву, – вы хорошо знаете Жору?

– Вот как вас, – ответил Бонасеев тут же.

– Значит, не очень, – то ли пошутил, то ли всерьёз сказал Ришельенко.

– Я имел в виду – видел, как вас. Они с Анной

Леопольдовной однажды заходили. Закрылись в комнате и какие-то свои дела обделывали.

– Ах вот как, – помрачнел Ришельенко. – Стало быть, узнаете его, если увидите? Ну что ж, сейчас одного гражданина приведут, поглядите. Если Жора, поздоровайтесь.

Двое милиционеров ввели гражданина. Это был крепкий парень лет тридцати, в кожаной куртке. Профессор и не думал здороваться.

– Вот, товарищ майор, – отрапортовали милиционеры.

– Вижу, что вот. Идите, товарищ, – сказал Ришельенко кожанке. – Извините, иногда приходится беспокоить и честных людей. Кстати, как вас зовут?

– Жора меня зовут.

– Это интересно, – сказал майор.

– Ну, мы и говорим: у сквера – сходится раз, Жора – два, со свёртком – три, – вмешался один милиционер.

– И ждёт кого-то, – добавил второй.

– А кого ждали? – спросил майор, – Извините, конечно, если не секрет.

– А чего секрет – жену ждал. В баню собрались.

– Ну, видите, – возмутился милиционер, – опять заливать начинает.

– А чего такого, у нас воды уже месяц нет. Вот мочалка в свёртке.

– Товарищ профессор, вам этот товарищ незнаком?

– Впервые вижу.

– Ещё раз извините нас, – сказал Ришельенко и обратился к милиционеру: – Отвезите товарища назад на сквер и поставьте на место.

– Слушаюсь, товарищ майор.

– Жена, понимаешь, там стоит, беспокоится, товарищ майор. Пусть они теперь нас до бани довезут.

– Может, и помыть заодно? – спросил милиционер, но, поймав взгляд майора, обещающий отсутствие премии, поперхнулся и поспешил выйти.

Следом вышли второй милиционер и Жора.

– Товарищ майор, – позвонив куда-то по телефону, обратился капитан к Ришельенко, – есть сведения, что они встречались и, возможно, что она передала ему вещь.

– За ним следят?

– Нет, их не видели. Есть только сведения о встрече. И предположение.

– Ну, теперь этого голубчика ищи-свищи. Ну что ж, знаем мы немало. Во-первых, Жора, во-вторых, красавчик. Займитесь им, капитан. И телефонируйте Миле. На всякий случай надо заблокировать выходы из страны. Одесса, Ленинград, Чоп, Брест, Шереметьево. А там-то не уйдёт. Особенно из Одессы. Она всегда была неравнодушна к южанам. Вот, пожалуй, и всё. А магазином я займусь сам.

В это время Бонасеев наконец одолел свой лист. Ришельенко глянул на него и положил в стол. Он, Ришельенко, обладал фотографической памятью, то есть ему достаточно было глянуть на лист, и он видел его весь и ещё целый день помнил всё, что на нём было написано. Иногда, когда он лежал с бессонницей, вдруг всплывал в его памяти какой-нибудь абзац, прочитанный лет десять назад, и никак не укладывался на свою полочку памяти. Ну что ж, за всё уникальное в себе приходится расплачиваться бессонницей.

Ришельенко пожал Бонасееву руку, попросил его звонить каждый день.

– Это в ваших интересах. Вы даже не представляете, как вы нам помогли, – сказал он на прощание.

На что Бонасеев со свойственной ему логикой ответил:

– А теперь вы мне помогите.

– Обязательно поможем, – сказал Ришельенко и подмигнул Бонасееву.

Он не стал напоминать профессору, что когда-то учился у него в заочном юридическом институте.

На следующий день Ришельенко отправился к Королю в магазин. Одет он был в штатское, машину оставил за два квартала, поэтому в магазине его просто не замечали: ну, пришёл какой-то, пусть походит. Если покупатель – подойдёт, намекнёт. И он подошёл к одному из продавцов и спросил, где можно увидеть директора.

– Он обедает, – не моргнув глазом ответил продавец, хотя было одиннадцать часов четырнадцать минут.

– Хорошо, я подожду, – смиренно сказал Ришельенко, что тут же вызвало подозрение продавца, и он начал шептаться с другим продавцом, делая это по возможности незаметно.

Конечно, Ришельенко прекрасно знал, где расположен кабинет Короля, и знал также то, что любой директор или администратор любого подобного заведения – будь то магазин или ресторан – всегда, когда бы о нём ни спросили – ранним утром или поздним вечером, – обязательно обедает. И конечно, он мог бы пойти прямо к Королю. Но он хотел походить по залу, посмотреть обстановку.

Он ходил уже минут пятнадцать, когда тот самый продавец, которого он не сумел озадачить вопросом, вернулся за прилавок, подозвал его, сказал, что директор пообедал, и начал долго и нудно объяснять, где находится кабинет Короля, хотя идти до кабинета было десять шагов.

Ришельенко выслушал всё с большим вниманием, что было следствием его профессиональной выдержки, потому что ни один нормальный человек не сумел бы дослушать до конца такую околесицу, не заподозрив, что объясняющий принимает его за полного идиота.

– …Потом вы берётесь за ручку двери, поворачиваете её вниз и не очень сильно толкаете дверь от себя. Она открывается, и вы в кабинете. Там стоит стол, за которым сидит директор. Если что-то непонятно, давайте объясню ещё раз, – закончил свой рассказ продавец.

Ришельенко горячо, даже излишне горячо, поблагодарил его и пошёл к Королю.

Сам ходить к Королю он не любил и предпринимал это только в крайнем случае, каковым считал причину сегодняшнего посещения.

Нет, это было не потому, что Король был ему лично антипатичен, всё было несколько проще и сложнее. У обоих за плечами была довольно продолжительная молодость, никогда не задумывающаяся над теми фактами, которые она оставляет в судьбах проживших её людей. Ришельенко был юристом по образованию и хорошо знал выражение «шерше ля фам», сказанное его французским коллегой давным-давно.

Так вот, больше всего Ришельенко смущало в его отношениях с Королём то, что когда-то они соприкоснулись посредством именно ля фам, любви которой долго добивался студент юрфака, молодой сержант милиции Ришельенко, но которая предпочла впоследствии не менее молодого студента-поклонника – Короля.

Этой ля фам была Анна Леопольдовна, а в те годы милая белокурая продавщица булочной Аня, Анюта, только что окончившая школу и успешно завалившая вступительные экзамены в институт. Но она не унывала, что очень нравилось Ришельенко, и не собиралась всю жизнь торговать хлебом, что впоследствии оценил и использовал Король.

Ришельенко целый год так часто ходил за хлебом, что все окрестные голуби не могли подняться на крыло от ожирения. И всё уже пошло было на лад, как казалось Ришельенко, но получилось так, что Король тоже решил зайти за хлебом в ту же булочную. Он был уже свободным от института человеком, имевшим трёхгодичный опыт получения высшего образования и сумевшим благодаря этому опыту понять, что в мире есть много вещей поважнее. Вот как раз и зашёл в булочную к Ане Король, полный планов приобретения всех этих вещей.

Аня тоже не сидела сложа руки, она активно познавала жизнь со всех её сторон, включая лицевые и перелицованные. Последнее, впрочем, больше относилось к маминым платьям. К ухаживанию молодого сержанта она относилась со сдержанностью, которой научила её подруга по работе, начавшая познавать жизнь на два года раньше и поэтому более преуспевшая в ней. Эта сдержанность, впрочем, не мешала Ане принимать от сержанта подарки и приглашения в театр и на танцы, в чём стараниям юного Ришельенко не было видно конца и края.